ородков согласно  кивнул.  Осмотрев  спрятанные  за  пазухой  пистолеты,
подозвав Дружка, Химков осторожно спустился вниз. Неслышно ступая по палубе,
он пробрался на бак и  закрыл  засовы  люка  в  матросский  кубрик,  обрезал
крепления запасной грот-стеньги и привалил ею крышку люка.  С  обоих  концов
Иван привязал тяжелую стеньгу к железным кольцам, ввинченным в палубу.
   - Давай, Сеня! - раздался его взволнованный голос.
   На повороте громко захлопали паруса. Иван Алексеевич бросился  к  брасам.
Выбиваясь из сил, обдирая кожу на ладонях, он с трудом справился с парусами.
Курс на юго-восток! Теперь полный ветер гнал корабль вперед.
   - Паруса, эй! - крикнул первый проснувшийся в кубрике.
   Дрессированные матросы, услышав хлопанье  парусов,  мигом  скатывались  с
коек. Переругиваясь спросонья между собой, они  полезли  по  трапу.  Люк  на
палубу оказался закрытым...  Раздались  проклятья,  одиннадцать  здоровенных
мужиков ревели, словно дикие звери. В крышку люка посыпались удары.
   - Эй, зверье! - крикнул Химков, подойдя к вентилятору.
   Голоса внизу смолкли.
   - Я, Иван Хамкав, - с глухой яростью сказал  он,  -  кормщик  потопленной
вами лодьи "Святой Варлаам", повернул бриг в Архангельск.
   Отборные ругательства градом посыпались на голову  Химкова.  Крышка  люка
задрожала от сильных ударов.
   Иван, не раздумывая, сунул пистолет в круглую дыру вентилятора и  спустил
курок. Внизу кто-то отчаянно завопил. Матросы горохом  посыпались  с  трапа,
раздались ответные выстрелы. Но люковую крышку больше не  трогали:  лестница
очень хорошо простреливалась через вентилятор.
   - Ежели вздумаете бунтовать, - дрожа от ярости, крикнул  Химков,  -  всех
перестреляю, как собак бешеных!
   Внизу молчали.
   - Дружок, - приласкал собаку Иван, - сидеть! - Он показал  на  крышку.  -
Сторожи, понял, Дружок?
   Пес завилял хвостом и уселся на палубе возле люка.
   Бриг "Два ангела" птицей летел по новому курсу. Ветер набирал силу,  гнул
мачты.
   На востоке, облака оделись в пурпур. Светлело. Начинался день.
   В каюте негритенок с воплем бросился к ногам Химкова. Он видел  все,  что
произошло, и, обливаясь слезами, умолял не убивать, пощадить его.
   - Я нет. Я хорошо, - повторял он русские слова,  глядя  на  Ивана  ясными
умными глазами.
   В суматохе Химков совсем забыл про негритенка. Что с ним делать? Все  это
время мальчик честно прислуживал кормщику и его другу.  Вместо  зуботычин  и
проклятий новые хозяева дарили его лаской  и  теплым  вниманием.  Негритенок
всей душой привязался к поморам. Но теперь, когда враги стояли лицом к лицу,
на чьей стороне он окажется, как поступит,  не  будет  ли  помогать  тем,  в
кубрике... Можно ли ему верить?
   - Боцман плохо, я буду бить, - негритенок, дрожа всем телом, выхватил нож
и всадил его в стенку каюты.
   - Ладно, Цезарь. - Химков погладил мальчика по курчавой голове. -  Ладно,
ты с нами...
   Первые лучи утреннего светила  озарили  белые  паруса  брига.  Вспыхнула,
заискрилась далекая, через  все  море,  огненная  дорога.  И  корабль,  весь
залитый кровавым светом, стрелой несся вперед, казалось, прямо к солнцу.

   Глава двадцать шестая
   ВСТРЕЧА

   Сон да дрема на кого не живет! Задремал и дозорный Фома Гневашев, а когда
проснулся - было поздно. Солдаты  в  смешных  шапочках  и  коротких  куртках
крутили ему за  спину  руки.  Плохо  соображая  спросонья,  Гневашев  громко
закричал, предупреждая товарищей.
   Но императорские егеря,  захватив  врасплох  спящих  мужиков,  не  теряли
времени даром; отбиться, убежать не удалось никому.  Мужиков  обезоружили  и
согнали в кучу.
   В егерские части солдаты подбирались молодые, ловкие  -  не  чета  старым
служакам из каргопольской крепости. И одеты они были легко и удобно:  вместо
сабли и тяжелой котомки, отягощавших  гарнизонных  солдат,  егеря  носили  в
портупее короткий штык и на поясе - патронташ.  Закаленные  суровой  военной
выучкой, они не страшились тяжелых походов по лесам и болотам.
   Отряд  поручика  Васильчикова  больше  двух  недель  гонялся  за  старцем
Амвросием, разыскивая скит Безымянный; солдаты сбились  с  пути  и  случайно
наткнулись на спящий лагерь Якова Рябого. Рассвет только  начинался.  Нехотя
отступали серые, угрюмые сумерки. Тяжелый ночной туман пронизывал все  живое
холодом и сыростью. Потухавший, костер курился легким, чуть заметным дымком.

   Мужики стояли жалкие, растерянные,  понурив  головы.  Якова  от  бессилия
душила бешеная злоба. Удивленно глядели серые глаза Степана Шарапова. Петряй
Малыгин застыл с раскрытым ртом. Громко плакал от злой досады Гневашев.
   Рядом с шалашом на гранитном валуне сидел офицер с  веселыми  глазами,  в
железной кирасе, отороченной по краям красной кожей, и беззаботно  помахивал
хлыстом. Собираясь чинить  суд  и  расправу,  поручик  хлебнул  из  походной
баклажки изрядную порцию согревающего и сейчас был в отличнейшем настроении.

   - Давай, ребята! - нетерпеливо крикнул он солдатам.
   Первым к нему подвели  ямщика  Петряя.  Поручик  с  любопытством  оглядел
пленника.
   - Каких краев, кто таков, братец? - звонким голосом спросил офицер.
   - Олонецкий,  Челмушской  волости,  господин  офицер,  а  ныне  в  городе
Архангельском ямщиком у купца.
   - Раскольник?
   - Никак нет, православный, никонианец.
   - А ну, перекрестись.
   Малыгин истово щепотью перекрестился.
   - Двадцать палок, - неожиданно приказал офицер. Солдаты потащили Петряя в
сторону.
   - За что, господин  офицер,  -  уперся  Малыгин,  -  в  чем  вина?  Ежели
крестился неладно...
   - Крестился хорошо, братец, а по лесам без дела бродишь, вот  что  плохо.
Зачем в этих местах? Малыгин, склонив голову, молчал.
   - Идем, мужичок, - тащили солдаты Петряя, - благодари господина  поручика
за доброту. Другой бы на палки не поскупился, отсыпал бы сотни две.
   - Меня нельзя бить, - вдруг всполошно закричал Малыгин, - не  по  закону!
На мне болярское звание.
   - Что, что, - вытаращил глаза офицер, - боярское звание?
   - Да, я болярин, - волновался Петряй, - и бумагу имею.  -  Он  расстегнул
ворот, торопясь разорвал кожаный  мешочек,  висевший  на  гайтане,  и  подал
офицеру сложенную вчетверо бумагу.
   - "...Царский указ, - читал поручик, -  ...за  услуги,  оказанные  царице
Марфе в бытность ее... род  Малыгиных  пожалован  боярским  званием  в  1615
году..." Что за черт! - удивился он, прочитав бумагу. - Я  думал,  император
Петр отменил боярское звание... А тут боярин, боярин-мужик... Анекдот! -  На
молодом открытом лице офицера проступило откровенное любопытство.
   - Болярин?! - вдруг прыснул от смеха Фома Гневашев. - Болярин... с  твоей
рожей сидел бы под рогожей... Нос  курнос,  рыло  дудкой,  а  рот  жемачком,
истинно так.
   Мужики и солдаты, глядя на Петряя, засмеялись.
   - Наша деревня, - продолжал Гневашев,  -  рядом  с  ихней.  -  Он  кивнул
головой в сторону Малыгина. - Там все мужики боляры, а бабы  -  болярьши;  и
друг друга болярами кличут, истинно так. - Фома снова засмеялся.
   К поручику подошел чиновник господин Толоконников, сопровождающий  отряд.
Худой, в черной одежде,  с  черным  бантом  на  косичке  парика,  с  длинным
хрящеватым  носом,  он  походил  на  старого  ворона.  Поручик  с   излишней
самоуверенностью относился  ко  всем  штатским,  а  господина  Толоконникова
презирал. За две недели совместных странствий вряд ли они сказали друг другу
больше двух десятков слов. Но если обычно поручик относился  к  чиновнику  с
холодной вежливостью, то навеселе он вовсе не скрывал своих чувств.
   - Господин поручик, - наклонившись  к  офицеру,  сказал  Толоконников,  -
действительно, мужики Чалмушской волости были удостоены еще  царем  Михаилом
Федоровичем боярского звания. Указ действителен и поныне.
   - Ну, братец, удивил, - не замечая чиновника, помотал головой поручик,  -
а прав, к особам твоего  звания  палки  применять  негоже!  Однако  объясни,
братец, боярин Петр, почему ты в здешних лесах оказался?
   - Дозвольте обсказать, господин поручик, - видя  растерянность  товарища,
выступил вперед Степан. - Я всему причинен...
   - Говори,  -  согласился  офицер.  -  Одно  помни:  атаману  палок  вдвое
отсчитаю. Ты кто таков, тоже боярин?
   - Я мореход, - с гордостью ответил Степан, - всю жизнь по Студеному  морю
хаживал. Смотри. - Он  снял  шапку,  обнажив  белые,  как  снег,  волосы.  -
Страстей немало видывал, а под палками николи не был, думаю, не доведется. В
леса идти нужда заставила.
   Шарапов спокойно  и  понятливо  рассказал  о  поисках  Натальи,  о  своих
похождениях, предусмотрительно умолчав про монастырские дела. О ските Степан
расписал как мог подробнее. Офицер слушал  внимательно.  Его  заинтересовали
романтические похождения морехода.
   Да и сам Степан, спокойный, полный достоинства, ему понравился.
   - Ну и дела... А мы скит этот самый ищем, с ног сбились. Говоришь, игумен
ушел от гари? А не слыхал про старца Амвросия? Высокий старикашка, злой, как
дьявол.
   - Нет, не  слыхал,  -  подумав,  уклонился  от  истины  Степан.  -  Разве
расскажут старцы, крепки на язык-то,  клещами  слова  не  вытянешь.  А  вам,
господин офицер, хоть и недалече, самим отселя до скита не дойти,  в  болоте
сгибнете.
   Офицер больше не спрашивал. Поигрывая хлыстом, он молча сидел на камне.
   Сбившись в кучу, окруженные солдатами, ожидали своей  участи  оборванные,
прозябшие мужики. Поодаль, прислонившись к березе, стоял чиновник с  бледным
злым лицом.
   "Отпущу, - думал офицер. - Мне не поручали ловить всех беглых  мужиков  в
лесу. Они свяжут руки. Да и  небезопасно  держать  два  десятка  озлобленных
людей. Их надо кормить,  а  запасы  провизии  ограничены.  Кроме  того,  эта
Демьянова топь... - Он посмотрел на хмурые лица своих пленников.  -  Заведут
ведь, дьяволы, нарочно в болото заведут. Нет, лучше подобру, по-хорошему".
   - Что вы хотите делать с мужиками, господин поручик? - проскрипел  в  ухо
Васильчикову чиновник.
   - Да отпустить их к лешему, - последовал ответ.
   - А если среди них опасные преступники? - зашептал чиновник. -  Здесь,  в
этих северных лесах, бунтарские  шайки  вьют  себе  гнезда,  сюда  стекаются
беглые... Для тайной канцелярии представит несомненный интерес хотя  бы  вот
этот мужик, вы только посмотрите на его зверскую рожу, - едва заметно кивнул
он на Якова Рябого, - было бы весьма благоразумно доставить его в  Петербург
и...
   - Это не входит в  мои  обязанности,  господин  Толоконников,  -  холодно
ответил поручик, перестав играть хлыстом.
   Лицо  чиновника  оставалось  неподвижным,  но  ноздри  хрящеватого   носа
вздрогнули.
   - Советую вам подумать, господин поручик. Граф Чернышев говорил...
 - Не знаю, что говорил вам граф. У меня есть своп начальники, господин Толоконников! - с раздражением воскликнул офицер. - И своя голова в придачу!.. Вот что, братцы, - обернулся он к мужикам, - вины за вами не знаю, идите с богом, ищите невесту... Кто из вас знает дорогу в скит, пойдет с отрядом.
   - Спасибо, господин офицер, премного благодарны, -  не  скрывая  радости,
загалдели мужики на разные голоса.
   Все были довольны решением поручика  -  и  солдаты  и  мужики.  Пленникам
развязали руки.
   - Фома, тебе поводырем, - сверкнул глазами Яков Рябой на Гневашева. -  Не
твоя бы сонная рожа... - тихо добавил он, показывая кулак.
   Поручик поднялся с камня. Оправил кирасу, подтянул ремни.
   -  Вперед,  ребята!  -  раздалась  звонкая   команда.   Мужики,   хмурые,
молчаливые, смотрели,  как  один  за  другим  скрывались  солдаты  в  густом
ельнике.
   - Н-да, веселый барин, - мрачно ухмыльнулся Яков, - в загуле;  понравился
ты ему, Степан, не то плетей да  чепей  не  миновать...  Вперед  наука  нам,
дуракам: как куропатей, руками взяли... Что ж, ребята, пожуем хлебушка да  в
путь. - Он показал мужикам  на  вершины  деревьев,  гнувшиеся  от  ветра.  -
Торопиться надоть, полуночник взялся, гляди, и зима скоро пожалует.
   Ветер гнал туман. Осыпались последние пожелтевшие листья;  в  лесу  стало
пусто, неприветливо. Осеннее, беспросветное серое небо хмуро глядело  сквозь
голые ветви деревьев. Грустно чернели  пустые  вороньи  гнезда  на  березах.
Ударили зимние  холода.  Мужики  мерзли  в  плохонькой  одежонке,  старались
согреться в быстрой ходьбе. Те, кто был босиком,  обернули  опухшие  ноги  в
мешковину.  С  охотой  в  пути  было  плохо;  питались   ржаными   сухарями,
прихваченными из скита.
   На третий день следы привели  мужиков  к  небольшой  речушке.  По  стволу
толстой сосны отряд перебрался на другой берег.
   - Дымком потянуло, - принюхиваясь по-собачьи,  сказал  Яков,  -  недалече
жилье... Погреемся ужо.
   Продвинувшись немного  вверх  по  реке,  мужики  стали  различать  другие
запахи, приятно щекотавшие обоняние.
   - Убей меня бог, жратвой пахнет, - остановившись, сказал Петряй,  -  либо
гусь, либо баран жарится. - Он с наслаждением несколько раз  втянул  в  себя
воздух.
   Вот и жилье. Мужики увидели несколько строений:  большую  избу  с  крытым
двором, баню, кузню и два-три сарая. Большая собака,  похожая  на  волка,  с
громким лаем бросилась им навстречу.
   - Здесь твоя девка, Степан,  -  уверенно  говорил  Яков,  отмахиваясь  от
наседавшего пса. -Сходи в избу, узнай... Да спроси у хозяев  пожевать  чего.
Ах, проклятая!
   Собака, получив добрый пинок, с воем отскочила. На собачий  лай  из  дома
вышел широкоплечий парень с курчавой русой бородкой. Отозвав пса,  он  молча
ждал Степана. В открытую дверь к мужикам доносились веселые  голоса,  удалая
песня, звонкие переборы гуслей.
   - Мир дому сему и живущим в нем, - поклонившись парню, сказал Шарапов.
   -  Спасибо,  -  отозвался  парень,  -  живем  помаленьку.  -  Он   окинул
настороженным взглядом Степана и стоявших поодаль  мужиков.  -  А  вас  куда
господь бог несет?
   - Девку ищем, - решил говорить напрямик Степан, -  Наталью  Лопатину,  из
скита ушла.
   - Из скита? - пробурчал парень. Он колебался. - Не знаю таких...
   В это время двери из горницы  распахнулись.  В  сенях  мелькнуло  женское
платье.
   -  Степушка!  -  раздался  радостный  крик.  Сбежав  с  крыльца,  Наталья
остановилась. - Один ты? - Девушка обвела взглядом столпившихся мужиков.
   - Ивану нельзя было, - ответил Степан, - меня за тобой послал, а  сам  на
Грумант кормщиком. Да ты не бойся, Наталья, вернется к свадьбе-то, к покрову
должен в Архангельском быть.
   В сенях появился Панфил Данилыч, раскрасневшийся, немного навеселе.
   - Прошу к столу дорогого гостюшку, - выслушав  сбивчивые  слова  Натальи,
кланялся он Степану. - Не обессудьте. Праздник у нас, сына старшего женю.
   - Я не один, с товарищами, - ответил Шарапов.
 - Всех за стол! - шумно радовался хозяин. - Бог на счастье гостей нам послал. Митрий, Потап, режьте барана... Не одного - двух! - распоряжался он. - Девки, Наталья, Дуняша, Дарьюшка, кланяйтесь дорогим гостям, зовите к столу!
   Поблагодарив хозяина, мужики шумно ввалились в дом.
   За столом в большой горнице шло веселье.  Радостные,  счастливые,  сидели
Егор и Прасковья, прижавшись друг к другу.
   Несколько дней, проведенных  вместе  с  девушкой,  решили  судьбу  Егора.
Крепко задумал он жениться. Однако без отцовского согласия не  смел  сказать
об этом Прасковье. Но девушка сама разгадала его заветные думы.
   Выбрав время, когда никого не было дома, он подошел к  Панфилу  Данилычу,
отдыхавшему на лавке после обеда.
   - Жениться хочу, - потупив  голову,  вымолвил  Егор,  -  Прасковью  желаю
взамуж...
   Панфил Данилыч весело взглянул на сына.
   - Что ж, брат, пора, - ответил он, поднявшись и  положив  руку  на  плечо
Егора. - Темечко-то у тебя давненько окрепло. Дело хорошее...  Нашему  брату
лесовику без жены как без шапки. Ежели Прасковья в согласьи,  что  ж,  будем
свадьбу играть. Я-то сразу заприметил, - хитро улыбнулся он, -  огня,  любви
да кашля от людей не утаишь, брат!
   И вот Рогозины празднуют помолвку  старшего  сына:  пьют  пенистое  пиво,
пляшут, поют веселые песни.
   ...Не скоро удалось выехать мореходам в Каргополь. Как ни рвалась Наталья
свидеться с любимым, а пришлось дождаться санного пути -  другой  дороги  не
было.
   - Об это время нет дороги в наших местах. Октябрь ни колес, ни полоза  не
любит, - уговаривал Панфил Данилыч гостей не торопиться.
   Но зима торопилась. Наступил ноябрь. Начались морозы.
   Распростившись     с     гостеприимными      хозяевами,      поблагодарив
мужиков-лесовиков, мореходы на  двух  розвальнях  выехали  по  первопутку  в
Каргополь, прямиком через леса и болота.

   Глава двадцать седьмая
   БОРЬБА ПРОДОЛЖАЕТСЯ

   Бурливо и ветрено в Студеном море. Поздняя осень, поморские  лодьи  давно
разошлись по тихим становищам...  Куда  ни  глянь,  на  пустынных  просторах
величаво и грозно вздымаются волны; ветер  гонит  над  ними  тучи,  тяжелые,
хмурые.
   Торопится в  Архангельск  бриг  "Два  ангела".  Стремительно  взлетая  на
волнах, лихо накренясь, он несется стрелой,  глотая  милю  за  милей.  Ветер
неистовствует в снастях, насвистывая и завывая  на  разные  голоса.  Нагоняя
корабль, шумные волны вкатываются на палубу и с рычанием уходят за борт.
   Тяжело управлять парусником в сильный попутный ветер. Сосредоточив  почти
всю свою силу в парусах грот-мачты, ветер бросал бриг то в одну, то в другую
сторону.
   Мореходы с трудом удерживали  парусник  на  курсе.  Они  сбились  с  ног,
ворочая тяжелое рулевое колесо, хватаясь  за  шкоты  и  брасы.  Натруженные,
распухшие руки с сорванными до мяса ногтями отказывались служить.
   С ненавистью, как на врагов, смотрел Химков на кормовые паруса. Но убрать
их не по силам одному человеку.
   Ночью кормщик направил стремительный бег  парусника  к  гранитным  утесам
Святого Носа. Он изменил курс, взяв ближе к югу, и корабль шел теперь правым
галсом. Мореходы вздохнули: можно было присесть, переброситься словом.
   - Как вкопанный стал, не  шевельнется  с  курса!  -  радовался  Семен.  -
Ребятенка  поставь  на  руль  -  справится...  Сынишка,  слышь,  мой,  -  он
улыбнулся, видно, вспомнив сына, - четырнадцать ему  минуло,  дак  за  милую
душу... В прошлом годе в море брал...  -  Взгляд  Городкова  остановился  на
негритенке, с усердием начищавшем медную кастрюлю.  -  Ежели  черномазого  к
рулю приспособить? - помолчав, спросил он. - Втроем  способнее,  глядишь,  и
поспать часок довелось бы... Слышь, Ваня?
   - Почему не попробовать, - охотно согласился Химков. - Хоть  и  черен,  а
все человек... с понятием. В парусах толк знает, помогал.
   Негритенка  поставили  к  рулю,  он  волновался,  как  никогда  в  жизни.
Благодарными глазами мальчик  смотрел  то  на  Химкова,  то  на  Семена.  Он
оказался понятливым и способным учеником, и на вторую вахту кормщик  доверил
ему руль.
   Ветер дул с неослабевающей силой. Для Ивана Алексеевича было ясно:  нужно
убавить паруса. Но мореходы вконец измотались, обессилели, и  Химков  махнул
рукой.
   "Выдержат, - думал он, все же  с  опаской  поглядывая  на  натянутые  как
струны снасти, гнувшиеся и дрожавшие мачты. - А ежели не выдержат?"
   Море и кормщик схватились в единоборстве.
   Страшно было мореходам среди разбушевавшейся стихии. Тяжелые  удары  волн
потрясали бриг, яростные порывы ветра  грозили  изорвать  в  клочья  паруса,
сломать мачты. Страшно и вместе с тем  радостно.  Истые  моряки,  всю  жизнь
боровшиеся с морем, поморы будто слились с кораблем в одно  целое;  горящими
глазами смотрели они, как бриг, обуздав могучие силы природы, бешено  мчался
вперед среди рева волн и завывания ветра.
   Пожалуй, бригу "Два ангела" никогда не приходилось  при  капитане  Томасе
Брауне идти с такой скоростью. Сейчас корабль отсчитывал  верных  пятнадцать
узлов.
   - Хоть и хороша наша лодья во льдах да на зимовках, - не выдержал  Семен,
- однако на чистой воде далеко ей до брига. Сейчас вот катало  бы  лодью  на
волне, как бочку, а ходу чуть...