из церкви.
   - Царские люди, - во благо соврал Степан, - по делу, игумена вашего надо.

   -  Отойдите,  слуги  антихристовы,  -  раздалось   в   ответ   громко   и
повелительно, - оставьте нас, или мы сгорим!
   Мужики с испугом глядели друг на друга.
   - И сгорят, убей меня бог, сгорят!  -  рявкнул  волосатый  Арефа  и  снял
шапку. Степана вдруг осенило.
 - Думают, дураки, мы скит разорять пришли. Святоши заумные, дьяволы! - ругался он.-Упредить надо, кто мы
   И снова в дверь посыпались удары.
   - Отцы святые, - взвыл Шарапов не  своим  голосом,  -  крестьяне  мы,  за
древнее благочестие стоим, отопритесь бога ради, отцы святые!
   В  церкви  все  замерло.  Прислушавшись,  Степан  еще  с  большей   силой
затарабанил в двери.
   - Перепугаем старцев до смерти, - остановил Степана Малыгин, - и в  самом
деле сожгутся.
   Неожиданно раздалось многоголосое громкое пение. Пели похоронное, берущее
за душу.
   Мужики застыли, открыв рты и выпучив глаза. Стало страшно.
   - Дым! - в ужасе завопил Малыгин, указывая на стены церкви.
   Из волоковых окон валил густой дым, клубами уходя в небо.
   - Наташенька, голубка милая! -  дико  закричал  Степан.  -  Ломай  двери,
братцы, разбирай стены!
   - Со святыми упокой, - словно в ответ, донеслось из церкви.
   Опомнясь, бросились с топорами мужики. От  многих  рук  подались  толстые
бревна стен, затрещала тяжелая дверь.
   Но огонь в церкви быстро разгорался. Длинные языки пламени лизали тесовую
крышу, пламя охватило купол.
   С ликованием мужики вытащили из стены  первое  бревно.  Но  радость  была
преждевременной: из провала посыпалась щебенка. Святые отцы церквушку ладили
крепко, в две стены, закладывая между ними камнем.
   Пение в молельной прекратилось. Теперь  кричали  страшно,  дико.  Запахло
жареным мясом.
   Бросив бесполезную работу, мужики кинулись к  двери  и,  словно  тараном,
вышибли ее. Огонь и дым вырвались  из  церкви.  Поливая  друг  друга  водой,
мужики храбро кинулись в полымя. Длинными баграми  вытаскивали  человеческие
тела, кучей лежавшие на полу. Те, что лежали сверху, обгорели, обуглились, а
внизу - задохнулись от дыма.
   В наступившей темноте ярко пылала церковь.
   С полсотни человек удалось вытащить на двор.  Немногие  ожили  на  чистом
воздухе. По счастью, ветра  не  было.  Мужики  не  дали  выгореть  скиту.  А
церковь, рухнув, сгорела дотла.
   Степан,  оборванный  и  мокрый,  с  опаленной  бородой,   метался   среди
спасенных, разыскивая Наталью.
   В одной из келий мужики отыскали трясущихся, потерявших  от  страха  язык
большака Сафрония, дородную начальную матку Таифу и трех  соборных  старцев.
Среди них был Аристарх.

   Глава двадцать вторач
   НА РАЗБИТОМ КОРАБЛЕ

   Когда затихли  выстрелы,  Иван  Химков,  укрытый  деревянными  обломками,
поднял голову. С палубы брига доносились  крики,  хриплая  ругань.  Матросы,
повиснув на реях,  ставили  паруса.  Бриг  медленно  разворачивался;  набрав
ветра, корабль рванулся вперед, оставляя за собой пенящиеся струи.
   Первый выстрел пиратской пушки ранил Химкова. Рухнула сбитая ядром мачта;
тяжелый парус накрыл кормщика, и он вместе с обломками рангоута вывалился за
борт. Химков не видел, как пираты перебили его  товарищей,  не  помнил,  как
выбрался на поверхность, как держался на воде, уцепившись за сломанный  рей.
Взрыв пороховой бочки вернул Химкову сознание.
   "Все кончено, - подумал он, - погибла лодья".
   Но смертельно раненный "Святой Варлаам" остался на плаву.  Пушечные  ядра
не смогли потопить лодью, шитую вицей и деревянными гвоздями, да вдобавок  с
пустыми трюмами.
   Иван Химков видел, как быстро  удалялся  пиратский  корабль.  Потонул  за
горизонтом зеленый корпус, ушли в  воду  и  рубка  и  мостик.  Потом  вместо
высоких мачт с большими парусами виднелась маленькая белая точка. Но  и  она
быстро растаяла в морской дали.
   Взор Химкова с надеждой обратился к лодье, искалеченной,  свалившейся  на
один борт. Казалось, лодья приближалась к нему, вернее, ветер  наносил  кучу
бревен и досок на "Святой Варлаам". Обломки мачт и рей, спутанные  такелажем
и разодранными парусами, вместе с Химковым медленно двигались  вдоль  борта.
Перед глазами кормщика возникли  рваные  закраины  дыр,  глубокие  царапины,
отставшие доски обшивки.
   "Как попасть на корабль? Кабы  не  раненая  рука...  Покричать  разве?  -
мелькнула мысль. - Ребята помогут".
   - Э-гей! - крикнул Химков. - Отзовись.
   Но все мертво на лодье. Только море шумит да тоскливо кричат чайки...  Он
крикнул еще раз. Опять молчание.
   Стуча зубами от холода, пересиливая боль,  Химков  ухватился  за  толстую
веревку, свисавшую с кормы, и забрался на палубу.
   Но лучше бы ему не видеть того, что открылось глазам. На залитых  кровью,
расщепленных ядрами досках неподвижно лежали его товарищи.
   Шатаясь словно пьяный, трясущимися руками  он  ощупывал  их  безжизненные
тела. Тут были не все, кто остался с ним  на  лодье.  "Надо  искать,  скорей
искать", -  проносились  бессвязные  мысли.  Он  оглянулся:  толстое  дерево
бизань-мачты свалилось набок; на верхней рее ветер трепал мокрые отяжелевшие
обрывки парусов; на самой корме кучей лежала рваная парусина;  черной  змеей
извивался спутанный смоляной трос.
   Химков бросился в свою каюту. Но и она разрушена  начисто.  Вся  кормовая
часть лодьи была затоплена и глубоко сидела в воде. Сорванный с крючьев руль
с громким стуком бился на волне о кормовые обводы.
   - Тут порох рвали, - догадался Химков. Нос  судна  пострадал  меньше,  он
выступал над  водой  выше,  чем  отяжелевшая  корма.  В  поварне,  где  жили
промышленники, все разбито и разбросано; на полу валяются открытые поморские
сундуки. Все, что можно было унести, разворовали пираты. Химков посмотрел на
пустые койки. "Вот здесь за тонкой перегородкой, - вспомнил он, - спал  Егор
Ченцов с  рыжим  веселым  внуком  Федюшкой.  А  здесь  у  камелька  коротали
свободное  время  молодые  носошники  Семен  Городков  и   богатырь   Степан
Ружников..."
   Химков  вернулся  на  палубу.  Он  должен  выполнить  священный  долг   -
похоронить мореходов. Привязав к ногам убитых по тяжелому камню, Иван  запел
поморскую погребальную, но слезы мешали  ему.  Снова  и  снова  повторял  он
печальные слова.
   - Студеное море, - так и  не  закончив  молитву,  сказал  Иван,  -  прими
мореходов, детей своих. Простите, други...
   И вот он снова сидит один в поварне...
   Черная тоска охватила Ивана, зачем  он  живет,  одинокий,  затерянный  на
разбитом корабле в бескрайнем Студеном море? Какие муки ждут его впереди?
   В тяжелых думах прошло немало времени. Ему  вспомнился  далекий  Грумант.
Как живой, встал перед глазами суровый отец, поднялся  из  небытия  богатырь
Федор; Степан, весело улыбаясь, говорит ему что-то теплое, хорошее.
   - Но ведь я один, - будто споря, повторял Иван  Химков,  -  один  ведь!..
Наташа, - позвал он громко и испугался.  Знакомое,  близкое  имя  прозвучало
чужим, далеким. Безвинная смерть товарищей потрясла Химкова, отодвинула  все
остальное куда-то далеко, за пределы настоящего.
   Вот он встрепенулся, потер рукой лоб, посмотрел  вокруг  себя.  Страшной,
безысходной казалась действительность...
   Но жизнь предъявляла свои права. Проснулся голод. Неодолимые  силы  бытия
заставили его подняться, действовать. Порывшись в хламе, валявшемся на полу,
Химков нашел половину соленой трески и несколько ржаных сухарей.
   Едва утолив голод,  он  почувствовал  страшную  усталость.  Бросив  кусок
оленьей шкуры на уцелевшую койку, Иван свалился и тут же уснул как мертвый.
   Целые сутки проспал Химков, а проснувшись, не стал прикидывать, много  ли
у него надежды на спасение, - его мучила жажда,  он  думал  только  о  воде;
потеря крови и соленая треска давали себя знать. Снова Иван стал  шарить  по
ларям  в  поисках  съестного.  В  боковой  кладовке   он   нашел   несколько
полузасохших хлебов, внизу под поварней непочатую бочку ягоды  морошки...  В
нижней кладовке сохранился  не  тронутый  пиратами  плотничий  инструмент  и
немало корабельных гвоздей. Эта находка ободрила Химкова.
   "Поглядим, чья возьмет, полдела с топором-то", - радовался он,  оглаживая
надежное мужицкое оружие.
 Пришли мысли о починке лодьи. Конечно, исправить "Святой Варлаам", вернуть его в строй было невозможно, но кое-как залатать дырявый корпус, спасти корабль от затопления в штормовую погоду Иван был в силах. Помочь лодье продержаться на воде как можно дольше - сейчас это было самым главным.
   В раздумье Химков поднялся на палубу. Он посмотрел на  потемневшее  небо,
обвел взглядом далекий горизонт. На западе тучи приняли  страшный  штормовой
облик. Погода портилась.
   - Бережись, Иван, - сказал Химков сам  себе,  -  надо  торопиться.  Ежели
погодка прихватит, недолго твоя дырявая посудина поплавает.
   Особенно беспокоила Хнмкова большая, в  аршин,  рваная  пробоина;  нижним
краем она почти касалась воды. Не откладывая  дела,  он  принялся  мастерить
беседку, необходимую для работы за бортом. Потом выбрал три  широкие  доски,
обрезал их, просверлил дыры для деревянных гвоздей. Одному работать  тяжело,
но упорство и настойчивость всегда побеждают. Заколотив последний деревянный
нагель и проконопатив  пазы,  он  отдыхал  с  радостным  чувством  человека,
избежавшего ценой тяжелого труда грозной опасности.
   Но что это? Иван вздрогнул от неожиданности, ему почудилось,  будто  лает
собака. Лай доносился с левого борта. Бросившись туда, он  увидел  разбитый,
опрокинутый вверх дном карбас. По широкому днищу,  заливаясь  лаем,  метался
пес Дружок.
   - Дружок, пес ты милый, - позвал Иван, радуясь собаке, словно товарищу, -
подожди, вытащу...
   Он остановился и протер глаза. Теперь ему казалось, что он видит  бледное
лицо человека, рыжую бороду, руку, вцепившуюся в разбитое днище карбаса.
   - Сеня, Городков! - Иван чуть не прыгнул от радости за борт. -  Неужели?!
Да, это Семен, - глянул он еще раз, - живой?!
   Химков бросился к якорному вороту, схватил лежавший  там  багор  и  ловко
подцепил крючком толстую  шерстяную  куртку  Городкова.  Он  подтянул  ближе
неподвижное тело и, собравшись с силами, выхватил Городкова на палубу. Семен
не дышал. У него раздроблена правая голень, рассечен лоб, весь он в  синяках
и ссадинах.
   Долго возился Химков, стараясь привести в  чувство  друга,  окоченевшего,
наглотавшегося соленой воды. И когда  всякая  надежда  была  потеряна,  веки
Семена вздрогнули. Он вздохнул раз, другой, на лице появилась жизнь.  Открыв
глаза, он уперся мутным, бессмысленным взглядом в Химкова.
   - Иван Алексеевич, - прошептал Семен, - ты?
   Напрягая мозг, он старался вспомнить, что же случилось. Неожиданно  лодью
сильно качнуло. Семен покатился к другому борту. Дико вскрикнув от боли,  он
снова впал в беспамятство.
   Грозно хмурилось небо. Громадные волны  гнались  друг  за  другом,  шумно
опрокидывая  пенистые  гребни.  Мелкой  водной  пылью  туманился   горизонт.
Непогода вовсю раздувала мехи, грозно набирал силу ветер.
   Химков решил спрятать товарища в поварне; набегавшие волны грозили снести
их обоих с палубы. Плотно закрыв крышку люка, он  раздел  Семена,  заботливо
уложил на койку, укутав сухим одеялом.  Химкову  пришлось  крепко  привязать
товарища. Лодью качало, больной  перекатывался  с  боку  на  бок,  а  каждое
движение причиняло нестерпимую боль. Он  метался  в  жару,  бредил,  кричал,
ругался. Иван старался помочь страдальцу. С  трудом  держась  на  ногах,  он
промыл раны, вытер соль, кристаллами выступившую на его лице, прикладывал  к
пылающему лицу холодные тряпицы, давал пить сок моченой морошки.
   Всю  ночь  ревело  море.  Всю   ночь,   словно   щепку,   бросали   волны
полузатопленную лодью. Лишенный мачт, разбитый корпус  то  тяжело  оседал  и
покрывался водой, то поднимался над волнами, и тогда с  палубы  стремительно
скатывались шумные водопады.
   Трое суток не утихала погода. Несколько раз Семен  приходил  в  сознание,
просил пить и снова впадал в забытье. Химков почти не надеялся на  спасение.
Каждый сильный удар волны грозил разрушить корабль.  Сквозь  щели  палубы  в
поварню проникала вода, журча и плескаясь в кромешной тьме, она  еще  больше
удручала кормщика. В это страшное время Химков не чувствовал голода,  раз  в
сутки он с трудом разжевывал черный сухарь, запивая глотком ягодного сока.
   На четвертый день ветер успокоился. Утром, открыв  глаза,  Химков  увидел
яркий свет. Солнечные лучи вливались узкими полосками сквозь щели  палубного
люка. Городков спал, тяжело и часто дыша. Спертый сырой воздух давил грудь.
   Химков открыл крышку люка, сразу стало легче. Он выбрался на палубу, влез
на обломок бизань-мачты, внимательно стал оглядывать горизонт: не  покажется
ли парус проходящей лодьи? Но тщетны надежды - паруса не было.
   Вернувшись в поварню, он удивился. Семен  сидел  под  люком  и,  упершись
спиной в лестницу, точил свой нож.
   - Ожил, - обрадовался Иван, - а я думал...
   - Спасибо, Иван Алексеевич, без тебя...  -Семен  благодарно  взглянул  на
Химкова. - Дьяволы, что с ногой сделали, боюсь,  загниет.  -  Он  попробовал
острие ножа на пальце. - Дак решил отрезать... - Городков  перетянул  жгутом
ногу выше колена и подвинулся ближе к свету.
   - Помоги, Иван Алексеевич, подержи  ногу-то.  -  И  Семен  спокойно  стал
отделять ножом суставы разбитой голени. - Вот и все, - сказал он  с  горькой
улыбкой, вытирая запотевший лоб.
   Затишье недолго баловало мореходов. Опять поднялся ветер. Волны  снова  и
снова перекатывались  через  палубу  лодьи.  Медленно  шло  время  в  темной
поварне. Дни и ночи смешались...
   Однажды страшный удар разбудил Химкова. Хлестнули палубу брошенные ветром
тяжелые брызги. Над его головой с грохотом прокатились соленые потоки. Лодью
швырнуло в сторону, стремительно повалило куда-то в  пропасть...  Взвизгнув,
бросилась на  грудь  Химкову  перепуганная  собака.  Точно  проливной  дождь
ворвался в поварню: пазы на  палубе  раздались,  и  вода  текла  как  сквозь
решето.
   В непроглядной тьме, вцепившись в борта  койки,  сжавшись  в  смертельной
тоске, Иван ждал конца. Но лодья и на этот раз выдержала. Вздрагивая, словно
большое испуганное животное, она медленно выходила из пучины.
   Остальные валы были меньше, удары  слабее.  Сон  больше  не  приходил.  В
голове  Химкова,  словно  в  бреду,  стремительно  и   бессвязно   сменялись
воспоминания, вставали картины прошлого. Время  шло,  слух  стал  улавливать
какие-то странные звуки: не то журчала вода, не то  кто-то  плакал  жалобно,
точно ребенок. "Неужто Семен?" - не понял Химков.
   - Семен, - позвал он, - ты что?
   Все стихло. "Показалось", - подумал Иван.  Но  приглушенные  всхлипывания
раздались снова.
   Химков  придвинулся  вплотную  к  товарищу,  ласково  провел   рукой   по
вздрагивающей спине.
   - Сеня, что горевать, брось. Вернемся ежели, помогу, не оставлю в беде.
 Городков шевельнулся.
   - Федюшка, - прохрипел он,  словно  чья-то  рука  сдавила  ему  горло,  -
Федюшка... Ваня, - вдруг страстно заговорил Семен. - Я по пьяному делу табак
забыл в городе купить, мучился все без табака-то. Так он, так он:  "Дяденька
Семен, говорит, не тужи, я тебе табачку принесу, у немцев на бриге выпрошу".
- Городков всхлипнул. - В прошлом годе дружок мне рассказывал, - снова  стал
он шептать. - В Питере на купецком новоманерном судне зуйком плавал.  Мучили
его матросы, били зря, терпел, говорит, все..  И  случилось  так,  пропал  у
боцмана золотой... Ты слышишь, Ваня? И он сказал на зуйка. Послушали матросы
боцмана, решили наказать килеванием за воровство. Мальцу шестнадцать  лет  в
те поры было... На коленях просил, перед иконой клялся - не поверили.. Так и
протащили под килем на веревке. Как жив остался - один бог знает... Страшное
он мне за чаркой поведал, не стерпел зла, ночью боцмана  топором  зарубил...
Сказать тебе, Ваня, и пьян я был, а не мог с убивцем сидеть, ушел  и  дружбу
бросил... Не мог лютости  понять...  А  сейчас,  сейчас,  Ваня,  -  Городков
заскрипел зубами, - понял, через Федюшку понял. И плакал я от лютости,  -  с
дикой страстью говорил он, - боялся, в живых  не  останусь,  боялся,  некому
будет за Федюшку горло тем зверям перегрызть.
   Горячая волна охватила Химкова. Страстные слова друга зажгли его душу.
   - Отомстим, Сеня, за Федюшку, за всех отомстим. Невинного кровь  -  беда;
отомстим. - И он крепко обнял товарища.
   Еще не раз вода потоками заливала поварню, но друзья не замечали яростных
атак разбушевавшегося моря. Прижавшись друг к другу, они говорили о том, что
волновало их сердца.
   - А почему, Ваня, - шептал Семен, - каждая копейка,  каждый  кусок  хлеба
нам во как приходится? Гляди, зимой мы во льдах погибали. А что  заработали?
Хворобу на старость... А сейчас от  вражьей  руки  мученья  принимаем.  Живы
будем, опять домой с пустыми руками, а дети пить-есть хотят. Мало им моря, -
гневно говорил Семен, - живи, радуйся, зверя промышляй, рыбу лови  -  всегда
сыт будешь. Так нет, не хотят разбойники честным трудом  жить,  все  чужбину
хватают.
   Шло время. Ветры и течения носили в  безбрежном  Студеном  море  разбитую
лодью. Друзья бережно расходовали свои запасы, их хватило на двадцать  дней.
Вторые сутки Химков был без воды. Последний раз он отдал свою долю  -  ложку
ягодного сока - другу. Семен поправлялся медленно, нога гноилась  и  болела.
Потеряв много крови, он с трудом восстанавливал свои силы.
   А море было спокойно.  Лодья  плавно  покачивалась  на  небольшой  волне.
Только небо было темное, осеннее.
   - Дождика бы! - молил Химков, с надеждой глядя на черные тучи.
   Но дождя не  было.  К  полудню  показалось  солнце,  небо  очистилось,  и
последняя надежда утолить жажду  исчезла.  Вдали  показались  фонтаны.  Киты
прошли совсем близко от  лодьи.  Солнце  отсвечивало  на  блестящих,  словно
отполированных  спинах  животных.  С  сожалением  Химков  проводил  взглядом
китовое стадо. Точно дразня мореходов, из  воды  показалась  усатая  круглая
морда нерпы, еще одна. Тяжело вскинулась большая рыба. И тут, глядя на  нее,
пришла спасительная мысль.
   Умелые руки Ивана быстро смастерили удочку, и в  тот  же  день  несколько
больших головастых рыб оказалось на палубе  "Святого  Варлаама".  Попадалась
треска. Друзья ели ее сырой - огня не было. Высасывая из сочной сырой мякоти
влагу, они утоляли жажду.
   Через три дня пошел дождь. Подставив под  холодные  струи  большие  куски
брезента и обрывки парусов, Иван собрал целую бочку воды. Теперь мореходы не
унывали и крепко верили в спасение. Эта уверенность удесятеряла их силы.
   Прошло еще две недели. Семен чувствовал себя гораздо лучше,  простая,  но
свежая пища хорошо помогла  здоровью.  Дружок  тоже  окреп  и  ожил,  весело
носился по палубе. Одно мучило мореходов - холода. Без огня в долгие  темные
ночи было трудно согреться. Как скучали они по вечерам  о  теплой  печке,  о
миске горячего супа! А холода с каждым днем делались все злее и злее.
   Проснувшись как-то утром, Химков заметил на горизонте белую полоску льда,
а на ней широкой полосой отсвечивало белесое ледяное небо. Лодейный  остров,
гонимый ветром, медленно приближался  к  ледяным  полям.  Кормщик  не  знал,
радоваться ему или печалиться. Что готовит судьба в холодных льдах?
   На палубу вышел Семен и тоже стал смотреть на белую полосу, она понемногу
ширилась, уходила вдаль. Вот и высокие торосы выступили на  льду,  затемнели
покрытые льдом снежницы. Но что это? Во льдах Семен увидел что-то необычное.
Он вздрогнул. Опять посмотрел. Нет, зрение не обмануло.
   - Ваня, - чуть слышно сказал Семен, - чужие паруса!
   Непримиримую злобу услышал Иван в его голосе и сразу понял, о ком говорит
друг.
   Теперь и Химков увидел паруса зажатого льдами корабля.  Это  были  паруса
хорошо знакомого мореходам брига с зеленым корпусом.

   Глава двадцать третья
   ДЕМЬЯНОВА ТОПЬ

   Рассвет тол