оею величиной  сомов.
Вдоль Урала и его правобережного притока Сакмары тянулись пойменные  леса,
а еще дальше по южным отрогам уральских гор росли уже леса настоящие.
   Елшанский бивак, открытый и  облюбованный  Климом  еще  в  студенческие
годы, пришедшийся по душе Ивану, а потом и Алексею, привлекал  торнадовцев
тем, что степь и полупустыня соседствовали  здесь  со  смешанным  лесом  и
лугом  среднерусского  типа.  Речка  делала  большую,  узкогорлую   петлю,
окаймляя собой несколько сот гектаров.  Внутри  этой  петли  и  размещался
локальный лесной массив - большая роща, приречный  колок  полурукотворного
происхождения; об этом торнадовцы узнали, раскопав  экологическую  историю
Елшанки. Лес рос в этой речной петле всегда, но, будучи густым по берегам,
он был сильно изрежен в своем центре -  не  хватало  влаги.  И  потом  лес
изначально был беден  древесными  породами  -  ивы,  тополя,  ольха,  вот,
пожалуй, и все. В двадцать втором веке, по ходу преобразования лика Земли,
люди подумали и о Елшанке: речная петля была  дополнительно  обводнена  за
счет обильных здесь подземных вод и засажена самыми разными деревьями,  из
которых лучше всего прижились дубы, липы и туи, похуже - березы, черемуха,
рябина  и  сосны,  и  уж  совсем   редко   попадались   елочки.   В   этом
полурукотворном лесу было множество птиц и среди них огромный  филин  -  с
десятилетнего ребенка ростом. Этот филин, прозванный  торнадовцами  лешим,
ночью был невидим и  неуловим,  только  саркастический  хохот  его  иногда
доносился до бивака, а днем время от времени попадался на глаза, совсем не
боялся людей и вел себя очень достойно, не проявляя никакой агрессивности.
Скорее всего, филинов в этом лесу было несколько, по крайней мере,  два  -
самец и самка, но лешие, как известно, не живут парами, поэтому официально
считалось, что на Елшанке всего лишь один лесной хозяин, а уж  если  он  в
двух лицах, так это его личное дело.
   У горла речной петли, где русло Елшанки сближалось само с собой  метров
до двухсот, рос не очень старый, но величественный дуб, разросшийся, как и
многие другие его сородичи, не столько ввысь, сколько вширь.  Перед  дубом
расстилался  заливной  луг  с  настоящей,  вовсе  не  степной  травой,   с
ромашками,  колокольчиками,  гвоздичками  и  другими   луговыми   цветами.
Конечно, этот луг был далеко не так  богат  цветами  и  травами,  как  его
собратья на Оке, местами в него внедрялись  пятна  типчака  и  полыни,  но
все-таки это был самый настоящий луг,  на  нем  росли  очень  ароматные  и
вкусные в жарке луговые опята. Возле дуба и размещался бивак  торнадовцев.
Этот дуб,  филин-леший  со  щегольскими  ушами  и  по-человечески  мудрыми
глазами, река, изогнувшая  свое  текучее  тело  подобно  тетиве  туго-туго
натянутого лука,  чисто  русское  разнолесье  и  разнотравье,  и  все  это
буквально в нескольких шагах от иссушенной  полупустыни,  начинавшейся  на
другом берегу реки,  навевали  сказочные,  пушкинского  настроя  мысли.  С
легкой руки Клима елшанский бивак стали называть еще и  лукоречьем.  Чтобы
довершить сходство этого лукоречья с пушкинским лукоморьем,  тот  же  Клим
где-то раздобыл и приделал к дубу массивную золотую цепь  с  пустым,  увы,
ошейником  для  отсутствующего  ученого  кота  и  выгравированной  на  нем
надписью "Собственность  экипажа  "Торнадо".  Цепь,  целой  и  невредимой,
висела на дубе несколько лет,  наглядно  демонстрируя  своей  сохранностью
изменение отношения людей к ценностям окружающего  мира.  Клим  утверждал,
что кот возле дуба появится сам собой и сам же нацепит  на  себя  ошейник,
прежде чем заводить песни и говорить сказки. Появилась же русалка! Правда,
не на ветвях дуба, а в реке - громадная щука, которая, по словам  Алексея,
высунув из воды голову, долго разглядывала  бивак  своими  огромными,  как
чайные чашки, глазами. Инженеру не поверили и потому, что он вообще  любил
пошутить, и потому, что рыбаки склонны  к  сочинительству.  Но  потом  эту
щуку,  время  от  времени,  видели  и  другие  торнадовцы.  Наверное,  она
заплывала сюда из Урала по каким-то сугубо своим, щучьим  делам.  Конечно,
глаза  у  нее  были  куда   как   меньше   чайных   чашек,   но   все-таки
страшновато-большими - щука была в рост человека. Настоящая русалка!
   На биваках, подобных елшанскому,  экипажи  патрульных  кораблей  обычно
собирались перед окончанием земных каникул.  Собирались  для  того,  чтобы
стряхнуть с себя пыль  развлечений  и  бремя  земных  забот,  восстановить
растерянные за время отдыха связи, почувствовать локоть друг друга и снова
слиться в то многоликое, но цельное единство, которое и представляет собой
летный экипаж. Нет ничего лучше  для  такого  вроде  бы  простого,  но  на
самом-то  деле  тонкого  процесса,  чем  уединение  на  лоне   природы   и
примитивное бытие с заботами о топливе для костра, воде для питья и  хлебе
насущном через охоту, рыбную ловлю  и  собирательство  дикорастущих  даров
природы. Но нет правил без исключений. Каникулы, последовавшие  за  рейдом
на Орнитерру, у торнадовцев не  только  завершались,  но  и  начинались  с
отдыха  на  Елшанке.  Такова  была  рекомендация   врачей,   обеспокоенных
возможными последствиями воздействия  на  людей  геновируса  колибридов  и
уповавших на универсальную целительность  естественного,  приближенного  к
природе и самим истокам происхождения человека житья-бытья.  Приглашая  на
Елшанку Лену, Лобов резонно  полагал,  что  рекомендации,  данные  врачами
Алексею и Климу, в еще большей мере относятся и к ней самой. Что  касается
Алексея, то пребывание на Елшанке было для  него  полезным  не  только  по
медицинским соображениям. До недавнего времени Алексей был женат на  Марии
Розари  -  смуглокожей  красавице,   работавшей   модельером-конструктором
верхней одежды в Доме моделей Валдайского мегаполиса.  История  искренней,
но  бестолковой  любви  Алексея  и  Марии  тянулась  долгих  шесть  лет  и
закончилась в конце концов  разрывом.  Собственно,  и  в  составе  экипажа
"Торнадо" Алексей Кронин появился не только по призванию к  трудному  делу
патрульной работы, но и под давлением личных неурядиц в  своей  запутанной
семейной жизни. Но и бегство в дальний космос с Центральной  лунной  базы,
где Алексей работал настройщиком  гиперсветовых  двигателей,  не  помогло!
Бестолковая  любовь  с  разрывами  и  примирениями,   и   то,   и   другое
провоцировала Мария, будто нечаянно встречавшаяся с Алексеем во время  его
каникул, продолжалась. "Моя Манон", - с грустной улыбкой называл ее иногда
Алексей именем героини по-своему бессмертного романа аббата Прево.
   Трагедия на Орнитерре заставила Алексея  по-новому  взглянуть  на  свою
личную жизнь. Он решил окончательно порвать  с  Марией  и  не  встречаться
более с ней. Не было на  Земле  места  лучше  Елшанки,  чтобы  это  благое
намерение окончательно созрело и укрепилось!



9

   Лобов, как и обещал, вернулся на бивак к ужину, на закате солнца. Ужин,
по выражению Клима, обещал быть царским. Он  успел  пройтись  по  степи  с
обычным охотничьим ружьем и вернулся с перепелками.
   - В этом году их  видимо-невидимо,  -  сообщил  он.  -  Но  я  не  стал
преувеличивать наших аппетитов и взял всего четырех. По одной на брата.  И
на сестру, конечно, - со смехом поправился Клим. -  Перепела  на  вертеле,
царская еда!
   Алексей и Лена наловили рыбы: карасей, щучек и большущего судака, прямо
на лесной опушке  набрали  разногрибья,  в  основном  маслят,  сыроежек  и
дождевиков. Иван привез с  собой  две  бутыли  из  грубого  темно-зеленого
стекла, заткнутые фигурными пробками: белой и зеленой. Белая была выточена
в форме цветка, а зеленая - в виде змеиной головы с открытой пастью.
   - Шампанское, - уважительно сказал Клим, принимая тяжелые, двухлитровые
бутыли  и  передавая  одну  из  них  Кронину.  -  Белое,  безградусное.  И
настоящее! Ты не боишься, командир, что с непривычки мы буянить начнем?
   - Подарок космонавтов-ветеранов из Цимлянского  пансионата,  -  пояснил
Лобов. - Они не только виноград выращивают, но и бутылки  сами  делают.  И
даже пробки.
   - Тогда это не шампанское, а цимлянское,  -  с  видом  знатока  заметил
инженер, уважительно взвешивая на руках бутыль с зеленой пробкой.
   - Точно ребенка нянчишь! - при общем смехе заметил Клим.
   - Это и есть ребенок, три годика, - невозмутимо ответил Кронин, проводя
пальцем по надписи, глубоко прорезанной на  темном  стекле.  -  Трехлетняя
выдержка! Полагаю, этого ребеночка мы прибережем,  на  всякий  случай,  не
возражаете?
   - А белое выпьем сегодня. - Штурман  торжественно  поднял  воображаемый
бокал. - За избавление из лап Орнитерры и встречу здесь, на Земле. За нашу
дружбу!
   - И за тех, кто на Орнитерре остался, - негромко добавил Иван.
   - За всех, - поддержала Лена.
   - А это значит, - к некоторому ее  смущению  счел  нужным  расшифровать
Клим, - что и за того, кто вызволил нас с Орнитерры. Виват Ивану Лобову!
   - Почему же только виват? Целых три вивата: от тебя, от меня и от Лены,
- флегматично уточнил инженер и обернулся к девушке. - Ты  не  возражаешь,
крестница?
   - Не возражаю, - не сразу ответила Лена.
   Она привыкла к общению с Иваном, к его доброжелательной, немногословной
близости. И эта дружеская близость размыла в ее памяти то, что сделал Иван
Лобов на Орнитерре. И пожалуй, только сейчас она со  всей  определенностью
поняла, что не будь на свете Лобова, не видать бы ей теперь ни  уставшего,
расплывшегося под собственной тяжестью солнца на горизонте, ни  золотистой
речки, ни самого Ивана с его друзьями. Ничего бы этого не было! Не было бы
и ее самой, как нет теперь на свете Виктора Антонова.
   - Целых три вивата! - усомнился между тем штурман. - Не много ли?
   - По-моему,  в  самый  раз.  -  Алексей  обернулся  к  девушке.  -  Как
по-твоему?
   Лена отвела взгляд от Ивана, он садился в это время в кабину  глайдера,
чтобы  набрать  задание  для  его  автопилотного   возвращения   на   базу
южно-уральской резервации, подняла глаза на  инженера,  пытаясь  осмыслить
его вопрос, но так и не сумев сделать это, спросила с виноватой улыбкой:
   - Что?
   Кронин с улыбкой махнул рукой.
   - Сущие пустяки! Суета сует, Леночка. - Он чуть приобнял ее за плечи. -
Не будем мешать командиру. Вперед, к месту пиршества!
   Ужин и впрямь получился царским,  но  прошел  несколько  скованно  и  с
приключениями. Скованность исходила от Лены: она заново застеснялась Ивана
Лобова. Иван конечно же тотчас подметил это, а поэтому был  молчаливее,  а
по отношению к Лене и церемоннее обычного. Алексей, прекрасно понимая суть
происходящего, терпел  все  это  и  с  присущим  ему  флегматичным  юмором
незаметно смягчал время от времени возникавшую неловкость. Клим же до поры
ничего не замечал, не замечал даже того, что Иван и Лена обращаются друг к
другу на вы. А когда, наконец, заметил и, с удивлением понаблюдав за ними,
понял, что не ошибается, то возгласил:
   - Послушайте, вы же не высокие договаривающиеся стороны  на  симпозиуме
по внеземным контактам!
   - Им так нравится, - поспешно вмешался Кронин.
   Клим мельком взглянул  на  инженера,  а  потом  уже  более  внимательно
посмотрел сначала на Лену, потом на Ивана.
   - Вам действительно так нравится?
   Кронин сделал неловкое движение, выронил  бокал,  и  белое  шампанское,
которое  позже  причислили  к  лику  росников,  с  шипением  залило  брюки
штурмана. Поднимая бокал и рассыпая сожаления по поводу своей  неловкости,
Алексей взглядом показал Климу, что им нужно поговорить с глазу  на  глаз.
Подыгрывая ему, Клим сказал:
   - Так и быть, чтобы не  портить  царский  ужин,  прощаю  тебя.  Пойдем,
посветишь мне, пока  я  буду  менять  костюм.  В  моей  палатке  освещение
барахлит.
   Когда они остались наедине, Клим положил руку на плечо инженера.
   - Ну?
   - Разве ты не видишь, что они влюблены?
   - Они?!
   - Они, - флегматично подтвердил Алексей.
   - Сразу видно, что ты ни черта не понимаешь в любви! Да разве так ведут
себя влюбленные?
   - Люди бывают очень разные, Клим, - терпеливо втолковывал Кронин.  -  И
любовь бывает разная.
   - Но я знаю Ивана! И ты его знаешь. Он бы просто сказал этой девочке: я
вас люблю. И все! Разве не так?
   Алексей вздохнул:
   - Ты ведь, кажется, пришел сюда, чтобы сменить штаны. Так  и  меняй  их
между делом!
   Клим включил в палатке свет, Алексей торопливо прошипел:
   - А свет у тебя - барахлит!
   Клим тут же выключил свет и громко констатировал:
   - Вот опять! Что я говорил? Зажигается - и тут же гаснет!
   - Я завтра посмотрю, - так же громко пообещал Алексей.
   - Ты уж посмотри, непорядок! Фонарик у тебя есть? Посвети!
   Пока  штурман  переодевался,   их   приглушенный   до   шепота   диалог
возобновился.
   - Ты серьезно?
   - Этим не шутят, - вздохнул Кронин.
   - Не похоже!
   - Ты взгляни на ситуацию с другой стороны. - Алексей был само терпение.
- Подумай, почему вдруг, не посоветовавшись с нами, Иван  привез  Лену  на
бивак?
   - Ну? Будь он влюблен, как тебе чудится, он бы десять раз посоветовался
с нами! А так... Взял и привез! Пожалел девочку и  принял  такое  решение.
Знаешь ведь Ивана!
   Алексей вздохнул:
   - Я-то знаю.
   - Хочешь сказать, что я не знаю?
   - Знаешь. Но ты по натуре петух, тебе трудно понять его.
   Клим даже одеваться перестал.
   - Петух? - раздельно переспросил он.
   - Извини, это всего лишь образное сравнение.
   - Если я петух, кто же тогда ты?
   - Я олень, Клим, - грустно сказал Кронин. - Одинокий олень  с  большими
ветвистыми рогами!
   Клим положил ему руку на плечо и покорно сказал:
   - Ладно, я петух. Что дальше?
   - Дальше все очень просто. Ты петух, я олень,  а  Иван  и  Лена  -  это
лебеди, понимаешь?  Воплощение  верности  в  мире  быстротекущих  любовных
страстей.
   - Все это сказки! Образец верности - вовсе не белоснежные  красавцы,  а
гуси, обыкновенные серые гуси. Неужели ты не слышал об этом?
   - Глубоких истин нам дороже нас возвышающий обман, - философски заметил
Алексей.
   - Ох, не всегда!
   - Не всегда, - легко  согласился  инженер.  -  Я  убедился  в  этом  на
собственном опыте. Вернемся к нашим баранам, виноват, к гусям. Итак,  Иван
и Лена, если следовать глубоким истинам, - это гуси. Иван - гусак, а Лена,
соответственно, - гусыня.
   Клим подавился смехом, инженер толкнул его в бок кулаком, дабы  он  вел
себя потише.
   - Ты меня не убедил, - сказал Клим, задергивая вход  в  палатку.  -  Но
задуматься заставил! - Он приобнял товарища за плечи. - Но если  ты  прав,
надо помочь им сдвинуться с мертвой точки!
   - Не надо, - после паузы ответил Алексей,  уже  на  пути  к  костру.  -
Настоящая любовь должна  созреть.  Что  толку  срывать  красивый,  но  еще
незрелый плод? Я обжегся как раз на этом и до сих пор морщусь от кислого.
   - Как же узнать, что любовь созрела?
   - Никак. Она сама упадет к ногам жаждущих  ее,  источая  благоуханье  и
истекая хмельным соком. - Кронин, конечно, паясничал в  своей  обманчивой,
флегматичной манере, но глаза его смотрели серьезно.
   Из того, что Клим задумался над взаимоотношениями Ивана Лобова  и  Лены
Зим, ничего особенно хорошего, как на то надеялся Кронин,  не  получилось.
Если  прежде  штурман  был   естественен   в   своем   шутливо-приподнятом
настроении, то теперь и он  начал  следить  за  тем,  как  бы  не  сказать
невзначай чего  лишнего,  и  веселье  у  костра  окончательно  потускнело.
Царский ужин в праздник так и не превратился. Может быть, поэтому и  спать
легли пораньше, уговорившись поутру отправиться за грибами.
   Выкупавшись в заводи при зеленоватом свете зари еще до восхода  солнца,
- вода поверху была теплой, но стоило нырнуть поглубже,  как  она  ощутимо
холодела,  -  наскоро  закусив  и  выпив  по  кружке  чая,  отправились  в
лукоречье. Грибы в лукоречье водились, хотя не так обильно,  как  в  более
северных лесах. Главное внимание кулинар бивака  Алексей  Кронин  приказал
уделить поиску рыжиков, которые понадобились ему для какого-то  фирменного
блюда, что еще больше осложняло грибную охоту. Шли широкой цепью: слева по
течению реки Лена, рядом, стараясь не упускать ее из виду, Иван, а  справа
от него Алексей и Клим, осуществлявшие, по выражению  штурмана,  свободный
поиск.
   В лесу было не так сухо, как в заречной степи, но и настоящей  росы  не
было: лишь чуть повлажнели за ночь трава и уже начавшие осыпаться  листья.
По вершинам  деревьев  уже  вовсю  гуляло  золотое  утреннее  солнце,  там
суетились и шумели птицы, а у земли лес еще  дремал:  тут  царили  голубой
свет, тишина и покой. Лишь на поляны прорывалось солнце: косыми  лучами  и
целыми потоками, в которых  вспыхивали,  будто  на  мгновение  загорались,
пролетающие птицы.
   Синяя в этот ранний час речка то появлялась в поле зрения Лены вместе с
ленивыми, синекрылыми стрекозами над  водой,  то  пряталась  за  неровным,
изрезанным нахоженными тропами массивом  кустарника,  из  которого,  точно
свечи, там и сям поднимались молодые  деревья,  а  местами  и  раскидистые
лесные патриархи - все больше ивы и тополя, но иногда и дубы. Рыжики  Лене
не попадались, они жались к соснам, которые росли в глубине леса,  но  под
дубками она нашла  несколько  белых  грибов,  по  сравнению  с  настоящими
боровиками их портили бледные, точно выцветшие шляпки. Подгоняемая грибным
азартом, Лена свернула на поляну, где,  окунувшись  вершиной  в  солнечный
луч, сиротливо пригрелась береза. Услышав слева шевеление, Лена обернулась
и замерла. На нее строго смотрели круглые зеленые, почти человеческие,  но
все-таки звериные, а поэтому своею человечностью особенно страшные  глаза!
Качнулось пестрое лицо  с  крючком-носом,  шевельнулись  кисточки  ушей...
Почти бесшумно, с бархатным вздохом вскинулись гигантские крылья.
   - Иван! - С захолонувшим сердцем, прикрыв локтем лицо и царапая о ветки
руки, Лена пробилась сквозь чащу кустарника и повисла  на  шее  Лобова.  -
Там!
   - Успокойся, - негромко сказал Иван, приглаживая ее  спутанные  волосы;
он успел заметить пеструю тень и догадался в чем дело. - Это филин, только
и всего.
   Лена, не отрывая лица от груди Ивана, затрясла головой:
   - Нет! Он очень большой. И страшный!
   - Это филин, - повторил Лобов. - Большущий филин, с пигмея  ростом!  Мы
зовем его лешим. Не бойся!
   - Филин?
   Лена приподняла голову и недоверчиво взглянула на Ивана. Он первый  раз
видел так близко ее еще испуганные, но уже робко улыбающиеся глаза.
   На опушку леса выскочил Кронин, бежавший  на  отчаянный  крик  девушки.
Разом остановившись, Алексей помедлил и тихонько пошел обратно. Он  жестом
успокоил  показавшегося  из-за  деревьев  Клима.  Штурман  с  любопытством
разглядывал  грустное,  чему-то  улыбающееся  лицо  Алексея,  шедшего  ему
навстречу. Отвечая на немой вопрос товарища, Кронин вполголоса сказал:
   - Они перешли на ты.
   Клим засмеялся:
   - Да, на вы так отчаянно не закричишь!
   - Ее напугал  леший,  -  пояснил  инженер  и  вздохнул.  -  Наш  старый
знакомый, леший!
   - Любовь редко обходится без нечистой силы. - Штурман  шутливо  толкнул
Алексея в плечо. - Гляди веселее, товарищ. И зорче! Если, конечно, тебе  и
в самом деле нужны рыжики. На влюбленных надежда плохая.
   В этот вечер Клим долго не мог уснуть. Может быть, дело было в том, что
все  горел  и  горел  костер,  хотя  его,  вообще  говоря,  следовало   бы
давным-давно загасить. Но у костра, -  Клим  узнал  об  этом,  на  секунду
выглянув из-за полога, закрывавшего вход в палатку, - сидели Иван и  Лена.
Точнее, когда Клим выглянул, у костра сидела одна Лена. И слышался  тупой,
с металлическим призвоном стук топорика: Иван рубил сушняк для  костра  из
того штабелька, что был заранее заготовлен, но еще не порублен на  дубовой
колоде до нужной кондиции. Никто ведь не думал, что костер будет гореть до
полуночи, а когда Клим высунул из палатки нос,  по  в