задержался где-то наверху, Лобов  посмотрел
туда же.
   Прямо  над  униходом  трепетал   сотнями   крыльев   сверкающий   столб
колибридов. Не спуская взгляда с этого столба,  Лобов  достал  из  кармана
инъектор и  ввел  себе  вакцину.  Рой  колибридов  то  взмывал  вверх,  то
опускался вниз, но его нижний край неуклонно терял высоту. Некоторое время
Лобов смотрел на  этот  шуршащий  рой,  покусывая  губы,  а  потом  поднял
пистолет и, сжав зубы, нажал спусковой крючок. Беззвучно, невидимо  ударил
тепловой  луч.  Нижняя  часть  роя  просто  испарилась,  из  середины  его
посыпались опаленные, сожженные крылатые  крошки,  а  самая  верхушка  роя
рассеялась и опала на лес.
   - Вот так, - хмуро сказал Лобов, ставя пистолет на предохранитель.
   Из унихода выглянул Кронин.
   - Правильно, - сказал он, показывая на сожженных птиц. -  Я  сам  хотел
пугнуть их. Инъекцию сделал. Клим на вызовы не отвечает.
   У Лобова упало сердце.
   - Как не отвечает?
   - Молчит, и все. Наверное, увлекся поисками в лаборатории.
   - Пошли аварийный вызов.
   - Хорошо.
   Кронин снова скрылся в униходе. Лобов осмотрелся вокруг, сунул пистолет
за пазуху, наклонился и поднял на руки Лену. Она была легкой как  перышко,
и  Лобов  безо  всякого  напряжения  понес  ее  к  униходу.  Кронин  вылез
навстречу.
   - Не отвечает, - мрачно сказал он.
   - Страхуй Виктора, - коротко приказал Лобов.
   Он уложил Лену в госпитальный отсек, ввел ей вакцину и вылез из унихода
как раз в тот момент, когда на землю сыпались сожженные крошки.
   - Пришлось пугнуть еще раз, - пояснил Кронин, - как осатанели!
   Лобов кивнул на униход.
   - Садись.
   - А Виктор? - спросил инженер, но все-таки сел.
   Лобов плюхнулся на  водительское  сиденье  и  мастерски  подвел  униход
вплотную к Антонову.
   - Страхуй, - бросил он Кронину, выбираясь из унихода.
   Виктор Антонов был тяжеленным парнем, настоящий богатырь! У Лобова жилы
вздулись на лбу, когда  он  нес  эту  свинцовую  тяжесть  к  госпитальному
отсеку. А тут еще край рубашки Виктора, как якорь,  зацепился  за  дверцу.
Кронин поспешил на помощь и принялся отцеплять рубашку.
   - Страхуй! - свирепо оглянулся на него Лобов.
   Но было уже поздно.
   Откуда-то  сверху,  прямо  сквозь  сочно-голубую   крону   дерева,   на
космонавтов  посыпался  рой  колибридов.  Шорохи,   трепетанье   маленьких
крыльев, мягкие прикосновения теплых тел, дуновение  воздуха,  горьковатый
запах  -  все  это  продолжалось  считанные  мгновения.  Космонавты   были
ослеплены и оглушены этой плотной живой массой. И вдруг все  прекратилось.
Как по команде рой взвился вверх и исчез. Все это  время  Лобов  продолжал
держать Антонова на руках.  Когда  рой  оставил  их  в  покое,  он  сделал
последнее усилие и, оборвав полу рубашки, все-таки уложил Виктора рядом  с
Леной.
   - Жив? - обернулся он к инженеру.
   Кронин натянуто улыбнулся.
   - Жив. И кто  бы  мог  подумать,  что  эти  прелестные  создания  такие
агрессоры? И, по-моему,  -  Кронин  провел  рукой  по  лицу  и  шее,  -  в
довершение всех удовольствий, они меня еще и покусали.
   Лобов, делавший инъекцию Антонову, вскинул голову.
   - Покусали?
   - Может быть, я не совсем правильно выражаюсь. Скажем так: заклевали.
   Лобов захлопнул дверцу госпитального отсека и провел  рукой  по  своему
лицу и шее.
   - А меня, кажется, не тронули, - не совсем уверенно сказал он.
   - Наверное, я вкуснее тебя, - невесело пошутил Кронин.
   Лицо Лобова дрогнуло. Перед его глазами встала картина, яркая,  четкая,
словно стереография: серебристый тяжелый плод на ладони  и  фраза:  "Пусть
хотя бы один из нас не ест местных плодов". А  может  быть,  и  обойдется?
Ведь вакцина-то введена!
   - Садись, Алеша, - вслух сказал он. - Надо спешить.
   Лобов вел униход на небольшой высоте на сверхзвуковой скорости.
   Минуты через три  после  старта  Кронин  побледнел.  Стуча  зубами,  он
пожаловался:
   - Меня знобит, Иван.
   - Это от волнения, - сквозь зубы сказал Лобов, еще прибавляя скорости.
   - Конечно, это от волнения. - Кронин попытался улыбнуться. -  И  корчит
меня тоже от волнения. Мне плохо, и ты сам знаешь почему. Я сяду на заднее
сиденье, Иван, а то еще помешаю тебе. И не надо меня успокаивать.  Я  ведь
уже десять лет работаю патрулем. Понимаешь, Иван, десять лет.
   Последнее слово он произнес уже с заднего сиденья и словно  в  забытьи.
Минуты через две, обернувшись, Лобов обнаружил,  что  Кронин,  свернувшись
клубочком, спокойно спит.
   Униход с грохотом мчался над синим лесом. Перед  самой  станцией  Лобов
сделал горку и погасил скорость.  Круто  снижаясь  вниз  к  ракете,  Лобов
увидел Клима.  Он  лежал,  по-детски  подтянув  колени  к  подбородку,  на
ступенях лестницы, ведущей к входной двери корабля.


   В госпитальном отсеке "Торнадо" царили тишина и покой. Мягким оранжевым
светом светился низкий  потолок.  На  белоснежных  постелях  в  спокойных,
расслабленных позах  лежали  четыре  человека,  опутанные  гибкими  змеями
шлангов лечебной аппаратуры.
   Лобов, заложив руки за спину, прохаживался по толстому зеленому  ковру,
совершенно заглушавшему звуки его шагов. Третьи сутки без сна.
   Иногда он садился в кресло,  доставал  из  кармана  записную  книжку  и
заново перечитывал написанные  стенографической  вязью  страницы.  Сначала
строчки тянулись ровными линиями, но чем дальше, тем становились все более
неуклюжими, неровными, корявыми, пока наконец не обрывались на  полуслове.
Если бы не эта запись, кто знает, остался бы в живых  хоть  кто-нибудь  из
этих четверых?
   Записную книжку Лобов нашел на груди Лены Зим, она прижимала ее  обеими
руками как величайшую  драгоценность.  С  большим  трудом  Лобову  удалось
освободить и взять ее.
   "ВНИМАНИЕ! - было написано на  книжке  крупными  буквами.  -  СООБЩЕНИЕ
ЧРЕЗВЫЧАЙНОЙ ВАЖНОСТИ!"
   А дальше уже шел сам текст сообщения: "Для всех тех, кто употребляет  в
пищу  местные  плоды,  колибриды   представляют   смертельную   опасность.
Совершенно  безобидные  во  всех  других  отношениях   нектарианцы   имеют
полностью паразитический способ размножения. В сосущих органах  колибридов
непрерывно продуцируется  геновирус,  который  способен  коренным  образом
перестроить  наследственный  механизм  клеток.  Питаясь  нектаром  цветов,
колибриды заражают их геновирусом.  Зараженными  оказываются  и  некоторые
плоды, развивающиеся из этих цветов. Вместе с плодами геновирус попадает в
кишечник животных,  всасывается  в  кровь,  разносится  по  всему  телу  и
проникает в клетки. Там геновирус  дозревает,  приспосабливаясь  к  тонким
особенностям обмена веществ животного-хозяина. Заражение геновирусом  само
по себе никакой опасности, по-видимому, не представляет.
   Когда  начинается   период   роения,   колибриды   перестраиваются   на
продуцирование другого типа вируса, который мы называли роевым, колибриды,
перемещаясь  над  лесом  плотным  роем,  отыскивают  животное,  пораженное
подходящим штаммом геновируса, нападают на него и клювами  непосредственно
в кровь  и  ткани  вводят  значительные  количества  роевого  вируса.  При
достаточной дозе он бурно взаимодействует с  геновирусом,  инкубирующим  в
клетках.  В  результате  развивается   острое,   молниеносно   протекающее
заболевание, приводящее к полному параличу.
   Парализованный организм с течением  времени  окукливается  и  одевается
твердой  оболочкой,  превращаясь  в  подобие  яйца.  Ткани   окуклившегося
животного образуют достаточно однородную биомассу, в  которой  формируется
от нескольких десятков до сотен и тысяч автономных центров  развития.  Эти
центры подавляют окружающие клетки, подчиняют их общей программе  развития
и становятся зародышами будущих колибридов.
   Весь этот сложный механизм взаимодействия роевого вируса  и  геновируса
оставался для нас тайной до самого последнего момента. Мы заблуждались! Мы
считали, что размножение колибридов происходит с помощью одного геновируса
и что для активизации требуется лишь достаточно  длительный  инкубационный
период. Мы не поняли, что роевый вирус  -  своеобразный  спусковой  крючок
молниеносной болезни - превращения. Роевый геновирус  мы  считали  штаммом
обычного  геновируса   с   повышенной   активностью   и   более   коротким
инкубационным  периодом.  Такие  штаммы  почти  всегда  возникают  в  ходе
вирусных эпидемий и пандемий. Геновирус же был изучен  нами  детально.  Мы
создали культуру вирусофага, с помощью которой удалось полностью  излечить
нескольких местных животных, находящихся в начальной стадии оцепенения.  А
самое главное - мы считали геновирус совершенно безопасным для человека! И
это, как нам казалось, было безусловно подтверждено большой серией опытов.
Как мы ошибались! Только  теперь,  под  этим  деревом,  когда  Виктор  уже
потерял сознание, все факты о колибридах  вдруг  обрели  для  меня  совсем
другой смысл и иначе связались друг с другом. Словно повязку сняли у  меня
с глаз. Но уже поздно!"
   Дальше запись Лены все более и более теряла свою четкость.
   "Мне все хуже, спешу. В станционной лаборатории  в  десятом  термостате
чистая культура вирусофага - антигеновируса. Испытана на местных животных,
результаты хорошие. Немедленно введите ее мне и Виктору! Первая инъекция -
10000 ед., через два часа - полдозы. С риском не считайтесь, будет поздно.
Виктору дозу увеличьте. Он не вакцинирован. У нас был один инъ..."
   На  этом  запись  обрывалась.  Лобов  закрыл  глаза,  представляя,  как
девушка, отчетливо сознававшая неизбежность удивительной смерти, водит  по
записной книжке цепенеющей рукой, а рядом лежит Виктор. Ее Виктор. Виктор,
которому уже никто не в силах помочь, даже  теперь.  Да,  этот  хитроумный
ларчик природы, как многие другие ее порождения, открывался  непросто.  На
Орнитерре нет крупных хищников,  нет  травоядных  колоссов,  откладывающих
яйца огромной величины. Тут живут колибриды - крохотные красавицы птички с
самым подлым путем развития, какой только можно придумать!
   Слабый посторонний звук заставил Лобова насторожиться.  Пряча  записную
книжку в карман, он вскочил на ноги.
   - Иван, - услышал он слабый шепот с первой койки.
   Это пришел в себя Кронин. И хотя Лобов давно ждал этого  момента,  хотя
он знал по машинному прогнозу, что первым очнется именно Алексей,  у  него
от волнения перехватило дыхание. Быстро и осторожно ступая по ковру, Лобов
подошел к его постели.
   - Иван!
   Лобов присел на край его постели, комок стоял у  него  в  горле,  мешая
говорить.
   - Мы живы, Иван? Это ты? Или мне все еще снятся сны? Какие дивные  сны,
Иван!
   Лобов передохнул и ответил:
   - Живы, Алеша, живы.
   - А Клим?
   - Все живы.
   - Все? - требовательно переспросил инженер.
   - Все. - Лобов помедлил и добавил: - Все, кроме Ромео.
   - Ромео? Какого  Ромео?  -  словно  вспоминая  что-то,  слабо  произнес
Кронин.
   - У стажеров, Алеша, был один разовый инъектор на двоих. И когда пришла
беда, Ромео не колеблясь отдал его своей Джульетте.
   Но Алексей уже не слышал Лобова, он засыпал.
   - Ромео! - бормотал он беспокойно. - Ромео  и  Джульетта...  Кто  такие
Ромео и Джульетта? Бедные чувственные дети со слаборазвитым интеллектом.




ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


1

   Лобов сидел в кафе космонавтов за уединенным столиком, накрытым плотной
скатертью тепло-зеленого цвета. С трех  сторон  столик  окружали  горки  с
цветами и декоративными растениями, только в сторону фонтана,  окруженного
танцующими  парами,  оставался  открытый  сектор  обзора.  Такие  столики,
вопреки цвету скатерти, но в согласии с белыми и  бело-розовыми  оттенками
цветов на горках, назывались белыми. За белые столики в  кафе  космонавтов
садились посетители,  искавшие  прилюдного  уединения,  прилюдного  покоя,
тревожить их без серьезных на то оснований считалось неэтичным.
   Традиция белых столиков была почти такой же  древней,  как  и  традиция
самих кафе космонавтов. Все эти кафе были сделаны по единому  интерьерному
проекту. Хотя их внешний вид и внутреннее, скрытое от взглядов посетителей
убранство могли конечно же варьировать. Все зависело от того, где эти кафе
располагались: на Земле, на других планетах - обитаемых, либо необитаемых,
или  открытом  космосе.  Разумеется  могли  варьировать  и  размеры   зала
посетителей, но планировка его всюду была единой.  И  уж  если  культурный
прогресс  и   диктовал   какие-нибудь   изменения   интерьера   кафе,   то
осуществлялись они разом и повсеместно: и на Земле, и во  всем  ближнем  и
дальнем космосе. Поэтому, где  бы  космонавт  не  посещал  свое  кафе:  на
центральном космодроме Земли в Байконуре, где и  сидел  сейчас  Лобов,  на
Луне или на любой звездно-планетарной или космической  базе,  -  везде  он
чувствовал себя как дома. Повсюду кафе космонавтов в плане  было  круглым,
повсюду в центре его кипел и плескался пенными  струями  фонтан,  наполняя
воздух  свежестью,  повсюду,  оставляя  свободной  кольцевую  площадь  для
танцев, фонтан окаймляли столики,  расставленные  среди  земных  цветов  и
кустарников. Повсюду в кафе космонавтов звучала негромкая инструментальная
музыка, не мешавшая ни мыслям, ни разговорам,  но  позволявшая  тем,  кому
хотелось этого, танцевать. И повсюду, в любом земном и неземном кафе,  как
бы оно ни было мало, обособившись за горками  цветов  и  ширмами  вьющихся
растений, украшенных бело-розовыми  цветами,  стоял  хотя  бы  один  белый
столик - для тех, кто искал прилюдного одиночества и  на  профессиональном
жаргоне космонавтов назывался до грустного просто - нетуликой. Мало ли  по
каким причинам человеку бывает нужно побыть  наедине  с  самим  собой,  не
порывая в то же время связей  со  всем  товариществом  и  все  время,  так
сказать, чувствуя его локоть и поддержку? Мало ли о чем  может  задуматься
человек,  только-только  вернувшийся  из  далекой  галактики  и   видевший
невиданное никем до него? Или напротив, ломающий  себя,  рвущий  привычные
связи бытия, готовящийся покинуть все земное и снова  пойти  по  одинокой,
пугающей и манящей,  проклятой  счастливой  космической  дороге  поиска  и
открытий? Не пристало мешать этим  людям,  их  снам  наяву,  их  прилюдным
грезам! Отсюда и белые столики с  теплой,  похожей  на  солнечную  лужайку
скатертью. Отсюда и бережный обычай не тревожить земных нетулик  -  долгих
гостей неба, звездных странников, мающихся в радостях и печалях публичного
одиночества.
   Синдромом публичного одиночества Лобов никогда не страдал.  Но  у  него
были другие причины  искать  прилюдного  уединения:  ему  предстоял  очень
серьезный, очень ответственный разговор со  Всеволодом  Онегиным,  поэтому
надо было побыть одному, сосредоточиться, настроиться нужным образом. Иван
намеревался изложить Снегину замысел выношенной им космической операции  и
попросить у него содействия, поддержки. Операции не просто рискованной,  а
опасной. Настолько опасной, что даже своих друзей и товарищей  по  экипажу
"Торнадо", Клима Ждана и Алексея Кронина, ему удалось склонить к участию в
ней с немалыми трудностями. Конечно, и Всеволод Снегин - его старый друг и
товарищ по космической  работе.  Но  Снегин  -  не  рядовой  космонавт,  а
командующий всем дальним космофлотом  и  один  из  сопредседателей  Совета
космонавтов. И если Иван был уверен, что его старый друг Всеволод  сделает
все возможное, чтобы помочь своему товарищу  по  космосу,  то  командующий
дальним космофлотом Снегин взвесит  предложение  командира  гиперсветового
корабля   "Торнадо"   Ивана   Лобова   с    должной    расчетливостью    и
осмотрительностью. А Всеволод  -  умен!  Его  не  переубедишь  ни  логикой
формальных  доказательств,   ни   обещаниями   побочных   сногсшибательных
открытий,  ни  проникновенными  просьбами  на  дружеской  основе.  Авантюр
Всеволод не приемлет органически, а ведь операция, задуманная Лобовым,  по
большому  счету  -  авантюра.  Авантюра  красивая,  впечатляющая,  сулящая
крупное открытие в случае успеха, но все-таки авантюра! Собственно, и кафе
космонавтов Иван выбрал для встречи со Онегиным по тем же самым авантюрным
соображениям. Он не  без  оснований  надеялся,  что  в  его  специфической
обстановке бывший  лихой  командир  патрульного  корабля  Всеволод  Снегин
непременно размякнет от воспоминаний и реминисценций. И хоть  немного,  да
поглупеет! А это - лишний шанс на успех.
   Лобов явился в кафе космонавтов заблаговременно - минут за двадцать  до
назначенного часа. Облюбовав один из  белых  столиков,  Иван  прошелся  по
автоматическим прилавкам, тянувшимся по  внутреннему  периметру  кафе.  Он
набрал на каталку фруктов, уделив главное внимание винограду с крупными, с
грецкий орех величиной, ягодами. Взял и орешков - колотых диких фисташек с
зеленовато-фиолетовой  кожицей.  Положил  дюжину  крохотных,   с   ладошку
младенца  величиной  сандвичей  с  самой  разной  натуральной  снедью,  не
особенно приглядываясь к тому, что это за снедь. Ко всему этому он добавил
сифон фирменного  темного  тоника  под  наименованием  "Шепот  звезд".  Он
никогда еще не пил его прежде и теперь решил попробовать, что  это  такое.
Тоников было великое множество, стандартов - никаких, и  каждое  кафе,  во
главе которых почти всегда стояли ушедшие на  покой  старики-космонавты  -
"деды", изощрялось на свой лад и вкус, стараясь перещеголять других.
   Сервировав   столик,   Лобов   отправил   послушную   каталку   на   ее
запрограммированное возле автоматических прилавков место и  осмотрелся.  В
центре зала кипел и плескался фонтан, его разновысокие пенные  струи  были
подкрашены мягкой подсветкой акварельных тонов. Вокруг фонтана под как  бы
отдаленные каплеструйные музыкальные аккорды  в  плавном  танце  скользило
десятка полтора пар. Чем дольше следил Иван за танцующими, тем  более  ему
чудилось, что этот сдержанный ласковый танец похож на  древний  славянский
хоровод, который водили его предки поздним  летом  перед  сбором  хлеба  в
честь доброго, но капризного бога Солнца - Костромы.
   Снегина Иван заметил сразу же, как только он появился в его поле зрения
- в толпе танцующих. Высокий, сереброголовый, в белом костюме,  оттенявшем
бронзовый загар лица, шеи и  кистей  рук  и  подчеркивавшем  синеву  глаз,
Снегин был красив. По-мужски красив. Одинаково хорош что для картины,  что
для скульптуры. И молодая  женщина,  с  которой  танцевал  Всеволод,  была
картинно красива: смуглянка с точеной фигурой и мягким, будто полированным
лицом африканского типа. Она была одета в форменный костюм  космонавтов  -
голубой с белым кантом, но Иван не  мог  отделаться  от  впечатления,  что
смуглянка - и не космонавтка вовсе, а актриса. Поэтому  вся  эта  сцена  у
фонтана  невольно  представлялась  ему  фрагментом  из  пьесы,  в  которой
Всеволод Снегин уверенно играл главную роль. Судя  по  манере  общения  во
время танца, Всеволод вряд ли знал эту дочь знойной Африки прежде, до этой
встречи. Просто увидел - и не мог удержаться  от  того,  чтобы,  предваряя
встречу с Иваном, не пройтись в танце с этой красавицей. В этом  был  весь
Снегин! Импульсивный и порывистый, несмотря  на  рассудочную  мощь  своего
интеллекта, холодноватый, но страстный в этой холодности  поклонник  всего
прекрасного, а уж женской красоты - в особенности. Недаром же в юности  он
был удостоен прозвища Гранд!
   Разглядывая такие разные и все-таки странно схожие  манерой  улыбаться,
поглядывать друг на друга и на весь остальной  мир  лица  танцующей  пары:
медальное лицо Снегина  с  уже  отяжелевшими,  но  еще  сохранившими  свою
природную чеканность чертами,  и  мягкое,  будто  отполированное  зноем  и
ветром лицо африканки, добрую половину которого занимали глаза да губы,  -
Лобов вдруг ощутил, как похолодело его сердце. Правда, оно тут  же  начало
оттаивать, но легкий холодок в груди, точно привкус мятной конфеты во рту,
застоялся и никак не хотел рассеиваться. В  памяти  Ивана  всплыла  улыбка
Лены,  с