катилась на середину улицы. Ким на миг
поднял голову и как будто взглянул в  ту  сторону,  откуда  она  вылетела,
после чего пошел дальше своей дорогой.
     Ошеломленные прохожие-очевидцы провожали его взглядами,  пока  он  не
скрылся из глаз, и только тогда услыхали жалобные вопли и мольбы о помощи,
доносившиеся из недр новостройки. Мнения разделились. Кто-то настаивал  на
том,  чтобы  позвать  милицию.  Кто-то   предостерегал   от   опрометчивых
поступков. Кто-то просто ушел от  греха.  Но  нашлись  и  смелые.  Не  без
трепета вступили в дом и поднялись на третий  этаж,  где  обнаружили  трех
молодцов в испачканных черных полушубках.  Молодцы  бродили  по  комнатам,
ощупывая стены грязными ладонями. При этом они громко рыдали,  срываясь  в
истерику,  и  опухшие  мордасы  их  были  измазаны  слезами   пополам   со
строительной пылью. Они были насмерть перепуганы:  никак  не  могли  найти
дверь, чтобы выйти на улицу...
     Здесь необходимо маленькое отступление.
     Не знаю, как в других столицах, но в нашем областном Ольденбурге  эта
разновидность общественных деятелей появилась вскоре после 85-го, причем в
количествах, далеко превышающих желательные. Большею частью  рекрутируется
она из бывших  спортсменов  и  несостоявшихся  тренеров  по  боевым  видам
спорта.  Зимой  они  щеголяют  в  черных  полушубках,   которые   называют
"романовскими",  -  это   щегольство   патриотическое,   бросающее   вызов
заграничным  дубленкам.  Роятся   они   возле   мебельных   магазинов,   в
железнодорожных пакгаузах и при оптовых складах продовольствия и  спиртных
напитков. По вечерам любят бывать в престижных ресторанах, где при обычных
обстоятельствах ведут себя  спокойно  и  тихо.  Пьют  немного,  закусывают
деликатесно, курят только "Мальборо". Столики занимают не  самые  удобные,
но расположенные на стратегических направлениях... Можно, конечно, гадать,
кто нанял в Ольденбурге  этих  оболтусов  с  микроскопическими  мозгами  и
чугунной совестью, но как медик я утверждаю, что больше не отираться им по
мебельным  делам,  и  не  сидеть  в  дорогих  ресторанах,  и   не   курить
"Мальборо"...
     Часа в четыре пополудни, уже отягощенный  всей  этой  информацией,  я
заперся в своем кабинете. Мне было худо. Если бы  душевное  состояние  мое
проявилось в телесных движениях, я бы трясся, как от сильного  озноба.  Но
мне удавалось сдерживать себя. Мало того, я с неясным удивлением  осознал,
что не так уж меня поразила гибель проповедника-иеговиста  и  моментальное
низведение сразу трех человек до уровня клинического идиотизма.  Нет,  всю
душу мою затопил вполне эгоистический ужас за  себя  и  за  моих  близких.
Неуловимый, неуязвимый, непостижимый бес открыто расхаживал между  людьми,
и невозможно было предсказать, кто будет очередной жертвой его. И еще:  он
учуял опасность за несколько секунд до нападения.
     А ведь еще не было известно, что  произойдет  этой  ночью.  Мало  кто
знал, что не трое, а целых семнадцать "черных полушубков"  наехало  в  наш
Ташлинск. Как видно, потеря  троих  не  произвела  на  остальных  должного
впечатления, и примерно в полночь весь отряд гангстеров двинулся  к  мосту
через Большой Овраг. И там,  на  середине  моста,  Ким  их  стукнул.  Надо
полагать, не  выходя  из  дому.  Но  эти  четырнадцать  отделались  легко.
Полежали в снегу, поднялись на трясущиеся ноги  и  пустились  без  оглядки
обратно. Некоторые слегка поморозились, кто-то потерял шапку... Утром  они
дружно погрузились в автобус и отбыли к себе в Ольденбург.



                                    19

                     Козерог. Начнете пожинать  плоды  своей  работы.  Это
                вдохновит вас на новые трудовые подвиги. Вам очень помогут
                друзья и коллеги. Будьте поласковее с родными и  близкими,
                чтобы не только на работе, но и дома  все  было  в  лучшем
                виде.

     А в тот день  я  сидел  в  своем  кабинете,  смотрел,  как  за  окном
сгущаются сумерки, с тоской прислушивался к сосанию под ложечкой и  никого
к своей особе не допускал.  Потом  позвонил  Моисей  Наумович  и  попросил
разрешения зайти для важного разговора. Ему я, конечно, открыл, мы уселись
у стола и уставились друг на друга.
     - Ну что, Моисей Наумович? - спросил я наконец.
     - Обыкновенная история, - горько  ответил  он.  -  Легкая  эпилепсия,
выпадение сознания, непослушные нот выносят беднягу под грузовик.
     - Я, собственно, не об этом.
     - И я тоже хотел не об этом. Вы обратили внимание, Алексей Андреевич,
что он остановился секунд за пять...
     - Да. Обратил.
     - Вот и я обратил. И я не понимаю, Алексей Андреевич, чем  такая  вот
странность противоречит моей гипотезе...
     - Да я уже и сам не понимаю, - рассеянно отозвался я. Спорить не было
сил.
     - И все равно, - пробормотал Моисей Наумович. - Все-таки это скотство
- наемных убийц подсылать...
     Я был изумлен.
     - Моисей Наумович, рада Бога!..
     - Да-да, - торопливо прервал он меня. - Вы правы, конечно.
     Мы помолчали.
     - Я, собственно... - нерешительно  проговорил  он.  -  Собственно,  я
пришел насчет совсем другого.
     - Слушаю со вниманием, Моисей Наумович.
     - Собственно, я решил с ним повидаться.
     - С кем?
     Сердце мое замерло. Я сразу понял - с кем.
     - С ним, - как-то растерянно, словно удивляясь себе, произнес  Моисей
Наумович. - С Волошиным.
     - Вы с ума сошли...
     - Отчего же? Я ведь в душе против него ничего не держу. Я  только  за
людей опасаюсь.
     - И вы намерены... к нему? Прямо к нему домой?
     - Да, конечно. Он ведь ко мне не пойдет, правда?
     У меня голова шла кругом. Остановить! Удержать!
     - А если он антисемит? - ляпнул я.
     - Что ж, одним евреем в Ташлинске будет меньше.
     - Да вы кокетничаете, Моисей Наумович!
     - Какое там мое  кокетство,  милый  Алексей  Андреевич!  Страшно  мне
очень, вот вам и кажется. Только что ж? Дедушка старый, ему все равно.
     И  тогда  я  собрался.  Отчетливо  скрежетнула,   распрямляясь,   моя
проржавевшая, согнувшаяся в три погибели воля. И я сказал:
     - Хорошо. Только пойдем вдвоем. Вы правы, надо попробовать все  точки
над этим "е" поставить.
     Последовала сцена. Я дошел до того, что принялся грубить. И я  уломал
старика. Решили отправиться к бесу в гости вдвоем, завтра же, сразу  после
работы. Не знаю, как спал в ту ночь Моисей Наумович. А я вряд ли провел ту
ночь намного веселее,  чем  "черные  полушубки"  на  мосту  через  Большой
Овраг...
     Путь был неблизкий, да и шли мы весьма неторопливо, так что  вступили
в "Черемушки", когда уже совсем стемнело. Тихо  было  в  "Черемушках",  ни
голосов не было слышно, ни звонких скрипов снега под  ногами  прохожих,  а
собаки здесь словно никогда и  не  водились.  Тишину  компенсировал  свет.
Необычайно, непривычно ярко сияли уличные фонари, ослепительными, жуткими,
как выстрелы, вспышками  неисправных  дневных  ламп  прерывисто  озарялись
пустые витрины магазинов, жужжали от  напряжения  уцелевшие  лампочки  над
подъездами. И никого мы не видели  по  дороге,  только  раз  я  заметил  в
проулке машину с погашенными фарами и возле  нее  едва  различимую  темную
фигуру. Мимолетно подумалось, что за домом Волошина наблюдают.
     Наконец мы добрались. Вступили  в  подъезд  и  стали  подниматься  по
лестнице.  Поднимались  медленно,   через   каждые   пять-шесть   ступенек
останавливались, чтобы дать передохнуть Моисею Наумовичу,  которого  сразу
начала мучить одышка. Лицо у него, хоть и с мороза, было серое. И я  снова
со страхом  подумал  о  всяких  возможных  и  невозможных  неожиданностях,
которые сейчас нас поджидали. Мы поднялись  на  предпоследнюю  площадку  и
остановились.
     На площадке третьего этажа стояла объемистая бабища, смотрела на  нас
сверху вниз и приветливо ухмылялась  всем  своим  блиноподобным  ликом.  Я
догадался, что это тетка Дуся, о которой рассказывала наша Грипа:  кто  же
еще на ночь глядя мог торчать перед дверью квартиры колдуна и  беса?  И  я
произнес:
     - Добрый вечер, тетя Дуся.
     Она ответила, ухмыльнувшись еще шире:
     - Добрый вечер, Алексей Андреевич. Добрый вечер, Моисей  Наумович.  А
Ким Сергеевич уже ждут вас, проходите, пожалуйста...
     Мы со стариком переглянулись и поспешно отвели глаза друг  от  друга.
Удивляться? Еще чего. Пугаться? Куда уж  дальше.  Восхищаться?  Это  бы  и
можно было, наверное, но у меня, по крайней  мере,  Ким  не  вызывал  этой
счастливой  эмоции.  Не  Кио.  Не  Мессинг.   Бес,   губитель,   невнятная
смертельная угроза. И вообще, если на пороге бесовского логова начинать  с
удавления, или страха, или тем более с восхищения, то  кончать  уже  нужно
будет целованием стоп. Или там копыт. Вон  на  шабашах,  по  слухам,  беса
целуют в задницу. Нет, это не для нас.
     - Пошли, - сипло выдохнул Моисей Наумович, и мы без остановок одолели
последний пролет.
     Тетка Дуся метнулась к двери Волошиных и  деликатно  надавила  кнопку
звонка.
     - Пусть войдут, - тихо отозвался знакомый голос.
     Дверь распахнулась, и мы вошли в прихожую, а тетка Дуся  осталась  на
лестнице.
     - Сюда, - приказал Ким.
     Обстановку в квартире Волошиных я помню смутно. Чистенько, аккуратно,
занавесочки, цветные репродукции в рамочках, под ногами половички... И так
же почти не задела  моего  сознания  бледная  Люся  в  домашнем  халатике,
сидевшая на кровати, и совсем почти не заметил я крошечную девчушку у  нее
на коленях, обнимавшую мать за шею тонкими белыми руками...
     Страшное возбуждение овладело мною. Нетерпение,  чтобы  все  поскорее
кончилось. Все внимание мое сошлось на бывшем  моем  школьном  друге  Киме
Волошине. Господи, когда я в последний раз видел его? - думалось мне. Два,
три года? Пять лет назад? Сейчас он казался мне  непомерно  громадным.  Он
сидел у стола, зеркально лысый, с черной бархатной повязкой через лицо,  в
застегнутом доверху фиолетовом архаике. Разглядывал нас воспаленным глазом
и кривил в неприятной усмешке узкие сухие губы.
     - Раздеваться не приглашаю, - сказал он. - Разговор  будет  короткий.
Чаю-водки тоже не предлагаю. По той же причине...
     Он повернулся к жене и произнес повелительно-ласково:
     - Люся, мне тут с докторами пошептаться надо, так ты возьми Таську  и
посиди у Дуси, я потом позову.
     Она тут же ушла с ребенком, и дверь за нею  закрылась.  Он  помолчал,
склонив голову, словно прислушиваясь. Лицо его сморщилось, и он проговорил
с ужасным сарказмом:
     - Следят. Стерегут. Трясутся, штаны полны, а все стерегут. Ох, боюсь,
обижусь,  осерчаю...  Вы,  как  возвращаться  будете,  скажите  им,  чтобы
убирались. Они рядом, за углом... Скажите, срок даю  до  полуночи.  Дольше
мне не удержаться.
     Я вспомнил машину и темную фигуру в проулке и прохрипел:
     - Я им скажу.
     - Вот и ладно. Сорок грехов с  меня  снимешь,  все  равно  что  паука
раздавлю. Хотя, если подумать, что мне сорок грехов?..
     Он поглядел на Моисея Наумовича.
     - С тебя разговор начнем, старичок. Полагаешь, значит, что я  из  ада
бежал? Ошибаешься, Мойша, брешешь. Не более я бежал  из  твоего  ада,  чем
младенец при родах бежит из материнской  утробы.  Подробнее  объяснить  не
умею, так что понимай как хочешь. Теперь второе твое дело, Мойша. Проникся
ты сочувствием к своим ташлинским  компатриотам  и  пришел  упросить  меня
покинуть город и удалиться в иные края... А куда мне удаляться -  об  этом
ты подумал? Хочешь просто пересадить скорпиона со своей шкуры на кого  Бог
пошлет? На хохлов? На прибалтов? На эвенков каких-нибудь?  Конечно,  лучше
бы скорпиона туда, за бугор, так поступают советские люди,  ага?  Ты  ведь
правильно понял, Мойша, я везде сам собою останусь, измениться не могу!
     Он скрипуче хохотнул и повернулся ко мне.
     - Помнишь, Лешка, мы после войны  фильм  такой  смотрели,  трофейный,
"Мститель из Эльдорадо"? Там один  герой,  мексиканский  атаман,  говорит:
"Как увижу китайца, удержаться не могу, сразу ему уши отрезаю..." Помнишь?
     - Так ты что же - мстишь? - проговорил я.
     - Дурак, - ответил он, как мне показалось, разочарованно. - Ничего не
понял. Я ему об ушах, а он мне о мести... Ладно, проехали.
     Отчаяние овладело мною.
     - Погоди, Ким! - закричал я, задыхаясь. - Постой, выслушай меня!  Уши
там, месть - не об этом же речь! Ким, нельзя же  становиться  врагом  всем
людям! Уходи, где тебя не знают,  затаись,  замри!  Горе  тебе,  если  все
против тебя ополчатся! Горе и тебе, и людям! Подумай о  жене,  о  дочке...
Отрекись от силы, которой ты владеешь! Ты же был  славным  парнем,  Ким...
Вспомни о бедной Нине своей, она бы никогда тебе не простила!
     Я  орал,  не  помня  себя,  а  его  бледное  голое  лицо   наливалось
сине-багровой кровью.
     - Лешка! - просипел он. - Ты меня лучше не раздражай!
     Моисей Наумович испуганно посунулся вперед, словно бы  вознамерившись
встать между нами.
     - Отзынь, Мойша, не замай! - рявкнул Волошин. - А ты, Лешка, придержи
язык, худо будет!
     - А что? - прошептал я, храбрясь из последних сил. -  Что,  поступишь
со мной, как с собачками на Пугачевке? Или как с  Барашкиным?  Или  как  с
девочкой соседской? Так угощайся, мой злодей, не стесняйся, мой славный!..
     Я  уже  чувствовал  это.  Чувствовал  приближение  гибели.   В   ушах
зазвенело,  перед  глазами  поплыли  красные  пятна,  противная   слабость
поползла от ног по всему телу. И вдруг Моисей Наумович сорвался с места.
     -  Одну  минуточку,  одну  минуточку!  -  завопил  он   пронзительным
фальцетом. - Ким Сергеевич! Алексей Андреевич! Ну, погорячились, и  будет!
Давайте прервемся! Давайте расслабимся! Давайте я вас развлеку немного!
     Он сбросил свою шубенку, засунул большие  пальцы  костлявых  рук  под
мышки и запел, приплясывая:

                  Авраам, Авраам, дедушек ты наш!
                  Ицок, Ицок, старушек ты наш!
                  Иаков, Иаков, отец ты наш!
                  Хаиме, Хаиме, пастушок ты наш!
                  Чому ж вы не просите, чому ж вы не просите,
                  Чому ж вы не просите пана Бога за нас?

     Скрипучим старческим фальцетом пел он, потомок местечкового балагулы,
эту печально-шуточную песенку, дошедшую до него из  далеких  времен  черты
оседлости  вместе   с   варварски   переиначенными   тайнами   каббалы   и
простодушно-хитрой покорностью судьбе. Я слышал ее не  впервые,  несколько
раз он под веселую руку пел ее на семейных  праздниках  в  моем  доме,  но
можно было ручаться, что Ким Волошин не слышал  раньше  ничего  подобного.
Приоткрыв рот и выпучив налитый глаз, он  слушал  и  смотрел,  как  пляшет
старик, высоко вскидывая ноги в поношенных брючках и старомодных  суконных
ботах. И я ощутил, как гибель отдалилась и пропала, оставив только струйки
холодного пота, стекавшего по щекам моим...

               ...Чому ж вы не просите пана Бога за нас?
               Чтоб наши домы выстроили, нашу землю выкупили,
               Нас бы в землю отводили,
               В нашу землю нас, в нашу землю нас!

     - Все, - проговорил Моисей Наумович запышливым  голосом,  отступил  к
своему стулу, сел и подобрал с пола шубейку. - И консерт окончен.
     И тогда Ким загоготал. Минут пять гоготал он, раскачиваясь и  вытирая
рукавом глаз, кашляя и богохульствуя сквозь кашель. Мы молча  смотрели  на
него и тоже утирались. Отгоготавшись, он произнес:
     - Силен. Тут ты меня сократил, Мойша, спасибо  тебе.  Сам  догадался?
Или интуиция? Ведь еще чуть-чуть...
     - Не приведи Господь, - скромно отозвался Моисей  Наумович.  -  Но  я
рад, что развлек вас, Ким Сергеевич. Всегда к вашим услугам.
     Ким поглядел на него исподлобья.
     - Больше не потребуется. Ладно, черт с вами, с докторами.  Информация
в порядке компенсации. Я ухожу. Совсем ухожу из городишки этого  поганого.
Но имейте в виду и передайте кому интересно: руки у меня теперь длинные. Я
могу... - Он судорожно перевел дыхание. - Я  далеко  теперь  могу.  Откуда
угодно.
     Мы  молчали.  Моисей  Наумович  натягивал  свою  шубейку.  Бес  вдруг
растянул безгубый рот неуютной усмешкой.
     - А ты, Мойша, силен. Действительно  развлек.  Я  даже  пожалел,  что
Таська не видела. То-то бы повеселилась... убогонькая...  Радостей  у  нее
маловато, а подумать если, то и совсем нет. Ну и все,  доктора.  Аудиенция
окончена. Вопросов нет и быть не может. Разрешаю удалиться.
     Мы без единого слова двинулись к выходу. Он сказал нам вслед:
     - Можете сказать им, сбирам этим, что в "Урале"... гостиница  "Урал",
знаете?
     Моисей Наумович тихонько произнес:
     - Знаем. Гостиница "Урал". На площади.
     Бес раздраженно махнул рукой.
     - Ладно. Сами найдут. Ступайте.
     Мы вышли и  стали  спускаться  по  лестнице.  Я  открывал  с  натугой
наружную дверь, когда до нас донесся сверху  зычный  голос,  звавший  Люсю
домой. И мы пустились в обратный путь.
     Не знаю, как  Моисей  Наумович,  а  я  пребывал  в  состоянии  полной
растерянности. Я был угнетен,  испытывал  чувство  облегчения  и  терзался
раздражением оттого, что ничего не прояснилось и ничего нового я не узнал,
а только ни за  понюх  табаку  натерпелся  страха.  Из  этого  сумеречного
состояния вывел меня Моисей Наумович, осведомившийся о моих  впечатлениях.
Я очнулся. Я обнял старика за костлявые под шубейкой плечи.  Я  расцеловал
его в колючие щеки.
     - Моисей Наумович! - вскричал я. - Дорогой вы мой! Вы  же  мне  жизнь
спасли!
     - Не отрекаюсь, - отозвался он,  деликатно  высвобождаясь.  -  Как  в
классике. "Старик, я слышал много раз, что ты меня от  смерти  спас".  Что
было, то было. Момент действительно был тонкий. Я подумал: пан или пропал.
И угодил в десятку. Видите ли, Алексей Андреевич, я еще раньше подозревал,
что спусковой механизм этого самого адского оружия...
     Мы медленно шли по пустой, ярко освещенной улице,  когда  дорогу  нам
преградил не кто иной,  как  мой  лейтенант  С.  Был  он  в  ладном  белом
полушубке, стянутом кожаной сбруей, черная кобура была у него  сдвинута  к
пряжке, раскрыта, и виднелась в ней рукоятка пистолета. Он набежал на  нас
и, схватив меня за рукав, воскликнул:
     - Здравствуйте, доктора! Живы? Целы?
     - Почти что, - ответствовал я.
     Тут я вспомнил и огляделся. Вправо уходил  проулок,  там  по-прежнему
стояла легковушка.
     - Я сразу понял, куда вы направляетесь, - продолжал лейтенант. Он так
и подпрыгивал от возбуждения. - Хотел было остановить, да смутился, запрос
сделал... Снова выбегаю, а вас уже нет. Ну, как там было? Что он? Грозен?
     Внезапно я почувствовал страшную усталость. И  Моисей  Наумович  тоже
едва держался на ногах. А до дома километров пять.
     - Слушайте, лейтенант, - сказал я. - У вас там машина. Отвезите-ка вы
нас по домам.
     Он растерянно посмотрел на меня, затем  на  Моисея  Наумовича,  затем
снова на меня.
     - Я бы с радостью, Алексей Андреевич, - промямлил он.  -  Но  у  меня
здесь, видите ли, пост...
     - А хоть бы и широкая масленица, - проворчал вдруг Моисей Наумович. -
Сколько времени сейчас?
     Лейтенант с готовностью заглянул под рукав.
     - Половина двенадцатого. А что?
     - А то самое, молодой человек, - сказал мой старик. - Если не  хотите
на мой "скорбный стол",  уезжайте  отсюда  с  максимальной  скоростью.  Он
предупредил, что терпеть вас здесь будет только до полуночи.
     Лейтенант С. прекрасно знал, что такое "скорбный стол". И он верил  в
медицину. Он повернулся и бегом бросился в проулок.
     - Насчет машины, - сказал Моисей Наумович, глядя  ему  вслед,  -  это
была прекрасная идея. А то я, признаться, несколько утомился. И зябко  мне
как-то... Старость - не радость... Ну, а возвращаясь к  нашему  разговору,
позволю себе вам попенять. Вы вели себя неосмотрительно.  Это  благородно,
конечно, - задом амбразуры затыкать... из гордости т