но,  перспективен",  - подумал Виктор и прикинул, нет ли связи
между их поездками.
     Связь,  конечно же,  была.  Под  действием новости Бориса Виктор стал
припоминать,  что  на  вечеринке Шуйский говорил о  многом.  Шура с  жаром
убеждал,  будто стоит съездить раз,  и  они начнут мотаться по белу свету,
как  два  солидных коммивояжера.  От  перспектив кружилась голова,  Виктор
курил без  передыху,  Шуйский не  отставал,  и  оба  верили,  что подобные
поездки скоро станут их образом жизни.  Правда,  Виктор еще сомневался, но
Шура  убедил простым вопросом -  чего,  мол,  ехать один  раз,  если потом
больше  не  ездить?  После  этого  оба  преисполнились взаимным уважением,
ударили по рукам и стали развивать интересную тему дальше. В конце концов,
пришли к выводу,  что им, наверное, присвоят какие-нибудь почетные звания,
что  даст право еще  при жизни установить свои гипсовые бюсты в  вестибюле
родного предприятия.
     Все эти  подробности всплыли в памяти только сейчас,  и Виктора вновь
одолели сомнения.  И вообще возникло подозрение,  что Шуйский придумал эту
галиматью  с единственной целью,  чтобы было о чем поговорить.  Так или не
так,  но  отныне  Виктор  решил  проявлять  максимальную  осторожность   и
предусмотрительность.  Хорошо,  если  неведомые  силы  оценили  его работу
положительно и отправляют в командировку с перспективой повышения.  А если
наоборот?  Если  резидент,  раздосадованный отсутствием результата,  решил
сменить агенту амплуа в надежде,  что агент  себя  проявит?  Это  ж  какую
работу  надо  было  проделать!  Во-первых,  убедить  целое  министерство в
необходимости  закупки.  Во-вторых,  уговорить  иностранцев  продать.   И,
в-третьих,  уболтать  местное руководство послать именно Виктора.  Страшно
подумать,  что произойдет,  если Виктор  не  оправдает  надежд.  Возможно,
конечно,   вся  эта  кутерьма  закручена  ради  Шуйского  или  кого-нибудь
третьего, но надеяться на это - значит проявлять легкомыслие и сознательно
подвергать себя еще большей опасности. Как вообще определить, чем является
любое  служебное  перемещение   -   повышением   или   понижением?   Ввиду
непредсказуемости последствий, сделать это невозможно.
     У  Виктора  имелась  ниточка,   уцепившись  за  которую,  можно  было
попытаться распутать весь  клубок.  Этой ниточкой являлся Боря.  Не  может
быть,  чтобы в пространстве и во времени совсем случайно совпали два таких
события,  как  командировка Виктора  и  эмиграция Бориса.  В  этом  что-то
крылось,  пока что недоступное, но явно предначертанное свыше. А что, если
обложить Борю со всех сторон и контролировать каждый его шаг?  Быть может,
в этом случае удастся выяснить, чего хотят от Виктора?
     Разведчик внимательно  взглянул  на  эмигранта,  размышляя,  стоит ли
браться за хлопотное дело.  Как всегда,  оказавшись перед выбором,  Виктор
сначала прислушивался ко мнению незримого начальства,  но, не услышав его,
начинал  прислушиваться  к  себе.  Интуиция  и  уставший  организм   разом
затвердили,  что  в  случае  с  Борисом результат не будет соответствовать
затраченным усилиям.  Может быть, хитрили? Сговорились, устав от невидимой
борьбы?  Может,  леность  появилась  в  организме  или в победе усомнилась
интуиция?  Виктор строго глянул внутрь себя,  и  там  испуганно  притихли.
Правда,  энтузиазм тоже не возник.  Подумалось,  не лучше ли поспать?  Так
будет больше пользы и для организма, и для интуиции.
     Виктор  стал  готовиться  ко  сну,   а  Боря,   сидевший  в  каком-то
напряжении, расслабился и сказал, что, наверное, пойдет к себе.
     - Ступай, - позволил Виктор и зевнул.
     Похоже, несмотря на странность совпадений,  Борю не привлечь к ответу
за перипетии в собственной судьбе. Заманчиво, конечно, было бы кого-нибудь
привлечь,  но,  что  поделаешь - Борис не осознал еще своей причастности к
невидимому фронту.  Судьбе угодно было посмотреть,  что выйдет,  если  это
осознает Виктор.


                                Глава VIII

                          ВОСКРЕСНАЯ КРУГОВЕРТЬ

     Интересные чувства одолевают воскресным  утром.  Во-первых,  приятно,
что впереди свободный день,  а,  во-вторых, прекрасно сознаешь, что уже не
вечер пятницы и даже не утро субботы. Знаешь, что осталось совсем немного,
и скоро наступит понедельник. В этом заключается трагизм воскресенья, и он
перекликается  с  трагизмом  жизни.  Когда-нибудь  для  каждого   наступит
понедельник,  и многим,  наверняка,  покажется,  что выходные потрачены на
ерунду.  Конечно,  можно успокаиваться расхожим мнением - зато, мол, будет
что вспомнить. Однако неизвестно, как в том самом понедельнике отнесутся к
твоим воспоминаниям. Оптимизм же воскресенья заключен в иллюзии, что время
еще есть.
     Вдвойне хорошо,  когда воскресный день  погожий.  Когда пронзительное
зимнее солнце заглядывает в комнату, будто вопрошая: "Живые тут, иль как?"
А ты не знаешь,  что ответить,  но, увидев, как искрится снег, щуришься и,
смущенно улыбаясь,  начинаешь куда-то собираться. Появляется предчувствие,
что именно сегодня, наконец, произойдет что-то необычное. Ты спешишь, тебе
хочется увидеть,  быть свидетелем,  если не  главным участником.  На улице
останавливаешься  ослепленный  и   понимаешь,   что  успел,   что  еще  не
начиналось,   но  вот-вот  должно.   Пускаешься  в  путь,   не  переставая
удивляться, как много снега, какие пушистые деревья и как вообще изменился
город. Начинает казаться, что в этом городе можно быть счастливым.
     Но  через  некоторое время  замечаешь другое.  Солнце пригрело,  снег
подтаял под  ногами прохожих.  Люди,  вышедшие вместе с  тобой  на  поиски
необычного,  ничего не нашли.  Пожалуй, что-то нашли те, которые выехали с
лыжами за город,  а теперь возвращаются. Ты их прекрасно понимаешь, потому
что  сам  находил подобное неоднократно,  но  теперь  нуждаешься в  чем-то
другом.  В  чем же именно?  В  поисках ответа начинаешь заглядывать в лица
прохожим.  Там разное.  Одни ничего не ищут и,  кажется, им хорошо. Другие
искали раньше,  теперь отчаялись и  тоже  прекратили поиски.  Этим похуже.
Третьи ищут,  но непонятно что,  и  ты мысленно желаешь им удачи.  И  есть
четвертые,   которых  совсем  немного.   Они  нашли,   их   лица  светятся
спокойствием,  но спрашивать, конечно, неудобно, и ты просто провожаешь их
напряженным взглядом.  Возможно,  тебе бы это и  не подошло,  но все равно
завидно.
     Потом ты  чувствуешь,  что  устал,  что  твоим  ногам  надоело месить
глубокий снег,  который к тому же проник в сапоги и там вероломно растаял.
И  не  то,  чтобы  уж  очень  мокро,  но  пальцы вдруг начинают сами собой
шевелиться, пытаясь сбросить носки. Им это не удается, поскольку сапоги на
месте,  и,  утомившись,  пальцы смиряются.  А тебе уже хочется домой.  Там
можно скинуть отяжелевшую шубу, избавиться от мокрой рубахи, сапоги сунуть
под батарею,  носки повесить выше,  самому бухнуться на кровать и,  задрав
ноги,  позволить   освобожденным   пальцам   сымпровизировать   что-нибудь
восторженно-патетическое.  Но  тут  до  тебя  доходит,  что  сверху  будет
потолок, с которым связаны неприятные ассоциации, и ты решаешь еще немного
побродить.  Плутаешь по каким-то улочкам, пытаясь запутать самого себя, но
все равно неумолимо выходишь к вокзалу.  И  только  тут  соображаешь,  что
пришел сюда не случайно,  а в надежде определить по внешнему виду вагонов,
ждет ли их там,  куда они едут, то, чего ты не нашел здесь. Это трудно, но
ты стараешься, и, кажется, что-то начинает получаться...


                                  * * *

     Виктор стоял на перроне и рассматривал фирменный скорый поезд, весь в
синеньких вагонах.  Над крышами вагонов вился уютный дымок,  а у раскрытых
дверей стояли молоденькие румяные проводницы,  с  удручающей тщательностью
упакованные  в  черные  шинели.   Виктор  подумал,   что  таких  проводниц
специально набирают в  фирменные поезда,  чтобы даже те граждане,  которым
никуда не  надо ехать,  все  равно покупали билеты и  тем  самым приносили
доход железной дороге.  Однако,  поразмышляв на  данную тему,  он пришел к
выводу,   что,  следуя  подобной  логике,  этих  бедных  проводниц  должны
увольнять всех до единой в  начале летнего сезона.  И  более того -  на их
места  должны  набирать совсем  других  проводниц или  даже  проводников с
собаками.  Вероятно,  здесь  имело место просто случайное совпадение.  Так
сказать, удачное пикантное дополнение к уютному дымку, синеньким вагонам и
беленьким занавесочкам на  окнах.  Поразмышляв соответствующим образом еще
некоторое время,  Виктор,  несмотря на  яркое солнце,  стал  подозрительно
сильно щуриться и  почему-то вспомнил,  как совсем недавно ангел-хранитель
выл в его голове мартовским котом.  Мм-да. Если этому поезду повезло еще и
с  вагоном-рестораном,  то он явно готовился к  отправлению в какой-нибудь
Изумрудный Город или даже в Страну Счастья.  Виктор представил, как едет в
служебном купе,  хрустит крендельками по-домашнему и  запивает их  горячим
чаем.  На  столе белая скатерть,  за окном белые снега,  и  с  белого неба
падают белые снежинки.  В  купе  играет музыка,  а  черная железнодорожная
шинель висит на гвозде.
     Безотчетным движением Виктор сунул руку во  внутренний  карман  шубы,
залез  пальцами  в  кошелек,  пошелестел  хрустящими купюрами и машинально
отметил,  что на билет должно хватить.  Даже если в кассе не  продадут,  в
поезд можно проникнуть "зайцем". Итак, решено - он едет. Осталось уточнить
самую важную деталь,  то  есть  выбрать  вагон.  В  конце  концов,  дорога
предстоит дальняя, и опрометчивость чревата неудобствами.
     Виктор, напустив   на   себя   отсутствующий   вид,   стал   медленно
прохаживаться  вдоль  состава.  Прошел туда,  прошел обратно,  потом снова
туда,  и на обратном пути,  наконец, остановился, выбрав вагон, который по
целому  ряду  причин  выгодно  отличался от всех прочих.  Пока пассажиры с
билетами толпились у входа, Виктор успел заглянуть в окно служебного купе,
поинтересовавшись  на  предмет  чистоты  и  порядка.  Он  был не сноб,  но
путешествовать в товарняке или в чем-то похожем ему не  улыбалось.  Однако
опасения  оказались  напрасными - внутренний вид купе приводил в умиление.
Что  же  касается  черной  форменной  шинели,  то  по  косвенным   данным,
полученным  в  результате  всестороннего  анализа  был  сделан вывод,  что
проклятый казенный сюртук, расшитый неуместными знаками отличия, наилучшим
образом  украсит  самое  труднодоступное место,  которое Виктор отыщет.  В
общем,  настало самое время идти за билетом.  Виктор было уже и пошел,  да
вспомнил,  что  забыл  узнать  конечный пункт назначения.  Не просить же у
кассирши,  в самом деле,  билет в Страну Счастья. У нее на этот счет могут
оказаться  свои  соображения.  Замирая  в предощущении дивной мелодичности
имени станции  назначения,  Виктор  глянул  на  табличку,  привинченную  к
вагону. Глянул и...
     Этого просто не могло быть.
     Изумрудный Город... Столица Страны Счастья...
     В общем, поезд шел в Минусинск. В тот самый город лотерейных билетов,
куда  сегодня,  в командировку по обмену опытом,  должна уехать сотрудница
Виктора.  Этим же,  кстати,  поездом.  И ничего страшного  в  том  городе,
конечно, не было. Наверняка он вообще ничем не отличался от любого другого
населенного пункта, где в изобилии торгуют лотерейными билетами, предлагая
попытать   Счастья.   Однако   в  голове  Виктора  уже  успело  возникнуть
искажение...
     Теперь он видел себя не в уютном купе,  в окружении домашней снеди, а
в тесном служебном помещении проводника, на верхней полке среди скрученных
матрасов.  И вместо того,  чтобы наслаждаться белизной ландшафта,  таскали
они вдвоем с румяненькой мешки с бутылками, ругались с бригадиром, прятали
в туалете безбилетников и лебезили перед ревизорами.  А по возвращении  из
поездки  придется  им  пересаживаться  в другой тесный боксик,  тоже слабо
приспособленный для путешествия в Страну Счастья.  Не в порядке наказания,
конечно,  а  в порядке необходимости.  Да и то,  чтобы туда попасть,  надо
сначала нейтрализовать коменданта,  воспитателя и всех вахтеров. Уж если и
ехать  на  этом  поезде,  то  только до следующей станции,  а обратно - на
попутке или же на электричке. Конечно, это будет похоже на бегство, но...
     - Не поеду! - решил Виктор и вздрогнул от свистка тепловоза.
     Синий удав  дернулся,  заглотнул в  себя румяные крендельки и  пополз
прочь из  города.  Виктор подумал,  что  многим кренделькам суждено прежде
зачерстветь,  чем сменить тесные боксы вагонов и  общежитий на  что-нибудь
пригодное для нормальной жизни.  Оно и  понятно.  Судьба черных шинелок со
скромными  знаками  отличия  была  в  ведении  черных  пиджаков,  расшитых
золотыми позументами.  А  пиджаки,  как  известно,  перед  шинелками не  в
ответе.
     Виктор вышел на  привокзальную площадь и  с  неудовольствием отметил,
что снег,  такой белый и  пушистый с  утра,  теперь превратился в  грязную
слякоть,  плотоядно чавкающую под  ногами.  Почему-то  представилось,  что
получится,  если  все  время  будет  падать снег  и  светить яркое солнце.
Когда-нибудь, наверное, слякоть достигнет крыш домов. Интересно, как будут
передвигаться люди?
     Однако продолжать  поиски  необычного  надоело.  Вообще  Виктор  себе
удивлялся.  Целый день петляет по городу,  словно слепой, потерявший очки.
Хм...  Интересно,  а зачем слепому очки? Наверное, чтобы в глазах прохожих
выглядеть  поприличнее.  Только  с  чего  бедолага взял,  что остальные-то
зрячие?  Мало ли,  что кричат "Берегись!" и за рукав дергают - может,  они
специально  друг  друга  в  заблуждение  вводят.  Движутся наугад,  кто по
стеночке,  кто с палочкой,  а время от времени вскрикивают и хватают  кого
поближе.  Глядишь,  кто-нибудь и решит, что есть люди, которые видят лучше
его.  Такого можно будет послать в любом направлении,  все равно никто  не
увидит, куда он делся.
     Тьфу  ты,   напасть,   лезет  в   голову  дрянь  всякая!   Под  стать
сомнамбулическим движениям по городу и мысли плутают соответственно.  Если
долго  идти  неизвестно  куда,  начинаешь  терять  ориентацию.  Нарушается
пространственная    перспектива,    искажается    реальность,    возникает
неуверенность. Хорошо, если в такой момент возникнет естественное желание,
легко поддающееся исполнение. Можно будет ненадолго отвлечься.
     Виктор подумал,  чего ему  хочется,  и  понял,  что давно хочет есть.
Можно  было  сообразить и  раньше,  но  между  желудком и  головным мозгом
возникла    бюрократическая   волокита.    Желудок    требовал    доставки
продовольствия,  а  мозг ссылался на временные трудности в связи с военным
положением.  По его мнению,  мирная обстановка в городе была непрочной.  В
любой  момент могли  послышаться разрывы снарядов,  вой  минометов,  треск
автоматных очередей и сухие щелчки револьверных выстрелов из подворотен. И
вообще,  как можно думать о еде,  когда, может, прямо сейчас придется рыть
окопы.
     Виктор, как боец невидимого фронта, понимал опасения головного мозга,
но,  как проголодавшийся человек,  хотел помочь и желудку. В конце концов,
он пошел на компромисс,  пообещав, что не будет рассиживаться в ресторане,
а быстренько перехватит чего-нибудь в столовой.  Все согласились,  но  при
виде длинной очереди у дверей забегаловки,  головной мозг опять разорался,
что походную кухню,  наверное,  только что подвезли,  а раньше,  мол,  все
сознательные граждане воевали или, по крайней мере, чистили личное оружие.
Желудок глухо бурчал,  понимая,  что спорить бессмысленно.  Он боялся, что
вот-вот   начнется  воздушный  налет  или  запасы  походной  кухни  просто
иссякнут.  Толку от них двоих было мало,  и Виктор обратился за помощью  к
спинному  мозгу.  Тот  флегматично  заметил,  что  часок можно и постоять,
пускай только ему передадут функции управления организмом. В конце концов,
он,  спинной  мозг,  для  того  и  существует,  чтобы  выручать в подобных
ситуациях.  И вообще он удивляется,  почему его так редко зовут на помощь.
Виктор пристроился в конец очереди,  отключил головной мозг, потом желудок
и отдался во власть позвоночника.
     Мыслить   спинным   мозгом   было   интересно.   Мир   изменился   до
неузнаваемости и виделся совсем в ином свете.  Казалось, будто все обстоит
наилучшим образом.  По мнению спинного мозга,  главное, чтобы вертикальная
нагрузка не  превышала допустимой нормы.  Остальное -  трын-трава.  Солнце
пригревало в спину,  и позвоночнику было приятно.  Рядом табунились другие
позвоночные,  что  создавало ощущение уюта и  безопасности.  Общность цели
объединяла и рождала уверенность в собственных силах. Запах из забегаловки
казался чудным, поскольку не грозил увеличением вертикальной нагрузки.
     Но у самых дверей очередь разбухла, там слышалась ругань и вроде даже
пихались.  Вертикальная нагрузка осталась прежней, но со всех сторон стали
ощущаться чувствительные толчки. Если бы давили сверху, это бы еще куда ни
шло.  Запас  прочности позволял  терпеть  долго.  Но  предательские удары,
особенно в спину,  парализовали всякое желание сопротивляться. Позвоночник
возмутился  и  заявил,  что  складывает с  себя  полномочия.  Это  вызвало
негодование всего организма, но спинной мозг огрызнулся, сказав, что пусть
его увольняют,  а стоять за вермишелью он больше не будет. Тут не выдержал
самый заинтересованный участник.
     - Какая вермишель?!  - взвыл желудок. - Причем здесь вермишель, ты...
позвоночник!
     - Заткнись,  язва недорезанная,  -  отвечал позвоночник брезгливо.  -
Можно подумать, ты к телячьим отбивным привык. Сожрешь, что дадут.
     - Нет, вы послушайте! - исходил соком желудок. - Откуда он знает, что
дадут? Что ты вообще в этом понимаешь, кость рыбья!
     - А ну вас всех,  - проскрипел позвоночник.  Стойте, если хотите, а я
отключаюсь. - И он согнулся вопросительным знаком.
     Но  тут  в  дверях  образовалась  брешь,   желудок  рванулся  первым,
остальные за ним, и Виктор очутился внутри забегаловки.
     Позвоночник оказался прав - давали вермишель.  Походная кухня  чадила
гарью,  посетители  нервничали,  торопились,  стучали  подносами,  звякали
посудой. Казалось, вот-вот прозвучит зычное "Становись!", и всем придется,
побросав  недоеденное,  выходить  на построение.  Головной мозг призывал к
решительным действиям:  требовал растолкать более слабых и взять приступом
раздаточную линию. Кричал, что обладает опытом боевых операций, участвовал
в детских военно-спортивных играх и берется руководить атакой  немедленно.
Желудок  униженно  скулил,  поддакивал  полководческим  амбициям головного
мозга и тоже подзуживал Виктора. Виктор еле себя сдерживал.
     Наконец, бойня осталась позади.  Вытерев жирные губы, Виктор выскочил
на улицу и засучил ногами по снегу,  улепетывая прочь от страшного  места.
Желудок  озадаченно молчал,  перебирая вермишелинки по одной.  Черт дернул
посетить привокзальную столовую!
     Проходя мимо  ресторана,  Виктор  остановился,  в  надежде пристыдить
головной мозг за паникерские настроения и  неуместную  воинственность.  За
стеклом горели яркие буквы капитального табло:  "Спецобслуживание".  Рядом
стоял огромный автобус,  размалеванный в полном несоответствии с правилами
маскировочной окраски.
     - Не поддавайся,  - шепнул головной мозг. - Это они нашу бдительность
усыпляют.
     Виктор подумал,  что, наверное, идут мирные переговоры, и посторонних
решили не пускать.
     - Хоть бы договорились, - вздохнул он.
     День, между прочим,  близился  к концу. Солнце уже не  сверкало,  как
бенгальский огонь, заброшенный в небо, а гаснущим факелом пряталось где-то
между домами,  за вокзалом,  за железной дорогой,  за новыми районами,  за
городом и еще дальше - за лесом. Воскресенье стремительно мчалось к своему
финалу,  и Виктор тоже спешил в общежитие,  надеясь,  что, может, хоть там
произошло чт