сыновья, - с гордостью сказала женщина.  -  Услышали,  кто-то
кричит в лесу, и поспешили. А это дочки мои, - показала она на девушек.
   Сестры-близнецы  Дуняша,  Дарья  и  Луша  -  девки  краше  одна   другой.
Круглолицые, пышнотелые, с толстыми русыми  косами,  ростом  невелички  -  в
мать, они, словно колобки, катались по горнице.
   Любопытные не в меру девушки засыпали  Наталью  вопросами:  как  живут  в
городе, богато ли, весело ли, много ли женихов да часты ли свадьбы?
   - Есть  ли  у  тебя,  Натальюшка,  жених?  -  помолчав,  спросила  бойкая
смешливая Луша.
   - Есть, девоньки, Иваном зовут, -  ответила,  зардевшись,  девушка,  -  и
свадьба летом.
   - Счастливая ты... у нас в лесу не сыщешь женихов-то,  окромя  волков  да
медведей, - с сожалением промолвила Даша, накручивая кончик косы на палец.
   - Осьмнадцатый годок на свете  живем,  а  путного  ничего  не  видели,  -
вторила ей Дуня, лукаво посматривая на сестер.  -  А  скажи,  Натальюшка,  -
спросила она, вздохнув, скромно опустив глаза, - правду  люди  говорят,  нет
лучше игры, как с милым в переглядушки?
   - Одно, девушки, скажу, - вспыхнув, смутилась  Наталья,  -  без  солнышка
нельзя  пробыть  и  без  милого  нельзя  прожить...  За  милого  я  на  себя
поступлюсь, не пожалею...
   - Прошлым летом, - тараторила Луша, - к нам охотник в избу заходил. Мужик
молодой и лицом приглядист, я как увидела, так, поверишь, голова вкруг пошла
.. И посейчас не спится, не лежится, все про милого грустится.
   - Цыц, бесстыдницы! - прикрикнула мать. - Только и дела им, что о женихах
толковать.
   - Взамуж-то охота, матушка, - задорно отвечала Луша, - пущай  нам  папаня
вскорости женихов приведет...
   - Вот ужо скажу отцу. Он поохладит вожжой-то, - нахмурилась мать,  -  ишь
кака царевна, подай жениха. Девушки замолкли, присмирели.
   - А спасители наши где? - вспомнила Наталья.
   - У домницы, девонька, руду плавят. Да ты погоди, не  спеши,  -  добавила
хозяйка, видя, что Наталья хочет встать, - отдохни, покушай.
   Но Наталье не терпелось. Одевшись, она вместе  с  девушками  выбежала  на
улицу. Большая серая собака бросилась к Наталье.
   - Волк! - закричала девушка, прячась за спины хозяйских дочерей.
   - Что ты, Наташенька, не бойся, это наш  Разбой.  Он  тоже  тебя  спасал,
волка загрыз.
   Наталья вспомнила, как было, робко протянула руку и погладила пса.
   - Разбой, Разбойничек мой, - приговаривала девушка, лаская собаку.
   Помахивая дружелюбно хвостом, пес лизнул ей руку.
   - Полюбил тебя Разбой, - удивилась Евдокия, - злой он  у  нас.  Чужих  не
жалует. Ну, пойдемте, девушки, к домницам. Видишь, Наташа,  сарай  у  речки?
Там отец...
   Панфил  Рогозин,  приписной  крестьянин  Лонгозерского   медноплавильного
завода, был родом  с  Кижинского  погоста.  Много  тягот  лежало  на  плечах
приписных крестьян, и жизнь их сделалась вконец невыносимой.
   Особенно тяжело доставался мужикам уголь. Они заготовляли в лесу  большие
поленья, выкладывали высокие дровяные холмы, засыпали их землей, обкладывали
дерном и томили дерево, медленно сжигая его на малом огне.
   Готовый уголь надо везти на завод.  Трудно  управиться  мужику  на  своей
лошаденке, когда до завода добрая сотня верст.
   Но и это не все: приписные крестьяне платили  подушную  подать  деньгами,
как и все крестьянство на Руси. Тут-то  и  начинался  порочный  круг:  чтобы
добыть деньги для подушной подати, Панфилу Рогозину приходилось  уходить  на
заработки в Питер, а для рубки дров и перевозки угля он  нанимал  работника.
Наемному человеку Рогозин платил в несколько раз больше, чем он сам  получал
от завода.  Неродимая  северная  земля  плохо  кормила  мужиков;  того,  что
зарабатывала семья, едва хватало на пропитание.
   Не  освобождались  приписные  крестьяне  и   от   других   многочисленных
повинностей наравне с остальными крестьянами северных областей.
   Когда пришел конец терпению, Панфил Рогозин бросил дом и вместе с  семьей
тайком ушел из деревни. Он забрался в самую глушь карельской тайги и занялся
железным промыслом. Вместе с сыновьями Панфил искал по лесам болотную  руду,
плавил ее в  печах  -  домни-цах,  обрабатывал  особым  способом  и  получал
прекрасную сталь, называемую на Севере укладом.
   Из этой стали  Панфил  выделывал  серпы,  косы,  ножи,  топоры  и  другие
предметы, необходимые для крестьянского хозяйства.
   Вот уже пять лет живет в лесу Панфил Рогозин,  скрываясь  от  людей,  как
дикий зверь. Не один Панфил, многие  заводские  крестьяне  убегали  в  леса,
спасаясь от голодной смерти. Некоторые в поте лица своего трудились, укрытые
непроходимыми лесами и болотами, другие, сбившись  в  шайки,  добывали  хлеб
грабежом.
   Летом Рогозины искали болотную руду, а зимой по первопутку подвозили ее к
домницам. Зимой же плавили крицы и готовили из железа уклад.
   Панфил Данилыч, высокий, суровый,  заросший  волосом  мужик,  трудился  в
небольшом бревенчатом сарайчике. В земляной пол крепко вросли две коренастые
печи - домницы, сложенные из дикого камня. В одной из  них  плавилась  руда.
Младший сын Панфила Рогозина, Потап, краснощекий, белобрысый парень, нажимая
на ручки мехов из тюленьей кожи, нагонял в домницу воздух. Направо от дверей
стояли горн, две наковальни. Тут же  валялись  тяжелые  молоты  и  несколько
больших и малых клещей.
   - Подмени,  отец,  -  тяжело  дыша,  позвал  Потап;  он  мотнул  головой,
стряхивая пот, - невмоготу, глаза слепит.
   Панфил Рогозин, наблюдавший плавку, молча перенял из рук сына мехи.
   Старший, Егор, голубоглазый великан с добродушным лицом, загружал  вторую
печь рудой и березовым углем. А средний сын,  Дмитрий,  пошел  в  мать:  был
невысок ростом. Он готовил глиняную трубку для нагона в домницу воздуха.
   Делать воздуходувную трубку надо умеючи. Она не только нагоняет в домницу
воздух, но и служит мерилом готовности плавки:  когда  трубка  прогорает  до
конца, мастера гасят огонь.
   Дмитрий лепил глину  на  деревянный,  гладко  обструганный  стержень.  На
первый пласт он наложил тонкие лучинки и накрыл вторым слоем глины.
   - Не тонку ли слепил, Митрий? - беспокоился Панфил Данилыч.
   - Четыре пальца, отец, в  самый  раз,  -  бойко  отвечал  Дмитрий,  ловко
приминая глину. - А в длину - локоть.
   - Моих и трех пальцев хватит, откровенно говоря, - пошутил Егор.
   В избе было чадно. Копоть висела на потолке и стенах. От печи шел тяжелый
дух, затрудняя дыхание. Не помогали открытая дверь и дыра в крыше.
   На улице заскрипел под ногами снег, послышался  смех  и  веселые  девичьи
голоса.
   - Папаня, - в дверях появилась Луша, любимица Панфила Данилыча, -  гостью
к тебе привели. Входи, Натальюшка!
   Девушки осторожно, чтоб не замарать новые шубки,  пробрались  в  сарай  и
встали у двери.
   - Что, певуньи, замолчали, ась? -  ласково  спросил  Рогозин,  с  любовью
глядя на дочерей. - Наташа, - посмотрел  он  на  гостью.  -  Вот  ты  какая!
Молодец девка, матерого волка зарубила.
   Сыновья любопытно уставились на красивую незнакомку. Широко открыв глаза,
с восхищением глядел на девушку Потап.
   Наталья шагнула к Панфилу Рогозину.
   - Спасибо, Панфил Данилыч, - она поклонилась в пояс,  -  спасибо,  добрый
человек. За спасенье век за тебя бога молить буду.
   Наталья подошла к братьям и каждому поклонилась.  Мужики  растерялись,  а
Потап густо покраснел, не зная, куда деваться от смущения.
   Рогозину очень понравилась Наталья Лопатина.
   - Девка-то, вишь, цены нет, дорога девка... Такую бы невестку мне, ась? -
пошутил он, лукаво глянув на Потапа.
   Рогозинские дочки захихикали, кокетливо прикрыв ладошкой рот.
   - Очухался ямщик-то? - видя замешательство Наташи,  перевел  разговор  на
другое хозяин. - Волки жеребца загрызли,  так  он  сам  волком  выл,  совсем
ополоумел. Идите  домой,  девоньки,  -  неожиданно  строго  закончил  он.  -
Управимся вот, тогда потолкуем. Руду плавить - не блины печь.
   Три дня прожили Лопатины у  гостеприимных  хозяев.  Аграфена  Петровна  с
перепугу не сразу решилась отправиться в путь. Да  и  погодка  держала:  шел
снег, гуляла метелица.
   Панфил Данилыч предложил впрячь  в  санки  свою  пегую  лошаденку  вместо
растерзанного волками жеребца. Уступив слезным мольбам старухи Лопатиной, он
отпустил своих сыновей проводить ее до скита.
   - В обрат поедешь, Петряй, отдашь лошадь,  -  сказал  Панфил  Данилыч  на
прощание. -Сам-то помаленьку да полегоньку и на одной доберешься.
   Провожаемые добрыми  напутствиями,  в  погожий  солнечный  день  Лопатины
выехали в скит. Братья с пищалями за плечами легко  скользили  на  лыжах  за
санями.
   Когда на виду показалась деревянная колоколенка, Рогозины  попрощались  и
повернули обратно.

   * * *

   - Мамынька, вставайте, полно вам спать,  -  тормошила  Аграфену  Петровну
Наташа -Скит-то, вот он!
   - Ну, слава те господи,  приехали,  -  очнувшись,  выглянула  из  пуховых
платков Лопатина. - Петруха, скажи сторожу:  к  старцу  нарядчику  сестрица,
мол, из города.
   На стук в разных концах скита залаяли собаки. За  воротами  кто-то  долго
кряхтел и кашлял.
   - Кого бог принес? - услышали, наконец, приезжие простуженный  старческий
голос.
   - Отца Аристарха сестрица  с  дочкой,  -  ответил  Малыгин,  -  с  города
Архангельского. Да скорей, старче, замерзли мы, еле живы.
   - Поспешу. - Раздались торопливые шаги, под ногами старца заскрипел снег.

   Вскоре ворота открылись. Высокий худой старик  в  теплой  шубе  и  лисьей
шапке выбежал к саням.
   - Погоняй, милый, погоняй туда, к гостиной избе. - Старик побежал вперед,
показывая дорогу.
   Как только сани остановились, он принялся помогать гостям,  закутанным  в
теплые одежды.
   - Дочку вырастила, невеста, - говорил старик,  целуя  Наташу.  -  А  ведь
махонькая была, на коленях у меня сиживала
   Наташа с удивлением смотрела на  резвого  не  по  годам  и  будто  совсем
здорового старика.
   Обогрев и накормив гостей, Аристарх собрался уходить.
   - На молитву мне время, Груня, - сказал он сестре, - ты отдохни, переведи
дух с дороги-то, притомилась небось, а завтра о деле потолкуем.
   - Как не притомиться! Дороги-то у вас, спаси господи и помилуй. Однако  я
в обрат тороплюсь, нет у меня времени по скитам прохлаждаться Ты  бы  зашел,
братец, опосля молитвы  Наталья-то  спать  будет,  вот  мы  и  поговорим  на
свободе. А завтра дай бог погодку - в путь.
   Старик в удивлении раскрыл рот.
   - Завтра домой собираешься? Что так? Велики ли дела у тебя по  вдовьей-то
доле?
   - А вот  придешь,  расскажу,  -  сердито  ответила  Аграфена  Петровна  и
выразительно повела глазами на Наташу. - Хоть  в  полночь  приходи  -  ждать
буду.
   Когда старец  ушел,  Аграфена  Петровна  вытащила  из  дорожной  корзинки
заветную бутылочку и небольшой серебряный стаканчик.
   - Опять, мамынька, - с досадой сказала  Наталья.  -  В  святом  месте  бы
потерпели. Который раз зарекаетесь, а все...
   - Не твое дело мать учить! - прикрикнула  на  нее  Аграфена  Петровна.  -
Прытка больно. Ложись да спи.
   Продолжая ворчать, старуха налила себе стаканчик, быстро опрокинула в рот
и наполнила второй.
   - Вот доведется тебе мужа похоронить, на  старости  одной  век  доживать,
тогда и...
   Наталья, не слушая ее, быстро разделась и, укрывшись  с  головой  меховым
одеялом, притихла.
   Дожидаясь братца, Аграфена Петровна еще не раз "причастилась" из  пузатой
бутылки, и когда Аристарх появился в гостиной избе, Лопатина была  навеселе.
Увидав сестру, старец с укоризной покачал головой.
   - Неладно, сестрица, до греха недалеко...
   - Грехи наши, молитвы  ваши  -  замолите,  -  бойко  отозвалась  Аграфена
Петровна. - А ты будто и не пьешь, братец? Вспомни-ка, родитель покойный  не
раз тебя вожжами за зелье-то охаживал... На-ко, попробуй наливочки.
   - То забыто, сестрица. Все суета сует и волнение духа. Уж  сколько  годов
хмельного не беру, - сухо  ответил  брат,  отстраняя  налитый  стаканчик.  -
Ежечасно господа бога нашего слезно молю  грехи  простить,  много  грешон  в
миру, сестрица.
   - Молись, молись, братец, а мне зубы не заговаривай. Вор всегда  слезлив,
плут всегда многомолен. Одними молитвами, скажешь,  дом  и  лавку  в  городе
нажил... Бесстыдный плут... - Старуха, скосоротившись, погрозила кулаком.  -
Да ты не отрекайся, Марфутка твоя в лавке хозяйничает, сама видела.  Все  ей
по смерти отписать посулился. Нашел ведь чем девку взять... Тьфу, связался с
молодухой, а самому седьмой десяток исходит. Широко, брат,  шагаешь,  смотри
штаны не порви...
   Слушая сестрицу, Аристарх в замешательстве ерзал по лавке.
   - Ну, ну, Груня, разошлась, - примирительно сказал он. - Язык-то  у  тебя
напустит вестей - и царским указом не остановишь... Я  так,  к  слову...  по
мне, хошь пей, хошь нет - все едино.
   - Чует кошка, чье мясо съела. И я к слову,  по  мне,  хоть  десять  домов
имей... Пойдем, братец, в уголок, под иконы, да потолкуем.
   Брат и сестра пересели.  Посмотрев,  спит  ли  дочка,  Лопатина  сказала,
понизив голос:
   - Нагнись поближе, братец, скорбен ты на уши, а дело тайное.
   Отец нарядчик придвинулся, изогнул худое тело, наклонил голову.
   - Купца Окладникова знаешь?
   - Еремей Панфилыча, что ль? Как не знать! Первый купец, благодетель наш.
   - Наталью мою сватает... в самом соку человек, и красив и статен, уж чего
бы лучше.
   - В чем препона?
   - Не хочет девка, - шипела старуха. -  Слово,  дескать,  другому  дала  -
Ванюшке Химкову. Ему и штанов-то хороших купить не на что. Все по  промыслам
мается. Супротив меня Наталья пошла,  хотела  в  Мезень  бежать...  срам-то.
Добрые люди упредили, вовремя спохватилась.
   Аристарх открыл рот, стараясь не пропустить слова.
   - Тебя вспомнила, думаю, надежное дело в  скиту  девку  спрятать.  Еремей
Панфилыч в согласии: "Вези, говорит, Наталью. А  братцу  передай,  ежели  он
порадеет - отблагодарю..." Ты как?  -  Аграфена  Петровна  буравила  хитрыми
глазками брата.
   - Что ж, отсюда девке уйти некуда. - Аристарх облегченно вздохнул. - Да и
мать Таифа у нас редкого благочестия, строга с белицами, ой как  строга,  не
сумлевайся, сестра, убережем.
   - Спасибо, Аристархушка,  -  подобрев,  сказала  старуха.  -  Я  бы  сама
осталась, да Еремей Панфилыч дом новый для молодой жены хочет ставить  -  на
мне все заботы, оттого тороплюсь.
   - Ну что ж, с богом тогда... - Аристарх зевнул и  перекрестил  рот.  -  А
когда за невестой ждать?
   - По летнему пути думаю на карбасе, братец. А ежели и год у  вас  Наталья
посидит - ей на пользу. Рукомеслу какому  научите,  божественному  пению,  а
главное, в страхе божием держите девку, гордыню ей  смирите...  Пока  прими,
братец. - Аграфена Петровна, развязав узелок  платка,  вынула  пять  золотых
червонцев.
   - Спасибо, сестрица, - поклонился Аристарх, - все сделаем. Девка  молодая
что воск: лепи из нее что хочешь. Приедешь не узнаешь -  шелковая  будет.  -
Старик  опустил  глаза  и  молча  стал  поглаживать  бороду.  -  Помаленьку,
полегоньку... исподволь и ольху согнешь, - добавил он, помолчав, - а  вкруте
и вяз поломаешь.
   На рассвете следующего дня, не попрощавшись с дочерью, Аграфена  Петровна
выехала в обратный путь.

   Глава двенадцатая
   ТАЙНЫЙ СГОВОР

   - Я сдаюсь, господин Бак. Ваш конь решил партию.
   Директор конторы сального  торга  герр  Вернизобер,  с  сожалением  кинув
последний взгляд на доску, протянул руку к стакану. Отхлебнув глоток и запив
крепкий ром апельсиновым соком, он поднялся с кресла.
   Это движение Вернизобера вывело из задумчивости хозяина.
   - Куда вы, герр Вернизобер? Еще нет и десяти  часов!  -  Бак  почтительно
усадил гостя на  место.  -  Я  вспомнил,  герр  Вернизобер,  вы  мне  что-то
рассказывали о вашей крестнице. Так почему же она не может выйти замуж?
   - Ах, господин Бак, - вздохнул Вернизобер, - она  полюбила  честного,  но
бедного человека. Родители Елизабет не могут согласиться на такой брак...  А
она так страдает, бедняжка, ее юное сердце разрывается на части. -  Директор
закатил глаза к потолку.
   В это время Бак внимательно разглядывал своего гостя. Высокий,  худой,  с
маленькой головкой на длинной шее; бритый, с бледными отвислыми  щеками;  на
длинных ногах потрепанные башмаки. На нем, словно на вешалке,  висел  кафтан
табачного цвета с нечистыми кружевными  манжетами.  Видимо  удовлетворенный,
хозяин отвел глаза и как бы в глубоком раздумье сказал:
   - Ну, а если, герр Вернизобер, жених  вашей  крестницы  получит  место  в
нашей фирме с солидным жалованьем, ну, хотя бы... - Бак  помедлил  и  назвал
сумму годового жалованья, о котором и сам Вернизобер мог только мечтать.
   - О господин Бак, - воскликнул удивленный директор, - без  сомнения,  это
решило бы дело положительно! Я восхищен вашей щедростью, но как я  могу  вас
отблагодарить?
   - Не будем об этом говорить, дорогой герр Вернизобер, - прервал  излияния
Бак. - Мы, иностранцы, должны поддерживать друг друга в чужой  стране.  Я  с
удовольствием  делаю  эту  маленькую  радость  для  вашей   Елизабет.   Меня
интересует один вопрос, герр Вернизобер, - продолжал  Бак,  наливая  себе  и
гостю ром. - Я слышал, многие русские промышленники направляют в  этом  году
свои суда на Шпицберген. Вы, кажется, добились  предварительной  регистрации
всех судов, уходящих на промыслы. -  Хозяин  усиленно  захрипел  трубкой,  а
потом долго выковыривал пепел. - Хотелось бы знать,  сколько  русских  судов
будет промышлять на Шпицбергене и  какими  путями  они  пробираются  к  этой
земле... Понимаете, герр Вернизобер,  я  хочу  заняться  постройкой  хороших
крепких судов для  местных  нужд...  Мери,  пожалуйста,  трубку,  -  вежливо
попросил он, - принесите из столовой. Она лежит на моем кресле. - Очень  рад
быть полезным вашей коммерции, господин Бак... - Вернизобер  вынул  записную
книжку. - В этом году около двухсот судов выходят из портов Белого  моря  на
Грумант; столько же, по-видимому, будет промышлять  на  Новой  Земле.  -  Он
перевернул  несколько  страничек.  -  Несколько  лет  назад  судов  выходило
значительно меньше - тяжелые льды мешали работе... - Гость спрятал книжку  и
опорожнил свой стакан. - Что  касается  пути  на  Грумант...  -  Вернизобер,
тарабаня пальцами по столу, на минуту задумался. -  Я  могу,  господин  Бак,
подарить вам карту, сочиненную русским кормщиком Амосом  Корниловым.  Весьма
хорошая карта...
   Директор оживился.
   - Корнилов исполнил ее с примерным  старанием.  Там  есть  все,  что  вас
интересует, господин Бак. Остров Грумант стал истинно русской землей.  -  И,
помолчав, он добавил: - Здешних моряков  не  страшат  льды.  Они  прекрасные
мореходы, эти русские, смею вас уверить...
   Вильямс Бак поморщился. Ему показалась неуместной похвала Вернизобера, но
все же он вежливо ответил:
   - От души благодарю вас, герр Вернизобер. Значит, вы думаете, перспективы
для местного кораблестроения благоприятны?
   -  Да,  господин  Бак,  промышленники  жалуются  на  недостаток  судов  и
корабельного  леса.  Несомненно,  ваше  благое  начинание  поможет  развитию
местного мореплавания.  Если  у  вас  еще  в  чем-нибудь  встретится  нужда,
господин Бак, я всегда к вашим услугам... - Гость опять поднялся  со  своего
места. - Но все  же  я  решил  идти  домой.  По  дороге  зайду  к  крестнице
порадовать ее вашим великодушием... Карта  будет  завтра  у  вас,  ее  утром
принесет мой Михель.
   Вильямс Бак изобразил на лице сожаление.
   - Мне жаль потерять такого  приятного  собеседника,  но  я  понимаю  ваши
чувства, они весьма похвальны, герр Вернизобер.
   Бак проводил гостя до самого крыльца.
 - До свиданья, герр Вернизобер! - еще раз вдогонку крикнул гостеприимный хозяин.
   Теперь Вильямсу Баку больше не нужно было скрывать свою радость.  Потирая
руки, он вернулся в дом.
   "Такая карта стоит побольше жалованья жениху-бездельнику, - думал  купец.
- А старый дурак Вернизобер совсем сошел с ума