тем,  как  же  можно  так   затеряться   совсем
поблизости  от жилища людей,  и как коварным монстрам удалось спрятать
свою базу всего лишь в сорока милях от станции Томба.  Что ж,  времени
на  размышления  выдалось  предостаточно,  и  я  мог  все  сообразить,
особенно, наблюдая окружавший меня лунный ландшафт.
     По сравнению с Луной Арктика - это перенаселенный район.  Площадь
Луны равна примерно площади Азии,  а людей на ней живет меньше,  чем в
Сентервилле.  Целый век может пройти,  прежде чем кто-нибудь исследует
равнину,  где обосновался Черволицый.  Даже если  он  не  прибегнет  к
камуфляжу,  никто ничего не заметит с борта пролетающего над его базой
ракетного корабля.
     Человек в  скафандре  в  ту сторону никогда не пойдет,  человек в
краулере может найти базу,  лишь случайно наткнувшись на нее, да и то,
если  только  пройдет по тропе,  которой мы идем,  и начнет кружить по
равнине.
     Картографический спутник   Луны   может   десять  раз  снимать  и
переснимать эту  зону,  но  заметит  ли  техник  в  Лондоне  небольшое
различие на двух снимках? Может быть, но...
     Годы спустя,  кто-нибудь и проверит - если,  конечно, не найдется
более  срочных  дел,  связанных  с базой в районе,  где все ново,  все
необычно и все срочно.
     Что же до показаний радаров,  то необъясненные и нерасшифрованные
показания ведут отсчет со времени, когда меня еще на свете не было.
     Черволицый мог  сидеть  здесь,  не  дальше от станции Томба,  чем
Даллас от форта Уорта,  и ни о чем не беспокоиться, устроившись уютно,
как  змея  под домом.  Слишком много на Луне квадратных миль и слишком
мало людей.
     Невероятно много  квадратных  миль...  А  весь наш мир составляли
нерушимые яркие скалы, мрачные тени и черное небо; и бесконечные шаги.
     Но постепенно спуски стали все чаще сменять подъемы,  и, наконец,
усталые и измученные,  мы пришли к повороту, с которого открывался вид
на раскаленную,  залитую ярким светом,  равнину.  Далеко-далеко от нас
лежала цепь гор, даже с высоты тысячи футов, на которой мы находились,
казалось, что они лежат за горизонтом.
     Я глядел на равнину и чувствовал себя слишком  вымотанным,  чтобы
ощутить  радость,  затем  взглянул на Землю и попытался определить,  в
какой стороне от нас запад.
     Крошка прислонилась ко мне шлемом.
     - Вон она. Кип.
     - Где?
     Она показала направление,  и я заметил  отблески  на  серебристом
куполе.
     Материня шевельнулась у меня на спине.
     - Что это, дети?
     - Станция Томба, Материня.
     Ее ответом было музыкальное заверение в том, что мы хорошие дети,
и что она никогда  не  испытывала  никаких  сомнений  в  том,  что  мы
справимся с делом.  До станции оставалось,  должно быть,  миль десять.
Трудно определить расстояние точно,  не имея ориентиров сравнения;  да
еще  этот  странный  горизонт...  Я даже не мог понять,  как велик его
купол.
     - Что, Крошка, может рискнем воспользоваться радио?
     Она обернулась и посмотрела назад. Я сделал то же самое. Вроде бы
мы были настолько одиноки в мире, насколько возможно.
     - Давай попробуем.
     - На каких частотах?
     - На тех же, что и раньше. Космический диапазон.
     Я попробовал:
     - Станция Томба, ответьте. Станция Томба, вы слышите меня?
     Затем начала  вызывать  Крошка.  Я искал ответ по всему диапазону
частот своей рации.
     Абсолютно безуспешно.
     Я переключился на антенну-рожок,  ориентируя ее по блеску купола.
Никакого ответа.
     - Мы напрасно теряем время. Крошка. Пошли.
     Она медленно  отвернулась в сторону.  Я физически почувствовал ее
разочарование  -  сам  весь  дрожал  от  нетерпения.  Догнав   ее,   я
прислонился к ней шлемом:
     - Не расстраивайся.  Крошка!  Не могут же они слушать весь  день,
ожидая  нашего  вызова.  Теперь,  когда мы видим станцию,  мы уж точно
дойдем.
     - Я знаю,- ответила она хмуро.
     Начав спуск,  мы потеряли станцию  из  вида  -  не  только  из-за
путаных  поворотов,  но  и  из-за  того,  что она ушла за горизонт.  Я
продолжал вызывать ее,  потом потерял всякую надежду и выключил радио,
чтобы спасти дыхание и батареи.
     Мы уже прошли вниз половину внешнего  склона,  как  вдруг  Крошка
замедлила шаг, остановилась, села и замерла.
     Я бросился к ней.
     - Что с тобой?
     - Кип,- сказала она слабо,- приведи, пожалуйста, кого-нибудь. А я
подожду здесь. Пожалуйста, я прошу тебя. Ты ведь знаешь теперь дорогу,
а Кип?
     - Крошка! - сказал я резко.- Вставай, живо! Ты должна идти!
     - Я н-не м-м-огу! - Она начала плакать.- Я так хочу пить... и мои
ноги...
     Она потеряла сознание.
     - Крошка!  - я тряс ее за плечо.- Ты не можешь, не смеешь сдаться
сейчас! Материня, да скажите же ей!

     Ее веки задрожали.
     - Продолжайте,  продолжайте,  Материня!  - Я перевернул Крошку на
спину и занялся делом.  Удушье охватывает человека  быстрее  быстрого.
Мне не требовалось смотреть на ее индикатор цвета крови,  чтобы знать,
что  он  показывает  "опасность",  все  было  ясно  по  манометрам  ее
баллонов.  Баллоны  с  кислородом  были  пусты,  резервуар  со  смесью
кислорода и гелия  практически  почти  тоже.  Я  закрыл  ее  выхлопные
клапаны,  перекрыл клапан на подбородке наружным клапаном и впустил ей
в скафандр все,  что оставалось в резервуаре со смесью. Когда скафандр
стал раздуваться,  я перекрыл поток воздуха и чуть-чуть приоткрыл один
из выхлопных клапанов. И только после этого я закрыл стопорные клапаны
и снял пустой баллон.
     И здесь на моем пути стала нелепая до идиотизма преграда.
     Крошка слишком  хорошо  навьючила  меня;  я  не мог дотянуться до
узла. Я нащупывал его левой рукой, но не мог достать его правой; мешал
баллон на груди, а одной рукой я распутать его не мог.
     Я заставил себя прекратить панику.  Нож! Ну, разумеется, мой нож!
Старый скаутский нож с петлей на ручке,  чтобы привешивать к поясу; на
поясе он сейчас и висел. Но зажимы на поясе Оскара были слишком велики
для него,  пришлось их сжимать.  Я крутил его и крутил,  пока петля не
сломалась.
     А потом  я  никак  не мог открыть маленькое лезвие.  На перчатках
скафандра ногтей ведь нет.
     - Брось бегать по замкнутому кругу.  Кип,- сказал я себе.- Ничего
трудного здесь нет. Все, что ты должен сделать - это открыть нож, а ты
должен... потому что иначе Крошка задохнется.
     Я оглянулся,  ища подходящий обломок камня,  или все, что угодно,
что сошло бы за ноготь. Потом проверил свой пояс.
     Выручил меня геологический молоток.  Зубец  на  его  головке  был
достаточно остр, чтобы зацепить лезвие. Я перерезал веревку.
     Я все еще пребывал в тупике.
     Мне было  необходимо  достать  баллон  за  своей спиной.  Когда я
выбросил тот, пустой, и повесил себе на спину последний свежий баллон,
я  начал  брать  воздух  из  него  и сохранил почти половину заряда во
втором баллоне.  Я хотел сохранить его на крайний случай и разделить с
Крошкой.
     И вот время пришло - у  нее  кончился  воздух;  у  меня  в  одном
баллоне  - тоже,  но я все еще располагал половинным зарядом в другом,
да еще одной восьмой заряда (или меньше) в баллоне с чистым кислородом
(лучшее,  на что я мог рассчитывать,  уравнивая давления).  Я надеялся
дать ей шок одной четвертой заряда  кислородно-гелиевой  смеси  -  она
дольше продержится и будет иметь больший охлаждающий эффект.
     Типичное прожектерство странствующего рыцаря,- подумал я;  и даже
двух секунд не потратил на то, чтобы от него отказаться. Но я никак не
мог снять тот баллон со спины!
     Может быть,  это удалось бы мне,  не переделай я заплечную снасть
под свои нестандартные баллоны.  Инструкция гласит: "Протяните руку за
плечо,   закройте  стопорные  клапаны  баллона  и  шлема,  отсоедините
зажим..." На моем мешке не было зажимов,  я заменил их лямками. Но я и
сейчас  не думаю,  что человек,  одетый в гермоскафандр,  может сунуть
руку за плечо и толково ею действовать.  Сдается мне,  что  инструкцию
писал кабинетный работник.  Может,  ему доводилось видеть,  как кто-то
делал это в благоприятных условиях.  Может,  он и сам  это  делал,  но
тогда  он  должен  быть  каким-то  чудом-юдом,  у  которого  оба плеча
вывернуты.  И я готов  прозакладывать  полный  баллон  кислорода,  что
монтажники на космической станции No 2 помогали друг другу управляться
с баллонами,  точно так же,  как мы с Крошкой,  либо заходили в шлюз и
снимали скафандр.
     Если только доживу,  я все это  изменю.  Все,  что  нужно  делать
человеку  в  скафандре,  должно  быть предусмотрено так,  чтобы ему не
приходилось лезть за спину -  все  клапаны,  зажимы  и  прочее  должны
располагаться  спереди.  Мы  же устроены не так,  как Черволицый с его
тремя глазами и руками, гнущимися как угодно. Мы можем работать только
глядя перед собой, а в космическом скафандре это справедливо втройне.
     И обязательно нужно,  просто необходимо оконце  под  подбородком,
чтобы видеть,  что делаешь!  Многие вещи прекрасно выглядят на бумаге,
но на практике!..
     Однако я  вовсе  не тратил время на бесполезные стенания.  У меня
под руками была одна восьмая заряда кислорода,  и я схватился за  этот
баллон.
     Моя несчастная,  неоднократно использованная  лента  представляла
собой жалкое зрелище.  С бинтом я и возиться не стал,  дай бог,  чтобы
лента держала.  Обращался я с ней так осторожно, как будто она была из
золота,  пытаясь  замотать ее потуже и оставив конец,  чтобы перекрыть
полностью выхлопной клапан, если скафандр Крошки начнет сдавать. Когда
я кончил работать, пальцы у меня тряслись.
     Крошка уже не могла помочь мне закрыть клапан. Я просто сжал стык
одной  рукой,  другой  открыл  ее  пустой баллон,  быстро повернулся и
открыл баллон  с  кислородом,  потом  перехватил  руку,  зажал  клапан
баллона Крошки и стал следить за датчиками.
     Две стрелки пошли  навстречу  друг  другу.  Когда  они  замедлили
движение,  я  начал закрывать ее баллон,  и в это время мой схваченный
лентой стык сорвался.
     Клапан я  успел закрыть так быстро,  что много газа из ее баллона
не ушло.  Но ушло все,  что было в подающем баллоне. Я не стал тратить
время   на   переживания,   оторвал   кусок  ленты,  проверил  чистоту
соединительного штыря,  подсоединил слегка заряженный баллон обратно к
скафандру Крошки и открыл стопорные клапаны.
     - Крошка!  Крошка!  Ты слышишь меня?  Очнись!  Очнись!  Материня,
заставьте же ее очнуться!
     Материня запела.
     - Крошка!
     - Да, Кип?
     - Очнись! Вставай! Голубушка, душечка, пожалуйста, вставай.
     - Помоги мне снять шлем... я не могу дышать.
     - Нет,  можешь.  Нажми подбородком клапан, ты сразу почувствуешь!
Свежий воздух!
     Она вяло   пыталась  нажать  клапан.  Перекрывая  его  с  помощью
наружного, я пустил ей в шлем быструю сильную струю воздуха.
     - О-о-о-х!
     - Вот,  видишь?  У тебя есть  воздух,  много  воздуха!  А  теперь
вставай.
     - Ради бога, дай ты мне спокойно полежать.
     - Черта с два!  Ты противная,  пакостная,  избалованная маленькая
дрянь,  если ты не встанешь,  никто никогда не будет  тебя  любить!  И
Материня тебя любить не будет. Да скажите же ей, Материня!
     - Вставай, доченька!
     Крошка пыталась  встать изо всех сил.  Я помог ей - главное,  что
она пыталась! Дрожа, она приникла ко мне, и я удержал ее от падения.
     - Материня!  - позвала она слабым голоском.- Я встала.  Вы...  вы
все еще любите меня?
     - Да, милая.
     - У меня...  кружится..  голова...  я...  наверное... не смогу...
идти.
     - Тебе не надо идти,  маленькая,- сказал я ласково и взял  ее  на
руки.- Больше не надо.
     Она совсем ничего не весила.
     Тропа исчезла,  когда мы вышли из холмов,  но следы краулера ясно
отпечатались в пыли и вели на запад.  Я сократил  поступление  воздуха
так,  что стрелка индикатора цвета крови повисла на самом краю отметки
"опасность".  Я держал ее там,  нажимая подбородком на  клапан  только
тогда,  когда  она  начинала  наползать на эту отметку.  Я решил,  что
конструктор должен был оставить какой-то запас прочности,  как  бывает
со счетчиками бензина в автомобилях. Крошке я велел не спускать глаз с
ее индикатора  и  держать  его  в  таком  же  положении.  Она  обещала
слушаться, но я все время напоминал ей об этом, прижимаясь к ее шлему,
чтобы мы могли разговаривать.
     Я считал  шаги  и  через  каждые  полмили  просил Крошку вызывать
станцию. Она была за горизонтом, но, может быть, их антенна достаточно
высока, чтобы засечь нас.
     Материня тоже говорила с ней,  говорила все,  что угодно, лишь бы
не дать ей потерять сознание. Это помогло экономить силы и мне.
     Несколько позже я заметил,  что стрелка  моего  индикатора  снова
зашла  за  красное.  Я нажал на клапан и подождал.  Безрезультатно.  Я
снова нажал на него,  и стрелка  медленно  поползла  в  сторону  белой
отметки.
     - Как у тебя с воздухом. Крошка?
     - Все нормально. Кип, все нормально.

     Оскар орал на меня.  Я моргнул и заметил,  что моя тень  исчезла.
Раньше  она  простиралась вперед и под углом ложилась на следы.  Следы
все еще были на месте,  но тени я больше не видел. Это разозлило меня,
так что я обернулся и поискал ее взглядом.  Она очутилась позади меня.
В прятки вздумала играть, тварь проклятая!
     "Так-то лучше",- сказал Оскар.
     - Жарко здесь, Оскар.
     "Думаешь, там прохладнее?  Следи за тенью, приятель, и не спускай
глаз со следов".
     - Ладно, ладно, только отстань.
     Я твердо решил,  что больше  не  позволю  тени  исчезнуть.  Я  ей
покажу, как со мной в прятки играть!
     - Воздуха здесь чертовски мало, Оскар.
     "Дыши слабее, дружище. Справимся".
     - Да я уже своими носками дышу.
     "Ну, так дыши рубашкой".
     - Никак над нами корабль пролетел?
     "Мне почем знать? Окуляры ведь у тебя".
     - Не выпендривайся, не до шуток мне сейчас.

     Я  сидел  на земле,  держа на коленях Крошку,  а Оскар крыл меня,
почем зря, и Материня тоже:
     "Вставай, вставай, ты, обезьяна чертова! Вставай и борись!"
     - Встань, Кип, голубчик! Ведь осталось совсем немного.
     - Дайте отдышаться.
     "Ну, черт с тобой. Вызывай станцию".
     - Крошка, вызови станцию,- сказал я.
     Она не отвечала. Это так напугало меня, что я пришел в чувство.
     - Станция  Томба,  станция Томба, отвечайте! - Я встал на колени,
затем поднялся на ноги.- Станция Томба,  вы  слышите  меня?  Помогите!
Помогите!
     - Слышу вас,- ответил чей-то голос.
     - Помогите! Mayday! Умирает маленькая девочка! Помогите!
     Неожиданно она выросла  прямо  перед  моими  глазами  -  огромные
сверкающие купола,  высокие башни, радиотелескопы. Шатаясь, я побрел к
ней.
     Раскрылся  гигантский   люк,  и  из  него  навстречу  мне  выполз
краулер. Голос в моих наушниках сказал:
     - Мы идем.  Стойте на месте. Передачу кончаю.
     Краулер  остановился  подле  меня.  Из  него  вылез   человек   и
склонился своим шлемом к моему.
     - Помогите мне затащить ее  вовнутрь,-  выдавил  я  и  услышал  в
ответ:
     - Задал ты мне хлопот, кореш. А я терпеть не могу людей, которые
задают мне хлопоты.
     За его спиной  стоял еще один,  потолще.  Человек поменьше поднял
какой-то прибор, похожий на фотоаппарат, и навел его на меня. Больше я
ничего не помнил.
     Не  знаю  даже,  доставили  ли  они  нас  обратно краулером,  или
Черволицый прислал корабль.  Я проснулся от того.  что  меня  били  по
щекам;  я понял,  что лежу в каком-то помещении.  Бил меня Тощий - тот
самый человек,  которого Толстяк звал "Тимом".  Я попытался  дать  ему
сдачи,  но  не  смог  и  с места сдвинуться - на мне было что-то вроде
смирительной рубашки, которая спеленала меня как мумию. Я завопил.
     Тощий  сгреб  меня  за  волосы  и  задрал  мне  голову,  стараясь
впихнуть в рот большую капсулу. Я попытался укусить его.
     Он ударил меня еще сильнее,  чем раньше, и снова поднес капсулу к
моим губам. Выражение его лица не изменилось - оно оставалось таким же
гадким, как и всегда.
     - Глотай,  парень,  глотай,-  услышал я и отвел взгляд.  С другой
стороны стоял Толстяк.
     - Лучше  проглоти,- посоветовал он,- тебе предстоят пять паршивых
дней.
     Я проглотил капсулу.  Не потому,  что оценил совет, а потому, что
одна рука зажала мне нос,  а другая впихнула ее в рот, когда я глотнул
им воздуха.  Чтобы запить капсулу,  Толстяк предложил чашку  воды,  от
которой я не отказался - вода пришлась в самый раз.
     Тощий всадил мне в плечо шприц такой толщины,  что им можно  было
усыпить лошадь. Я объяснил ему, что я о нем думаю, употребляя при этом
выражения,  обычно не входящие в мой лексикон.  Тощий, должно быть, на
секунду оглох, а Толстяк только хмыкнул.  Я  снова  перевел  взгляд на
него.
     - И ты тоже,- добавил я слабо.
     Толстяк укоризненно щелкнул языком.
     - Сказал  бы  спасибо,  что жизнь тебе спасли,- заявил он.- Хотя,
конечно,  и не по своему желанию.  Кому нужна такая жалкая парочка. Но
он велел.
     - Заткнись,- сказал Тощий.- Привяжи ему голову.
     - Да   черт   с  ним,  пусть  ломает  шею.  Давай  лучше  о  себе
позаботимся.  Он  ждать  не  станет.-  Но,  тем  не   менее,   Толстяк
повиновался.
     Тощий поглядел на часы.
     - Четыре минуты.
     Толстяк торопливо затянул ремень вокруг моего лба,  затем они оба
быстро проглотили по капсуле и сделали друг другу уколы.  Я тщательно,
как мог, следил за ними.
     Ясно -  я снова на борту корабля.  То же свечение потолка,  те же
стены.  Они поместили меня в свою каюту - по стенам  располагались  их
койки, а меня привязали к мягкому диванчику посредине.
     Они торопливо   забрались   на   койки   и   начали   влезать   в
коконообразные оболочки, похожие на спальные мешки.
     - Эй вы! Что вы сделали с Крошкой?
     - Слышал, а, Тим? Хороший вопрос,- фыркнул Толстяк.
     - Заткнись.
     - Ах  ты...- я уж собрался подробно высказать все,  что я думаю о
Толстяке,  но голова моя пошла кругом, а язык одеревенел. Я и слова не
мог больше вымолвить. Внезапно навалилась страшная тяжесть, и диванчик
подо мной превратился в кусок скалы.
     Очень долго   я  был  в  каком-то  тумане  -  и  не  спал,  и  не
бодрствовал.  Сначала я вообще ничего  не  чувствовал,  кроме  ужасной
тяжести, а потом стало так невыносимо больно, что захотелось вопить.
     Постепенно ушла и боль,  и я вообще больше ничего не  чувствовал,
даже собственного тела. Потом начались кошмары - будто я превратился в
персонаж дешевого комикса из тех,  против которых принимают  резолюции
протеста   на  всех  собраниях  Ассоциации  родителей  и  учителей,  и
"отрицательные" опережают меня на каждом шагу, как я ни старайся.
     В моменты  просветления  я начинал понимать,  что корабль несется
куда-то с огромной  скоростью  и  невероятными  ускорениями.  Тогда  я
торжественно  приходил к заключению,  что полпути уже позади и пытался
вычислить, сколько будет помножить вечность на два. В ответе все время
получалось  восемьдесят  пять центов плюс торговый налог;  на кассовом
счетчике вылетали слова "нет продажи", и я начинал все заново.

     Толстяк развязывал  ремень  на  моей голове.  Ремень так впился в
лоб, что отодрался с куском кожи.
     - Вставай веселей, приятель. Не трать времени.
     Сил у меня хватило лишь на стон.  Тощий продолжал снимать с  меня
ремни. Ноги мои обмякли и их пронзила боль.
     - Вставай, говорят тебе!
     Я попытался встать, но ничего не вышло.
     Тощий вцепился мне в ногу и принялся ее массировать.
     Я завопил.
     - А ну, дай-ка мне,- сказал Толстяк.- Я ведь бывший тренер.
     Толстяк, действительно,  кое-что  умел.  Я  вскрикнул,  когда его
большие пальцы впились мне в ляжки, и он остановился.
     - Что, слишком сильно?
     Я даже не мог  ответить.  Он  продолжал  массаж  и  сказал  почти
дружеским тоном:
     - Да,  пять дней при восьми "g" - не увеселительная прогулка.