ряпал...
     - Постой, тетя Эльвира, - прервал я ее. - Что ты мне  про  бублики...
Когда Барашкин загнулся, Волошин был в коридоре?
     - Не было его в коридоре, - решительно сказала тетя Эльвира. -  Я  же
говорю, он после вышел...
     - Точно, - подтвердила Галина из хирургии. - Как Барашкин  грохнулся,
я побежала помочь Григорию Рувимовичу, а Волошин этот  как  раз  из  бокса
выходил и дверью меня в задницу толкнул...
     Все  они,  словно  почуяв  что-то,   с   выжидательным   любопытством
уставились на меня. Но я только спросил:
     - Что было потом?
     Потом, после необходимых и бесполезных процедур, труп утащили в морг,
а ближе к вечеру нагрянула компания дармоедов то ли из милиции, то  ли  из
безопасности, большею частию по случаю  праздника  на  взводе,  и  с  ними
жена... вдова усопшего. Та вообще  лыка  не  вязала  и  только  непрерывно
требовала, чтобы тело мужа хоть на кусочки  изрезать,  а  доискаться,  кто
совершил террористический акт. Вцепились в дежурного врача: не  ударил  ли
он или не толкнул  ли  товарища  Барашкина,  когда  тот  в  пылу  полемики
позволил себе нерекомендованные высказывания. Потом допрашивали  персонал.
Один добрался даже до котельной, где и был нынче утром обнаружен спящим  в
обнимку с пьяным нашим кочегаром...
     Я слушал и не слушал. Значит, действительно Ким, лихорадочно думалось
мне. Нельзя  больше  прятать  голову  в  сугроб,  убаюкивать  себя  всякой
пошлятиной насчет совпадений. Совпадение раз, совпадение два,  но  помилуй
Боже, где же воля Твоя? В свое время узнаем, конечно. Как  пел  много  лет
назад одноногий дядя Костя, кавалер одинокой медали: "На  закуску  узнаем,
не пройдет еще час, есть ли небо над раем, иль морочили нас"...
     Какое-то движение почудилось мне в пустом углу  за  плечом  санитарки
Симочки. Я  вгляделся.  Посиневшая,  с  оскаленными  золотыми  фиксами,  с
закаченными бельмами  морда  Барашкина  была  там,  поторчала,  скривилась
безобразно и исчезла. Я вытер со лба испарину. Крещендо, вспомнилось  мне.
Вот как это называется. Крещендо. Сначала  райком.  Затем  собачья  бойня.
Затем падение Нужника. Теперь вот Барашкин. Не просто Барашкин, а  ученный
Барашкин.
     Я спровадил наших девочек  и  тетечек  из  кабинета  и  отправился  к
Главному. Из мутных пучин непроглядной тайны  на  знакомую  теплую  отмель
обыденщины. Глубина не выше щиколотки. Отчетливо виден каждый  трилобитик,
копошащийся в донном песочке. Главный - не Ким Волошин, он  прозрачен  как
стекло: профан, подхалим и трус. Заветная мечта - лекторская  должность  в
облздраве. И, следовательно, никаких ЧП. У него в больнице не было, нет  и
не будет никаких ЧП. Пока он Главный, нет никаких ЧП,  а  есть  нерадивые,
авантюристы, возомнившие о себе зазнайки,  о  которых  он  своевременно  и
заранее сигнализирует куда  надо.  Тем  более  такое  лицо,  как  покойный
Барашкин. Пятно  на  репутации  больницы.  Следствие  будет  тщательным  и
пристрастным. Прокуратура  по  головке  не  погладит.  Слава  Главному!  Я
наливался злостью.  Веселой  злостью,  я  бы  сказал.  Мертвецы  перестали
мерещиться по углам. Еще немного. Вот оно, коронное:  "И  имейте  в  виду,
Алексей Андреевич, никто для вас каштанов таскать не будет. Когда  вызовут
на ковер, пойдете вы, а не я. Мне на это время заболеть ничего не стоит".
     Я нагло потянулся, зевая, встал  и  вышел,  оставив  его  в  приятном
недоумении, - не сошел ли я с ума и не должно ли меня вязать  и  отправить
куда надо с соответствующей сопроводиловкой.
     Я спустился в  прозекторскую.  Моисей  Наумович  сидел  на  "скорбном
столе" (так он прозвал это зловещее сооружение из искусственного  мрамора)
и курил. Едва глянув на меня, он пробубнил скучным голосом:
     - Совсем был здоровый мужик. Протокол будете читать?
     Я помотал головой.
     -  Нет.  Пусть  в  неврологии  читают.  Впрочем,  какой  вы   диагноз
поставили?
     Он помолчал, затем с кряхтением слез со "скорбного стола".
     - Диагноз... - проворчал он. - Нормальный. Тот  же,  что  и  дежурный
врач. Острая коронарная. Какой еще может быть диагноз? Вдруг ни с того  ни
с сего остановилось сердце. Бывает?
     Я  машинально  согласился,  что   бывает.   Моисей   Наумович   вдруг
рассмеялся.
     -  Представляете,  Алексей  Андреевич,  эта  дамочка...   вдовушка...
настояла на немедленном вскрытии, и чтобы у нее на глазах. Чтобы убийцы  в
белых халатах чего не утаили. Попытался отговорить ее,  выпереть,  -  куда
там!  Вступились  эти...  как  их...  следователи,  что  ли?  С   красными
книжечками. Ну, мне с ними не тягаться. Ладно, говорю,  сами  напросились,
на себя пеняйте... - Он снова рассмеялся - нехорошо так, непохоже на него,
словно бы злорадно. - Едва я начал, как повело их. Все мне здесь заблевали
и унеслись. И вдову уволокли... Слабые люди, как сказал бы товарищ Коба.
     - Моисей Наумович, - сказал я, - у меня для вас новости.
     - Это плохо, - сказал он. - Рассказывайте, Алексей Андреевич.
     Я рассказал. Он выслушал. Лицо его закаменело. С минуту  мы  молчали,
потом он проскрипел:
     - Как это Волошин сказал? Собаке собачья смерть... Совсем  получается
по Фрейду, на Пугачевку указывает...
     Он заторопился. Напяливая свою облезлую шубенку и кое-как обматываясь
шарфом, произнес невнятной скороговоркой:
     - Но ведь и опять у него ничего не  вышло!  Мозги  изрезаны,  потроха
искромсаны... Видно,  не  предусмотрел.  Значит,  будем  ждать  следующего
случая...
     Смысл этой странной сентенции он объяснил несколькими днями позже.



                                    15

                     Огромная  гиена,  пятнистая,  лобастая,  с  янтарными
                глазами, катила по  дебаркадеру  отгрызенную  человеческую
                голову. Как игривый котенок катает по ковру клубок шерсти.

     Явившийся на очередной "чек-ап" и на уколы лейтенант С.  сообщил  мне
(как всегда, по секрету, конечно), что у  них  в  управлении  имело  место
чрезвычайно чрезвычайное происшествие. Оказывается, еще со времен странной
истории в райкоме милиция с подачи нашей ГБ взяла под колпак некоего  Кима
Сергеевича Волошина ("Да вы его должны  помнить,  Алексей  Андреевич,  это
тот, что в газете про Полынь-город... После райкомовских  падений  мы  его
разыскивали, я вам рассказывал...")  И  вот  после  смерти  Барашкина  его
вызвали в управление. Беседовал с ним сам  капитан  в  своем  кабинете  за
закрытой дверью.
     Вдруг  Волошин  распахнул  дверь  и  гаркнул:  "Эй,   вертухаи!   Ваш
начальничек упаковочку дает!" Кинулись. Капитан лежал головой на  столе  и
стонал. Выяснилось, что он навалил себе в брюки.  Еще  не  успела  подойти
"скорая", как капитан очнулся, огляделся с очумелым видом, узрел  Волошина
и слабым голосом приказал удалить его из управления. Что  и  было  сделано
весело и беспечно. Врач же "скорой" констатировал  легкий  спазм  мозговых
сосудов  и  порекомендовал  сотрудникам  отвести  злосчастного  начальника
отмываться.
     Признаюсь, я преисполнился злорадства. (Силен враг добра в человеке!)
А как же! Ничего  им  не  стоит  упечь  какого-нибудь  пархатого  Григория
Рувимовича или, скажем, завуча Второй школы (был  такой  эпизод),  но  вот
столкнулись лоб в лоб с бесом - и полные штаны...
     - Ну, и как? - спросил я, демонстрируя  серость  и  невинность  почти
девичью. - Вы его, конечно, снова вызвали?
     Но лейтенант С. тоже, видимо, подумал насчет бесов. Он считает, что с
таким типом лучше не связываться.  И  все  в  управлении  так  считают.  И
капитан тоже. Нет, это не дело милиции. Об этом ведь и реляцию  толком  не
напишешь. Представляете, Алексей Андреевич, приходит к нашему полковнику в
Ольденбург бумага! Да еще  о  том,  как  наш  капитан  обос...  А  если  у
гэбэшников так свербит, то пусть сами и занимаются,  а  мы  полюбуемся  со
стороны...
     Когда С. ушел, я бросился  к  Моисею  Наумовичу.  Выслушав  меня,  он
невесело ухмыльнулся и бесцветным голосом  выразил  опасение,  что  дальше
будет еще хуже. И он оказался прав. Дальше получилось  так  плохо,  что  и
вспоминать не хочется. Но из песенки  этой  ни  единого  слова  выкидывать
нельзя.
     Узнали мы об этом страшном деле  во  всех  подробностях  от  насмерть
перепуганной сестры-хозяйки Грипы, а  та  -  от  пресловутой  тетки  Дуси,
соседки Волошиных, очень прилепившейся в  последнее  время  к  Люсе  и  ее
убогой дочке. Устойчивая информационная цепочка, я бы сказал, совсем как в
случае с Нужником... и очень для нас удобная,  если  здесь  уместно  такое
слово.
     Так вот, Ким сидел себе дома у окна и что-то мастерил на подоконнике,
поглядывая на падчерицу, игравшую во дворе. Люся и тетка Дуся стряпали  на
кухне и напевали, а Ким им подсвистывал и все  поглядывал  да  поглядывал,
следил, чтобы Тася, упаси Бог, не  сбежала  бы  со  двора  на  улицу,  где
машины. А  денек  был  отменный,  и  собралось  на  дворе  дюжины  полторы
дошкольниц  и  девочек-первоклашек,  катались  со  снежной  горки  кто  на
салазках, кто на дощечках, а кто и просто  так.  Мальчишки,  как  водится,
играли отдельно. Такова была диспозиция к началу трагедии.
     Как известно, дети - цветы жизни. Но весьма часто без видимой причины
они разом обращаются все против одного, причем, как правило, слабейшего  и
самого робкого или, что совсем уже предпочтительно, против увечного. В тот
день дьявол науськал детей на Тасю. Начала кампанию дочка монтера, жившего
этажом выше Волошиных, ученица второго класса, девочка крупная, грубоватая
и задиристая. Она повалила Тасю и с торжествующим  воплем:  "Дура  глухая,
корова мычливая!" -  принялась  возить  ее  мордочкой  по  снегу.  Веселые
подружки не замедлили присоединиться. И все это увидел Ким.
     Он взревел, вскочил, запутался ногами в упавшем табурете, разбил  его
и, оттолкнув выскочившую в прихожую жену,  бомбой  вылетел  на  лестничную
площадку.  Он  проскочил   два   пролета,   а   на   ступеньках   третьего
поскользнулся, с размаху сел  и  так  и  остался  сидеть,  стиснув  голову
руками, весь в поту, с фиолетовой лысиной. Наверное, именно в этот  момент
и произошло умертвие. Дети с отчаянным визгом брызнули в разные стороны, и
на месте остались двое: ворочавшаяся на снегу, мычавшая от страха  Тася  и
неподвижно распластавшаяся дочка монтера. Мертвая. Необратимо мертвая.
     Так рассказала нам, трясясь и закатывая глаза,  наша  Грипа.  Уже  на
следующий  день.  "Внезапная  смерть",  как   сформулировал   корифей   из
кардиологической     бригады     "скорой".     "Рефлекторная     остановка
кровообращения", как занес в справку мертвеющей рукой Моисей Наумович.
     Дальше начались последствия. Соседям и особенно  родителям  было  как
день ясно, что доктора либо не разобрались, либо морочат людям голову, что
никакой такой "рефлекторной" у девочки не случилось, а была девочка убита,
и убил ее непостижимым  образом  Ким  Волошин,  всем  известный  колдун  и
злодей.  Тех,  кто  сомневался,  давили  прецедентами  -  происшествием  с
Нужником и смертью Барашкина. Скоро весь город кипел возбуждением, близким
к панике.
     Конечно,  требовались   объяснения,   и   загуляли   ужасные   слухи.
Материалисты  убеждали,  будто  злодей  Волошин  вооружен   неким   ручным
газометом, мистики талдычили  насчет  дурного  глаза,  порчи  и  какого-то
авестийского волшебства. Но требовались не только объяснения,  требовалось
и немедленное отмщение. В райком, в милицию, в газету  посыпались  письма.
Арестовать и произвести доскональное расследование. Если потребуется, то и
с применением форсированных методов допроса. А еще лучше - просто взять  и
повесить на площади Ленина...
     И были соответствующие делегации. Ветеранов партии и труда.  Общества
защиты животных. Воинствующих  безбожников  и  воинствующих  патриотов.  В
райкоме им сказали, что проблема сложная,  необходимых  специалистов  нет,
послан запрос в область. В милиции объявили, что никакие действия Волошина
К.С. ни под какую статью УК РСФСР не подпадают, попытки  же  самосуда  над
Волошиным К.С. будут пресекаться строго и  беспощадно.  А  редактор  нашей
славной газеты, хоть и рад был  бы  свести  счеты  с  бывшим  сотрудником,
самоустранился, ибо только  недавно  получил  втык  за  статью  о  высадке
инопланетян в соседней области.
     Характерно, что градус гражданского возмущения не  был  одинаков  для
всего города. Больше всех волновались в  районах,  наиболее  удаленных  от
"Черемушек", - за Большим  Оврагом.  В  доме  же,  где  жили  Волошины,  и
ближайших окрестностях население держалось тише  самой  застойной  воды  и
ниже самой низкой  муравушки.  Похоронив  дочку,  монтер  немедленно  увез
обезумевшую от горя жену куда-то к родственникам, и все замерло. Некоторые
по примеру монтера тоже вывезли свои  семьи  -  от  неведомого  греха.  Не
играли  больше  детишки  во   дворах.   Самые   бесшабашные   сорвиголовы,
старшеклассники,  пэтэушники,  молодые  рабочие  стремглав  шарахались   в
ближайшие подворотни, когда Ким выходил из своей  берлоги  в  магазин  или
прогулять Тасю. (Люся не выходила из дому ни на шаг. Навещала ее украдкой,
когда уходил хозяин, одна лишь тетка Дуся. По ее словам, Люся, осунувшаяся
и поблекшая, дни напролет сидела на кровати, сложив  руки  на  коленях,  и
глядела в окно, говорила мало и нехотя.)
     Прошла неделя, и  монтер  с  женой  вернулись  в  дом.  Вечером  жена
монтера, пьяная и растрепанная, отпихнув мужа,  пытавшегося  ее  удержать,
спустилась к дверям квартиры Волошиных и принялась колотить в нее кулаками
и ногами, крича во весь голос.
     - Убийца! - кричала она. - Отвори, убийца! Где  моя  дочь,  проклятый
упырь? Думаешь, убил и шито-крыто? Не выйдет! Я с тебя с живого не  слезу!
Ты у меня землю жрать будешь! Ты у меня сам в петлю полезешь!  Отворяй,  я
тебе последний глаз выцарапаю!
     Надо полагать, весь дом в  ужасе  внимал  этому  вызову.  Тетка  Дуся
попыталась увести несчастную мать, но была отбита с  шумным  негодованием.
Попытался оттащить ее муж, но только переключил внимание жены  на  себя  и
вообще на всех мужчин в этом доме.
     - Отойди, отзынь, трус паршивый! - взвилась она. - Почему ты не  убил
убийцу твоей дочери? Почему он жив и в ус не  дует?  Боишься,  слизняк?  Я
одна здесь не  боюсь!  А  вы  здесь  все  трясетесь,  затаились,  шкурники
проклятые! Мужчины, называется! Алкоголики сраные! Все вместе одного упыря
задавить трусят!
     Так она бушевала, совсем охрипла, билась в истерике,  выкрикивая  уже
совершенно непечатное. При некотором усилии воображения можно  представить
себе, что происходило тогда в квартирке  Волошиных.  Как  Люся,  чтобы  не
слышать, зажимала уши и прятала голову под подушку. Как недоуменно хлопала
глазами маленькая Тася, отрезанная от событий своей глухотой. Как  метался
из угла в  угол  Ким,  скрипя  зубами,  с  налитым  кровью  лицом,  и  все
пытался... нет, тут воображение отказывает мне.  С  тем  же  успехом  могу
представить себе, как он сидит у  стола,  потягивая  водку,  прикрыв  глаз
тяжелым синеватым веком,  и  даже  слегка  ухмыляется  зловещей  бесовской
ухмылкой...
     Жена монтера замолкла на полуслове и потеряла  сознание,  а  очнулась
через несколько минут хрестоматийным кретином, утратившим вдобавок  память
и речь. Час спустя кто-то догадался вызвать "скорую", и ее  увезли.  Потом
след ее затерялся.
     Весть об этом новом злодеянии (а в том,  что  это  именно  злодеяние,
никто в городе уже не сомневался) обычным чудом облетела нашу публику  той
же ночью. Во всяком случае, когда я в девять утра  пришел  в  больницу,  о
случившемся знали все больные, все сестры и няньки. Я связался  с  Моисеем
Наумовичем. Он тоже уже  все  знал.  Я  предложил  выйти  потолковать  под
открытым небом: в больнице было полно народа и лишних ушей. Мы сошлись  на
середине двора и закурили.



                                    16

                                            И в тумане табачного дыма
                                            Слово вымолвил старый стрелок,
                                            Что для воина все достижимо,
                                            Лишь бы только варил котелок!

     Я решительно сказал:
     - Надо что-то делать, Моисей Наумович.
     Он зябко повел плечами под  накинутой  шубейкой.  Лицо  у  него  было
измученное.
     - Надо бы, - пробормотал он.
     - Написать в облздрав? В министерство?
     - Даже не смешно...
     -  Может  быть,  у  вас  в  Москве  кто-нибудь  есть?  Старые   связи
какие-нибудь... Нет?
     Он безнадежно махнул рукой. Я сказал с раздражением:
     - Люди же гибнут, Моисей Наумович! Может, в ГБ обратиться?
     -  Послушайте,  Алексей   Андреевич.   Если   верить   этому   вашему
лейтенантику из милиции, в КГБ все и без нас известно... И потом...
     Он замолчал и вдруг пугливо поглядел на небо, серое  пасмурное  небо,
откуда сыпал на нас в безветрии мелкий снежок.  Словно  бы  он  ждал,  что
вот-вот на нас спикируют какие-нибудь "мессеры".
     - Что - потом? - рявкнул я, чтобы подавить в  душе  страх.  -  Что  -
потом, Моисей Наумович? Говорите же, мы здесь не шутки шутим!
     - Все, что мы с вами знаем, они знают и без нас. А вот с кем они дело
имеют, этого они не знают...
     - А вы знаете?
     Он поник головой и едва ли не шепотом произнес:
     - А я знаю. Но они не поверят. Не готовы они.
     - Но хоть мне-то вы можете сказать? - закричал я. - Я-то уж, кажется,
ко всему готов! Да говорите же, черт подери, право!..
     И он заговорил, а я стал слушать, выпучив глаза и раскрыв рот. Нет, к
этому не был готов и я.
     Ким Волошин, объяснил Моисей Наумович,  не  живой  человек  в  полном
смысле этого слова. Возможно, он не человек вообще. Ким давным-давно умер,
был ввергнут в ад, осужденный на  вечные  муки,  но  ему  удалось  бежать.
Бежать совершенно так же, как в нашем  мире  бегут  из  тюрем,  колоний  и
прочих мест, куда менее отдаленных. А беглецу из  ада,  как  и  заурядному
беглецу  с  каторги,  требуется  как  можно  скорее  смешаться  с  массой,
затеряться в толпе. Ведь адские слуга, упустившие его, рыщут в поисках  по
всему миру, чтобы нагнать, схватить и вновь ввергнуть в пучину  немыслимых
мучений! Но тут возникает закавыка. Никто не может представить себе, какие
травмы и увечья получает иномирская плоть от разных там сковородок, котлов
и раскаленных щипцов, но  в  первую  очередь,  очевидно,  беглец  озабочен
заменить свое изувеченное иномирское обличье на нормальное тело  обитателя
нашего мира. Иначе и у нас его не поймут, и погоня настигнет в два  счета.
Ну и вот...
     Моисей Наумович замолчал и со значением посмотрел на меня.
     - Что - ну и вот? - тупо спросил я. Я обалдел. Все-таки  передо  мной
был один из самых умных и образованных людей,  каких  я  когда-либо  знал.
Материалист, черт подери. Медик!
     - Вот он и ищет себе новую плоть, - пояснил Моисей Наумович. - А  это
не просто. Тела убитых  на  войне  или  погибших  при  катастрофах  сильно
повреждены. Переселяться  в  них  -  все  равно  что  менять  одну  драную
телогрейку на другую. А добраться  до  тех,  кто  почил  более  или  менее
естественной смертью, он не успевает,  ибо  эти  телесные  оболочки  почти
сразу же попадают к прозекторам. Ну и вот.
     - Погодите, Моисей Наумович! Ну и вот, ну и вот... Каким образом  все
это согласуется...
     - А я не знаю, каким образом. Я никогда ни о чем подобном не  слышал.
Предположим,  он  принялся  изготавливать  себе  трупы  сам.  Или  ему  не
обязательно  нужен  труп,  а  так...  живой,  но   безумный,   скажем.   И
предположим, что при побеге ему удалось  завладеть  адским  оружием  своих
мучителей... Бывает же, что преступники при побегах захватывали  у  охраны
пистолеты, автоматы, не знаю, что там еще...
     Я взял его за руку и мягко сказал:
     -  Моисей  Наумович,  признайтесь,  где  вы  нахв