ериал,  а  не  посторонними  включениями.  И я заменил марку
    пластилита.  А  когда  начался  этот  ураган,  я  прежде всего подумал о
    башне.  Туда  пошли  закрепки  старой  марки.  Мне  стало  ясно, что они
    вырвутся  из гнезд или начнут ломаться раньше других. Вы были неподалеку
    от  башни  и,  конечно,  должны  были  попытаться  проникнуть  туда. И я
    бросился  наперехват... Я не сказал вам раньше об этих закрепках - Костя
    умоляюще  посмотрел  на Шервуда, - потому что не придавал этому большого
    значения... Если б не ураган...

    -  Гм...  -  Шервуд  выглядел  несколько  озадаченным.  - Так вот почему
    рассыпалась башня...

    Он  перевел  взгляд  с  Кости  на  картину,  которую продолжал держать в
    руках.  Но  сейчас он смотрел не на девушку, а на юношу. И ему бросилось
    в  глаза  то,  чего  он  не  замечал  раньше.  В  беззаботном лице юноши
    чувствовалась  какая-то суровинка, словно тот пережил что-то серьезное и
    настоящее.  Еще  бы!  Можно  считать чудом, что они выпутались живыми из
    всей  этой  истории.  Действительно,  нога, что заживет через полгода, -
    сущий  пустяк.  Костя совершенно прав. То, что досталось на их долю там,
    в вышине, в коридорах рассыпающегося здания, заставляет все бледнеть.

    Шервуд снова взглянул на Костю.

    - Ну, как? - спросил тот.

    Да, ведь он не ответил на вопрос.

    -  Видите  ли, - сказал Шервуд, - я думаю не ошибусь, если скажу, что вы
    самый  толковый из моих практикантов. Теперь я уже спокойно могу сказать
    вам, что вы прежде всего художник, а потом конструктор.

    -А эскиз?

    -  Вещь  хорошая, но... - Шервуд пальцем освободил от повязки рот, чтобы
    удобнее излагать замечания. Но тут снова появился доктор.

    - Уже? - спохватился Костя. - Ну, до завтра...

    - Сегодняшняя порция впечатлений исчерпана? - осведомился Шервуд.

    -  Завтра,  -  сообщил  доктор,  - будут рассматриваться проекты научной
    станции для Венеры. Вам разрешено присутствовать, заочно разумеется.

    -   Ураган  уже  вынес  свой  приговор,  -  спокойно  сказал  Шервуд.  -
    Посмотрим, что скажут теперь люди.

    "Это  -  моя  нога",  подумал он про себя, "то, что я потерял... В конце
    концов  я  не  могу  заставлять  подвергаться  опасности,  которую чудом
    перенес  сам,  людей, которые будут работать на Венере. В этом отношении
    урагану надо сказать спасибо: он разыгрался во-время!".

                                       8.

    -  Ураган оказался как нельзя кстати, - сказал Карбышев. Шервуд видел на
    экране  высокую  спокойную  фигуру начальника научной станции на Венере,
    крупные  черты  лица,  доброжелательный  взгляд  голубых  глаз  с легкой
    усмешкой в глубине зрачка.

    Он  создал  условия,  близкие  к  тем,  что случаются на Венере, если не
    считать,  что  там  ураганы в несколько раз сильнее. К счастью, обошлось
    без  человеческих  жертв.  Потери  только материальные, но они оправдали
    себя:  ураган  осуществил  эксперимент,  который без него трудно было бы
    воспроизвести.  Если  рассматривать  его  именно в этом плане, то трудно
    придумать лучший вариант урагана, который бы годился для этой цели.

    Карбышев обвел аудиторию внимательным взглядом и продолжал:

    -  Во-первых,  он  напал внезапно. Так, вероятно, и будет на Венере, где
    нет  синоптической  службы. Он нацелился на все три станции, стоявшие на
    полигонах,  словно  это  были  кегли,  а  он  -  шаром, пущенным опытным
    игроком.  И  он  сшиб все кегли... - Карбышев усмехнулся. - И вот теперь
    мы   должны  проанализировать  этот  тройной  удар.  Первой  подверглась
    нападению  урагана "свайная постройка". Она сразу обнаружила свое слабое
    место.  Кольцо  плохо  держало  само себя, оно было собрано из множества
    секций,  и  эти секции напоминали толпу, собравшуюся в кружок и нетвердо
    держащуюся  за руки. От дуновения ветра толпа рассыпалась и разбежалась.
    -   Карбышев   сделал  паузу.  Шервуд  представил  себе,  как  сминал  и
    разбрасывал  ураган  кольцо,  висящее  в  воздухе.  Этот  поддув снизу и
    оказался  в  данном  случае  Ахиллесовой  пятой.  -  "Куб",  - продолжал
    Карбышев,  - более монолитен. Авторы проекта соорудили жесткую замкнутую
    конструкцию,   напоминающую   знаменитый  спичечный  коробок.  Его,  как
    известно,  трудно  раздавить и совсем невозможно разрушить ветром. Но...
    -  Карбышев  акцентировал  каждое  слово,  словно формулировал приговор,
    -напор  ветра  был  так силен, что опрокинул куб, как спичечный коробок.
    Конечно,  вы  можете  сказать,  что  куб  не  был  закреплен,  если  его
    закрепить,  опрокинуть его будет не так-то просто. Но ураганы на Венере,
    повторяю,  гораздо  сильнее,  а  поверхность,  подставленная  им  кубом,
    слишком  велика,  -  я  имею  в  виду  грани  куба, которые обращены как
    нарочно  во  все  четыре  стороны - откуда ни налети ураган, он встретит
    плоскую стену. Остается последний вариант...

    Шервуд  невольно  отодвинулся  телом к спинке кресла. До этого он сидел,
    подав корпус вперед.

    -  Этот  вариант, - услышал он, - как ни покажется, может быть, странным
    некоторым  из  нас,  мне, лично, нравится больше всех. Конечно "Летающая
    Черепаха"  оказалась  очень легкой, и эта легкость, собственно, и спасла
    ее  от  полного  разрушения.  Если бы ее не подняло в воздух, а она была
    прикреплена  твердо  к  земле,  ее разметало бы в клочья. Но это потому,
    что  все  части станции не были склеены в одно целое, а держались только
    на  закрепках.  Соедини  вы  все  в единый панцирь - вы сможете завязать
    пластилит  в  узел,  но  не  разорвете  его.  Именно гибкость пластилита
    составляет  его  особую  силу.  Но следует признать, что в данном случае
    гибкость  была  излишней  кое-где.  Некоторые узлы, мне кажется, следует
    сделать  более  жесткими. В частности, нужно поработать над башней. Я не
    хотел  бы  во время работы находиться в башне, которая гнется, хотя и не
    ломается.  Удачным  следует считать и то, что все здания, кроме обзорной
    башни,   невысоки  и  имеют  плавные  очертания.  Сдуть  такую  станцию,
    поставленную на прочные якоря, крайне трудно. Вот мое мнение...

    Шервуд  сидел  неподвижно.  Сбоку, со стороны невидимого моря, доносился
    шум  прибоя.  С  другой  стороны,  с  экрана,  неслись голоса - там тоже
    разыгрывался  небольшой  шторм.  Шервуд не глядел ни направо, ни налево.
    Он   совершал  сейчас  заново  путешествие  по  станции.  Вот  здесь  он
    стукнулся  головой о стойку. "Стойка слишком слабая, - думает он, - надо
    ее  укрепить".  А в круглом зале, где стены вминались от бешеного ветра,
    потребуются  дополнительные  распорки.  Он  шел  и  шел,  и  новые мысли
    приходили ему в голову.

    Чей-то  голос  настойчиво  звучал  с экрана. Там о чем-то еще спорили. А
    Шервуд уже снова работал...

    Не  в  назидание  потомству,  не в Музее Неосуществленных Проектов будет
    выставлена  его станция для разбора ее достоинств и недостатков будущими
    инженерами и архитекторами; она полетит на Венеру.

    Шервуд  обернулся  к  морю,  чтобы  отыскать  на  вечереющем  небе,  над
    горизонтом, переливающуюся голубым пламенем далекую звездочку...

    "Знание -сила", 1959, ‘ 11.



    В. САПАРИН
    Нить Ариадны

    ДА  это  было то самое место. Три скалы, как пальцы, упирающиеся в небо,
    торчали  на  вершине  сопки,  одетой  лесом.  Вот и падь, на дне которой
    насыпаны  гигантские  камни.  Нужно  перебраться  на  другой  берег этой
    каменной реки.

    Я  становлюсь на первую глыбу, формой и размером похожую на рояль, и она
    вдруг  начинает  медленно  поворачиваться  вокруг невидимой оси. Это вес
    моего   тела   вместе  с  объемистым  рюкзаком  вывел  из  неустойчивого
    равновесия  каменное чудовище. Я спешу пробежать по его шершавой спине и
    прыгаю  на  следующий  камень.  Он  пробуждается от оцепенения и валится
    набок.  Хорошо,  что эти глыбы так массивны и так тяжело поворачиваются;
    я  успеваю  соскочить  на следующую. Я бегу, делая танцующие движения, и
    ощущаю,  как  пробужденное  каменное  стадо медленно шевелится под моими
    ногами,  когда  я  соскакиваю  с  какой-нибудь глыбы, она возвращается в
    прежнее  положение  и, стукнувшись о предыдущую, издает звук, похожий на
    хрюканье.

    Откуда  взялись  эти  камни?  Откололись  от  скал,  что наподобие башен
    высятся  там,  наверху?  Подножье их действительно усеяно глыбами разных
    размеров...  Или  это  нагромождение камней - другого происхождения? Кто
    знает... Места эти по-настоящему еще не обследованы.

    Но  вот  я  на  другом  "берегу", на твердой, не качающейся земле. Какая
    хорошая  штука  твердая земля! Едва успеваю я это подумать, как чувствую
    толчок  под  ногами  и  легкое  дрожание, точно там, в глубине, пробежал
    поезд метро.

    Не  так  уж  прочно  стоит  на месте здесь и твердая почва. Впрочем, это
    легкое  землетрясение,  совсем на миг. Такие вещи случаются тут время от
    времени,   и  никто  не  обращает  на  них  особенного  внимания,  кроме
    сейсмологов,   которые   построили   километрах   в   семидесяти  отсюда
    специальную станцию.

    Не  эти ли толчки способствуют разрушению скал-башен и подсыпают глыбы в
    каменный  поток?  Или  это  делают  силы более могучие, хотя действующие
    гораздо медленнее, - солнце, ветер и вода?

    Я  не  задумываюсь сейчас глубоко над этими вопросами. Мне нужно спешить
    к  поляне,  на  которой  растет голубая лилия; поляну я должен узнать по
    тому,  что она лежит прямо на юг от среднего выступа каменного трезубца,
    воткнутого в небо.

    Собственно,  мне  нужна  не  голубая  лилия, я ищу железную березу, я не
    ботаник,  а  лесовод.  Но  на  этой  поляне мы уговорились встретиться с
    ботаником  и  еще  одним  ученым. Про него мне известно только, что этот
    человек  всю  жизнь  занимается  изучением  насекомых.  Втроем мы должны
    образовать небольшую комплексную экспедицию.

    Я  не  первый  раз  брожу  по  Уссурийской тайге и горжусь своим уменьем
    ориентироваться  в  бесконечных  падях  и сопках, таких разных и в то же
    время  похожих  одна  на  другую.  Поэтому я и иду к месту встречи один,
    сам-перст. Отсюда мы пойдем уже вместе - в район, совсем не исследованный.

    Вот  и поляна. По крайней мере, так получается по моим расчетам и кроку,
    который  я,  вынув  из  кармана,  держу перед глазами. Полянка вместе со
    склоном  сопки наклонена к югу. Центр ее прямо против макушки скалы. Все
    правильно. Я сбрасываю тяжелый рюкзак и начинаю разводить костер.

    Проходит  час.  Чайник  давно  закипел,  а  я  все жду. Наконец, из лесу
    доносятся  голоса.  Вслед  за  тем  из  чащи  выходит  высокий человек в
    клетчатой  ковбойке,  грубых  брюках, заправленных в сапоги; на голове у
    него  кепка  а  за  плечами  рюкзак,  не  меньший по объему, чем мой. На
    темном  и  чуть  скуластом  лице  его  сверкают  живые с легким разрезом
    глаза.   Это   ботаник   Данила  Иванович  Черных,  уроженец  Восточного
    Забайкалья, потомственный сибиряк, я с ним уже встречался, и не один раз.

    Едва  поздоровавшись  со  мной,  он складывает на траву свой раздувшийся
    рюкзак  и,  даже  не  вытерев  пота со лба бросается к какому-то низкому
    растению   с   голубовато-пунцовым   цветком.  Присев  на  корточки,  он
    внимательно   оглядывает   его   и,   вытащив  охотничий  нож,  начинает
    методически  окапывать.  Глядя  на его возбужденное лицо можно подумать,
    что  это  золотоискатель, напавший на богатую жилу. Руки его, правда, не
    дрожат, но это только потому, что он сдерживает себя.

    Невольно  заинтересованный  азартом,  в  который пришел спокойный всегда
    ботаник, я и не заметил, как на поляне появился еще один человек.

    Представьте  себе  где-нибудь  на даче под Москвой франта в очень легком
    чесучевом,  аккуратно  разутюженном  костюме, с чем-то вроде сандалий на
    ногах,  в  золотых  очках  и с выражением полной невозмутимости на лице.
    Ну,  прямо,  вышел  человек  прогуляться  перед  чаем,  подышать  чистым
    воздухом!  Фигура - из тех, про которые говорят что это не телосложение,
    а  теловычитание,  то  есть  очень  щуплая.  Под стать фигурке и путевое
    снаряжение:  какой-то  детский рюкзак, в который, по моему мнению ничего
    не  положишь,  сумка-коробка на ремне и вместо ружья сачок на бамбуковой
    палке. Недалеко уйдешь в таком виде по тайге!

    Правило  о  том, что нельзя судить о людях по одежке, я считаю в таежных
    условиях  неприменимым.  Я,  например  с одного взгляда скажу про вас, в
    первый  ли  раз  бродите вы в лесных дебрях, бывали ли вообще в походах,
    или  доставлены  на  самолете  прямо  из своего кабинета на каком-нибудь
    ...надцатом этаже.

    Вот  к  этой  последней  категории  людей я и отнес энтомолога, ибо это,
    несомненно,  был  он.  Должен  оговориться тут же, что я сам непрочь при
    случае  принарядиться  -  в  городе, разумеется; например, когда идешь в
    театр.  Но  спрашивается,  к  чему  ухищрения моды в лесу, где все равно
    никто  не увидит складок на брюках, кроме, может быть, медведей, но и те
    вряд ли сумеют оценить их по достоинству?

    Особенно  меня  возмутили  именно  эти  франтовские  складки  на  брюках
    энтомолога.  Одно  из  удовольствии  бродячей  жизни  я вижу в том, что,
    находившись  за  день,  ты  валишься  на  землю, нисколько не заботясь о
    костюме.  Брюки  надо беречь только от костра, а в остальном, чем больше
    свалялись  они  и  потеряли  свои  облик,  тем, если хотите, даже больше
    шика.  И  от  рубашки требуется, чтобы она была добротная, прочная и как
    можно дольше обходилась без стирки.

    По  моему  представлению,  истинный  исследователь  в полевой обстановке
    должен  иметь  боевой  вид.  В  этом  тоже  заключается  известная  доля
    романтики    экспедиционной   работы.   И   мой   внешний   вид   вполне
    соответствовал   этой   точке  зрения:  я  был  в  тяжелых  сапогах,  не
    пропускающих  воду,  -  ручьи  и мелкие речки я свободно переходил в них
    вброд;  в  брюках,  которые  видали виды и по цвету сравнялись с землей,
    так  что  мне не приходилось затруднять себя выбором места, если я хотел
    сесть  куда-нибудь;  в  рубашке из материала, что зовется "долой прачек"
    или  бумажным  коверкотом,  и  в  кепке,  которая  при  случае служила и
    сумкой,  и  ковшом  для воды, и даже грелкой для чайника. В общем, вид у
    меня был настоящего бродяги.

    Пока  я  размышлял  на  эту тему, "дачник" или "франт", он же энтомолог,
    подошел ко мне и вежливо представился:

    - Босняцкий, Анатолий Сергеевич.

    -  Харитонов,  -  ответил  я,  не  двигаясь с места, - Петр Дементьевич.
    Присаживайтесь.

    Я сделал широкий жест, охватывающий всю поляну.

    Анатолий  Сергеевич  сел  около меня свободно и непринужденно, хотя я не
    преминул  отметить,  что  движения у него были немного комнатные, словно
    он усаживался не на обыкновенную траву, а примащивался на ковре.

    Подошел  Черных.  Он  держал  в  одной руке нож, а в другой - выкопанное
    прямо  с луковицей растение с тремя или четырьмя цветками трудноуловимой
    окраски: они отливали голубизной и в то же время розоватым тоном.

    -  Великолепный  экземпляр, - сказал он, - встречается только на Дальнем
    Востоке,  да и то не всюду. Голубая лилия, она же лилия Комарова. Ну что
    ж, надо ставить палатку!

    Я  посмотрел  на  рюкзак  Данилы  Петровича,  ища  притороченную  к нему
    палатку.  Мы договорились, что мои спутники захватят эту часть походного
    снаряжения. Но никакой палатки я не обнаружил.

    - Где она? - спросил я.

    -  Анатолий  Сергеевич  должен  был  захватить, - ответил Черных, лукаво
    щуря свои темные узкие глаза.

    Я   перевел  взгляд  на  спутника  Данилы  Ивановича.  Где  посеял  этот
    городской  человек  вещь, столь необходимую в тайге? Скорее всего просто
    не подумал о ней, - ведь в городе он обходился зонтиком!

    Босняцкий сделал лицо человека, совершившего мелкую оплошность.

    -  Ах,  да,  да...  - воскликнул он. - Совершенно верно. Я совсем забыл.
    Ведь это моя обязанность!

    С  этими словами он повернулся к своему детскому рюкзаку, отстегнул один
    из  наружных  клапанов  и  вытащил  из  кармашка  что-то  вроде носового
    платка. Впрочем, по размеру это скорее напоминало свернутое полотенце.

    Он  положил  эту  штучку  на  траву  и  стал  разворачивать.  Сначала он
    раскинул  ее  так,  что получилось действительно как бы полотенце. Затем
    он  разогнул  "полотенце"  по  шву  - оно увеличилось вдвое. Он разогнул
    снова  -  образовалась уже маленькая простыня. Видали вы фокусы в цирке?
    Человек  во  фраке  извлекает  из носового платка, предварительно сложив
    его  в  крошечный  комочек,  кучу всевозможных вещей, по объему во много
    раз  превосходящих  платок,  и засыпает ими всю арену. Нечто в этом роде
    происходило  перед  моими глазами. Босняцкий разворачивал и разворачивал
    свою  простынку,  пока она не превратилась в палатку, вполне достаточную
    для трех человек.

    Я   потрогал   рукой   ткань.  Это  было  что-то  чрезвычайно  тонкое  и
    шелковистое,   нежносеребристого   или,   вернее   светлосерого   цвета.
    Босняцкий,  стоя  на коленях, хлопотал около палатки, разыскивая петли и
    отверстия для колышков.

    - Срубите колья, - скомандовал он.

    И  мы  повиновались.  Скоро  палатка,  туго  натянутая,  красовалась  на
    поляне. Мы затащили туда вещи.

    Я  залез внутрь. Там было просторно и светло. Тончайшая ткань пропускала
    свет, как папиросная бумага.

    -  От комаров хорошо, - одобрил я, проверяя плотность застежек. - Но что
    делать, если во сне нечаянно чихнешь? Тогда прощай крыша!

    - Выдержит и ветер, - спокойно возразил энтомолог.

    - От крыльев бабочек? - не очень удачно сострил я.

    Тот   пожал   плечами.  Во  всяком  случае,  изобретение  было  хорошее.
    Коллективный  накомарник  при  нужде  мог  быть  уложен в карман и почти
    ничего не весил.

    Мы  напились чаю, потолковали еще о том, о сем, у костра и, когда начало
    темнеть, забрались в палатку. Завтра предстояло рано вставать.

    Спали  мы  спокойно.  Но  под  утро поднялся ветер, а затем вдруг хлынул
    проливной дождь.

    "Ну,  конец", - подумал я, когда в темноте услышал шум дождя. И я втянул
    голову  поглубже  в  воротник  рубашки,  готовясь  принять холодный душ.
    Между прочим, терпеть не могу, когда вода льет за шиворот!

    Но  дождь  шумел  и  не  лился.  Вернее, он скатывался по растянутой над
    нашими  головами невидимой сейчас палатке, пропускающей и свет и воздух,
    но  непроницаемой  для  воды.  Это  было  чудо  номер  два,  с которым я
    ознакомился за эти сутки.

    Временами  налетал  ветер,  и  я  не  без  тревоги ждал, когда он порвет
    палатку.  Я уже привык к мысли, что, может быть, останусь сегодня сухой,
    и мне не хотелось с ней расставаться.

    Палатка  долго выдерживала все атаки, но вот при одном, особенно сильном
    порыве я почувствовал, что ветер ворвался внутрь и дождь сечет меня в бок.

    "Лопнула"  -  пронеслось  у  меня в голове. В потемках я стал нащупывать
    порванный  край,  но  палатка,  к моему величайшему изумлению, сказалась
    целой:  это  вырвало колышки, которые забивал я собственноручно. Чертова
    ткань, трепыхаясь под порывами ветра, выдернула их из земли.

    -  Что  же  это  за  ткань?  -