ам  или  от  особенной
щепетильности, но, согласитесь...
     Я во всем с ним соглашался. Я любил его. У меня  слезы  выступили  на
глазах. Я снова обнял его и похлопал от избытка чувств по лопаткам. А  тут
и дверца легковушки хлопнула, вспыхнули фары, и машина, выкатив на  улицу,
остановилась    перед    нами.    Распахнулись    дверцы,    и     молодой
радостно-испуганный голос воззвал:
     - Садитесь, товарищи доктора!
     Пока мы усаживались, лейтенант С. сообщил:
     - Приказано всем немедленно возвращаться.
     Машина тронулась и с места взяла скорость. Мы покатили вниз, к  мосту
через Овраг. Я заметил, что откуда-то выползли  и  устремились  следом  за
нами еще три машины...
     Тем и закончился для нас этот жуткий  вечер.  Конечно,  никуда  мы  с
Алисой не отпустили Моисея Наумовича, а напоили огненным чаем  с  огненной
водой и уложили в постель, навалив на него все  покрывала  и  шубы,  какие
нашлись. Утром он встал  здоровым,  бодрым  и  склонным  к  философическим
размышлениям.



                                    20

                                           Большой живот да тощий фаллос -
                                           Вот все, что от него осталось.
                                           И знает пасмурное тело:
                                           Конец развенчивает дело.

     Вот и все, пожалуй, что мне известно о ташлинском феномене, как пышно
поименовал эту эпопейку покойный майор  С.  Так  или  иначе,  опрометчивое
обязательство свое я выполнил. В меру своих сил, памяти  и  суждений.  Что
еще?
     Считается, что 29 января 87-го  года  Ким  Волошин  бесследно  исчез.
По-моему, никого это не огорчило. Поскольку ни в  одном  автобусе  его  не
заметили, надо полагать, что он покинул наш город на попутке. Хотя,  может
быть, я  готов  и  в  это  поверить,  уплыл  на  облаке  или  передвинулся
каким-нибудь еще более  противоестественным  образом.  Но,  скорее  всего,
думаю, уехал на попутке.
     Как и следовало ожидать, город успокоился далеко не  сразу.  Довольно
долго еще обыватели жили с опаской, оглядкой и  в  готовности  претерпеть.
Масла в огонь подливали кликуши, паникеры и вообще жаждущие  популярности,
утверждавшие,  будто  своими  глазами  видели  злокозненного  беса  вчера,
сегодня, неделю назад, причем в самых странных местах: то верхом на  трубе
райкома ("и галушка в зубах"), то  проезжающим  на  персональном  лимузине
нашего мэра, то даже в женском туалете  театра...  Словом,  все  это  были
чепуховые слухи, и возникали они в  течение  двух-трех  месяцев,  пока  не
смешались неразличимо в одно месиво  из  летающих  тарелок,  экстрасенсов,
ходоков с кладбища, вурдалаков из скотомогильника и так далее...
     Но была информация вполне достоверная.
     На другой день после исчезновения Кима Волошина  в  номере  гостиницы
"Урал" был обнаружен труп. Человек средних лет с явно  семитскими  чертами
лица, облаченный в отличного покроя костюм. Лежал на полу в нелепой  позе,
словно смерть накрыла его,  когда  он  заглядывал  под  диван.  При  трупе
оказался  паспорт  на  имя  Ильи  Захаровича  Гершзона,   командировка   в
Ташлинскую райзаготконтору и  обратный  билет  на  авиарейс  Ольденбург  -
Москва.  Покойного  доставили  к  нам  в  прозекторскую.  Моисей  Наумович
определил время смерти: около двух суток до обнаружения.  Причина  смерти:
острая коронарная недостаточность.
     Компетентные люди провели расследование.  Выяснилось,  что  гражданин
Гершзон отметил командировку в  конторе  неделю  назад  и  больше  там  не
появлялся. Что организации, командировавшей гражданина Гершзона, в природе
не существует. Что паспорт его хотя и подлинный, но не  его  паспорт.  Еще
нашлись свидетели, видевшие гражданина лже-Гершзона дня за четыре  до  его
смерти  в  Черемушках  в  компании  с   пресловутым   К.   Волошиным.   Мы
посоветовались с Моисеем  Наумовичем  и  решили  с  нашей  информацией  не
высовываться. Следствию это бы не помогло, а нервы нам потрепали бы...
     Вторая достоверная история касается Люси Волошиной.
     Люся  со  своей  глухонемой  дочкой  осталась  жить  в  памятной  нам
квартирке. К чести дома, отношение к ней сложилось  прекрасное.  Возможно,
потому, что ее сочли околдованной, обманутой и покинутой. Существовала она
очень скромно, но не нуждалась. Ее прямо спросили, и она  прямо  ответила,
что беглый муж оставил ей на прожитье небольшой  вклад  в  сберкассе.  Дом
умилился: злыдень, видно, не совсем совесть  потерял.  И  вопрос  на  этом
закрылся. И никто не упрекал соломенную вдову за то, что  не  работает,  а
сидит дома с убогим ребенком. Ей даже кое-что  подкидывали  из  продуктов;
особенно суетилась вокруг нее тетка Дуся. Да и мы  с  Моисеем  Наумовичем,
когда наступила весна, заходили иногда с лакомствами для девочки...
     Как вдруг однажды летом нагрянули к Люсе ее несостоявшиеся  свекор  и
свекровь,  родители  Тасиного  отца,  убиенного  в  Афгане.  Нагрянули   и
потребовали себе внучку, а заодно и внучкину жилплощадь. Но  тут  возникла
тетка Дуся, и начался другой разговор. Сбежались на крик соседки и с  ходу
включились. Под их мощным  натиском  пожилая  пара  ретировалась,  угрожая
прокурором. И вот что случилось тем  же  вечером.  Несостоявшегося  свекра
хватил тяжелый паралич, а несостоявшаяся свекровь по пути в отхожее  место
упала и сломала ногу. Узнав об  этом,  мы  только  переглянулись.  Лицо  у
Моисея Наумовича посерело и осунулось. Мое, наверное, тоже...
     Через неделю Моисей Наумович слег. Я понял,  что  он  умирает.  И  он
понял, что умирает. Я переселил его из районного пансионата к  себе,  взял
отпуск. Сидел рядом с ним все  последние  дни  и  часы.  В  девять  вечера
первого июля он сиплым голосом спел: "Авраам, Авраам, дедушек  ты  наш..."
Помолчал и спел: "Чому ж вы не просите пана Бога за нас..." И еще он  спел
едва слышно: "Нас бы в землю отводили... в нашу землю нас..." И он  закрыл
глаза и умер. Что-то вроде улыбки было на его иссохшем лице, и вот тогда я
подумал, что он был рад уйти из мира,  где  бесы  невозбранно  разгуливают
среди людей.
     А еще через неделю ко мне в больницу пришла Люся Волошина.  С  Тасей,
конечно. Обе аккуратненькие, чистенькие, серьезные.
     - Мы  попрощаться  пришли,  Алексей  Андреевич,  -  сказала  Люся.  -
Уезжаем. Совсем.
     Я спросил - куда.
     - Родственник у нас объявился. Вызвал нас к себе.
     - Что ж, счастливо, Люсенька, - сказал я.
     Она вдруг оживилась.
     - А вы знаете, Алексей  Андреевич,  Тасенька-то  моя  слышит  уже!  И
говорить будто начала... Тася, скажи что-нибудь!
     Тася пролепетала непонятное, и я  выразил  восхищение.  И  они  ушли.
Конечно, я понял, какой это родственник у них объявился. И хорошо. Лишь бы
подальше от нашего Ташлинска...
     А время бежит. Вот уже  и  лето  89-го  катится  к  концу.  Никто  не
вспоминает про Кима Волошина. Сейчас все больше митинги, да  еще  водочный
вопрос нас портит. И то сказать: довлеет дневи злоба его. Вот хоть бы я. В
прошлом августе нашего Главного, дурака  и  труса,  прибрали,  наконец,  в
облздрав. А Главным назначили  меня.  Теперь  в  нашей  больнице  главного
дурака и главного труса играю я. Хлопотливая роль, доложу я вам.
     Что делать! У меня  моя  Алиса.  У  меня  моя  дочка.  У  меня  умный
серьезный зять, тоже  врач.  У  меня  мой  любимый  внук  Санька.  Надежды
маленький оркестрик под управлением любви... Но бродит, бродит  где-то  по
нашей  планете  этот  жуткий  бес,  порождение  земного  ада,   психобомба
непрерывного действия!
     А вы знаете, наша сестра-хозяйка Грипа женила-таки  на  себе  Тимофея
Басалыгу по прозвищу Нужник.  Она  лупит  его  палкой  от  метлы  и  ходит
получать его зарплату.


     На этом заканчиваются записки главного врача Ташлинской больницы А.А.
Корнакова, выполненные по настоянию майора  милиции  С.,  ныне  покойного.
Записки эти, несомненно, несут на себе печать известной  загадочности,  но
еще более загадочными  представляются  обнаруженные  при  них  приложения,
которые произвольно названы здесь тремя эпилогами. Авторство этих эпилогов
установить не удалось.



                     ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ (ФАНТАСТИЧЕСКИЙ)

     Действие происходит в жаркий летний день в Москве  на  конспиративной
квартире. Наличествуют: полковник Титов (КГБ), полковник Плотник (Моссад),
полковник Хайтауэр (ЦРУ).

     Хайтауэр, изнемогая от  жары,  полулежит  на  диване  и  обмахивается
журналом. Плотник сидит напротив него в кресле, водрузив  скрещенные  ноги
на низкий круглый столик. Титов нервно расхаживает по комнате.

     X.  (расслабленным  голосом):  Мое  мнение  -  кто  нагадал,  тому  и
расхлебывать.
     Т. (раздраженно): Опять двадцать пять,  за  рыбу  деньги!  Мы  же  не
возражаем! Но тогда, полковник, на кой черт вы в Москве?
     X.: Опять двадцать пять. Нам нужна информация! Надо же нам знать, как
действовать, если этот ваш бес все-таки вынырнет на Западе...
     Т.: Нет у нас такой информации, полковник! Сколько можно долбить одно
и то же?
     П.: Пока не забрезжит истина, полковник. Он где сейчас?
     Т.: В окрестностях Краснодара.
     X.: Это на Енисее?
     Т.: В окрестностях Краснодара, я сказал, а не Красноярска!
     X.: Это я уловил. На Енисее?

     Титов безнадежно машет рукой.

     П.: Краснодар на Кубани. А на Енисее Красноярск. Вы, я вижу, тот  еще
знаток России, полковник.
     X.: Ага... Кубань... Минуточку!

     Он достает из портфеля атлас и принимается листать.
     Плотник обращает лицо к Титову.

     П.: Слушайте сюда, полковник, неужели здесь не найдется  пары  ботлов
холодного пивка?
     Т.: Пары... чего?
     П.: Пары склянок, если так вам понятнее.

     Титов идет к могучему холодильнику  в  углу,  заглядывает  в  камеры,
злобно оскаливается.

     Т.:  Все  вылакали,  подлецы...  Водка  вот  есть  ледяная.   Будете,
полковник?
     П.: Временно воздержусь, полковник. Водка...
     X.: Минуточку внимания. Вот. Краснодар действительно стоит на Кубани.
И  что  интересно,  здесь  имеется  обширное  водохранилище.  Сама   собой
напрашивается  идея.  Определить  точно  местопребывание  объекта.   Затем
десяток ловких ребят... У вас найдется десяток  ловких  ребят,  полковник?
Если не найдется, я пришлю своих. Они доберутся до объекта  по  дну  этого
озера, спустятся по Ени... э-э... по Кубани и все в два счета обделают.
     П.: И к утру теплые воды Кубани вынесут десяток трупов в Черное море.
     Т.: Не вынесут. Там плавни. Так и останутся бедняги гнить на плавнях.
     X. (смущенно, но агрессивно): Это почему же непременно трупы? Они  же
приблизятся под водой...
     Т.: Засечет, полковник, как пить дать засечет. И тут же ударит. Никто
и пикнуть не успеет.
     X.: Но разве психоволны через воду проходят? Радиоволны, например...
     П.: Радиоволны и психоволны - две большие разницы, полковник.
     X.: Это что - точная информация?
     Т. (мрачно): Самая точная.
     X.: Ну вот видите, кое-что все-таки известно...
     П.: Методом проб и ошибок, полковник.
     Т.: Да уж, на пробы ничего не жалели.
     X.: А договориться с ним никто не пробовал?
     Т. (Плотнику): Расскажите ему, полковник. Если хотите, конечно.
     П.: Отчего же, полковник... Со всем нашим решпектом. Это было  еще  в
Ташли иске. Ну-с, я подпустил к нему одного человечка  с  самыми  широкими
полномочиями: деньги, комфорт, политическое убежище...  стандартный  набор
для российского патриота. А за все про все - деликатное порученьице. Не  в
России даже - в одной мусульманской странишке...
     X.: Еще в Ташлинске... "Белый верблюд", да?
     П.: Не   в   этом   дело,   полковник.   Вы   же   об    договориться
интересовались... Ну, поначалу все пошло гладенько, поговорили, объект  не
отказывается... А через день  этот  мой  человечек  отдает  концы.  Острая
коронарная недостаточность. И привет от тети Франи. А  объект  сидел  себе
дома в шести километрах. Вот так с ним договариваться.
     Т. (мрачно): Теперь-то мы знаем,  что  для  него  и  шесть  тысяч  не
предел.
     X.: Шесть тысяч километров... три тысячи семьсот пятьдесят миль!
     П.: Вы считаете, как покойный Архимед, мой Портос.
     X.: Что? Да... (Титову.) А вы еще уверяете, полковник, что у вас  нет
никакой информации!
     Т.: А вы полагаете, полковник, что такая информация вам поможет?
     X.: Ну, все-таки...

     Пауза.

     X.: Одно утешение - в советские руки он тоже не дался.

     Пауза.

     X.: А если ударить из космоса?
     Т.: Куда ударить? По Краснодару? А если мы в ответ  врежем  по  вашей
Филадельфии какой-нибудь?
     X.  (уныло):  Да  нет,  полковник,  вы  меня  не  так  поняли...   Но
послушайте, ведь у него есть жена, ребенок...
     П.: Двое детей, полковник. С прошлого года - двое.
     X.: Тем более! Я уверен, всем  нам  известно,  что  существует  набор
определенных приемов...
     Т. (резко): Это не наши методы, полковник!
     П.: И шо вы, начальничек, целку с себя строите? Не ваши методы...  Вы
же с профессионалами говорите!
     X.: Вот именно. Стыдитесь, полковник!
     Т.: Уверяю вас... О чем бишь я? Да! Краснодар!
     X.: Вот-вот. Сами-то вы были на этом Енисее?
     П. (разражаясь хохотом.): На Кубани, полковник! Не на Енисее,  не  на
Рейне, не на Меконге, чтоб я так жил! На Кубани!
     X.: Ладно, на Кубани... Так вы сами-то были на Кубани?
     Т.: Не приходилось, полковник.
     X.: Вот и мне не приходилось, полковник. А между тем...
     П.: А между тем не пора ли нам... Полковник, вы говорили,  что  здесь
есть ледяная водка.
     Т.: И я не соврал, полковник. Уберите-ка  со  столика  ноги,  что  за
манеры...

     Он достает из холодильника водку и ставит на столик.
     Секунду любуется запотевшей бутылкой, затем виновато разводит руками.

     Т.: Только придется, видимо, без закуски...
     П.: А вот тут, батенька, мы вас и поправим!

     Он ставит к себе на колени объемистый "дипломат",  раскрывает  его  и
выставляет на столик солидную пластмассовую коробку.

     X.: Если уж на то пошло... (Извлекает из портфеля несколько пакетов в
пергаментной бумаге.) Американцу не к лицу оставаться в долгу.
     Т.: Нет слов.

     Он идет к буфету и возвращается с рюмками, тарелками и вилками, после
чего живо подсаживается к столику.

     Т.: Ну-ка, ну-ка, полковник, что у вас там?
     X.  (разворачивая   пакеты):   Сандвичи,   полковник.   Прославленные
американские сандвичи. Вот с ветчиной, вот с куриным салатом... а вот и  с
анчоусами...
     Т.: М-м-м! Прелесть. Где вы все это достаете, полковник?
     X.: Секрет фирмы, полковник... (Плотнику.) А вы  чем  нас  порадуете,
полковник?
     П.  (снимая  крышку  с  пластмассовой  коробки):  У   меня   скромно,
по-домашнему.
     X. (подозрительно): Что это?

     Титов наклоняется над коробкой, нюхает.
     На лице его появляется выражение восторга.

     Т.: Не может быть! Шкварки? Гусиные шкварки?
     П.: Точно, полковник. Самые натуральные грибины. И заметьте,  свежие.
Гусь еще вчера утром гулял на птицеферме. А уж о мастерстве поварихи...
     X. (нетерпеливо): К делу, к делу!  Полковник,  распорядитесь,  будьте
любезны.

     Титов разливает водку, все поднимают рюмки.

     Т.: Ваше здоровье, полковник. Ваше здоровье, полковник.
     П.: Лыхаим, полковник! Лыхаим, полковник...
     X.: Гамбэй, полковник. Гамбэй, полковник!..
     Т.: Это по-каковски, полковник?
     X.: По-китайски, полковник.
     Т.: Тоже красиво. Что ж, сдвинем их разом!
     X.: Содвинем!

     Все чокаются, выпивают и набрасываются на шкварки.

     X.: Чудесно. Так вы говорите, полковник, у вас  здесь  есть  знакомая
птицеферма и знакомая повариха...
     П.: Провокатор, чтоб я так жил...
     Т.: В таком случае, по второй.

     Разливает водку. Все выпивают и принимаются за сандвичи.
     Хайтауэр вдруг отваливается на спинку дивана.

     X.: Вот странное дело, меня потянуло в дремоту...
     П.: А я так наоборот, разошелся. Как, если по третьей, полковник?

     Титов с готовностью разливает.

     X. (расслабленным голосом): Мне не надо, пожалуй. Если не возражаете,
я слегка прилягу...
     Т.: Сделайте одолжение, полковник...

     Хайтауэр умащивается на диване, подложив под голову свой портфель,  и
почти тотчас же издает заливистый храп.
     Плотник и Титов с недоумением глядят на него.

     П.: Что это его так развезло? С двух-то рюмок...
     Т.: От жары, наверное...
     П.: Может, и от жары... Ничего, проспится. Послушайте, полковник,  вы
так мне ничего и не скажете?

     Пауза.

     Т.: Мне нечего сказать. Я ничего не знаю. Знаю лишь одно.
     П.: Выкладывайте.
     Т. (мрачно): На небе один Бог, на  земле  один  его  наместник.  Одно
солнце озаряет Вселенную и сообщает свой свет другим  светилам.  Все,  что
непокорно  Москве,  должно  быть...   (Умолкает,   словно   спохватившись,
торопливо опрокидывает свою рюмку и откусывает половину сандвича.)
     П.: Все, что непокорно Москве, должно быть... Понятно. Значит, бес  -
это ваша работа? Методом проб и ошибок, как говаривала тетя Бася.

     Хайтауэр говорит, не открывая глаз.

     X.: О чем вы там шепчетесь?
     П.: Я его вербую, а он не поддается, чудак...

     Хайтауэр, кряхтя, принимает сидячее положение.

     X.: Нашли  где  вербовать...  Здесь,  наверное,  в  каждой  стене  по
"жучку".
     П.: Вы правы, полковник. Моя ошибка. А ну их к бесу,  все  эти  дела.
Предлагаю веселиться. Что бы такого... Да вот хоть бы... Сейчас я вам спою
и спляшу!

     Титов судорожно хохочет.

     X. (брюзгливо): Спляшете... В последний раз я видел, как вы  плясали,
в Эль-Кунтилле. С петлей на  шее.  И  ваши  божественные  ножки  в  драных
ковровых туфлях дрыгались в футе от земли...
     П.: И всегда-то вы все путаете, полковник! На вешалке там  плясал  не
я, а бедняга Мэдкеп Хью, которого вы...
     Т.: Да хватит вам препираться, в самом деле!
     П.: Правильно. Хватит, хватит,  хватит.  К  черту  дела!  Смотрите  и
слушайте сюда!

     Полковник Плотник вскакивает, засовывает большие пальцы рук под мышки
и запевает, высоко вскидывая ноги:

                    Авраам, Авраам, дедушек ты наш!
                    Ицок, Ицок, старушек ты наш...



                      ЭПИЛОГ ВТОРОЙ (ПРОСТОДУШНЫЙ)

          Внутренний монолог Кима Волошина. Ранним августовским
         вечером он сидит на берегу речки  Бейсуг  и  предается
         бесплодным размышлениям о превратностях своей странной
         судьбы. Солнце клонится к закату, от речки пованивает,
         комары массами выходят на прием пищи, но  ни  один  не
         приближается к бесу.

     Хорошо было богам. Зевсу, например. Выпил, закусил,  трахнул  молнией
кого надо, грохнул громом где надо и обратно выпивать и  закусывать.  Даже
промашки им с рук сходили. Кормит это Геба отцовского  орла  и  проливает,
руки-крюки, громокипящий кубок, как нерадивая лахудра кастрюлю со щами  на
коммунальной кухне. Ну и ухмыляется - так-де все и было задумано... Ее  бы
в мои сапоги! А здорово было бы, кабы  опрокинула  она  этот  самый  кубок
папочке Зевсу на бороду! Он бы доченьке показал небо с овчинку...
     Да, боги нынче повывелись. И я при всей своей мощи  никакой  не  бог.
Бедный разум мой человеческий, не поспевает он за  этой  мощью.  С  другой
стороны, можно было бы  и  гордиться.  В  моем  лице  создался  невиданный
юридический прецедент. Во всем  мире  (и  у  богов  тоже)  принцип  какой?
Устанавливается преступление, и за него следует наказание. Сто  тысяч  лет
этот  принцип  действовал,  и  тут  возник  я  и  его  перевернул.  Я   не
устанавливаю преступление. Доказательством преступления является моя кара.
Казнен - значит, злоумышлял. Лишен разума -  значит,  преступил.  В  штаны
навалил - значит, намеревался причинить ущерб Киму Волошину...