понять  не  могу,  куда  Наталья
делась. А ежели что злые языки говорят, не верь,  брат,  богом  клянусь,  не
верь...
   - Может, слыхал что, Еремей Панфилыч,  посоветуй,  как  быть,  где  концы
искать? - Теперь в голосе Химкова звучала мольба.
   - Знать не знаю и ведать не ведаю. У матери спроси, с нее первый спрос.
   - Спрашивал, Еремей Панфилыч,  не  говорит.  В  Вологде  сестра  Аграфены
Петровны живет. Дак, может, Наташа к ней подалась, у тетки скрывается?
   - Может, и так. Не пропадет девка, найдется. О другом тебе думать надо  -
деньжат сколотить. Отец-то  болен  ведь?  -  Купец  испытующе  посмотрел  на
Химкова. - Вот что, парень, этим летом я новую  лодью  на  Грумант  обряжаю.
Видал, может, "Святой Варлаам" против дома  Свечниковых  стоит...  Так  вот,
коли охота кормщиком на нее, иди  -  не  обижу...  Другой  бы  тебя  нипочем
кормщиком не взял - молодой, а я знаю, не подведешь - отцовская хватка-то.
   Иван совсем опешил. Он понимал: предложение Окладникова для него  большая
честь. В себе он был уверен. Но Наталья? Мог ли он ее бросить!
   - Нет, Еремей Панфилыч, не могу. Спасибо за честь, знаю, великое дело для
меня делаешь, - ответил Химков. - Не жизнь мне без  Натальи.  Хотя  бы  след
отыскать, - с тоской говорил он, - весточку бы от нее... Нет, пока не найду,
никакое дело невмочь.
   Полный ненависти взгляд бросил купец на молодого Химкова и тут же, таясь,
спрятал глаза.
   - Неволить не буду, Иван Алексеевич. Однако подумай, три дня  лодья  тебя
ждать будет. Хорошего хочу, как сыну.
   Химков еще раз поблагодарил купца. Вышел от него словно в  тумане.  "Бить
хотел, а он ко мне добром. Повинился, что Наталью  любит",  -  пронеслось  у
него в голове.
   Хмурым взглядом проводил купец молодого Химкова.
   - Ну-к что ж, сказал злодей, где Наталья? - встретил товарища Степан.
   - Не ведает про то  Еремей  Панфилыч,  -  тряхнув  головой,  тихо  сказал
Химков. - Добром ко мне... кормщиком на новую лодью берет, слышь, Степан, на
Грумант обряжает.
   Степан свистнул.
   - Вот как, кормщиком! Ну и хитер, старый пес? Ну-к что ж, и мы неспроста.
Ты как, Иван, согласился?
   - Нет, Степан, как можно, Наталью буду искать.
   - Эх, Ваня, Ваня! Идти надо было. Что  мы  без  денег-то?  В  таком  деле
перво-наперво деньги. Полста бы  рублев  наперед  у  него  взять.  С  такими
деньгами я не только Наталью, черта за хвост приволоку. Вот и выходит...
   - Степан, - обнимая друга, радостно вскричал Химков, - не думал я, что ты
Наталью без меня похочешь искать! А ежели так... - И бросился обратно в дом.

   - Не скажи старому черту, зачем тебе деньги! -  успел  крикнуть  вдогонку
Степан
   Пока Иван Химков разговаривал с Окладниковым, Степан уселся на  ступеньки
крыльца и смотрел на весенние, мутно-коричневые воды Двины.
   - Нет, шалишь, - забывшись, громко сказал он, - шалишь, Еремей  Панфилыч,
окаянная твоя душа. Не обманешь, насквозь твою хитрость вижу.
   Но Степан ошибался, думая, что разгадал купца.  Он  не  мог  постичь  всю
низость души Окладникова и не предполагал,  на  какие  лишения  и  опасности
обрекает своего друга Ивана, советуя ему стать кормщиком "Святого Варлаама".

   На крыльцо выбежал обрадованный Химков.
   - Степан! Дал ведь Еремей Панфилыч, сто рублев выложил! Смотри! -  Химков
с торжеством показал другу десять золотых. - Полную  волю  мне  дал.  "Бери,
говорит, в артель кого хошь, я не против".
   - Ну-к что ж, ежели дал - хорошо. Иди, парень, на Грумант.  Воротишься  -
Наталья тебя ждать будет. А окромя всего, ты людей из беды выручишь.  Семена
Городкова на лодью возьми -  верный  человек.  Федюшку  зуйком  -  вот  мать
обрадуется... Да и Ченцова прихвати. Егор дело знает, не подведет. А  теперь
поздравить надо: с первой лодьей тебя, - обнял друга Степан. - В таком  разе
и стаканчик испить не грех.
   И друзья отправились отпраздновать удачу.
 На следующий день погода изменилась. В городе стало холодно и туманно, всю ночь шел студеный мелкий дождик. Побережник упорно нес с моря низкие темные облака, и казалось, сырой, ветреной погоде не будет конца. Но опытные кормщики знали: летом недолговечен побережник; скоро полуденные ветры разгонят тучи, и попутный ветерок расправит белые полотнища лодейных парусов. Около двадцати промысловых судов были готовы к отходу на далекий Грумант и, прижавшись к пристаням Соломбалы, ждали перемены ветра.
   На колоколенке дряхлой Преображенской церкви звонили  к  заутрене.  Город
просыпался. Носошнику Егору Ченцову с лодьи "Святой Варлаам",  шагавшему  по
грязной улице,  встречались  редкие  прохожие.  В  руках  морехода  виднелся
объемистый предмет, бережно завернутый в чистое полотенце.  Он  прошел  мимо
длинного ряда обгоревших развалин. После пожара домохозяева еще не собрались
отстроиться.  Много  было  и  новых  домов  с  не  успевшими  еще  потемнеть
деревянными стенами. На высоких шестах вертелись  флюгерки  в  виде  лошади,
несущейся вскачь, льва или страшного змея. Иногда флюгера изображали корабль
с  полным   вооружением.   Шесты   украшались   разноцветными   флажками   -
ветренницами. Сейчас головы животных  и  форштевни  кораблей  показывали  на
северо-запад.
   Вот и древняя Преображенская церковь.  Приблизившись  к  ней,  Егор  снял
шапку;  злой  побережиик  успел  растрепать  седые  волосы,   пока   мореход
поднимался по скрипящим ступеням старого крыльца.
   На паперти, направо от входа, нагнувшись над  конторкой,  сидел  дородный
бородач.
   - Здравствуй, Пафнутьич, дело к тебе, уважь.  -  Мореход  с  достоинством
поклонился.
   Церковный староста Сукнин прервал свои записи.
   - Здравствуй, Егор Петрович. Что за дело?  Сказывай.  Что,  ежели  можно,
уважим.
   Мореход поставил на  конторку  свою  ношу  и  осторожно  развязал.  Перед
церковным старостой предстала  новенькая,  искусно  сделанная  модель  лодьи
"Святой Варлаам".
   Егор Петрович опять поклонился.
   - Найди местечко, Пафнутьич, будь другом, поставь  на  счастье,  ведь  по
первой воде идем. Пусть к святым отцам ближе будет лодья-то, авось и  минуют
нас морские бури да злые люди.
   - Эх-х, беда мне с вами, мореходами, - нахмурился Пафнутьич, -  заставили
своими кораблями всю церковь, хоть иконы убирай да  ваши  лодьи  и  раньшины
развешивай... Смотри, Егор Петрович, смотри сам, ну, куда  я  твою  посудину
поставлю?
   Оглядев стены, Егор Петрович почесал в затылке.
   - То верно, Пафнутьич, верно, друг милый, да  ты  уважь,  поставь  где  -
нигде, найди местечко-то. А мы тебя во как отблагодарим... -  Егор  Петрович
достал из кармана деньги. - Прими вот рупь да мелочь на свечи... А нам никак
без этого нельзя, на душе покоя не будет, думы одолевают.  В  море-то  не  в
горнице уху хлебать!
   - Не учи ученого, Егор Петрович, знаю ведь ваши порядки,  в  -  старостах
сорок лет хожу. - Он тяжко вздохнул.  -  Некуда  ставить  лодью,  то  правда
святая, да что с тобой делать... Идем, может, где в трапезной место сыщем.
   Старики вошли в трапезную. Большое помещение тоже  было  увешано,  как  и
стены паперти, моделями поморских судов.  Тут  были  и  лодьи,  и  раньшины,
шняки, кочи.  Были  и  новоманерные  суда  -  гукеры  и  гальоты.  Некоторые
покоились на резных деревянных полочках, часть висела на железных крюках.
   - Видишь, Егор Петрович, сколь судов  понаставлено,  за  полтысячи  давно
перевалило. А все несут и несут... Куда поставишь? - Наконец  он  решительно
подошел к двум раньшинам, стоявшим рядом,  и  раздвинул  их.  Лодья  "Святой
Варлаам" поместилась посредине.
   - Как раз стала на место, Пафнутьич. И обиды никакой не будет. Вот только
я гвоздочком прихвачу, чтобы вернее было. Как по-твоему, а?
   - Давай прихватывай, - махнул рукой староста,  -  ужо  воюксы  привезешь.
Люблю я ее с кашей употреблять... Лодейники ваши приучили.
   - Не сумлевайся, Пафнутьич, - обрадовался  мореход,  -  воюксой  мы  тебя
обеспечим, на год тебе хватит, на кашу-то.
   Егор Петрович, перекрестясь,  застучал  молотком,  приколачивая  "Святого
Варлаама" между "Молодой любовью" и "Тремя святителями".  Пафнутьич  помогал
старому носошнику,  придерживая  лодью.  Закончив,  Егор  Петрович  поставил
свечку у иконы покровителя лодьи святого  Варлаама,  помолился  и  вышел  из
церкви успокоенный и довольный.
   На крыльце старый мореход сразу почувствовал  перемену  погоды.  Задравши
седую  бороду,  он  внимательно  осмотрел  небо.  Сквозь   поредевшие   тучи
просвечивало солнышко, дождь прекратился, в воздухе стало теплее.
   - Самое время в путь, - громко сказал  Егор  Петрович,  -  спешить  надо.
Наши-то, верно, все на лодью  собрались.  -  И  мореход,  шлепая  по  грязи,
заторопился к реке.
   На пристанях Соломбалы царило  оживление.  Сюда  собрались  покрутчики  с
уходящих в море судов. Толпились родные и близкие с  покрасневшими  от  слез
глазами. Отслужили молебен. Древний худенький попик в потертой ризе ходил по
лодьям и, гнусавя псалмы, помахивал кадилом. Кормщики и  хозяева,  крестясь,
совали в кружку медные деньги. Слабые порывы ветерка уносили  в  небо  сизый
сладковатый дымок курившегося ладана.
   Лодью  "Святой  Варлаам"  провожал  сам  хозяин  Еремей  Окладников.   По
старинному обычаю промышленники стали просить купца:
   - Хозяин, благослови путь!
   - Святые отцы благословляют, - степенно отвечал Еремей Панфилыч.
   Стоявший рядом с Окладниковым взволнованный молодой кормщик  Иван  Химков
добавил:
   - Праведные бога молят.
   Повернувшись   лицами   в   сторону   Соловецкого   монастыря,   мореходы
торжественно помолились, испрашивая счастливого плавания,  и  разошлись  сто
своим судам. Послышались голоса кормщиков, отдающих приказания.
   - Иван Алексеевич, - позвал Окладников и, развернув тряпку, протянул  два
золоченых креста, - ставь на счастье. По три целковых за штуку плачено...  о
тебе радел. - Еремей Панфилыч искоса взглянул на Химкова. - На мачты ставь!
   -  Сделаем,  Еремей  Панфилыч,  поставим.  -  Торопясь,  Химков  взял  из
хозяйских рук кресты.
   На лодьях выкатали якоря. Развернувшись по солнцу, надув  паруса,  белыми
птицами побежали корабли к Студеному морю.
   Окладников долго стоял на пристани с непокрытой головой.
   Давно скрылись из виду лодьи, разошлись по домам  родственники  и  друзья
мореходов.
   О чем думал Еремей Панфилыч? Может быть, он сожалел, что  отправил  новую
лодью "Святой Варлаам" на Грумант? Так ли?.. Остальные  пять  его  кораблей,
выполняя хозяйский приказ, выйдя  из  Белого  моря,  повернут  на  восток  к
берегам Новой Земли.

   Глава пятнадцатая
   ШИЛА В МЕШКЕ НЕ УТАИШЬ

   После проводов Ивана Химкова прошло долгих три  недели.  Не  зная  покоя,
Степан рыскал по городу в надежде узнать что-нибудь о Наталье.
   Но все было напрасно. О Наталье никто ничего не знал.
   Сегодня Степан сидел в большом  трактире  "Развеселье",  что  у  базарной
площади. За стол к Степану подсел молодой  рыжий  мужик.  Выпили  вместе,  а
выпив, подружились. Рыжий мужик часто вздыхал, сопел, сморкался,  и  Степану
нетрудно было понять, что у приятеля на душе ненастье. Звали  рыжего  мужика
Петряем, а прозывали Малыгин.
   - Что невесел, друг? - участливо спросил Степан.
   - Видать, не с чего веселым быть, - хмурил брови Петр.
   - Расскажи, друг, может, и помогу чем. А не смогу помочь, ну-к что ж, все
легче у тебя на душе станет. Горе, ежели его  с  другим  пополам  разделить,
всегда легче.
   - Хороший ты человек, Степан, знаю, помог бы, да дело такое... -  Малыгин
в нерешительности теребил могучую бороду.
   - Выпьем, Петя, за дружбу, она из всех бед выручает.
   Друзья выпили еще по стаканчику.
 - Ну, слушай, Степан, да смотри не обскажись, не то мне добра не видать.
   -  Говори,  и  на  правеже?  не  обмолвлюсь.  Вот  те  крест.  -   Степан
перекрестился.
   Малыгин обвел глазами полупустой кабак. За  стойкой  пересчитывал  деньги
трактирщик, в углу  орали  скандальные  "питухи";  рядом  четверо  иноземных
мореходов весело разговаривали за штофом водки.
   Петряй, тяжело вздохнув, сказал:
   - Вдову  Лопатину  Аграфену  Петровну  знаешь?  Дочка  у  нее  красавица,
Наталья. Сама-то старуха - сущая ведьма.
   - Слыхал, ну-к что ж, - стараясь казаться спокойным, ответил  Степан.  Он
сразу насторожился, хмель как рукой сняло.
   - У ейного братца, Аграфены Петровны значит, лавка здесь. Сам-то в скитах
выгорецких нарядчиком. А в лавке хозяйкой девица одна,  Марфуткой  кличут...
вроде как полюбовница ему, старцу-то, - замялся Петр.
   - Хороша девка? - полюбопытствовал Степан.
   - Марфутка, что ль? - Петр сразу оживился. - Правду,  парень,  скажу:  не
девка - клад. В телесах пышна, а уж умна и... и... не обскажешь, парень, Ну,
промеж нас любовь  получилась.  Говорю  ей:  брось  старика,  идем  к  попу,
окрутимся, чего бы лучше, да девка свой интерес  блюдет,  говорит:  "Что  за
тебя, за кучера-то, выйду, без хлеба насижусь,  а  здесь  помрет  старик,  я
лавкой завладаю. Вот ежели ты заезжий двор откупил бы,  не  думавши  к  тебе
ушла".
   - Старцу-то годов много ли? - опять перебил Степан.
   - Седьмой десяток на исходе,  да  крепонек  старик-то,  что  старый  дуб.
Смерти скорой ждать не приходится... Ну, говорю ей,  Марфутке-то,  у  самого
заезжий двор в мыслях и деньги накоплены, а она твердит одно  знай:  "Будешь
хозяином - твоя, а пока не взыщи, не могу". - Петр налил себе и другу водки.
- Ну, подыскал я подходящее заведение, и цена сходная, однако подсчитал свои
деньги - не хватает. Окладникову душу открыл, помоги просил, а он,  лиходей,
не то чтоб денег дать - от себя не отпущает,  а  ежели  уйдешь,  говорит  за
жеребца плати, иначе судом взыщу.
   - Ну и жох твой Окладников. А жеребец чей?
   - Жеребец купецкий, нет спору, хорош был зверь. Да не  виноват  я,  волки
его загрызли. Хозяин-то в такую глухомань загнал, не  приведи  бог.  Слыхал,
может, Выгоречье?
   - В скиты, что ль?
   - В скиты, угадал, друг... Немного до скитов  осталось  -  задрали  волки
жеребца, как сам жив остался, не ведаю.
   - А почто в скиты гонял, от грехов хозяин спасался, что ли?
   - Э-э, тут, друг, дело темное. Хозяин дома сидел... - Петр замолчал.
   - Ну-к что ж, ежели начал, говори, парень, а я слово дал - молчать буду.
   - Была не  была!  -  Петр  махнул  рукой.  -  Наталью,  Лопатину  в  скит
Безымянный отвозил - не обскажи, друг, хозяин посулил душу вынуть, коли  кто
узнает.
   - Наталью?! Да что ты, милый! Наталью,  говоришь?  -  Степан  вскочил  со
скамьи и  бросился  обнимать  приятеля.  -  Да  я  за  эти  слова  чем  хошь
отблагодарю... Жеребца откуплю.
   Петр, выпучив глаза, смотрел на не помнящего себя от радости морехода.
   - Ты что, Степан, жениться на ней, на Наталье, хочешь?
   - Да где уж мне! За дружка своего рад, на Груманте с ним шесть годков прожили. Про Ивана Химкова слыхал?  Его невеста.  Ну-к что ж,  парень, - подумав, уже спокойно продолжал Сте-
 ______________________________
   1 Допрос с истязаниями.
   пан, - помоги мне Наталью из скита увезти, а я тебе денег дам, за жеребца
расплатишься, а ежели хватит, и на заезжий двор.
   - Супротив Окладникова?  Ты  что,  друг?  -  Петр  даже  рот  раскрыл  от
удивления. - Да Еремен Панфилыч в порошок нас сотрет.
   - Авось не сотрет твой Окладников-то, кабы за такое дело самому плетей не
попробовать, сам знаешь, ныне не  милуют.  Да  ты  послушай...  -  И  Степан
рассказал все, что он уже знал о Наталье, Иване  Химкове  и  Окладникове.  -
Ну-к что ж, милай, согласен доброе дело сделать, товарищу помочь? А мы  тебя
вовек не забудем. Хозяина твоего, прохвоста, жалеть нечего, Сколь он простым
людям зла сделал, как его ни казни - все мало. А за нас все  мореходы  горой
станут - сила, не шути, милай!
   Петр колебался. Примерял и так и этак.
   - Согласен! - крепко хватил он ладонью о стол. - Согласен, ежели так!
   Лицо Степана сделалось строгим, он расстегнул ворот рубахи,  снял  с  шеи
медный нательный крест.
   - Крест этот, Петр, святой, - торжественно сказал он, -  сколь  он  горя,
трудов тяжких видел - не счесть. Слезами, кровью  омыт.  Поклянись,  что  до
конца, от слова не отступишь. На этом кресте поклянись.
   Петр истово перекрестился и поцеловал крест.
   - Пусть на меня русская земля, пусть на меня крест святой, коли от  слова
в чем отступлюсь, - твердо сказал он.
   Друзья долго обнимались.
   - Знай, Степан,  тяжел  летний  путь  в  скиты,  -  успокоившись,  сказал
Малыгин. - Не зимой, на тройке не доедешь. Болота, топи. Старцы праведные от
начальства подальше в такую глухомань залезли, что  не  приведи  бог.  Ежели
только по рекам да волоками добираться.
   - Ну-к что ж, и по рекам, по волокам пойдем, нам  не  впервой.  Петряйка,
пойдем ко мне, милай! Обговорим дела.
   Бросив двугривенный целовальнику, друзья, обнявшись, вышли на улицу.

   Глава шестнадцатая
   ДАЛЬНЯЯ ДОРОГА

   По течению реки Онеги  медленно  плыл  большой  тяжелый  плот.  Несколько
сплавщиков торопливо перебегали с места на  место,  отталкиваясь  от  берега
длинными шестами.
   Четыре человека с трудом ворочали правильное весло,  служившее  на  плоту
рулем; громоздкое  сооружение  из  толстых  бревен  корабельной  лиственницы
медленно поворачивалось на излучинах реки.
   Старшой  сплавщиков,  огромный,  звероватый  на  вид  мужик,  подбадривал
товарищей, кричал и размахивал руками.
   - Степан Бородатый, Степушка, - гремел по реке  густой  голос,  -  нажми,
милай,  нажми  еще,  родненький!  Чтоб  тебя...  упустил,  окаянный,  борода
проклятая, родимец те расшиби! Э-э, Степан Глазастый! - И старшой  стремглав
бросился на нос плотовища. - Эх,  мало,  видать,  драли  лупоглазого  черта,
живости нисколько в тебе нету!
   Старшой приналег на шест, помогая отвести приткнувшийся к берегу плот.
   - А ну, ребятушки, припади на сю сторону, - снова покатился бас по  реке.
- А ну, вместе, а ну, разом!
   Навстречу плоту, по другую сторону излучины, шел  под  веслами  небольшой
карбас. На суденышке сидело четыре человека: один на руле и трое на  веслах.
Четыре пищали были аккуратно уложены на дне  карбаса,  тут  же  лежали  туго
перевязанные  заплечные   мешки.   Одеты   все   четверо   были   одинаково:
грубошерстная вязанка, сверху легкие меховые куртки. Толстые суконные  штаны
заправлены в бахилы - сапоги с мягкой подошвой, на головах высокие войлочные
шляпы с узкими полями.
   Это были Степан Шарапов и его товарищи. Как ни  торопился  Степан,  а  за
хлопотами время  летело  быстро.  Вот  и  август,  последний  летний  месяц,
позолотил листву на деревьях, а выгорецкие скиты все еще были далеко.
   Задумался Степан, уставив неподвижный взгляд на дремучие  онежские  леса,
со всех сторон обступившие реку.
   - Степан, слышишь, будто кричит кто-то, - прислушиваясь, сказал  один  из
гребцов, - ругается будто. - Не слышу, Петя, - встрепенулся Шарапов. -  Ну-к
что ж.
   - Побей меня бог, - вдруг сказал  загребной,  приложивши  к  уху  крупную
ладонь. - Побей меня бог, ребята, - повторил он,  -  ежели  это  не  Онуфрий
Иванович, кормщик... На лодье "Никола Мокрый" вместе на Грумант хаживали.  -
И здоровяк загребной, русоволосый  и  голубоглазый,  расплылся  в  радостной
улыбке.
   - Он самый, - подтвердил Тихон, второй гребец,  -  завсегда  Онуфрий  для
бодрости крепкое слово любит.
   - Голос-то у него не приведи господи, словно колокол...
   Гребцы снова нажали на весла.  Вскоре  за  поворотом  показалась  тяжелая
громада плота.
   - Онуфрии Иваныч! - закричал русоволосый. - Как здравствуешь, откеда  бог
несет?
   Старшой на плоту посмотрел из-под ладони.
   - Федя! - раздался могучий голос.  -  Федюшка  милай!  -  Голос  внезапно
оборвался, старшого качнуло. Плот опять приткнулся к  берегу,  на  этот  раз
основательно.
   - Крепись к соснам, ребята! - услышали плотовщики. - Отдохнем... Гребись,
Федя, к нашему шалашу ушицу хлебать. Ушица знатная, зови товарищей, на  всех
хватит.
   Плотовщики с охотой привязали  моч