вас
придумывали, как бы пытаясь восполнить все, в чем нас обделила природа. Но
переспорить, перехитрить или просто подправить природу чрезвычайно сложно.
Видимое может обернуться совсем другой стороной...
   - У нас мало времени, - решился напомнить я.
   - Да, да, извините. Хочу спросить вас...
   Он  поводит  плечами  и  вдруг  сутулится,  становится  словно  меньше,
прикрывает глаза короткими ресницами и  говорит  так  тихо  и  сокровенно,
будто обращается не ко мне, а к самому себе:
   - В принципе бессмертие и всемогущество - это хорошо. Но хорошо ли быть
бессмертным и могущественным? Нравится ли вам ваша бесконечная жизнь?
   Опасаясь, что я неправильно пойму, он быстро добавляет:
   - Жизнь человека коротка, а потому и неповторима. Это заставляет ценить
каждый миг. Вот я думаю: успею ли перевоспитать Петю? Закончит ли институт
Сергей? Завершу ли начатую  работу?  Я  всегда  спешу,  понимаете?  Острее
чувствую радость и боль. Мне не бывает скучно, понимаете?
   Я киваю головой: что ж, обычный  вопрос  из  категории  так  называемых
"философских".
   - Понял вас. Вы хотите  знать:  не  скучно  ли,  не  тягостно  ли  быть
бессмертным, есть ли в бессмертии не только смысл, но и приятность?
   Его шея напрягается, кадык  двигается,  на  смуглых  скулах  проступает
румянец. Мой контрвопрос попал в цель.
   - Нет, не скучно, не тягостно. Время жизни зависит от цели жизни...
   Максим морщит лоб, вспоминает читанное и слышанное...
   - В этом отношении все обстоит довольно просто  и  однозначно.  Природа
создавала человека для тех же "целей", что и других животных:  для  борьбы
за существование в условиях ограниченного пространства одной  планеты.  На
этом пути в процессе эволюции должны были появиться и  выкристаллизоваться
наиболее совершенные варианты информационных систем  -  живых  организмов.
Отсюда и короткий  срок  жизни,  спасающий  от  перенаселения  устаревшими
формами, необходимый для быстрого перебора вариантов. Но вы все это знаете
лучше меня, - я решил ему польстить,  -  и  нет  нужды  говорить  об  этом
подробно. А меня и других сигомов вы, люди,  создавали  для  иной  цели  -
познания и совершенствования  окружающего  вас  мира.  Мир  этот  огромен,
разнообразен,  сложен,  и,  чтобы  успешно  познавать  его,  нужен  другой
организм и другие сроки.  А  уж  познание  и  творчество,  как  мы  знаем,
наскучить не могут...
   Встречаю его колючий -  из-под  разлапистых  бровей  -  взгляд,  и  мне
становится стыдно. Да, да, я сказал совсем не то, что ему нужно.  Эта  моя
проклятая прямолинейность совсем не годится в разговорах с людьми. Ведь он
спрашивал не просто для того, чтобы получить информацию. Его, как и других
людей, страшит краткость жизни, ему нужно все время как-то оправдывать ее,
приукрашивать, находить выигрышные стороны, чтобы утешать себя.  Он  и  ко
мне обратился за _утешением_. А я, созданный такими же существами, как он,
являющийся воплощением их мечты о всемогуществе и бессмертии,  обязан  был
придумать утешение. Так я отдал бы крохотную частичку своего долга...
   - Впрочем, - мямлю  я,  -  бывают  у  меня  мучительные  минуты,  часы,
когда...
   И опять я недооценил Максима. Он  мягко  улыбается,  как  тогда,  когда
говорил о детях:
   - Благодарю. Вы дали исчерпывающий ответ, хотя... - он не удержался  от
выпада  -  так  мне  тогда  казалось,  -  есть  на  свете  вещи   поважнее
бессмертия...
   Странная эта фраза застряла в моей памяти, хотя я  представлял,  каково
ему жить, помня о близкой смерти, сколько это стоит горьких раздумий, мук,
терзаний, мужества. И ведь  еще  нужно  ему,  школьному  учителю,  утешать
других, разъяснять, вселять веру. Мог бы я так?
   Сильнейший толчок едва  не  сбил  меня  с  ног.  Успеваю  подхватить  и
поддержать Максима. Шахматные фигурки  с  дробным  стуком  рассыпаются  по
полу, который вмиг становится наклонным. Раздается скрежет металла,  треск
пластмассы. И прежде, чем включилась тревожная сирена, я за  доли  секунды
анализирую происходящее и предполагаю,  что  лайнер  столкнулся  с  чем-то
огромным...
   Воет сирена. Из динамиков слышится успокаивающий голос: лайнер  налетел
на покинутый баркас, водолазы уже заделывают пробоину,  пассажиров  просят
не волноваться.
   Но по изменившемуся  надрывному  шуму  двигателей,  по  тонкому  свисту
насосов я понял, что авария гораздо серьезней, чем о ней говорят.
   Усаживая Максима в кресло, успокаиваю словом "извините" и  бросаюсь  на
палубу. Дорогу преграждает человек в форменке моряка.
   - Я помогу водолазам.
   Он мотает головой:
   - Судно тонет. Спускайтесь к спасательным шлюпкам.
   По радио передают обращение к пассажирам: не волнуйтесь, возьмите самое
необходимое, проходите по левому борту к шлюпкам.
   Оказывается - самое худшее еще впереди. Часть шлюпок смыло с  палубы  и
унесло волнами, оставшиеся не вмещают всех пассажиров. А спасательные суда
и вертолеты смогут прибыть лишь через полтора часа. Температура же воды за
бортом - всего шесть градусов по Цельсию. Капитан приказал подготовить для
команды плотики, но они  пригодны  лишь  для  очень  умелых  и  закаленных
пловцов...
   Первыми сажают в шлюпки детей, стариков,  женщин.  Некоторые  пассажиры
помогают морякам.  Здесь  я  снова  встречаюсь  с  Максимом.  Он  передает
стоящему в шлюпке матросу девочку,  которую  мы  повстречали  в  шахматном
салоне. Девочку бьет мелкая дрожь, она всхлипывает, а  Максим  говорит  ей
что-то веселое, его полные губы даже складываются в подобие улыбки.
   - Теперь вы, - говорит матрос и протягивает ему руку.
   Максим оглядывается, замечает меня, окликает:
   - Давайте в шлюпку!
   Предупредительно подымаю руку и указываю взглядом на небо. Он  понимает
меня.
   - Быстрей, это последняя шлюпка, -  торопит  его  матрос.  Меня  он  не
замечает в мелькании вспышек света: прожекторы то вспыхивают, то гаснут...
   "И последнее место", -  думаю  я,  глядя  на  переполненное  суденышко,
пляшущее на крутой волне.
   Держась за поручень трапа, Максим становится ногой на борт  шлюпки,  но
тут замечает еще одного человека, с трудом взбирающегося  на  палубу.  Это
глубокий старик, худой,  с  лицом  землистого  цвета.  Одна  нога  у  него
волочится. Хватаясь за надраенные поручни, он подтягивает ее по ступенькам
лестницы.  Как  он  только  решился  отважиться  на  плаванье?  При  самых
благоприятных обстоятельствах ему осталось жить считанные месяцы...
   Четко вижу, что двоих шлюпка не вместит. А времени - в обрез. Дифферент
судна приближается к критической величине. Если шлюпка не  успеет  отойти,
лайнер увлечет ее в пучину.
   Максим мог бы и не заметить старика, тем более, что его голова и  плечи
только показались из-за палубной надстройки, и никто в шлюпке не видит  ни
меня, ни этого последнего пассажира. Но Максим бросается  к  нему,  ведет,
почти несет к трапу. Матрос растерянно смотрит на них, но  другой  мужчина
уже встает на борт, подхватывает  старика  и  помогает  ему  спуститься  в
шлюпку.
   Теперь и Максим понимает то же, что и я: места в  шлюпке  для  него  не
остается. Вижу испуг на  его  лице.  Но,  к  моему  удивлению,  он  быстро
пересиливает страх, во всяком случае стирает его отражение со своего лица,
вытаскивает из кармана сверток, кидает матросу:
   - Передайте по адресу, там написано.
   - А вы?
   - За меня не беспокойтесь. Я был рекордсменом по плаванию, стайером.  -
И, чтобы прекратить бесполезные разговоры и мучительные свои сомнения,  он
с силой отталкивает шлюпку, а когда она отходит немного, прыгает в воду.
   Уже по первым взмахам его рук безошибочно определяю, что он едва  умеет
держаться на воде. Да и самый опытный пловец долго  не  выдержит  в  таком
холоде.
   Наблюдать за Максимом мне не пришлось. Лайнер завалился на борт,  шумно
зачерпнул воду. Слышится громкий свист, вой, шум - это вода  врывается  во
внутренние помещения корабля, выдавливая воздух...
   Едва успеваю взлететь, выхватываю из воронки Максима.  Отвесно  взмываю
ввысь. Низко плывущие облака окутывают нас мокрой пеленой.  Чувствую,  как
дрожит в моих руках спасенный.
   -  Держитесь,  сейчас  согреетесь,  -  говорю  ему,  переключая   левый
аккумулятор на подогрев.
   - Спасибо, - шепчет он посиневшими губами, глядя вниз, пытаясь  увидеть
море и лодки.  -  Тяжелее  всего  придется  морякам  на  плотах.  Хоть  бы
спасатели поспели...
   - Поспеют, они близко, - утешаю его. Мои локаторы уже запеленговали шум
винтов.
   Лечу навстречу этому шуму, думаю о Максиме. Пожалуй, больше всего  меня
поразило, что он почти не колебался, отдавая свое место в шлюпке  старику.
И загадка  для  меня  заключается  не  только  в  том,  что  он  пересилил
главнейший закон Программы для всех живых существ - страх  перед  смертью,
что, не колеблясь, жертвовал  своей  короткой,  бесценной  и  неповторимой
жизнью ради чужого старика. Смог бы я, бессмертный, поступить так же? Ведь
с точки зрения логики это крайне  неразумный  поступок.  Старику  остается
жить совсем немного, а Максим - здоровый мужчина в расцвете  сил.  Что  же
подтолкнуло его на такое?
   Тормошу свою память, стараюсь найти в ней  записи  о  схожих  поступках
людей. Анализирую и... не нахожу убедительного объяснения. В конце  концов
не выдерживаю психического напряжения, спрашиваю:
   - Почему вы поступили так? Знали, что я могу спасти вас?
   В ответ слышатся странные звуки,  похожие  на  кашель.  Максим  еще  не
отогрелся, ему трудно говорить.
   Внезапно мелькает догадка. Спешу высказать ее:
   - Старик похож на ваших родителей?
   - Как все старики.
   Мне кажется, что наконец-то понимаю причину.
   - Вы, так сказать, отдавали ему часть  сыновнего  долга,  чтобы  другие
дети поступили когда-нибудь так же по отношению к вам?
   Он задумывается.  Мне  кажется,  что  я  все  же  сумел  вычислить  его
поступок. Да, в нем было что-то от высшей логики, которую я только начинаю
постигать.
   Он тихо и счастливо смеется, растравив мои сомнения, а потом говорит:
   - Я ничем не смогу отблагодарить вас. Разве что дам дельный совет...
   - Слушаю вас.
   - Не пытайтесь понять людей только с точки зрения логики.
   Странная фраза.  И  я  невольно  вспоминаю  не  менее  странные  слова,
произнесенные им же: "Есть на свете вещи поважнее бессмертия..."
   Мы пробились сквозь стайку облаков, и над нами засияли крупные  звезды.
Максим повернул голову, сейчас его глаза в свете звезд  кажутся  большими.
Он пытливо смотрит на меня, участливо спрашивает:
   - Устали?
   - Да, немного, - отвечаю.  Мне  стыдно  сказать  всю  правду.  Ведь  то
выражение  на  моем  лице,  которое  он  принял  за  усталость,   является
отражением совсем иного чувства. И название ему - зависть.



9

   Сигнал настиг меня, когда я уже  подлетал  к  городу,  где  жил  Михаил
Дмитриевич. Я узнал сигнал - его посылало существо, которое назвалось моим
братом. Информация шла с  перебоями,  в  интервалах  я  улавливал  шумовые
модуляции, ощущал, как трудно  сейчас  передающему.  И  все  же  он  сумел
создать в зрительном и радиолокационном отделах моего мозга целую  картину
- вращающееся облако частичек, похожих  на  частички  плазмы.  Температура
облака достигала триллиона  градусов,  плотность  должна  была  выражаться
внушительным  числом.  Облако  все  время  меняло  очертания,  продавливая
пространство, и поэтому правильнее было бы  сказать,  что  оно  вообще  не
имеет  очертаний.  Впрочем,   и   другие   его   характеристики   менялись
скачкообразно и невероятно быстро. Я ощутил страшную боль  в  левой  части
головы и подумал: а каково же тому, кто находится там? Пожалуй,  я  бы  не
мог представить себя на его месте и не понимал,  что  могло  побудить  это
родственное мне существо находиться там, откуда оно  ведет  передачу.  Что
ему нужно?
   Мобилизовав и настроив на  волну  все  отделы  мозга,  я  все  же  смог
разобрать: "Передай Михаилу Дмитриевичу". И дальше шло все то же уравнение
и несколько его вариаций. Уравнение, описывающее тактовую частоту в  живых
существах и  явлениях  неживой  природы...  Я  уже  догадывался,  что  оно
означает, но мне нужно было получить еще одно подтверждение. И я  спросил,
вкладывая в сигнал всю энергию аккумуляторов: что же описывают уравнение и
его вариации? И почти не удивился, услышав в ответ: "ПУЛЬСАЦИЮ ВСЕЛЕННОЙ".



10

   С болью я отметил, что за эти месяцы он изменился. Морщинистый лоб стал
словно бы еще выше, седина пробилась  там,  где  ее  раньше  не  было.  Он
пожевал толстыми губами и в ответ на мое приветствие сказал:
   - Здравствуй, сынок.
   Протянул руки...
   Я обнял его и осторожно прижал к себе,  одновременно  пытаясь  передать
ему часть своей энергии. Он заметил мои  попытки,  растроганно  улыбнулся,
отстранился и погрозил пальцем:
   - Однажды сказал старый заяц,  глядя  на  молодого  льва:  "Что-то  мой
сыночек слишком быстро растет..."
   Он покачал головой, пристально глядя мне в глаза, и сказал:
   - Важно, что ты смог не только узнать, но и понять...
   Раньше мы  не  всегда  понимали  друг  друга  с  полуслова.  Оставались
недомолвки, связанные с тайной моего  рождения.  Теперь  они  исчезли.  Он
воссоздал во мне, синтезированном человеке, сигоме, модель личности своего
сына, погибшего во время опыта. Теперь я  должен  совершить  то,  чего  не
сумел его сын. А для этого отец дал мне то, чего не мог дать единокровному
сыну, -  силу  и  совершенство,  которыми  не  обладает  никто  из  людей.
Наверное, ему было нелегко решиться  на  это.  Отважился  бы  я  на  такой
подвиг?  Впрочем...  Впрочем,  он  принял  меры  безопасности.  Ведь  есть
программа, которую он заложил в меня. Программа  заставляет  меня  кого-то
любить, кому-то противостоять, определяет границы моих возможностей. Она и
служит гарантией безопасности для людей. Что ж, вполне логично и  разумно.
Я бы поступил так же на месте отца... И все же страшно вспомнить,  сколько
мучений доставили мне мысли о программе, о границах, через  которые  я  не
смею перешагнуть. И самой болезненной занозой была мысль: насколько сходны
правила программы с правилами поведения людей, а насколько  -  с  законами
робототехники? Чего в них больше, на что они больше похожи?
   - Знаю, у тебя есть вопросы ко мне, - сказал отец. - Лучше будет,  если
ты выскажешь их сразу, чтобы между нами не оставалось никаких неясностей.
   - Да, отец, вопросы есть. Эта женщина в подводном городе, Людмила, была
невестой моего брата?
   Я не побоялся назвать его погибшего сына своим братом. Это была  только
малая доля благодарности отцу.
   Он молча смотрел на меня, и ответа уже не требовалось. Я попросил:
   - Покажи мне его фотокарточку.
   - Лучше я вспомню его, а ты загляни в мою память. Разрешаю.
   Да, мы были похожи  и  внешне,  но  Людмила  все-таки  сумела  заметить
разницу.
   - Что же ты хочешь узнать от меня еще, сынок?
   Сказать ему? Не причиню ли я ему боль, не разбужу ли опасения?
   - Расскажи мне о границах программы, заложенной в меня...
   С тревогой я ждал его ответа. Конечно, он  может  и  просто  ничего  не
сказать или ответить уклончиво. Он имеет на это полное  право.  Он  -  мой
создатель. Он вызвал меня из небытия, подарил мне жизнь. Кем бы я был  без
него?   Разрозненными   клетками,   куском   пластмассы,    металлическими
проводами...   Он   подарил   мне   возможность   мыслить,   рассчитывать,
сопоставлять, воображать, видеть землю,  море,  людей,  общаться  с  ними,
чувствовать... За это я должен  быть  бесконечно  благодарен  отцу,  а  не
просить ответа на вопросы, которые могут быть ему неприятны.  Но  ведь  он
сам спросил меня... Он сам... А не цепляюсь ли я за его  слова,  используя
их как предлог для собственного оправдания?..
   Я почувствовал, как  начинают  болеть  виски  от  напряжения.  Миллионы
расчетов, миллионы мыслей в секунду. Для чего?  Сейчас  они  ни  к  какому
решению не приведут. Сейчас это преимущество моего мозга -  быстродействие
-  лишь  усиливает  бесплодные  сомнения,  кружение  мыслей,  которое   не
разомкнуть никакими доводами. Это может сделать только человек,  создавший
меня. Если захочет. Если пожелает. И мне остается ждать...
   А отец ласково улыбнулся, как улыбаются ребенку, приподнялся на носках,
чтобы дотянуться рукой до моего плеча.
   - Границ нет, сынок,  не  волнуйся  напрасно.  Даря  существу  разум  и
возможность перестройки, нельзя давать жесткую программу. Ты мог бы и  сам
додуматься до этого...
   - А что же такое "направляющий импульс"? Ты обещал когда-то ответить на
этот вопрос, когда я вернусь.
   - Поиски истины, сынок, и ничего больше. Ты всегда был свободен в своей
любви и неприязни. Ты действовал в соответствии со своим разумом.
   Наконец-то я понял, что  принимал  за  жесткость  программы.  Это  была
логика событий. Да, наконец-то я  понял  это,  и  подозрение,  сковывавшее
меня,  как  цепь,  разомкнулось  и  спало.  Впервые  я  мог  по-настоящему
расслабиться перед отцом, уподобиться человеческому детенышу. Я  опустился
на стул, жалобно скрипнувший подо мной. Теперь  отцу  уже  не  нужно  было
тянуться к моему плечу, и я чувствовал там теплоту его руки.
   - У тебя есть еще вопросы, сынок?
   - Я принимал сигналы из космоса от  существа,  которое  назвалось  моим
братом. Кто это?
   - Сигом... Созданный раньше... Посланный в дальний космос,  к  границам
нашей Вселенной. И за ее пределы.
   Я понял содержание пауз. Они возникали из-за его  деликатности.  Он  не
хотел говорить: "Сигом, такой же, как ты, но созданный нами раньше  тебя".
Боялся неосторожным словом причинить мне неприятность.
   - Когда он вернется, - продолжал отец, - и вы встретитесь, многие тайны
Вселенной перестанут существовать. Счастливы будут люди, дожившие до  того
дня.
   - Он успел мне сообщить кое-что важное...
   Отец молчал, выжидая. На виске пульсировала голубая жилка.
   -  Он  передал  мне  цифровую  характеристику  пульса  Вселенной.   Она
совпадает с той, что получил я, исследуя живые существа и явления  неживой
природы, сравнивая общие закономерности.
   - Значит ли это, что нет резкой разницы между живой и неживой природой?
   - Разница есть. Ведь имеются два момента пульсации  -  пик  и  спад.  В
Солнечной системе, например, им соответствует основной  уровень  электрона
на атомной орбите и более  высокий,  на  который  выталкивает  его  фотон,
испускаемый Солнцем. Жизнь проявляет себя между  двумя  этими  процессами,
возвращая электрон  на  устойчивый  уровень.  Имеется  фаза  жизни,  четко
обозначенная в  пульсации.  Настолько  четко,  что  ее  можно  принять  за
направленную информацию. Но внутри самой  фазы  жизни  нет  резких  границ
между  уровнями,  а  значит,  и  между  различными  ее  формами.   Переход
сопровождается постепенным усложнением...
   Я умолк, обдумывая дальнейшие слова.
   Он улыбнулся:
   - Ну-ну, не осторожничай. Неужели ты так плохо думаешь о людях? Нас  не
обидит истина, какой бы она ни была.
   - Дело не в  этом,  отец,  -  уклончиво  ответил  я.  -  Важно  другое.
Пульсацию можно назвать сверхинформацией. Ибо в ней содержится  информация
о всех циклах Вселенной. Когда очередной цикл заканчивается  -  расширение
сменяется сжатием и доходит до точки, которую  можно  назвать  "ничто",  -
пульсация - сама по себе - служит причиной  и  механизмом  нового  взрыва,
дающего  начало  новому  циклу.  В  то  же  время  уравнение,  описывающее
пульсацию  Вселенной,  совпадает  с  уравнениями,  описывающими   тактовую
частоту всех процессов  нашего  мира.  Изучив  ее,  можно  управлять  ими.
Управлять жизнью и смертью, процессами, происходящими на нашей  планете  и
во Вселенной. Разве не о том мечтали люди, создавая сигомов?