ежку птица летит, - ответил Степан, - последом кормится.
Далеко залетает, ну-к что ж, не боится зимой моря-то. Ворон  с  высоты  куда
как хорошо зверят примечает... Смотри под ноги, парень, - поучал  он,  видя,
как Андрей споткнулся, - недолго и обезножеть, так-то.
   Путь проходил то по  ровным  большим  полям,  то  по  сугробам  и  грядам
ропаков. Разводий не встречалось, шел прилив. То там, то здесь  трещал  лед,
громоздясь в невысокие  торосы.  Путь  становился  все  труднее  и  труднее,
мореходам приходилось  перетаскивать  тяжелые,  груженные  запасами  карбасы
через ледяные завалы. Здесь люди соединяли усилия и  перетаскивали  суда  по
очереди.
   Впереди с багром в руках,  показывая  ромше  путь,  шел  Алексей  Химков.
Немного найдется в Поморье таких, как Химков, знатоков звериных промыслов  в
горле Белого моря...
   Мезенцы недавно вышли промышлять зверя. Невдалеке еще виднелся  невысокий
берег, сплошь забеленный снегом. На ярком солнце отчетливо выделялись черные
избы, столпившиеся у самого устья небольшой речушки. Ветерок доносил к людям
запах дыма, клубами выходившего из-под крыш. Казалось, что дома,  топившиеся
по - черному, загорелись и вот-вот выбьет пламя. Местами у  берега  высились
горы льда.
   Хоть и крепко морозило, а от мужиков валил  пар;  бороды  закуржавели,  а
лица  были  потные,  красные.  С  трудом  уставшие  люди  волочили  карбасы.
Незаметно за ропаками спряталось багряное солнце. Стало темнеть.
   - Стать на отдых, готовить  паужну,  -  прозвучала  долгожданная  команда
юровщика?.
   Задымились костры. На треноги  взгромоздились  медные  котлы  с  варевом.
Карбасы прикрыли сверху грубым рядном; в каждом припасено  большое  овчинное
одеяло. Вся лодочная артель - семь человек, -  чтобы  было  теплее,  ложится
вместе и укрывается одним одеялом.
   Хороши бывают дни в марте на Белом море - чистые, безоблачные. Ослепляюще
горит солнышко, поблескивая  на  белоснежной  скатерти  моря.  А  еще  лучше
мартовские ночи. Бесконечное
 ___________________________
   ? Большая зверобойная артель
   ? Старший зверобойной артели
   темное небо открывает  взору  свои  звездные  сокровища,  все  до  единой
маленькой звездочки, все, что посильно  увидеть  человеческому  глазу.  Ярко
светит луна, катясь по  далекому  бесконечному  пути.  Мореходы  по  звездам
определяют свой путь, путь,  по  которому  несут  их  беспокойные  льды,  по
звездам они определяют время. Луна указывает поморам времена малых и  полных
вод, предупреждает об опасности ледяных тисков на прибылой воде.
   Белое море живет. Здесь нет мертвой тишины, как бывает зимой на  островах
Ледовитого океана. Недаром называют беломорские льды живыми. Они ни часу, ни
минуты не остаются в спокойствии.
   Сидящие у костров промышленники сквозь льды чувствуют дыхание  моря.  Оно
заставляет торосистые поля и крупные льдины  разговаривать  между  собой  то
громко, то совсем тихо. Сейчас со всех сторон, словно шелест векового  бора,
доносился приглушенный шум. Резких звуков, треска  и  скрипения  сходящихся,
ломающих друг друга льдов не было слышно. Луна приближалась  к  южной  части
горизонта, заставляя морские воды развести, раздвинуть льды.
   Отлив был в полной силе. По  белому  снежному  полотну  тянулись  черные,
словно чернильные потоки, разводья и узкие трещины. Несмотря на темноту, они
отчетливо были заметны.
   - Несет нас знатно, Алексей,  -  присаживаясь  к  костру,  сказал  Степан
Шарапов, - ну-к что ж, ежели через два дня не  управимся.  Кровавого  тороса
нам не миновать. А там и до беды недолго. Сам ведь знаешь.
   - Знаю, Степа, - ответил Химков, - с отцом твоим судьбу пытали,  чуть  не
сгибли. Да и с тобой, помню, горя хватили немало.
   Посидели молча, подымили трубками, но разговор не клеился.
   - Ну-к что ж, спать, - собрался уходить Степан.  Не  услышав  ответа,  он
поднялся и побрел к своей лодке.
   Завернувшись в теплую малицу и надвинув глубже шапку, чутко, одним глазом
подремывал Химков, то и дело встряхиваясь и оглядывая лед.
   Около десяти лет прошло с тех пор, как вернулся Алексей  Евстигнеевич  из
далекой зимовки на Груманте. Много морщин добавилось за  эти  годы  на  лице
кормщика, седого как лунь. Пережитые страдания сказались на здоровье  -  уже
не тот был Химков: болела грудь, ныла поясница. Два  последних  года  старый
мореход не выходил на промысел. Нужда не раз стучалась к нему в  дом.  Часто
хмурил лохматые брови Алексей  Евстигнеевич,  редко  улыбался.  Весновальный
карбас - вот и все его богатство, оставшееся от грумантских сбережений.
   Но в этом году  Химков  решил  снова  попытать  счастья.  Приспело  Ивану
жениться, а денег на свадьбу не было. Не  хотел  старый  кормщик  как-нибудь
сыграть свадьбу сына, гордость поморская не позволяла.
   Химков вел небольшую ромшу, всего  из  четырех  карбасов.  В  его  артель
входил товарищ по зимовке на Груманте  Степан  Шарапов,  старший  сын  Ваня,
младший - любимец и баловень - Андрюха, Семен Городков и еще двое мореходов,
товарищей по прежним плаваниям. На трех  других  лодках  тоже  были  крепкие
мужики - все старые друзья-приятели.
   А Ваня Химков за десять лет возмужал, превратился в  отличного  морехода.
Второй год плавал он подкормщиком на лодьях. Ростом высок, русоволос,  хорош
собою, могуч сложением. Характером отважен, но скромен и молчалив.
   Тяжел и опасен зимний промысел на морского зверя. Часто  гибнут  охотники
на далеких и пустынных берегах или где-нибудь на льдине, унесенной в море...

   Поморский лагерь спал. Дозорный, охраняя сон уставших людей, прохаживался
по льду, притопывая ногами, быстро стывшими на крепком морозе...
   Начался рассвет. Густые синие  тени  покрывали  ледяные  поляны  и  груды
торосов. Но вот заалела  на  востоке  яркая  полоска;  на  снегу  загорелись
багряные блики, отражая краешек восходящего солнца.
   - Вставай, каша готова! - весело горланил дозорный, тормоша зверобоев.
   Перебрасываясь острыми словечками, зверобои умылись снегом и расселись  с
ложками у своих котлов.
   За ночь широкая река разрезала  льды  до  самого  горизонта.  Ее  ледяные
берега раздвигались, уходили все дальше и дальше... И теперь, совсем  рядом,
на морозном воздухе дымилось открытое море, далеко уходящее на восток.
   Мужики осторожно спускали карбасы на воду. По  команде  юровщика  подняли
паруса и, подгоняемые бойким южным ветром, пустились в плавание...
   Так в поисках тюленя шла по льдам зверобойная ромша Алексея  Химкова,  то
перетаскивая лодки по высоким торосам,  то  переплывая  широкие  разводья  и
разделы. Кончился день, прошла еще  ночь,  и,  когда  солнце  снова  озарило
багрянцем льды, зверобои стали готовиться к промыслу. Залежка  тюленей  была
близка.
   Подвязав  длинные  узкие  мешочки  с  небольшим  запасом  продовольствия,
вооруженные тяжелыми палицами, охотники двинулись на  зверя.  Оранжевый  шар
медленно поднимался над морем. Теперь льды под светилом окрасились синью,  а
разводья казались наполненными оранжевой жидкостью.
   Припадая за высокими льдами, бесшумно двигались охотники к залежке. Вот и
последняя гряда торосов, окаймляющая ровную ледяную поляну.
   - Крепкая льдина, - выглянув из-за тороса, прошептал соседу Иван  Химков,
- зверь на худой лед детеныша не положит, чутьем знает, где крепко. На такой
льдине и за Канин Нос ежели плыть, трещины не даст.
   - Бережет дите зверь, - отозвался Шарапов, - на молодом льду не оставит.
   Большое  поле,  в  несколько  квадратных  верст,  сплошь   было   покрыто
серебристыми,  изжелта-серыми  телами  зверей;   между   большими   тюленями
копошились желтоватые детеныши. Тут были  только  что  появившиеся  на  свет
зеленцы и бельки в возрасте от двух дней до недели.
   - Ну, каково зверя? - радостно спрашивали юровщика промышленники.
   - Маленько-то есть, - отвечал осторожный  Алексей  Евстигнеевич,  -  есть
маленько, ребята.
   Над льдиной стоном стоял плач голодных тюленят. В  разводьях  то  и  дело
появлялись отлучившиеся на охоту тюленихи. Они вытягивали из воды свои  шеи,
стараясь разглядеть среди тысяч орущих малышей своего  детеныша.  Выбравшись
на лед, звери ловко и быстро передвигались, отпихиваясь ластами и скользя по
гладкой поверхности. Найдя своего  детеныша,  мать  ласково  облизывала  его
круглую мордашку. Лежавшие на льду самки, повалившись на бок и плотно прижав
к брюху катарки, кормили сосунков. Желтый комочек,  удобно  примостившись  к
матери, жадно теребил сосок.
   Промышленников охватило нетерпение.
   - Алексей Евстигнеевич, кабыть самая пора, - сказал лежавший рядом помор.
- Зверя-то что пня в лесу.
   - На большой воде начнем. Недолго прилива ждать.  Льды  сомкнутся,  зверю
податься некуда, - шепотом ответил Химков, наблюдая  залежку.  -  Что  птицы
сидят,  махалки  подняли,  -   показал   он   младшему   сыну   на   десяток
насторожившихся маток.
   И правда, задрав заднюю часть тела и вытянув шеи, они издали были  похожи
на больших черных кур, сидящих в гнезде.
   Алексей Евстигнеевич решил больше не  мешкать  и  подал  знак;  носошники
разбежались по льдинам, ловко орудуя палицами с  шипами  на  одном  конце  и
крюком на другом.
   Ваня Химков осторожно подкрадывался к большой жирной  тюленихе,  спокойно
кормившей белька. Заметив  охотника,  она  мгновенно  ударилась  в  бегство.
Тяжелое скользкое  тело,  покрытое  короткими  жирными  волосами,  катилось,
словно лыжа, пущенная по насту. На снегу оставался  след  -  широкая  лыжня,
обрамленная по краям отпечатками ластов.
   Химков со всех ног гнался за зверем. Но  тюлениха  оказалась  быстрее,  и
если бы не высокая гряда торосов, преградившая путь, она успела  бы  уйти  в
воду... Прижатый к ледяной стене, зверь шарахнулся из стороны в  сторону  и,
молниеносно повернувшись, оскалил зубы.
 Разгоряченный погоней, Иван торопливо взмахнул палицей, но удар был неудачен. Зверь яростно бросился на Химкова, мгновенно вцепившись крепкими зубами в оружие зверобоя.
   - А-а-а,  проклятая!  -  задыхаясь,  ругался  Иван,  дергая  за  дубинку,
стараясь вырвать ее из пасти зверя.
   Рванув  посильней,  он  поскользнулся,  упал,  оставив  палицу  в   зубах
тюленихи.
   Случившийся поблизости  другой  зверь  со  злобным  шипением  кинулся  на
неудачливого, безоружного  охотника.  Но  недаром  Иван  зовется  зверобоем:
сорвав с руки варежку, он с маху стеганул тюленя по оскаленной морде.  Зверь
ткнулся в снег и затих.
   Тюлениха, схватившая дубинку, рыча и  мотая  головой,  яростно  ломала  и
крошила ее зубами. Но и ее постигла та же участь.
   - Спасибо, друг, -  тяжело  дыша,  сказал  Иван  поспешившему  на  помощь
Степану. - Все теперь. Слаб головою зверь-то.
   - Со мной, Ванюха, тоже случаи вышел, -  начал  рассказывать  Шарапов,  -
помню, впервой я на зверя шел. Дак утельга-то, чтоб ей в поле  лебеды,  а  в
дом три беды, палицу бросила да меня за портки ка-ак цапнет. Веришь аль нет,
портки в клочья разнесла. - Степан весело рассмеялся. - А я  с  голым  задом
еле ноги унес... Поплясал на морозе-то. Не ведал я  в  те  поры,  что  зверь
головою слаб...  так-то.  Долго  меня  после  мужики  за  портки  дергали  -
пужали... Девки прознали и те, как видят меня: хи-хи-хи да ха-ха ха.
   Иван Химков долго хохотал во все горло, хлопая Степана по спине и вытирая
слезы.
   К заходу солнца все  было  закончено.  Убитых  зверей  освежевали,  шкуры
приволокли к лагерю, нанизали их на толстые моржовые ремни, и юрки  опустили
в воду?.
   О недавно свершившемся побоище напоминали кровавые полосы, тянувшиеся  по
льду, пурпуровые лужи крови,  резко  выделявшиеся  на  снегу,  да  дымящиеся
звериные потроха.
   Осиротевшие бельки, беспомощно переползая  с  места  на  место,  напрасно
призывали своих матерей жалобными пронзительными воплями.
   Полярная ночь снова нависла над застывшим морем.  Дозорный  Иван  Химков,
задумавшись, сидел у догоравшего костра, уставив застывший взгляд  на  синие
огоньки, струившиеся в углях. Каждый толчок и потрескивание льда  заставляли
его настораживаться. Словно тяжелые вздохи  моря,  заглушенные  расстоянием,
издалека доносился грозный гул сжатия...  Звуки  то  утихали,  то  нарастали
вновь. Где-то совсем близко гулко лопнула крепкая льдина; как после  взрыва,
дробно осыпались в воду обломки, до ушей Ивана явственно доносились всплески
и шум взбудораженной воды.
   Крылатые мысли перенесли Ваню Химкова в Архангельск. Тесно  прижавшись  к
Наталье, сидит он в маленькой, уютной горенке. Последний, прощальный день.
   - Соколик мой, Ванюшенька, - слышится ему ласковый голосок, - светик  мой
ясный... тошнехонько мне одной. Боюсь, забудешь ты меня, ой как боюсь.
   - Мне-то не забыть, любушка моя единственная, ягодка моя красная.  Нет  у
меня другой, одна ты на всю жизнь.
   Ваня еще крепче прижимает к себе девушку. Наталья тихонько  освобождается
из его ласковых рук, пристально смотрит ему в глаза.
   - Одна-единственная... Правда? Ну, тогда  выпей,  -  девушка  достает  из
кармана небольшую синюю склянку, - ежели вправду любишь.
   Ваня встает, принимает из рук девушки питье.
   - А что здесь, Натальюшка?
   - Ты пей, не спрашивай.
 _______________________
   ? Юрки, связки сырых шкур, зверобои буксировали за кормой.
   Залпом  выпивает  Иван  невкусную,  пахучую  жидкость.  Радостно,  громко
смеется Наталья.
   Хлопает в ладоши.
   - Теперь ты мой, Ванюшенька, и захотел бы,  а  на  другую  не  взглянешь.
Заговоренное питье, приворотное.
   Девушка кладет ему руки на плечи, пристально  смотрит  на  него  большими
голубыми глазами.
   - А, приворожила, проказница... любушка, милая.
   Крепко целует Ваня невесту. Без меры счастлив он. Часто колотится  полное
радостью сердце.
   - Вернусь, Натальюшка, с первым  судном  вернусь,  -  шепчет  Иван,  -  и
свадьбу тотчас...
   На одной из лодок зашевелился полог; кряхтя и  сопя,  кто-то  вылезал  на
лед. Оправив малицу, подтянув бахилы, человек сделал несколько шагов; звонко
запел под ногами морозный снег.
 Иван вздрогнул, обернулся.
   - Ты, Степан? - спросил он, приподняв упавший на глаза куколь.
   - Я, Ваня, - сиплым от сна  голосом  отозвался  Шарапов.  Зевая  и  зябко
поеживаясь, он подошел к потухшему костру.
   - Эхма, - поскребывая пятерней бороду, сказал он, - быть великому  снегу.
Глянь-ка на небо, все тучами закрыло,  звездочки  единой  не  видать.  Не  к
добру... ежели дали не видны, с юрками куда уйдешь.
   - А что, Степан,  -  спросил  Химков,  думая  все  еще  о  своем,  -  как
по-твоему, сколь рублев на пай придется? Кажись, зверя неплохо взяли?
   - Да уж куда больше... Ну-к что ж. На свадьбу хватит, - догадался Степан.
- По сотенной, верно, набежит... Не томись, Ванюха, отец три  пая  в  карман
положит: за себя, за лодку да за юровщика. Теперь твоя доля  да  братова.  А
ежели надо, и я свой пай отдам... Эге, брат, с  такой  деньгой  пир  на  всю
вселенную закатишь. Однако, -  задумчиво  продолжал  Степан,  -  рано  шкуру
делить, покеда медведь живой... Вот что, брат, со светом нам уходить надо. А
ежели повалит снег - дале своего носа не увидишь... Эх, - махнул он рукой, -
муторно у меня на душе, Ванюха, глаза на свет божий не глядят...
   - Авось с юрками к берегу выйдем, что бога гневишь.
   Шарапов не ответил. Посмотрев еще раз на небо, он молча полез в лодку.
   Под утро ветер стих, пошел снег, и когда пришло время будить ромшу,  снег
повалил большими хлопьями, закрыв все вокруг  непроглядной  стеной.  Мужики,
протирая спросонья глаза, смотрели, как мягко ложится снег, высыпаясь словно
из продранного куля.
   - Алексей, - обратились к юровщику озабоченные зверобои, - что велишь?
   Химков  снял  шапку,  вытащил  из  сумки  компас,  подставил   на   ветер
попеременно щеки. Дул слабый шелоник.
   - Отдыхай дале, ребята, поживем - увидим, как быть. Отдыхай, ребята.
   Делать нечего, мужики опять залезли под  теплые  одеяла;  кто  спит,  кто
бывальщину рассказывает.
   Алексей Химков крепко задумался: он знал,  что  пройдут  сутки,  много  -
другие, и движение льдов приведет к отмелым местам...
   Сутки шел снег. Перестал он так  же,  как  и  начался,  ночью.  Теперь  в
поморском  лагере  мало  кто  спал,  все  с  тревогой  ждали  утра.  Алексей
Евстигнеевич  приказал  водрузить  во  льду  высокий  столб,  связанный   из
карбасных мачт. С высоты скорее заметишь опасность.
   Первый увидел дальние ледяные горы Степан Шарапов.
   "Несяки, - вихрем пронеслось в голове, - деваться некуда".
   А Химков не терял времени. Он велел всем надеть мешки с запасом харча,  а
сам, словно кошка, вскарабкался на столб  и  долго  разглядывал  видневшиеся
вдали льды.
   - Теперь, ребята, разбирай дерево по  карбасам,  -  спустившись  на  лед,
приказал юровщик. Вид его был мрачен, брови нахмурены.
   Промышленники поняли: дело плохо. Не  спрашивая  ни  о  чем,  они  быстро
разобрали столб и разнесли снасть по судам.
   К полудню льды сжало: люди чувствовали, как у них под ногами лопался лед.
Там, где высились белые холмы, глухо и неумолчно, словно прибой, шумел лед.
   Но вот сжатие кончилось, льдины медленно расползлись  на  тысячи  кусков.
Попав в быстрину, ледяные обломки двинулись к несякам, все ускоряя и ускоряя
свой бег.
   - Алексей, - снова сказали зверобои, - что велишь?
   - Гляди, ребята, - показал Химков, - два несяка рядом стоят. Туда пойдем.
- Он крикнул, помолчал. - На промысел  теперь  наплевать...  самим  кабы  от
смерти уберечься.
   "А как же свадьба, как же Наталья? - с отчаянием  думал  Иван,  глядя  на
тяжелые связки звериных шкур. - Так просто... наплевать, оставить  все?!"  В
шкурах он видел свое счастье, счастье Натальи, брошенное во льдах. И  скатал
он было его и сладил, да теперь все врозь расползлось.
   - Не горюй, Ваня, - шепнул Степан, угадав его мысли, -  дело  поправимое.
На выволочном? не подвезло, дак на вешнем? промысле потрафит. И так и  эдак,
а к Самсону Странноприимнику с деньгами в городе будешь. - И  Степан  крепко
сжал руку товарища. - Кабы эдак-то обошлось, хорошо... Однако беда  не  одна
приходит - с победушками, вот что страшно.
   Видно было, что и остальных мужиков обуревали подобные же чувства. Они  с
жалостью смотрели на  свою  добычу,  завоеванную  с  таким  трудом  у  моря,
кряхтели, вздыхали. Но каждый понимал справедливость слов юровщика и покорно
соглашался с ним.
   - Како бог похощет, тако и свершится, - крестясь,  громко  сказал  старик
раскольник Василий Зубов, - а без его воли единый волос не упадет...
   - Эх, - не выдержал Семен Городков, -  нету  нам  счастья.  Под  кем  лед
трещит, а под нами ломится. Лодки бережите, ребята!  Без  лодок-то...  -  Он
замолчал.
   - Несуженый кус изо рту валится. Теперя сначала все  начинать,  на  вешну
лыжи востри, - добавил чей-то хриплый голос.
   Течение поднесло охотников к несякам. На счастье, начался прилив,  и  лед
стал вновь сходиться. Мужики, подцепив на лямки карбасы, бросились к ледяным
заломам; откуда у людей только взялись силы. Едва они подбежали к несякам  -
началось сжатие.
   - Сюда, сюда, - призывно кричал Химков под грохот и скрежетание  льда,  -
сюда, ребята!
   Он первый вскарабкался на  крепкую  льдину,  застрявшую  между  несяками.
Поднимаясь вместе с приливом и опускаясь с отливом,  льдина  не  разрушалась
сжатием и могла служить надежным  убежищем.  Такие  льдины  поморы  называют
дворами.
   Цепляясь баграми, помогая друг другу, гомоня,  мужики  полезли  вслед  за
своим вожаком. Потянули наверх и тяжелые лодки. Последняя лодка еще была  на
весу, как все зашевелилось: неподалеку  ледяные  обломки  попали  на  мелкое
место, остановились, на них с шипением полезли соседние льдины. С грохотом и
треском в одно  мгновение  вырос  десятисаженный  ледяной  холм.  Горы  льда
громоздились  словно  по  мановению  волшебной  палочки  там,   где   отмели
задерживали бег ледяного потока.
   Поблагодарив бога за спасение, мужики молча смотрели  на  разбушева