актикант любит рисовать. Имя его состояло
    из  двух  слов,  очень длинных. Но он сказал, что его можно звать просто
    Костя.  Другой  его  чертой, обнаружившейся также с первого же дня, была
    нелюбовь   или,   вернее   сказать,   антипатия   к  чертежным  роботам.
    Проявлялась  она  в  самых  разных  формах.  На следующий же день, придя
    первым  в  бюро,  Шервуд  обнаружил,  к  своему  удивлению,  что один из
    роботов  работает,  как  одержимый.  Он  хорошо  помнил,  что все машины
    выключил  накануне  перед  уходом.  У  робота был такой вид, словно он и
    огорчен  и  изумлен одновременно. Перед ним стоял на подставке небольшой
    ящик,  соединенный с машиной гибким рукавом. Походило на то, как если бы
    чертежная машина всунула хобот в кормушку.

    Впрочем  это  и  на  самом деле была кормушка, как моментально сообразил
    Шервуд.  Конечно  же,  сюда  практикант сложил подготовленные для робота
    задания,   и  тот  работал  всю  ночь  напролет,  изготовляя  чертеж  за
    чертежом.  Целая  кипа  их  лежала в корзинке сбоку. Листы бумаги уже не
    умещались  в  ней и падали на пол. Шервуд подобрал с пола чертежи и стал
    ожидать, что произойдет дальше.

    Практикант появился с самым веселым видом.

    - Работает? - кинул он взгляд на робота. - Ну и пусть работает.

    И он приступил к своим делам.

    - Это что, эксперимент? - поинтересовался Шервуд.

    -Просто  он лучше всех изготовляет фасонные профили. Я и решил: пусть уж
    над  ними  работает  более  квалифицированный  чертежник.  Что  касается
    остальных...  Я  бы  половину  выкинул  на  свалку!  Тут  есть настоящие
    тупицы:  никакого  воображения!  Перечерчивают, высунув языки то, что им
    задано. Какие-то заскорузлые чиновники.

    -  Гм,  -  неопределенно произнес Шервуд. Некоторых из этих "чиновников"
    сконструировал  когда-то  он сам. Тогда, пять или семь лет назад, они не
    представлялись ему тупицами.

    А  Костя  стал передвигать роботов, устанавливая наиболее способных так,
    чтобы  они  были  под  рукой,  а  "тупиц" загоняя в дальние углы. Шервуд
    окинул  взглядом  бюро. Роботы, добродушные чертежные роботы, с которыми
    была  связана  часть его жизни, честные работяги, изведшие не одно ведро
    туши  по  его  заданиям, выглядели сейчас какими-то беззащитными. Те, до
    которых  еще  не  добрался практикант, стояли с виноватым видом и словно
    втянули   головы   в  плечи.  А  жертвы  его  неуемного  стремления  все
    перестроить  по-своему, уныло торчали, как неприкаянные, в новых местах.
    Привычный  уют  бюро  был  нарушен.  А  Костя  поднял  руку  даже на тех
    роботов,   которым   "даровал"  право  на  существование.  Он  предложил
    полдюжины  из  них  подключить  к программной машине, которая переводила
    язык чертежей на язык, понятный станкам.

    -  Мы выключим их чертежное устройство, - убеждал он. - Результаты своих
    вычислений  они  будут  передавать  не  рейсфедеру,  а по проводам прямо
    сюда,  -  он  похлопал  по станине программной машины. Кажется, это была
    единственная машина, которая ему нравилась.

    Шервуд  не стал спорить. В бюро было две программных машины. Одну из них
    он   согласился   пожертвовать   для  эксперимента.  Когда  агрегат  был
    смонтирован,   Костя   уговорил  Шервуда  разрешить  ему  самостоятельно
    спроектировать  целый  узел  -  обзорную башню. И он с азартом взялся за
    дело:  лента  с  дырками, предписание для станков, изготовляющих детали,
    лезла из агрегата, словно фарш из колбасной машины.

    Но  Шервуд  не  мог  проверить работу практиканта, глядя на эти дырки, -
    поэтому  он  попросил  Мак-Кинли  изготовить детали в уменьшенном виде -
    для  контрольной  сборки.  И  тут  Шервуд, вернее - принцип изготовления
    чертежей,  одержали  победу над Костей. Известно, что матери пристрастны
    к  своим  детям.  Но  Костя  не скрывал отвращения, глядя на безобразное
    сооружение,  которое  выросло  на  столе  перед  ним.  Башня походила на
    кривой  гриб,  у  которого  сползала  шляпка.  В  разных местах от гриба
    отходили какие-то нелепые выросты.

    -  Что  это?  -  в  ужасе  воскликнул  он.  -  Разве  я этого хотел? Эти
    безобразные линии! И она еще нагнулась, словно собирается боднуть кого-то...

    -   Вы  забыли  дать  роботам  одно  важное  условие  -  форму  будущего
    сооружения.  Конструктор должен знать, что может делать только он сам, а
    что можно поручить машине.

    Шервуд  разъяснил  юноше,  что  роботы  лишены  чувства красоты, Им дали
    условия  -  машины  нашли наиболее рациональное решение. Им сказали, что
    на  Венере  господствующие  ветры  в  широтном  направлении. Они нагнули
    башню  навстречу  ветру. Им "объяснили", что желательно иметь улучшенный
    обзор  к  югу.  Они  не нашли ничего лучшего, как приделать к башне этот
    безобразный  вырост. Законы сопротивления материалов соблюдены. Упрекать
    роботов не за что.

    - Значит вся затея впустую? - Костя кивнул на агрегат.

    -  Почему  же?  Ведь  во  многих случаях форма не играет роли. Вот такую
    работу  мы  и  будем  отдавать  ему. И чертежи, действительно, не всегда
    нужны. Надо только заказать настоящую машину.

    Агрегат,  слепленный Костей, и на самом деле выглядел технически нелепо:
    чертежные   роботы,   собравшись   в   тесную   кучку  толпились  вокруг
    машины-переводчика,  протягивая  к  ней  металлические  руки. Все вместе
    напоминало заговорщиков из старинного романа.

    - А что делать мне?! - спросил Костя.

    - Взять рейсфедер, - усмехнулся Шервуд, - и тушь.

    И  Костя покорно склонился над бумагой, рисуя "старомодные загогулины" и
    "никому  не  нужные  линии",  над которыми всегда издевался. Но, видимо,
    машины  решили  в  отместку  поиздеваться над Костей. Когда Шервуд через
    час  подошел  к  своему  помощнику,  тот  сидел  с  выражением  крайнего
    отчаяния  на  лице, а стол перед ним был завален набросками башни - один
    красивее другого.

    - Что ж, - заметил Шервуд, взяв в руки один из рисунков, - очень мило!

    -  Но  посмотрите,  что  делают  с  этим  машины! - Костя ткнул рукой на
    чертежи,  сфабрикованные роботами. Шервуд взглянул и невольно улыбнулся:
    рядом  с рисунками Кости лежали аккуратно вычерченные карикатуры на них.
    Линии  теряли  плавную форму, башни превращались в уродцев, по сравнению
    с  которыми  первый  "гриб"  выглядел  просто  красавцем.  -  А  когда я
    настаиваю   на  своих  линиях,  -  продолжал  жаловаться  Костя,  -  они
    вычерчивают  такие  сложные  конструкции,  что  вся работа теряет смысл.
    Посмотрите,   сколько  дополнительных  креплений  добавили  они  к  этой
    модели.  А  ведь хороша? - Костя вытащил рисунок, похожий на увеличенное
    яйцо, поставленное вертикально.

    -  У  вас,  - сказал Шервуд, - рука художника работает отдельно от мысли
    конструктора.  Дайте-ка  я...  -  Он  сел  за Костин стол и в пять минут
    набросал силуэт башни. - Ну как?

    -  Ничего...  - Костя критически оглядел набросок. - Вы знаете, мне даже
    нравится. Но как отнесутся к этому чертежные роботы?

    - А вы отдайте им!

    Машина,  к  явному  удивлению  Кости,  вычертила  нечто  очень близкое к
    рисунку  Шервуда.  Тот  подумал,  кое-что  изменил и опять отдал машине.
    Теперь работа Шервуда и машины совпала.

    -  Я  никогда  не  буду конструктором, - огорчился Костя. - Удивительно,
    как быстро вы справились с делом!

    Шервуд рассмеялся.

    -  Я  пользовался  вашими  готовыми  идеями  по  части  формы.  Иначе  я
    провозился  бы дня два. Знаете, мне иногда кажется, что мы с вами вдвоем
    составляем  одного идеального конструктора. Так что не отчаивайтесь, вы,
    половинка!

    Вскоре  Шервуд  сделал  еще  одно  открытие: его новый практикант мечтал
    стать  художником.  У  него  был даже готовый замысел картины - он хотел
    изобразить   молодежь   Великой  Эпохи,  удивительного  и  неповторимого
    периода  в  истории  человечества,  когда  создавался  весь  тот  мир, в
    котором  мы  с  вами живем. Он сказал, что очень ясно представляет себе,
    как должна выглядеть эта картина.

    -  Понимаете:  все  должно  быть  просто.  Героические  люди - это люди,
    которые просто делают великое дело.

    Он  добавил,  что  ему  недостает  одного  важного  условия.  Однако  не
    художественного  мастерства,  как  думал  Шервуд,  - по-видимому Костя в
    своих способностях не сомневался, - а, как выяснилось, совсем другого.

    -  Участия  в  каком-нибудь  большом  деле,  -  сказал  Костя. Шервуда в
    глубине   души   всегда  немного  возмущало  это  постоянное  стремление
    молодежи  непременно  к  великим  делам.  Кто  же,  спрашивается,  будет
    заниматься делами повседневными, которых еще немало на нашей планете.

    -  Ну, великого дела я вам обещать не могу, - сказал он. - Но станция на
    Венере,  вся,  с  потрохами, должна стоять на полигоне ровно через два с
    половиной месяца. Какой-никакой, пусть прозаический, но все-таки труд!

    Костя  разочарованно  махнул рукой. Но он продолжал честно трудиться под
    руководством Шервуда.

    Постепенно   бюро   изменяло   свой   облик.   Пяток  новых,  изящных  и
    быстродействующих  машин,  работающих  без  чертежей, заменил штук сорок
    роботов, корпевших над листами ватмана. В помещении стало свободнее.

    На  долю  Шервуда  и  Кости  осталась  теперь  почти  чистая  творческая
    деятельность,  их  работа  стала  в известной степени более напряженной:
    отпали  паузы,  передышки,  невольные  секунды  отдыха, когда мозг занят
    машинальным   ходом   мысли   или   привычными   умозаключениями.   Зато
    проектирование  быстро  продвинулось  вперед.  Они  работали  только  по
    два-три  часа, по утрам, на свежую голову - и все же станция была готова
    за  две  недели  до  срока.  Шервуд  и Костя догнали своих "соперников",
    авторов  второго  и  третьего  вариантов,  которые начали работу раньше.
    Шервуд  не  мог  не  признать,  что  большая  заслуга в этом была нового
    практиканта и той революции, что он учинил в бюро.

    Последние  дни,  как заметил Шервуд, практикант был поглощен еще чем-то,
    кроме  работы  в  бюро.  Иногда  он в полном самозабвении чертил, именно
    чертил   совершенно  фантастические  конструкции,  которые  при  трезвой
    проверке   их   машинами   оказывались  никуда  негодными.  Тогда  Костя
    отбрасывал  чертежи в сторону, морщился и накидывался на текущую работу,
    как бы стараясь наверстать упущенное время.

    Иногда  он, отложив в сторону чертежи, рисовал что-то, а потом вздыхал и
    снова  принимался  за  работу.  Чаще всего на рисунках была девушка, уже
    знакомая  Шервуду, та самая, что вызвала в свое время такое возмущение у
    Мак-Кинли.  Шервуду  показалось,  что  в  лице  ее по сравнению с первым
    профилем  из  пластилита  происходят какие-то изменения. Взгляд стал как
    будто   серьезнее.   На   некоторых   рисунках  девушка  словно  впервые
    задумалась  над  чем-то.  Шервуд,  естественно,  ни  о  чем не спрашивал
    Костю: мало ли какие вопросы волнуют современных юношей и девушек.

    Однажды  Костя  пришел  веселый, брызжущий бодростью, как ионный душ. Он
    шутил  и  смеялся целый день и наработал такую уйму дел, что удивил даже
    Шервуда,  видавшего виды, и не совершил ни одного самомалейшего промаха.
    Все,  что  выходило  из  его  рук, машины принимали с полным одобрением,
    словно и им нравилось иметь дело с таким веселым конструктором.

    С  таким  подъемом практикант проработал три дня. Потом он ходил увядший
    и  растерянный,  упавший  духом, и работал механически. Прошло несколько
    дней,  и  он  пришел  тихий, серьезный, словно повзрослевший. Работал не
    менее   производительно,  чем  в  дни  подъема,  но  молча,  с  каким-то
    внутренним  упорством,  точно  стиснув  зубы. И опять все, что он делал,
    был безукоризненным с чисто профессиональной стороны.

    "Кажется из малого будет толк", подумал тогда Шервуд.

    И  вот  их  детище  - пожалуй можно сказать - стоит почти завершенное на
    полигоне. Завтра несколько последних взмахов кисти и все.

    Костя,  по-видимому, не сомневается, что собирать ему придется, если он,
    конечно, полетит на Венеру, именно их станцию.

    Но  Шервуд  в этом вовсе не уверен. Сейчас он вдруг начал обнаруживать в
    своем проекте все новые и новые недостатки.

    Он  стоял  в  рассеянности на берегу моря и смотрел на бегущие навстречу
    волны. Завтра! Завтра начнется испытание...

                                       3.

    Как  все произошло? Шервуд, конечно, знал, так же как и Мак-Кинли, что в
    сорока  километрах  от  полигона  проходит ураган. В этом не было ничего
    неожиданного  и  страшного.  Ураган  шел в точности по маршруту, который
    заранее  выводила  на  карте  синоптическая  машина. Временами казалось,
    будто  не  машина  следила  за ураганом и вычерчивала его путь, а он шел
    покорно  по  линии,  начертанной  машиной, - так, словно в парном танце,
    совпадали  до  мелочей их шаги. А потом что-то произошло! Мало вероятно,
    чтобы  ошиблась  машина.  Скорее  всего в игру вступили факторы, которых
    машина  не  знала  и  не  могла  учесть, - произошел тот случай, один из
    миллиона,  что  время  от времени выпадает на долю исследователя природы
    словно в насмешку над его усилиями покорить ее.

    Поскольку  ось  движения  урагана  проходила вдалеке от полигона, Шервуд
    без  всяких раздумий вошел внутрь только что собранной станции. Он знал,
    что  точна  современная синоптика, построенная на твердых математических
    расчетах,  и  вовсе  выкинул из головы этот ураган. Не думаем же мы, как
    бы  не  попасть  под поезд, находясь в нескольких километрах от железной
    дороги.

    Мак-Кинли  и  Костя остались снаружи. Сквозь прозрачные стены переходных
    коридоров  Шервуд видел, как они спокойно о чем-то разговаривали. Потом,
    когда  Шервуд  удалился  на  добрых  полкилометра,  он  увидел,  что они
    засуетились  и  стали размахивать руками. Пластилитовые стены станции не
    пропускали   радиоволн,   поэтому  блок-универсал  Шервуда  не  принимал
    сигналов  от  блок-универсалов  Мак-Кинли  и  Кости.  А  расстояние было
    слишком большим, чтобы можно было разобрать жесты.

    Шервуду   оставалось  одно  из  двух:  проникнуть  в  обзорную  башню  и
    подключиться  к  антенне,  напаянной  на  ее  корпус,  или  же  поскорее
    выбраться наружу. Он не успел сделать ни того, ни другого.

    Крайнее  здание  вдруг  как-то  странно  запрыгало на месте. (Станцию не
    закрепили  наглухо,  так  как  считали, что в этом нет необходимости. Ее
    просто  привязали  к  кольцам,  ввернутым  в  бетон сборочной площадки.)
    Итак,   сначала   от   земли   отделилось  крайнее  здание.  Оно  теперь
    напоминало,    какое-то   фантастическое   пресмыкающееся,   гигантского
    обитателя неведомых миров, которое нервно било хвостом.

    Потом  начали лопаться швартовы в разных местах. Взглянув туда, где были
    Костя  и  Мак-Кинли,  Шервуд не увидел их. По земле катились клубы пыли,
    стволы  деревьев,  какие-то извивающиеся в воздухе листы. На миг Шервуду
    показалось,  что  он  различает знакомую ему фигурку практиканта. Костя,
    если  это  был  он,  упал,  сбитый  ветром,  тут  же встал, снова упал и
    покатился  как лист, сорванный с дерева. Затем все вокруг охватила такая
    мгла,  что Шервуд стал протирать глаза, точно в них попала пыль. Сильный
    толчок  подбросил  его, он упал на спину. В следующий момент конструктор
    почувствовал, что он поднимается в воздух.

    В  ранней  юности  Шервуд  видел,  как  сильным  порывом ветра сорвало с
    веревки  рубашку:  она  летела,  болтая  рукавами,  и исчезала за крышей
    дома.  Сейчас  он  представлялся себе муравьем, который забрался в такую
    вот  рубашку.  Коридор, в котором он очутился в этот трагический момент,
    напоминал  гигантский  рукав; он сгибался во время полета. Ощущение было
    так  неприятно,  что  Шервуд  поспешил  перейти  в более надежный, менее
    колышащийся  отсек.  Хватаясь  за  какие-то  кольца,  впаянные  в  стены
    (сейчас  Шервуд  не  мог  даже  припомнить,  для  чего  они  должны были
    служить),  он  стал пробираться к двери. Опустив глаза вниз, он различил
    сквозь   прозрачный   пол  мутные  клубы,  вспухающие  пузырями,  словно
    заглянул в кипящий котел.

    За  дверью  прямо  вверх  поднималась  лестница.  Шервуд  стал на нижнюю
    ступеньку,  но  она  не  сдвинулась  с  места.  Эскалаторы,  конечно, не
    работали. Он стал подниматься, хватаясь за поручни.

    С   верхней  площадки  лестницы  открывался  вход  в  круглый  зал.  Его
    прозрачные  стены  в вихре урагана гнулись, то вминаясь, то выпрямляясь;
    временами  по  ним пробегала дрожь. В тот момент, когда Шервуд вступил в
    пустой  зал,  сооружение сильно накренилось, пол встал под углом почти в
    сорок  пять градусов. Шервуд успел схватиться за стойку для оборудования
    у  стены,  иначе  он  полетел  бы  к противоположному концу зала. Так он
    висел, упираясь ногами в рифленый пол, минуты две, а пол все поднимался.

    По  ту  сторону  стен  в пыльной мгле, проносились полупрозрачные здания
    округлых  форм с крышами-куполами, напоминая гигантскую связку воздушных
    шаров,  пущенных  по  ветру. Какой-то рукав мотался, как исступленный, и
    Шервуд   до   боли   ощутил  напряжение,  которое  испытывали  закрепки:
    когда-нибудь начнут же они вываливаться!

    Резкий  толчок  оборвал  мысли  Шервуда. Стойка, за которую он держался,
    словно  забрыкалась,  пытаясь  его  отбросить.  Вибрация  передалась его
    руке,  пальцы  разжались  и  он  покатился  сначала  по полу, а потом по
    стене,  которая  медленно,  как барабан, вращалась под ним. Он докатился
    до  другой  стойки  и  ухватился  за  ребристый  выступ.  Но  его тут же
    вытряхнуло и из этого угла.

    Катаясь  по желобу, который образовал стык пола и стены, Шервуд смятенно
    думал:   "Только  бы  вращение  прекратилось!"  От  вращения  разовьются
    центробежные  силы  и  тогда  уж  вся эта музыка наверняка разлетится по
    швам.  Он,  создатель  сооружения,  знал, что оно для таких испытаний не
    предназначалось!

    Крен на какое-то мгновение уменьшился.

    Дверь,  дверь,  хоть  какую-нибудь  дверь!  Нельзя  же  до бесконечности
    кататься  в этом огромном зале, как горошина в консервной банке. Увидев,
    наконец,  какую-то  дверь,  он вышмыгнул, как мышь, из зала и очутился в
    коридоре.

    Здесь   стены  не  просвечивали  и  обстановка  казалась  безопаснее,  а
    неожиданные  крены  напоминали  качку  корабля  в бурю - ощущение вполне
    земное.   Мгновениями  Шервуд  забывал,  что  станция,  построенная  для
    Венеры,  мчится  в  воздухе,  словно выпущенный из рук бумажный змей. Он
    никогда   не   думал   о   планирующих  способностях  проектируемого  им
    сооружения.  Сейчас  он  пришел  к  выводу,  что  создал почти идеальный
    парашютирующий аппарат.

    Затем  по  странным законам логики в нем пробудилась жажда деятельности.
    Сидеть,  как  крыса  в  тесной ловушке, не казалось ему сейчас уже таким
    заманчивым,  как  четверть  часа  назад.  Он  должен осуществить то, что
    собирался  сделать  перед  тем,  как  налетел  ураган,  -  проникнуть  в
    обзорную башню и подключиться к наружной антенне.

    В  коридор  выходило  множество  дверей.  Он  осторожно открыл первую по
    счету  и  увидел  новый,  короткий,  поперечный  коридор.