лика",
статная  негритянка,  которую  в  нынешних  энциклопедиях  величали  когда
Заудиту, когда Зоудиту, и уже известно, что властвовала она неудачно... На
последней странице обложки донельзя счастливый буржуй в  халате,  потрясая
расписной коробкой, возглашал: "Коорин противъ запоровъ работает  пока  вы
спите". Сильно, видать, достал его недуг, коль он так радовался.
     За моей спиной в  сопровождении  родителей  ехал  младенец,  которому
путешествие активно не нравилось. Временами  он  громко,  на  весь  вагон,
взревывал. Поддатый папаша сей же час принимался его  стращать:  "Щас  вон
бабе-яге отдам!" Древняя бабулька  в  ветхом  пальтишке  и  грязно-зеленом
платке охотно включалась в действо:  "Чичас  баба  приберет,  у  ней  жить
будео-ошь, дак чо тогда?.." На переднем сидении, возложив  руки  в  тонких
перчатках на ручку "дипломата", горделиво присутствовал пожилой туз,  если
судить по затянутой в черную кожу спине и ондатровой, не  по  сезону  еще,
шапке. Спина тоже раскачивалась в трамвайном ритме, но амплитуда была чуть
раздольнее. Видно, и этот был подшафе... Что ж, выходной,  время  позднее,
не с работы же люди возвращаются. Это только я такой ненормальный. Да  еще
красивая,  пусть  не  первой  молодости,  дама  в  широкополой   шляпе   и
ослепительно-белом шарфе, с  царственной  небрежностью  обмотанном  вокруг
стоячего воротника короткого бежевого полупальто,  из-под  которого  сразу
начинались полные, однако  же  не  утратившие  стройности  ноги  в  черном
полиамиде. Дама стояла возле выхода, вперясь в  убрызганное  грязью  окно,
что она там видела - один Бог знает.
     Я не без труда  отвел  глаза  от  черного  полиамида  и  обнаружил  в
"Огоньке" рекламу еще одного средства  от  запоров  -  "Стомоксигенъ  Д-ра
Антона Мейеръ". Должно быть, накануне двух подряд революций  именно  запор
был  болезнью  века.  А  после  его  сменил  понос...  Господам  читателям
предлагалась также "Волшебство и магия. Самая полн.  книга.  Кажд.  можетъ
легко научиться. Ц. 1 руб.".  Я  бы  и  червонца  не  пожалел.  Тогда  все
обреченные архивы города были бы мои.
     Трамвай остановился, гулко сыграл дверями, и произошло то неизбежное,
чего я больше всего и опасался. В вагон поднялась Кодла, тотчас же во  всю
матушку врубила  кассетник  и  принялась  меж  собой  общаться.  Кассетник
огласил окрестности нытьем безымянного исполнителя о любви и о розах. Судя
по голосу, нытик был еще и кастратом,  так  что  вполне  мог  ограничиться
одними  розами.  Общение  же  состояло  по  преимуществу   из   ржания   и
звукоподражаний  выстрелам  и  ударам,  а  все   остальное   было   тупой,
неискушенный мат. Всякий раз, когда я возвращался  этим  трамваем  поздним
вечером, обязательно находилась Кодла, дабы испоганить мне  настроение.  И
всякий раз я порывался немедленно выйти, но  удерживался:  трамваи  в  эту
пору редки, да и на остановке меня ожидала точно такая же  Кодла,  она  же
встречала меня и в том трамвае, куда я хотел бы пересесть... Кодла жила по
своим законам, окружающие обычно ее не занимали. Она была  вещью  в  себе,
замкнутым социумом, и частенько, прокатившись без малейшего  поползновения
оплатить проезд, вываливалась  прочь,  в  темноту  и  слякоть.  После  нее
оставалась  лишь  вонючая,  перегарная,   никотинизированная,   напитанная
скрытой угрозой атмосфера. Но случалось и по-другому.  Кодла  Кодле  ЛУПУС
ЕСТ. Иной раз ее совокупное внимание все же переключалось вовне.  И  тогда
я, заранее уловив такое переключение, выскакивал на первой же остановке  и
старался не думать о том, что происходило в вагоне  _п_о_с_л_е_  меня.  Не
мне с моей конституцией встревать в истории.
     Этим вечером мне не повезло. Изматерившись с  головы  до  ног,  Кодла
скуки ради стала вязаться к даме. Кодлу чем-то привлекла шляпа.  Наверное,
тем, что ни одна из подружек Кодлы такой шляпы  отродясь  не  нашивала.  У
нормальных людей комплекс неполноценности выражается по-разному. Но только
Кодла находит в нем источник развлечения.
     Мне жутко  не  хотелось  выходить.  До  дома  оставалось  всего  пять
перегонов. Я уткнулся в  "Огонекъ".  Не  воспринимая  содержимого,  прочел
дешевый рассказик некоего Джорджа Энью Чемберлена.  Жалобно  покосился  на
ондатровую шапку - та мерно вихлялась из стороны в сторону, ни на  что  не
реагируя. Семейка давно вышла,  и  только  баба-яга  сидела  нахохлясь  на
прежнем месте. Ничему я так не обрадовался  бы  сейчас,  как  милицейскому
наряду. Хорошо бы с резиновыми дубинками. Но стражи порядка в такое  время
суток в трамваях не катались. Да и не всякий наряд отважится  связаться  с
Кодлой. Тогда я мысленно вызверился на  самое  даму:  "Какая,  к  дьяволу,
шляпа! В ногах все дело.  Такие  ноги  для  датого  мужика  круче  всякого
феромона. Не девочка, должна бы  соображать,  что  ночь  на  дворе.  Тоже,
выставилась, парижская красавица... Еще бы нагишом проехалась..."
     Все  шло  своим  чередом.  Кодла  вязалась  к  даме.  Дама  стояла  с
мученически вскинутой головой и пялилась в замызганное стекло.  Видно,  ей
тоже хотелось поскорее добраться до  дому.  Кастрата  сменил  гундосый  по
фамилии, кажется, Муромов и загундел про яблоки на снегу. Ондатра, по всей
видимости, спала. Я прятался в своем журналишке. Было противно.
     Дьявольщина, было очень противно.
     Б_ы_л_о_ н_е_в_ы_н_о_с_и_м_о_ п_р_о_т_и_в_н_о.
     - Выключи, - сказал я Кодле.
     Это был не мой голос. У меня не могло быть такого голоса. Это  вообще
был не я. Не я приказал Кодле числом в пять полупьяных засранцев выключить
кассетную гнусь, матерщину, пошлятину и все на свете. Я никогда не страдал
суицидальными психозами. И приключений давно уже избегал. Значит, я не мог
такого сказать.
     - Ты, е...ный козел, - ответила мне Кодла. - Заглохни.
     В этот момент дверь откатилась и дама  вырвалась  на  волю.  За  ней,
внезапно воспрянув ото сна, сошла и пьяная ондатра. Что там делала  бабка,
я не знал. Мне нельзя было оборачиваться. Потому что я остался  в  трамвае
один против Кодлы.
     Я медленно, старательно упрятал  свой  журнал  в  сумку.  -  Кто  это
сказал? - спросил я, поднимаясь.
     Трамвай ходил ходуном, но  я  стоял  твердо.  Кодла  в  десять  бельм
пялилась на меня. Она алкала втоптать меня в грязь. Примеривалась, как  бы
половчее это проделать. И ждала, что я лично подам сигнал к началу казни.
     - Это я сказал, бля, - известил меня молодой человек в смахивающей на
желудевую плюску вязаной шапочке, какие носят  только  нищие  американские
негры да наша подрастающая смена, в телогрейке, из-под  которой  выбивался
волосатый мохеровый шарф, и широченных клетчатых брюках.  -  Что  с  того,
бля?
     - Утри сопли, - произнес я, обидно налегая на последнее  слово.  -  И
выключи.
     Кодла умела драться.  Ее  учили  тому  в  школах  ДОСААФ,  в  кружках
военно-патриотического воспитания, она не единожды применяла  свое  знание
на практике. Кажется, один из воспитателей и  сейчас  был  здесь.  Коротко
стриженый парень в пятнистом бушлате нараспашку и защитного цвета  штанах,
заправленных в высокие шнурованные ботинки, он  находился  позади  всех  и
свинцово молчал, пытаясь разгадать мою загадку. Я не походил на серьезного
противника. Сутулый, невзрачный, бледный, по  всему  видать  -  никогда  и
никому не плативший интернациональных долгов. Но  я  только  что  оскорбил
Кодлу, значит - за мной что-то было. Тайная сила, одно упоминание  которой
может привести этих ублюдков к повиновению  -  если  только  существуют  в
природе такие силы? Черный пояс кун-фу? Или пистолет в кобуре подмышкой?
     Только я один знал: ничего такого за мной нет.
     Но это был не весь я, и едва только Кодла перегруппировалась,  выходя
на ударные позиции, я отчетливо увидел, кого и как именно сейчас кончу.
     При этом я продолжал сознавать, что мои руки  и  ноги,  равно  как  и
голова, в качестве оружия никуда не годятся. И что  выстроенный  холодным,
расчетливым моим альтер-эго сценарий схватки ни при каких  обстоятельствах
я не смогу воплотить в реальность.
     - Мочи его, - приказал стриженый и уселся возле двери, прибавив звука
у принятого на сохранение магнитофона.
     Трамвай волокся сквозь темноту, свет  в  вагоне  мигал.  "Я  сэ-э-эт,
сэ-э-т по горло!.." - орал кассетный менестрель.
     - ...! - заорал для острастки нищий негр и качнулся на  меня,  отводя
ногу для удара.
     И я _с_р_у_б_и_л_ его, как чурку, даже не задумавшись чем конкретно.
     Поскольку трое остальных  кинулись  на  меня  все  сразу,  теснясь  в
проходе между пустых сидений, их я _с_р_у_б_и_л_ одним общим движением.
     Стриженый  отложил  кассетник.  Перешагнул  через   Кодлу,   невнятно
сквернословившую  сквозь  кровавые  сопли.  Не  отрывая  от  меня  пустого
прозрачного взгляда, принял кошачью позу.
     - Кандагар, - не то  спросил,  не  то  уточнил  он,  трудно  размыкая
челюсти.
     - Нет, - ответил я. - Откуда?
     - Не знаю.
     Я и в самом деле не знал, кто я сейчас, откуда пришел в этот  грязный
трамвай и куда уйду, когда все закончится.
     - Я тебя сработаю, - просто сказал он. - Нет, - проговорил  я.  -  Не
сможешь.
     Еще я хотел спросить его, зачем же он пришел  сюда,  как  очутился  в
Кодле, среди этого говна, что с ним стряслось  такое,  отчего  он  себе  в
товарищи выбрал Кодлу, почему названный им пароль разделил  для  него  все
человечество  на  две  неравные  половины.  Вот  что  желало   знать   мое
альтер-эго, а вовсе не я сам, лично мне на это было наплевать... Но он уже
надвигался на меня, весь олицетворенная ненависть,  одним  видом  он,  как
берсеркер, мог обратить в бегство кого угодно. И меня  прежнего  в  первую
очередь. Я же нынешний спокойно уклонился от летящего прямо в лицо ботинка
со стальными подковками и _с_р_у_б_и_л_ стриженого встречным ударом.
     Обернулся.
     Стояли трое. В странных, не по погоде  легких  одеждах,  напоминающих
черные кожаные латы. Лиц не разобрать под нелепыми, глубоко надвинутыми на
лоб шапками. Невысокие, но  ладно  скроенные,  неразличимые  между  собой,
словно тройняшки.
     - Вам еще  мало?  -  спросил  я  замерзшим  голосом,  и  безраздельно
владевшее мною альтер-эго уже  прикинуло,  как  мне  совладать  и  с  этой
троицей, а потрясенное эго закисло, оставив  всякие  попытки  хоть  как-то
оценивать собственные поступки.
     - Дэйэ илвнэо, - ответил передний. - Югуйлилзе гвуэр.
     "Что, что?" - уже собрался я было в растерянности переспросить. Но  в
мозгу моем, как на пиратски содранной  видеокассете,  сам  собой  неведомо
откуда возник синхронный перевод.
     - Ты великий воин, - говорил незнакомец. - Ты достоин Воплощения.
     Затем он отшагнул в сторону - трамвайная качка не беспокоила  его,  в
точности как и меня, - и в руках у полускрытого им ранее другого тройняшки
обнаружился маленький аккуратный  _а_р_б_а_л_е_т,  нацеленный  точнехонько
мне в грудь, и его наличие вторым актом сценария никак не было учтено,  но
альтер-эго не оплошало  и  на  сей  раз,  я  уже  уходил  из-под  прицела,
заваливаясь  на  спину  в  головоломном  кульбите,  чтобы   укатиться   за
шевелящуюся груду тел, еще недавно бывших Кодлой, за  сидения,  поближе  к
двери, и все же не хватило мне доли мгновения, чтобы опередить  стрелу,  и
она настигла меня, вскользь оцарапала шею, малюсенькая отравленная стрелка
из железного дерева, и я завершил падение уже  оцепеневший,  скорее  труп,
нежели человек.



                                    4

     ...я унижен и подавлен, я слизняк, я "подлый трус", как  выдразнивали
страстотерпца  кота  Леопольда  злокозненные  мыши,  но   в   отличие   от
рисованного кота я действительно трус, потому  что  бессилен  совладать  с
собой и ступить на этот чертов мостик, куда,  щерясь  бесовской  ухмылкой,
манит меня мой спутник. Я  пытаюсь  зажмуриться  и  позабыть  о  том,  что
распростерлось под этим мостиком, но  первобытный  ужас  вопреки  остаткам
моей воли  всплывает  из  темных  недр  подсознания  и  обращает  меня  из
нормального и довольно самолюбивого мужика тридцати с лишним лет в половую
тряпку.  Я  могу  клясть  себя  за  малодушие  сколько  заблагорассудится,
убеждать себя, что это нарочно подстроено, чтобы испытать меня  на  излом.
Все равно ничего поделать нельзя. Безнадега просто апокалиптическая.
     Полчаса назад какими-то закоулками и лесенками, заскакивая в лифты  и
вспрыгивая  на  эскалаторы,  мы  выбрались  на  открытую  площадку   этого
огромного здания. Открытую в точном смысле этого  слова,  если  пренебречь
эфемерными перильцами высотой не более метра. В клочьях тумана  на  весьма
значительном удалении маячила отвесная  серая  стена.  Ее  можно  было  бы
принять за  гору,  кабы  не  бликование  на  оконных  стеклах.  Небоскреб.
Настоящий, без подделки, нигде мною прежде не виденный, кроме кинохроники.
Мой конвоир,  ни  на  шаг  не  притормаживая,  пересек  площадку,  миновал
перильца - я предупреждающе  каркнул  -  и  продолжил  свое  стремительное
движение  над  бездонной  прорвой.  Опомнившись,  я  шагнул   следом,   на
обнаружившийся  у  самых  ног  ажурный,  сплетенный  из  почти   невидимых
металлических  нитей  мост.  Сквозь  подошвы  кроссовок,  пятками   ощутил
ненадежное прогибание. Из чистого любопытства глянул вниз...
     То есть я, конечно, ожидал, что будет высоко.  Возможно  даже,  очень
высоко. Страха высоты я не знал, не цеплялся  мертвой  хваткой  в  поручни
кабинки  колеса  обозрения  -  меж   собой   мы   называли   его   "колесо
о_б_о_р_з_е_н_и_я", - не травил в самолетах. Оказывается,  я  попросту  не
представлял, как бывает высоко.
     Земли видно не было. Ее застилали облака. Тот самый туман, в  котором
таяли очертания соседнего небоскреба. Равновеликого с тем, внутри которого
мы путешествовали (между прочим, это была еще не крыша - мы вообще лифтами
преимущественно спускались, а не поднимались)... И скреплял их  мостик  из
металлической паутинки.
     Я  коротко,  по-бабьи,  взвизгнул.  Откачнулся  назад,  на  площадку:
какая-никакая, а твердь. На подгибающихся ногах отковылял к стене. В штаны
не напустил, и то слава Богу.
     - Что с вами? - он стоит над бездной и, вот же подлость, даже  руками
за бортики мосточка не держится. Как на проспекте. - Вам плохо?
     - Мне замечательно, - сиплю я, исходя испариной несмотря на холодрыгу
и сильный, пробирающий до костей ветер. - Я в восторге.
     - Да бросьте, -  говорит  он  сконфуженно.  Явно  ломает  комедию.  -
Каких-то дохлых шестьсот саженей...
     Чтобы  успокоиться,  мысленно  делаю  пересчет.   Таблица   умножения
вспоминается с  трудом.  Тысяча...  даже  тысяча  двести  метров.  Японцы,
помнится, собирались возвести не то башню, не то домик высотой в километр.
- Мы что, в Японии?
     - Помилуйте, разве в коридоре вам повстречался хотя бы один японец? -
веселится он. - Ну разве что казах...  В  России  мы,  в  средней  полосе.
Саратов - помните такой город? Там еще "парней так  много  холостых".  Так
вот это, - он ткнул пальцем в мою сторону, -  называется  "Саратов-12",  а
то, куда вы отказываетесь проследовать, соответственно "Саратов-13". Может
быть, вы  верите  в  несчастливые  числа?  Смею  утверждать  как  исконный
обитатель тринадцатого дома, количество неприятностей  на  единицу  объема
там не превышает международных норм.
     - Что же, иных путей сообщения вы не могли выдумать?  -  кажется,  ко
мне возвращается обычный сарказм.
     - Чем плохо? - пожимает он плечами. - По свежему воздуху - он  тут  и
вправду относительно свежий! - пешочком, топ-топ... Страхом  высоты  никто
из нас отроду не страдал, да она и прочная, - он топает по ажурному донцу,
и по всей конструкции катятся волны. - Танк можно было бы пустить,  только
габариты не позволят, а велосипед -  запросто.  Есть,  впрочем,  магнар...
магнитопоезд. Но это еще ниже. Можно было бы взять дельтаплан  и  половить
восходящие потоки, они здесь на славу. Но  мне  это  уже  как-то  по  чину
неприлично, а вы, как я подозреваю, дельтаплан видали только на картинках.
Или как там у  вас  пелось:  "Вот  я  надену  два  крыла..."  Не  помните?
Чрезвычайно кудлатый молодой человек в костюме, специально  подчеркивающем
гениталии, как бишь его...
     - Отчего ж не подчеркнуть, коли есть что, - ворчу я.
     -  И  потом,  здесь  попросту  рукой  подать  до  моей  квартиры.   Я
рассчитывал  продолжить  беседу  в  домашнем  комфорте,  у   комелька.   В
темпоральной клинике вам неуютно. И светло,  и  холодно.  У  меня  бы  вам
понравилось. Полумрак, свечи. Тихая  музыка,  старинный  клавесин.  Уверяю
вас, такого клавесинного концерта вам слышать не  доводилось.  Неизвестный
Вивальди! Красивые женщины в изысканных туалетах. Согретое красное вино  в
хрустале.
     - Неужто не побороли зеленого змия?!
     -  Малопродуктивное  занятие,  -  фыркает  он.  -  Есть  иные,  более
достойные   противники...   Вы   расслабитесь,   и   нам   легче    станет
договариваться.
     - Квартирка, небось, коммунальная? Или и впрямь "к двухтысячному году
каждому - отдельное жилье"?
     - Я полагаю, еще в ваше время стало очевидно, что это был всего  лишь
красивый лозунг. Так сказать, манящий горизонт. Вы же не могли без светлых
путей. "Пятилетку в три года... догнать и  перегнать  Америку...  нынешнее
поколение советских людей будет жить  при  коммунизме..."  Легко  называть
срок, зная наверняка, что не доживешь и с тебя не спросят. Но с  жильем  у
нас нынче неплохо. Правда, растем не вширь, как вы, а  все  больше  вверх:
землица дороговата. И вас, если согласитесь, обустроим.
     - Знаете что... - тяну я, не  двигаясь  с  места.  Пусть  лучше  меня
удавят, чем я ступлю на эту сеточку. - Может быть, не станем откладывать в
долгий ящик и все обсудим прямо тут? В конце концов, я согласен  вернуться
в эту... гм... темпоральную клинику.
     - Э, да вы трусите, голубчик! - он изображает крайнее изумление.
     - Да, трушу, - объявляю я почти с гордостью. - А вы чего ждали? Я  не
верхолаз, не парашютист.  Я  обычный,  нормальный  человек,  "человек  без
свойств"...
     - Музиля, допустим, вы не читали. Может быть, и не напрасно,  не  лег
бы он вам на душу.
     - ...а вы решили подловить меня. Припугнуть. Подумали,  что  увижу  я
эти ваши ненормальные "Саратовы" и сразу поверю байкам про шестьдесят семь
лет!
     - Да вы уже поверили, - ухмыляется он. - Это вам инерция  восприятия,
точнее  -  неприятия,  мешает.  Хоть  и  мните   вы   себя   в   оппозиции
господствующему мировоззрению, а голова у вас не менее  прочих  замусорена
дурно понимаемым материализмом. Ни в Бога-то вы не верите, ни в черта,  ни
в инопланетян.
     - Ни в снежного человека, -  подхватываю  я.  -  Ни  в  Несси.  Ни  в
шестьдесят семь лет и... сколько там месяцев? Сами, небось, забыли?
     - Ну и зря. Снежный человек у нас под защитой закона.  Несси  никакой
нет. А я есть. Дан вам в ощущениях.
     - А инопланетян вы мне тоже дадите ощутить?
     - Сколько угодно! - он обещающе выставляет перед собой  широкую,  как
разделочная доска, ладонь. - Если пойдете на сотрудничество.
     -  Опять  это  условие!  Да  что  вы  привязались  ко  мне  с   вашим
сотрудничеством?! Какой вам от меня прок?
     Он не успевает ответить.
     На площадку,  галдя  и  хохоча,  вываливается  стайка  молодежи.  Все
загорелые, как и мой спутник - до сих пор не удосужился  узнать  его  имя.
Высоченные,  упитанные,  гладкие.  Что  парни,  что   девицы   -   завиты,
подстрижены, намазаны. В пестрых и до чрезвычайности легких одеждах. Такое
ощущение, что температура воздуха не имеет для них значения.  На  одной  -
юбчонка  в   две   пуговицы,   скорее   даже   набедренная   повязка,   да
кофточка-разлетайка, под которой привольно  скачут  круглые,  как  мячики,
загорелые цицки. И другие ничем не плоше. А среди этого попугайника...
     Приземистый, плотный, как рекламная тумба. Без  плеч  и