ро. Приходите завтра, и мы все обсудим.
     На другое утро, и  на следующее,  до самой субботы, док-тора  Гонсалеса
принимали    первым.   Разношерстная   публи-ка,   ожидавшая   в   приемной,
иронизировала и обменивалась злыми шутками. Бульварные листки заговорили про
"малыша-физика", прочили  его в бандерилъеро  при Эль-Нарапхито, а  какой-то
сотрудник телевидения попытался даже взять у доктора интервью.
     И вот наконец наступило воскресенье. Вся Испания уже целый месяц только
и говорила о предстоящей корри-де. Люди шли на все, чтобы раздобыть билет, и
после  кор-риды  немало  перекупщиков  приобрели  на  "заработан-ное"  новые
машины. К  четырем часам на скамьях  яблоку негде было упасть,  и еще десять
миллионов   испанцев  смот-рели  на  арену,   сидя   перед  экранами   своих
телевизоров.
     По  арене   продефилировали  квадрильи,  и  опять,  в   несчетный  раз,
повторились  традиционные  ритуалы  испан-ской  тавромахии.  Ритм  пасодобле
зажигал в душах огонь. Пропела труба, и на середину арены,  словно брошенный
из пращи камень, вылетел громадный бык. Здесь он оста-новился как вкопанный,
Эль-Лимонсито стал  прямо  пе-ред  ним, но  бык  не  двинулся с места. Он не
двинулся  бы,   даже  если   бы  в  него  вонзали  горящие  бандерильи:  его
дви-гательные центры парализовал четырехвольтовый  ток. Ма-тадор подступал к
быку  вплотную,  осыпал  его  бранью (к  счастью, не услышанной  микрофонами
телевидения), но все было напрасно.
     Публика начала  терять  терпение,  послышались  свист-ки,  но  тут  бык
сорвался  с  места,  и  застигнутого  врасплох  Эль-Лимонсито  спас   только
отчаянный прыжок в сторо-ну. В  быка словно вселился дьявол: он бодал воздух
то на-право, то налево, но не обращал ровным счетом никако-го внимания ни на
матадора, ни  на членов его квадрильи, когда  те пытались продемонстрировать
блестящую рабо-ту плащом.
     Верхом  на лошади появился пикадор,  этот  броненосец  тавромахического
флота. Бык доверчиво подошел к пика-дору, словно подставляя себя под  копье,
но едва  острие вонзилось ему в крестец, как бык, подпрыгнув на невероят-ную
высоту, выбил из  рук  пикадора копье,  и оно, пролетев изрядное расстояние,
пробило  соломенную шляпу  фотографа, намеревавшегося увековечить эту сцену.
Пикадор подобрал копье и  снова ринулся в бой,  но бык словно взбе-сился: он
поддел лошадь рогами, и пикадор всей тяжестью своих ста двадцати килограммов
плюхнулся на бычий за-гривок. Каким-то чудом ему удалось ухватиться за рога,
и так он продержался несколько секунд, в то время как бык скакал и брыкался,
словно одержимый. Нормальное тече-ние корриды было  нарушено, однако правила
есть прави-ла, и квадрнлья Эль-Лимонсито перешла к третьему эта-пу боя.
     Первый бандерильеро вонзил в круп быка две пары бандерилий; третья пара
упала на арену,  потому что бык побежал, делая зигзаги; другого бапдермльеро
он догнал, свалил и покатил по арене как мяч. Зрители закатывались хохотом и
не могли остановиться - такого не было еще ни на одной корриде; но настоящие
любители  возмущенно  требовали,  чтобы  им  вернули  деньги  за  билеты.  А
невзрач-ный человек за камерами кинохроники  лихорадочно вертел в это  время
переключатели чего-то похожего па транзистор.
     Началась завершающая часть боя - злополучней всех, описанных доном Хосе
Мария Коссио  в  его фундаменталь-ном труде "История корриды".  Острие шпаги
все время  соскальзывало  с боков  животного,  и в какой-то миг она по самую
рукоять врезалась в  землю.  Эль-Лимонсито  застыл  в странной  позе, словно
выполняя   трудное   гимнастиче-ское  упражнение.   И  тут  произошло  самое
комическое со-бытие этой незабываемой корриды: коварно взмахнув ро-гами, бык
сдернул с Эль-Лимонсито одежду, и тот остался в одном нижнем белье, а потом,
когда тореадор бросился бежать, бык сорвал с пего и то малое, что на нем еще
оста-валось.  Смеялись мужчины,  иностранки  хихикали,  а  скром-ные испанки
прятали лица за  веерами. Эль-Лимопсито бежал с арены, сопровождаемый градом
подушечек  для  плетения  кружев  и  нелестных   замечаний  по  адресу   его
ро-дословной. Для Эль-Лимонсито  это был конец. Теперь  он мог  рассчитывать
только на место клоуна в цирке, с ним уже никто не подписал бы контракта.
     Настал   черед  Эль-Наранхито.  Если  бы  внимание  зри-телей  не  было
поглощено тем, что происходило  на арене, они,  возможно ,  заметили  бы все
того же человечка.  Только на этот раз он не отрывал глаз от листка бумаги -
на нем был записан  план, разработанный до мельчайших подроб-ностей сеньором
Карраско, тореадором и, разумеется, им самим.
     Если Элъ-Лимонсито потерпел позорный провал, то работа  его  соперника,
напротив,  была великолепной.  Бык шел туда, куда ему надлежало идти. Десять
миллионов  испанцев, затаив дыхание,  смотрели, как он  мирно обню-хал  лицо
Эль-Наранхито  и стал перед ним  на  колени.  Все бандерильи  вонзились куда
полагается, на взмахи пла-ща бык отвечал так, как от него ожидали, и наконец
после одного-единственного виртуозного укола шпагой он упал как подкошенный.
Никто не знал, что смертоносный элек-тромагнитный импульс  разрушил  большую
часть его  под-корковых  центров,  а произвести вскрытие никому не при-шло в
голову.
     Не стоит рассказывать, что произошло с остальными быками. Эль-Лимонсито
был так деморализован,  что док-тору Гонсалесу почти  не пришлось пускать  в
ход  свой  передатчик:  из  рук  вон  плохая работа  окончательно  погу-била
репутацию доселе знаменитого  матадора.  А Эль-На-ранхито  одержал блестящую
победу  над своими  тремя быками и получил  всего  шесть ушей  и три  хвоста
только  потому, что у этих быков  больше не было ни хвостов,  ни  ушей.  Его
осыпали  дождем  цветов  и  любовных записок,  и, когда он уходил  с  арены,
полиции пришлось спасать его от почитателей.
     Тем  временем  странная  личность с  транзистором  подо-шла  к  сеньору
Карраско. Они обменялись несколькими  фразами,  а потом человечек, сжимая  в
руке сложенный  банковский чек,  стал  проталкиваться  к выходу. Выбрав-шись
наконец из толпы, он осторожно  разогнул чек, взгля-нул па него - и его лицо
вспыхнуло:  в  проставленной  сумме  было  на  два   нуля  меньше,  чем  они
условливались! Лицо человечка исказила зловещая гримаса.
     Импрессарио  в   эту  минуту  уже  пробивался   наружу,   в   окружении
поклонников, наперебой поздравлявших его о  успехом Эль-Наранхито. Вдруг кто
то закричал:  "Бык,  бык  вырвался!", и  началась паника.  Почувствовав, что
тол-па  вот-вот   подомнет  его  под   себя,  сеньор   Карраско  попы  тался
перепрыгнуть  через загородку,  но его сбили  с  ног.  И  как ни  больно его
топтали,  он был в  полном сознании в  тот  момент, когда ощутил на  затылке
обжигающее дыха-ние быка. Потом словно два ледяных стержня вошли в его спину
-  и больше  он  не чувствовал  ничего,  потому что бык пригвоздил его,  как
высушенную бабочку, к дощатой стене прохода.








Доналд Уондри. Странная жатва


     Сборник "Практичное изобретение" библиотеки Зарубежной фантастики, 1974
     OCR: Благовест Иванов


     Солнце еще не  встало, когда  Эл  Мейерс, позавтракав,  поднялся  из-за
стола. Даже в графстве Шоутак, где живет крепкий народ,  он выделялся ростом
и  силой.  Лицо  его  бы-ло  обветренным,  а  могучие руки покрыты курчавыми
тем-ными  волосами. Ничего в нем не было лишнего - мускулы  да кости. И хоть
Элу перевалило за пятьдесят, двигался он с легкостью юноши.
     -  Славно ты  накормила  меня,  мать,  -  похвалил  он  свою пышнотелую
супругу. И она улыбнулась ему в ответ, как улыбалась и в засуху, и в бурю, и
когда налетала са-ранча, и когда разражался кризис.
     -  Придется  мне   с  тобой  поехать.  Если  станешь  здесь  весь  день
прохлаждаться, некому будет яблоки собирать.
     - Все соберем к вечеру, Хэнк! - взревел Эл.
     В  дверях появился  сезонный  рабочий.  На его лице бы-ли следы мыльной
пены. Он торопливо вытирался поло-тенцем.
     - Сотни две бушелей * соберем, - сказал Эл.
     - Может, и больше.
     Хэнк, поджарый бродяга, поплелся за Элом.  Они  прошли  мимо курятника.
Кричали  петухи,  несушки  с  кудах-таньем  разлетались  в  стороны,  пищали
подросшие с  весны цыплята. Даже в грязной потрепанной куртке Эл являл собой
великолепное зрелище, казался бронзовым богом земли.
     Они  миновали  свинарник. Поросята  толклись  у корму-шек,  от  которых
распространялся кислый запах. Солнце только что поднялось  над горизонтом, и
теплый   воздух  со-хранял   особенный  аромат  позднего   лета,  в  котором
смеши-вались запахи  парного молока, навоза,  клевера,  сена, зер-на,  сухой
земли и созревающих растений.
     У сарая  стояла телега,  нагруженная  пустыми  корзина-ми. Эл подхватил
вожжи и тронул лошадей. Пара битюгов потащила телегу по пыльной дороге.
     - Добрый выдался  год,  - сказал Эл. Он набил табаком старую вересковую
трубку и зажег ее, не отпуская вожжей.
     - Ага. Только чудное все в этом году.
     - Точно. Вот как растения вымахали. Никогда рань-ше таких не видал.
     Хэнк сплюнул жвачку.
     - Не только  в том дело,  что вымахали. Они даже  без ветра трясутся. Я
вчера помидоры окучивал, а они вдруг зашевелились.
     - Н-но! - крикнул Эл. Лошади затрусили быстрее. Он затянулся и выдохнул
клуб душистого дыма. - Ты прав. Сам не знаю, что с ними творится. Никогда не
было такой  погоды и  такого урожая. Что-то неладно. Помнишь, прошлой осенью
пшеница  снова принялась  расти. Черт знает что! Только  в октябре мы смогли
все собрать.
     Хэнк поежился.
     -  Не нравится мне это. Порой, как бы сказать... мне  кажется,  что все
это плохо кончится.
     - А?
     Хэнк задумался.
     - А? - повторил Эл.
     -  Вчера ветра  не было,  а могу поклясться, что весь клевер полег, как
только я собрался косить.
     - А? Это тебе померещилось. Эл был спокоен. Хэнк промолчал.
     -  Никогда  не  видал,  чтобы кукуруза росла, как в этом году, -  через
некоторое время сказал Эл. Копыта лошадей поднимали желтую пыль. - Не меньше
чем десять футов!  Фред  Олтмиллер  вчера говорил,  что  соберет  не  меньше
полутора  сотен бушелей с акра. Да и початки  чуть  не по футу  каждый. Хэнк
поморщился.
     - Когда я шел по полю,  кукурузу так качало, словно надвигалась буря. И
ни единого облачка вокруг. И никако-го ветра.
     - Поменьше самогона пить надо, - ухмыльнулся Эл.
     - При  чем  тут  самогон? - возразил  Хэнк.  -  Не  вру  я.  Я  бы  мог
поклясться, что кто-то рядом стоит, когда  полол арбузы на той неделе. Вроде
бы голоса слышал.
     - Ну и кто же ото говорил?
     -  Со  всех  сторон  слышал.  Шепот, словно  арбузы  разговаривали.  Эл
фыркнул:
     -  Этак ты до сумасшедшего  дома  докатишься. Трид-цать лет  я  копаюсь
здесь в земле и ничего подобного не слыхивал.
     - Да я не вру! Это с самой весны началось.
     Они проехали мимо полей спелой пшеницы и овса, обогнули огромный  валун
и начали взбираться на холм, где  паслись  коровы,  пощипывая траву,  росшую
между камня-ми и корявыми деревцами.
     Элу не хотелось признаваться  в том, что он согласен с Хэнком. Солидным
людям  свойственно  отрицать  существование  необъяснимого,  противоречащего
жизненному опыту. С того дня, как Эл увидел, что прошлой осенью все растения
возобновили рост, он ломал себе голову, что бы это могло значить. И весенний
сев, изумительная  погода, богатый урожай - все это было омрачено признаками
ка-ких-то  грядущих потрясений.  Он  видел,  как  в  безветренные  дни  чуть
колыхалась  трава.  И  не мог  забыть,  как  шепта-лись  деревья,  когда  он
обрызгивал химикалиями яблони и вишни.
     - И все-таки  это был неплохой год, - повторил  Эл. - Яблоки хоть прямо
на выставку. Деревья под ними
     гнутся.

     *Бушель - мера емкости, равная 36, 3 литра. - Прим. перев.
     Телега  перевалила через  вершину холма,  и  лошади  припустили вниз по
склону.
     - Ты только погляди...- его голос сорвался.
     Еще  вчера в этой ложбине  между двумя небольшими холмами рос яблоневый
сад.
     Вчера.
     Сегодня на его месте  была лишь  изрытая  земля и борозды,  тянущиеся к
дальнему холму.
     Эл охнул, и  лицо его покрылось красными пятнами. У Хэнка чуть глаза не
вылезли из  орбит.  Он раскрыл  рот и закрыл  его  снова. Словно  привидение
увидел. Пальцы потянулись к вороту рубахи. Солнце поднялось выше. По-ле было
ровным, только что вскопанным. Но на нем не бы-ло ни единой яблони.
     От громоподобного возгласа Эла задрожал утренний воздух:
     - Какой-то вонючий ворюга спер мои яблоки! Хэнк ответил как во сне:
     - Но здесь нет ни одного дерева... и яблок нет... ниче-го нет.
     Эл взял себя в руки.
     - Даже корней нет.
     - И пней, - сказал Хэнк.
     Они оторвали глаза от пустого поля и посмотрели друг на друга.
     - Яблони ушли,  - предположил Хэнк. Лошади заржали.  Лицо  Эла казалось
маской гнева и изумления.
     - П-а-а-шли!  -  стегнул он лошадей кнутом  по бокам. Лошади припустили
вниз, сбавили  скорость на поле и  поволокли  телегу вдоль глубоких  борозд,
мимо ям, к пшеничному полю. Казалось, там прошла целая армия.
     - Быть того не может, нам это снится... или мы оба спятили,  - бормотал
Эл. Хэнк поежился. - Может, повернем назад?

     -  Заткнись!  Если кто-то спер мои яблоки, я ому ноги пообломаю! Лучший
урожай за тридцать лет! Хэнк молил его:
     - Послушай, Эл! Не только яблоки пропали! Деревьев  ведь тоже нет. Даже
корней. Никто бы не смог сделать это-го за одну ночь.
     Эл, насупившись, продолжал погонять лошадей. Лоша-ди взобрались на холм
и спустились на дорогу, которая ве-ла к озерцу, оставленному ледником. Здесь
Эл натянул по-водья, и лошади встали.
     Глаза Эла  сверкали. Хэнк бессмысленно оглядывался. Трясущейся рукой он
отыскал  жвачку,  откусил и тут  же выплюнул.  Он попытался  расстегнуть уже
расстегнутую рубашку. Ему не хотелось видеть того, что он увидел.
     - Господи,  спаси и  помилуй, -  бормотал  он.  -  Спаси и  помилуй,  -
повторял он как заевшая граммофонная пластинка.
     Весь яблоневый сад столпился вокруг озерца.  В  полумиле от положенного
места. А в остальном сад не изменился.
     Эл соскочил с телеги и с бесстрастным лицом стал подбираться к яблоням,
словно кот, подкрадывающийся к добыче.
     Яблони джонатан шевелили ветвями.
     Ветра не было.
     Яблони  были  похожи на  толпу людей,  горячо  обсуждающих  что-то. Они
трясли ветвями, перешептывались и вор-чали.
     Хэнк прислонился к оглобле. Жевательный табак сте-кал у него изо рта на
подбородок.
     -  Сюда!  Давай!  - кричал  Эл.  -  Неси  шесты  и сетки! Будем  яблоки
собирать!
     Но  ему  не пришлось  собирать  яблоки.  Он  протянул ру-ку к  большому
красному яблоку, низко висящему  на бли-жайшем  дереве. Ветка  отклонилась и
тут же метнулась  вперед, словно катапульта. Эл  присел. Яблоко  разбилось о
борт  телеги. Лошади  заржали  и понесли. И как  будто  по сигналу весь  сад
пришел в движение. Поднялся шум, подобный ветру. Вершины деревьев изгибались
и дергались, как  при урагане.  Яблоки градом летели  в фермеров, так что  в
воздухе потемнело. Они отскакивали от лиц и тел и катились по траве.
     Никогда еще  над графством Шоутак не раздавалось крика,  подобного тому
страшному, нечеловеческому  воплю, что вырвался из горла сезонного рабочего,
которого на ди-кой скорости понесли лошади и умчали прочь.
     Ларс Андерсен  шел по  тропке с косой  на плече. Он  собирался  скосить
несколько полянок и  потому встал так  рано. Его  шотландская овчарка бежала
рядом. Тропинка огибала огород, а  затем  вела вдоль  аллеи вязов. Как  всем
известно,  ни одна  уважающая  себя  собака не подойдет в случае нужды  ни к
траве, ни  к овощам, и поэтому колли подбежала к одному из деревьев. Но едва
она приблизилась к дереву, как нижний сук опустился и отбросил ее на дю-жину
футов в сторону. Пес взвыл и со всех ног бросился бежать.
     Ларс повернулся  и  вслед  за собакой  пошел  домой.  Его лицо  приняло
задумчивое выражение. Он решил, что ко-сить сегодня не стоит.
     Старая Эмили Тобер  возилась со штопкой  носков все  утро,  прежде  чем
отложила их в сторону: "Джедд подождет - ничего с ним не  сделается. Не могу
же я  одновре-менно и  варить, и шить, и в  огороде возиться.  А арбузы  уже
поспели, пора их везти на рынок".
     Она сложила  рукоделие  в большую  плетеную корзину, надвинула  на  лоб
широкополую соломенную шляпу и вы-шла на улицу.
     Через двор, мимо цветочных клумб она направилась к арбузам. На  грядках
вызрело с полсотни больших арбузов, которые пора было срывать. Она сложит их
вдоль тропин-ки, а Джедд завтра с утра соберет их и отвезет на рынок.
     - Ей-богу, в жизни не видала таких арбузов!
     Старая  Эмили, уперев руки в бока, рассматривала зеле-ные  шары. Арбузы
уродились гигантскими, по три-четыре фута в  поперечнике,  каждый больше чем
по сто фунтов ве-сом. Все лето она дивилась на них.
     - Ну что  ж, - сказала она  наконец,  -  чем они здоро-вее,  тем за них
больше дадут.
     И подошла к ближайшему арбузу.
     Наверно, там был незаметный склон,  потому что  при виде  старухи арбуз
покатился от нее,
     - Клянусь  богом, - сказала старая Эмили. - Как идет время! Уже не могу
с огородом управиться.
     И  она пошла  вслед за арбузом. Он  откатился еще немного. Старая Эмили
встревожилась. Она засеменила вслед за ним. Арбуз, подпрыгивая, бегал вокруг
на привя-зи стебля. Старая Эмили  бежала за ним, а  он умудрялся в последний
момент увернуться от ее рук.
     У старой Эмили шумело  в голове. Она решила, что перегрелась на солнце.
Она уже не такая проворная, как была  когда-то.  В глазах все поплыло, арбуз
все  катился и  катился. Она остановилась  и присела, чтобы  перевести  дух.
Наконец он подкатился к ней сзади  и ударил ее.  Тогда-то она поняла, что ей
грозит беда. Старуха поднялась на ноги и отбежала от арбузных гряд.
     -  Нет,  - заплакала  она.  -  Арбузу  меня не догнать. Арбуз  за  мной
побежал, но меня не догнал. Не давайте старому арбузу меня поймать!
     Эти и только эти слова она и повторяла до самого кон-ца своей жизни.
     Когда Гус  Фогель  нажал  на  газ,  комбайн  загремел и  с  громыханием
покатился к пшеничному полю.

     - В такую погоду мы управимся к ночи! - крикнул Гус.
     - Если  только  машина  выдержит, -  откликнулся его  брат Эд,  ехавший
рядом.
     - Зерно идет по два доллара с четвертью за бушель, - заявил Гус. - Могу
поспорить, что в этом году мы соберем по сотне бушелей с акра.
     Оба  комбайна  тряслись  по  пыльному,  заросшему  сорняками  проселку.
Наконец впереди, за ручьем и выгоном, показалось золотое пшеничное поле.
     Пшеница поднималась до плеч. Никто не помнил та-кой  высокой пшеницы  в
этих краях. Колосья были больши-ми и крепкими.
     Гус и Эд загнали комбайны в угол поля. Сейчас  длин-ные ряды  колосьев,
стоящие прямо, как солдаты, упадут под  ножами машин. Триста  двадцать акров
пшеницы дадут братьям больше семидесяти тысяч долларов.
     Когда машина рванулась вперед, Гус, охваченный азар-том, завопил:
     - Давай! Так их!
     Но, как будто под ураганом, пшеница полегла перед комбайном, и, по мере
того как комбайн приближался, все новые тысячи колосьев прижимались к земле.
     Ни намека на ветер. Воздух был  теплым и ароматным, солнце плавилось на
спелой пшенице,  ласточки щебетали  утренние  песни, а  высоко  над головой,
каркая,  кружились  вороны.  Но  перед  комбайнами  пшеница  лежала,   тесно
прижавшись к  земле. По сторонам пшеница осталась стоять, и оттуда доносился
шепот,  бормотание тысяч голосов, Гус  почувствовал,  как  волосы его встают
дыбом.  Он  оглянулся.  Ни  один  колос   не   попал  под  ножи.  Охваченный
неожидан-ной, слепой  яростью, он на  полной скорости погнал комбайн вперед.
Ножи  пели песню сверкающей стали, но пшеница  прижималась  к земле быстрее,
чем он успев