Евгений ФИЛЕНКО

                            ШЕСТВИЕ ДИНОЗАВРОВ


                                      Восхоте Адам быти богом, и не бысть.
                                                         Аноним. XVII век.


                              КНИГА ПЕРВАЯ

                                    1

     Этот архив подлежал уничтожению в ближайшие сорок восемь часов. Войдя
в него, я испытал жгучее желание уничтожить тех, кто отдал  такой  приказ.
Причем не в  сорок  восемь  часов,  а  немедленно.  Из  огнемета  или  при
посредстве  газовой  камеры.  Человек  я  мирный   и   незлобивый,   нужны
радикальные методы, чтобы  вывести  меня  из  равновесия,  но  когда  речь
заходит об архивах, я становлюсь зверем. В такие минуты мне хочется  выть,
рычать и кусаться от осознания собственного бессилия. Я  заложил  бы  душу
дьяволу за возможность отменить этот сволочной приказ,  вывезти  отсюда  к
себе  домой,  любым  иным  мыслимым  м  немыслимым  способом  уберечь  эти
сокровища.  Но  дьявол,  равно  как  и  Бог,  оставались  не   более   как
нравственными категориями,  апеллировать  к  которым  можно  было  сколько
заблагорассудится и без  особенного  результата.  Мне  стоило  невероятных
усилий вообще проникнуть сюда до  того,  как  приговор  будет  приведен  в
исполнение и все  эти  тонны  пожелтевшей,  отрухлявевшей,  ломкой  бумаги
сгорят в мусорном баке на заднем дворе. Мне стоило это еще и  мзды  в  три
червонца вахтеру, а подобная сумма по нашим самым гуманным в мире  законам
толковалась как взятка и грозила обернуться несколькими  годами  труда  во
исправление. Правда, информацию о злодеянии я  извлек,  как  это  водится,
случайно, и хотя бы это ничего мне не стоило. Так или иначе, мне  отпущено
было два часа на разграбление и  вынос  такого  количества  бумаги,  какое
могло бы уместиться в две немецких болоньевых сумки.  Я  стоял  на  пороге
пыльного полуподвала, сильно напоминавшего морг, перед уходящими в темноту
грубо сколоченными стеллажами,  истекал  ненавистью  и  не  знал,  с  чего
начать. Разумнее всего  было  бы  зажмуриться  и  _х_а_п_а_т_ь_  все,  что
подвернется, до полной загрузки... Говорят, в Ленинграде есть камера, куда
в первые часы славной нашей революции победивший пролетариат  по  указанию
Луначарского сволок награбленные из самых богатых частных собраний книги и
документы, а потом закачал ядовитый газ. С тех пор примерно раз в год туда
входит человек в противогазе и хватает первое попавшееся.  И  это  "первое
попавшееся" обычно оказывается открытием.  Может,  легенда.  Но  уж  очень
похоже на правду. Если даже  в  полуподвале  паршивой,  никому  не  нужной
конторы, каких тыщи в нашем городишке, можно найти  _т_а_к_о_й_  архив.  И
если принять во внимание, что означенная контора - так и  хочется  сказать
"контра"! - решила спалить его, дабы расчистить место для своих  паршивых,
никому не нужных документов.
     Я сделал осторожный шаг  вперед  и  увидел  крысу.  Тварь  сидела  на
пыльной стопке журналов и глядела на меня как хозяйка на незваного  гостя.
Который хуже татарина. "С-сука", - сказал я. Крыса  нехотя  оставила  свой
пост - бумаги посыпались с  оглушительным  шорохом  -  и  почему-то  задом
упятилась за стеллажи. Хлопья взбаламученной пыли плясали в столбе желтого
прыгающего света от моего нагрудного  фонаря.  Я  невольно  подумал,  что,
может быть, она решила подкрасться сзади и вспрыгнуть мне на загривок. Или
просто ушла за подмогой. Было бы неприятно, если бы таковая подмога  здесь
нашлась. И было бы странно, если бы подмоги не сыскалось. Я протянул  руку
и _х_а_п_н_у_л_ верхний журнал из стопки. Это был "Губернский вестник"  за
1881 год. Год, когда народовольцы с восьмой примерно попытки  достали-таки
императора Александра Николаевича. Не все же  американцам  стрелять  своих
президентов... Я не удержался и _х_а_п_н_у_л_ еще. Полная безнадега. Я мог
бы унести эту подшивку. Я мог бы унести и  прошитые  тесьмой  протоколы  с
державным гербом, что валялись рядом, сброшенные крысой  при  отступлении.
Но всего мне не унести. Обнаружился бы факт хищения, и вахтер под  угрозой
пытки, сиречь увольнения от синекуры, мог свободно сдать меня  милиции.  А
его тоже следовало понять: вахтерил вынужденно,  во  имя  личной  свободы,
нужно было ему развязать себе руки от нашей всеобщей трудовой  повинности,
иметь из каждых трех дней два свободных, он эти два дня книгу писал, не то
роман, не то монографию. В общем, как и  я,  всеми  доступными  средствами
стремился усидеть между двумя стульями и совместить  общественный  долг  с
нравственным императивом, полезное с приятным. И потом,  слабых  моих  сил
явно недоставало. "Гады", - сказал  я.  Это  адресовалось  в  равной  мере
крысам и хозяевам полуподвала.  Занимаясь  разорением  архивов,  я  обычно
молчал. Либо сквернословил.
     Я раздернул "молнии" на сумках и двинулся в глубь архива. Загружаясь,
я еще как-то пытался отбирать то, что казалось особенно  интересным.  Если
такое вообще возможно. В архивах интересно все.  То,  что  я  оставлял  на
месте, спустя сутки виделось мне просто бесценным. Тогда я испытывал  муки
раскаяния, что _с_х_а_п_а_л_ не то. Как  синдром  похмелья  у  пьяницы.  И
подолгу не мог свыкнуться с необратимостью потери.
     Что-то подвернулось мне под кроссовку, я потерял равновесие  и  начал
падать, бестолково размахивая руками в поисках опоры. Каким-то  чудом  мне
это удалось, и я утвердился на ногах - даже без излишнего  шума.  Странное
ощущение: сердце работало ровно, дыхание не сбилось. Как будто и не падал.
Только застряла в голове невесть откуда всплывшая мысль:  "ЧЕЛОВЕКОМ  БЫТЬ
ТРУДНО..." Что бы это значило? Где  я  мог  на  нее  набрести,  из  какого
манускрипта _х_а_п_н_у_т_ь? Впрочем, не Бог весть что за мудрость, трюизм.
И какое отношение она имела к моим странствиям в этом  склепе  с  массовым
захоронением документов?
     Крыса сидела в вентиляционной дыре, свесив  оттуда  голый  лоснящийся
хвост, и следила за мной. Равнодушно и сыто. Еще бы,  нажрала  себе  брюхо
дармовой выдержанной клетчаткой. Говорят, организм  крысы  усваивает  все,
что способны сгрызть ее зубы. Даже дерево, даже металл. Бумага для  нее  -
все равно что пирожное.



                                    2

     - ...а теперь, Вячеслав Иванович, с вами все в порядке?
     Я размыкаю слипшиеся, набрякшие веки. И  тут  же  в  панике  жмурюсь.
Нестерпимое свечение тараном бьет в мозг.
     - Да, вполне... - бормочу потерянно. - Где я? Это что - больница?!
     -  Занятно,  у  всех  без  исключения  первое  впечатление  об   этих
апартаментах  совпадает.  С  точностью  до  интонации.  Не   беспокойтесь,
телесное здоровье у вас приличное. Единственный серьезный  изъян  -  зубы.
Врача давненько не посещали?
     - Лет этак... сейчас вспомню... зачем вам?
     - В семьдесят пятом, Вячеслав Иваныч. То  бишь  без  малого  двадцать
годиков тому назад. По вашему личному времени, разумеется. Вы  только  что
спихнули очередной зачет и по  обыкновению  своему  отметили  это  событие
выходом на пляж. В одиночестве - девочки вас  в  ту  пору  практически  не
занимали. Затянувшийся инфантилизм личности ввиду  искаженной  сексуальной
ориентации... К  вам  присоединился  знакомый,  тоже  студент,  но  курсом
младше, которого вы не сильно привечали, но  уже  тогда  вы  были  человек
предельно тактичный и сдержанный. Говорить было особенно не о чем.  И  вот
он для поддержания беседы похвастался, что-де на днях посетил  стоматолога
и теперь у него по крайней мере с зубами полный ажур.  Сказанное  осело  в
вашем  мозгу,  и  вы,  скорее  чтобы  испытать  себя,  нежели  по  суровой
необходимости, на долгих четыре дня  отдались  в  лапы  здравоохранения...
Должен признать, что в ваше время это было актом немалого  мужества.  Могу
только аплодировать вашему поступку.
     - Елки зеленые, откуда вы это знаете? - С трудом  нахожу  силы  вновь
приоткрыть глаза. Адское  сияние.  В  ореоле  бьющих  наотмашь,  физически
ощутимых лучей темнеет размытая фигура. Это и есть мой собеседник. -  Я  и
то почти забыл... Ага, понятно. Вы меня застукали в архиве.  Этот  подонок
меня таки продал, вы подкараулили, отключили и "с размаху кинули в  черный
воронок".  Заранее  все  признаю,   виновен.   Посягнул   на   монопольную
общегосударственную собственность. Судите меня, люди. Только пусть  стукач
ваш тридцатку мне вернет. Или она причитается ему как гонорар? Учтите:  он
сдал меня вам, а я сдам его общественности на суде. Сексоты нынче особенно
не в почете...
     - И снова не угадали. То  есть,  разумеется,  используя  терминологию
вашей эпохи, орган мы вполне  компетентный.  Но  не  более  всякого  иного
собрания специалистов и единомышленников.
     - Так. Вот теперь мне ясно все.
     Лицо незнакомца расплывается в  улыбке  облегчения,  которая  тут  же
сменяется озадаченным выражением.
     - Вы случайно посадили свою летающую  супницу  на  крышу  конторы,  -
продолжаю я. - Естественно, провалились до самого  подвала.  А  там  я.  И
взяли меня в виде трофея. Продешевили только. Во-первых,  кроме  меня  там
были еще крысы, а за ними с их приспособляемостью будущее.  Во-вторых  же,
документы там интереснее и меня и всех крыс вместе взятых.
     - Уже теплее, - мурлычет он. - Но крысы для нас большого интереса  не
представляют. Вы, конечно, можете не верить, но мы от них  избавились.  Не
сами, правда. Вирус один помог. Ваши СПИД и ЭБОЛА против  него  все  равно
что самокат против танка. Хорошо, что мы заранее подготовились и  не  дали
ему пересечь межвидовой барьер. Иначе сейчас вы беседовали бы не со мной и
не с дальним  потомком  той  самой  крысы,  что  сидела  в  вентиляционном
отверстии. А, к примеру,  с  осьминогом.  С  таким,  знаете,  в  пенсне  и
галстуке. Интеллектуалом  в  первом  поколении...  Видите,  я  вам  указал
практически все ключи. Как в классическом  детективе.  Сделайте  последнее
усилие, напрягите воображение, "и отверзется вам".
     - Судя по предложенным мне ключам, вы из будущего.
     Незнакомец откидывается на спинку своего кресла. К слову  сказать,  я
сижу точно в таком же кресле - глубоком, как ванна, из весьма приятного на
ощупь материала. Глазам  уже  не  так  больно,  как  поначалу,  и  я  могу
разглядеть собеседника. Здоровенный  мужик  в  белом  спортивном  трико  и
сандалиях на босу ногу. Не то лысый, не то бритый наголо. Очень напоминает
мне фотографию Маяковского, когда тот вдруг обкорнался под  ноль.  Лицо  и
плешь ровного бронзового колера. "Опаленный адским пламенем..."  Нет,  эту
гипотезу мы оставим на самый крайний случай.
     - Точно, - объявляет он. -  Мы  из  вашего  будущего.  Отстоящего  от
момента, когда вы неправедными путями проникли в архив, на шестьдесят семь
лет пять месяцев и двенадцать дней. Теперь между нами установилась  полная
ясность, хотя я вижу, что вы сами не верите собственной догадке.
     - Ну, я же не идиот, - я принимаю самую непринужденную  из  доступных
мне поз. - Во всяком случае, не полный.  Это  какой-то  нелепый  розыгрыш.
Очевидно, вы из неких темных соображений оглушили  меня,  затащили  в  эту
дурацкую клинику с дурацкими прожекторами, от которых  я  почти  ослеп,  и
проводите на мне дурацкий эксперимент. Так вот, чтобы вы знали. Я  верю  в
пришельцев из будущего в той же мере, что и из  космоса.  То  есть  ни  на
грош.  Следовательно,  остается   два   предположения.   Первое:   вы   из
компетентных-таки органов и этим  нелепым  способом  пытаетесь  раскрутить
меня на чистосердечное покаяние.  Знать  бы  только,  что  вы  мне  шьете,
гражданин начальник... Второе: в архиве меня примяло стеллажом, или  крысы
заели до полусмерти, или потолок обрушился, и теперь я со съехавшей  набок
крышей угодил в дурдом, где вы изо  всех  сил  пытаетесь  не  травмировать
остатки моей психики.
     - Ничто меня так не умиляет, как варварский  жаргон,  на  котором  вы
изъясняетесь. Жуткая смесь воровской фени и тусовочного арго. Поддерживать
контакт подобными языковыми средствами способен лишь специалист  по  вашей
эпохе - вроде меня.
     - По эпохе, разумеется, перестройки и гласности?
     - Да нет. Мы называем ее иначе. Для большинства  ваших  современников
этот термин показался бы обидным...
     Несмотря на сатанинское палево, в помещении  отнюдь  не  жарко,  даже
наоборот. Я не  испытываю  ни  малейшего  дискомфорта  в  своей  курточке,
попиленных джинсах и кроссовках поверх шерстяных  носков.  Любопытно,  что
как раз ему должно быть зябко  в  его  прикиде.  Но  он  сидит  развалясь,
блаженствуя, будто  кот  на  солнцепеке.  Может  быть,  у  него  кресло  с
подогревом под задницей?
     - Не  морочьте  мне  голову,  -  говорю  нагловато.  -  Если  уж  вас
интересует  мое  мнение...  У  нашего  общества  нет  будущего.  Общество,
сжигающее свои архивы и библиотеки, обречено. Для смягчения  участи  скажу
также, что и у остального человечества, которое не мы, будущего тоже  нет.
СПИД, экология, то-се... Все закончится гораздо раньше и  противнее.  Хотя
вашу байку о крысином вирусе я воспринял не без интереса.
     - Есть будущее, Вячеслав  Иванович,  -  говорит  он  с  легкой  тенью
раздражения. - И у вашего общества, и всех остальных. Правда,  оно  сильно
отличается   от   того,   что   постулировалось   вашими   догматами.   До
справедливости и гармонии  еще  далеконько.  Но  все-таки  гораздо  ближе,
нежели в вашу эпоху.
     - Не смейте говорить: ваши догматы! - я отваживаюсь повысить голос. -
Никаких догматов у меня нет. И, если на то пошло, я не  во  всем  разделяю
политику партии и правительства. Даже сейчас.
     - Ну, допустим, в ваше время не разделять  официальную  точку  зрения
было хорошим тоном... А вот  когда  это  было  чревато  последствиями,  вы
сидели смирно и не высовывались. Как та крыса. И в архивы зарылись, потому
что наплевать вам стало на окружающую реальность. Будто одеяло  на  голову
набросили.
     -  Е-рун-да!  Я  профессиональный   историк.   У   меня   диссер   по
восточно-азиатской дипломатии на выходе.
     - И монография по культам личности в тумбочке. Вы начали  писать  еще
студентом, хотя отчетливо понимали, что работаете исключительно на себя, а
не на общество. В ту пору заниматься исследованием культов  личности  было
равноценно суициду. А вы  никогда  не  стремились  в  самоубийцы.  Настало
время, когда только ленивый не обличает сталинизм  и  не  катит  бочку  на
партию, но монография по-прежнему в тумбочке.
     Это он меня приложил. Никто в целом мире - даже, по-моему, Маришка  -
не мог знать, что хранится в самом глухом закутке  правой  тумбочки  моего
письменного стола. Неужели наши советские телефоны уже поставляются вместе
со встроенными телекамерами?..
     - Очень уж специфический  поворот  темы,  -  медленно,  для  отыгрыша
времени на раздумье, говорю я. - Меня занимали  не  столько  сами  культы,
сколько порождаемый ими механизм социальных провокаций. Я пока не пришел к
осознанию общих закономерностей.  Нахожусь  где-то  на  стадии  первичного
накопления информационного капитала. Писистратовы надувательства, убийство
Рема Гитлером, истребление Сталиным  большевиков  как  расчистка  посевных
площадей под марксистский фундаментализм, кубинские дела  о  наркотиках...
Все это шатуны и кривошипы, а механизм пока не виден. Кстати,  коль  скоро
вы из будущего... Не подскажете, чем кончилась эта контра между Ельциным и
Лигачевым? Брал Егор Кузьмич или нет?
     - Не подскажу, - ухмыляется  он.  -  По  крайней  мере,  сейчас.  Там
поглядим. Если вы пойдете на сотрудничество с нами. А иначе мы  изымем  из
вашей памяти все, что вообще касается этого разговора.
     - Снова по башке трахнете? Лихо вам удалось меня  раскрутить.  Знали,
на чем поймать. На интересе! И про монографию проведали. И про  зубы...  А
могу я взглянуть на свое досье? В Штатах это, по слухам, разрешено.
     -  Опять  же  после  вашего  согласия  на  сотрудничество.  И  строго
избранные места. Но дату и причину смерти мы все равно от вас  утаим.  Для
человека вашей эпохи такое знание обременительно.
     -  Нет,  вы  положительно  меня  интригуете...  Хорошо,  согласен  на
сотрудничество. Что от меня требуется? Кровавый росчерк в договоре?
     - Вячеслав Иванович, - сердится он, - я вижу, вы так  и  не  поверили
моим словам. Вот и дьявола приплели. Кровушку свою оставьте при себе,  она
у вас не Бог весть какая ценность. Придется  нам  покинуть  ненадолго  это
помещение и совершить маленькую экскурсию в _н_а_ш_ мир. Может  быть,  это
убедит вас в моей искренности, - он легко поднимается из кресла  и  теперь
нависает надо мной, как башенный кран. Родил же кто-то  такую  орясину!  -
Хотя должен уведомить вас заранее, что во все времена существовали способы
порождения   мнимых   реальностей.   Раньше   -   наркотики,   литература,
кинематограф. Сейчас мы умеем создавать  реальности,  достоверные  не  для
одного-двух, а для всех органов чувств. Это называется "фантоматика". Лема
по случаю не читали? Поэтому  надо  вам  знать,  что  если  я  захочу  вас
обмануть, то  непременно  обману,  и  вы  не  обнаружите  подлога.  Мнимая
реальность может быть  неотличима  от  истинной.  Но  я  даю  вам  честное
благородное слово, что пока не хочу вас обманывать.
     - Да будет вам... - я тоже встаю и озираюсь. Ни  черта  не  разобрать
из-за этого полыхания, где окна, где двери. - Куда прикажете?  А  руки  за
спину?
     - Прекратите  ерничать,  Вячеслав  Иванович,  -  он  протягивает  мне
обыкновенные темные очки. - Наденьте лучше, солнышко  наше  покажется  вам
излишне  ярким.  Что  поделаешь,  озоновый  слой  вы  порастранжирили,  мы
потихоньку заращиваем... И возьмите меня за руку. Не ровен час, грохнетесь
в обморок от впечатлений, такое тоже бывало...



                                    3

     Трамвай тащился через мокрый,  слякотный  город,  иногда  всем  своим
двухвагонным телом впадая в спазматическую безудержную  тряску.  Словно  у
него вдруг сдавали нервы. Я сидел, старательно пытаясь угодить в такт этим
судорогам. На коленях у меня  лежал  "Огонек".  Но  не  современный  имени
Коротича, который я предпочитал читать дома, на диване, часу этак в первом
ночи, когда исполнены  все  семейные  долги.  А  старый,  аж  17-го  года.
Состоящий из вестей с фронта пополам с  рекламой.  Чье  название  писалось
через твердый знак: "Огонекъ". Почти такой же по формату, но на плохонькой
бумаге и в две краски. И нужно было  уступить  трамвайной  падучей,  чтобы
разобрать хоть слово.
     Я с умилением полюбовался на двух солдатиков, куда-то ведших под рога
крутомордого бычка. Должно быть, на заклание для  нужд  российской  армии.
Затем, трепетно касаясь грязно-желтых от времени и  безобразного  хранения
страниц, погрузился в содержание. "Альбомъ парижскихъ  красавицъ...  за  8
руб. съ пересылкой... Е.Д.Урусовъ". - "Ишь ты, - подумал я,  усмехаясь.  -
Небось, порнуха какая-нибудь". Печально и устало глядел куда-то мимо  меня
мощный, похожий на пожилого бульдога "Его Императорское Высочество  принцъ
Александр Петровичъ  Ольденбургский,  верховный  начальникъ  санитарной  и
эвакуационной части". Мученически щурясь, я пробежал глазами небольшой, но
предельно паршивый "разсказ А.С.Грина". Даже и не упомню, вошел  ли  он  в
современные  собрания  сочинений.  Ну,  Грина  я  отроду   не   жаловал...
Полюбовался на коллаж "Герои и жертвы Отечественной войны 1914-1917 гг." -
все как на подбор с браво закрученными усами, глядели  орлами.  Исключение
составлял подпоручик П.А.Недавний. Ни усов,  ни  орлиного  взгляда.  Пацан
пацаном, даром что "нагр.орд.св.Стан.3 ст. и Анны 3 и  4  ст.".  Были  мне
представлены также "известный французский писатель  Октавъ  Мирбо"  -  мне
положительно неизвестный, "новый  японский  посолъ  в  Петрограде  виконтъ
Ушида" и "новая абисинская императрица  Зеодиту,  дочь  Негуса  Мене