ешая  друг другу и не интересуясь друг другом. Степан
Савельевич  (так звали ее мужа) работал в горисполкоме, часто приходил домой
довольно  поздно,  открывал  пустой  холодильник  и,  зло чертыхнувшись, шел
спать. Так прошло около года после их свадьбы.
       Однажды  субботним  утром  Степан  Савельевич  встал  довольно  рано,
достал   с   антресолей   чемодан  и  стал  укладывать  свои  вещи.  Тамара,
разбуженная  шумом  и  скрипом  дверей шкафа, тоже проснулась и с удивлением
смотрела,  как  ее  муж  куда-то  засобирался,  причем  весьма основательно,
поскольку  из  шкафа  уже  была изъята вся обширная коллекция его галстуков,
которой он весьма дорожил.
       -- Что случилось, Степан? Ты куда-то уезжаешь? Командировка?
       Степан  Савельевич  повернулся  лицом  к Тамаре и сел на прикроватный
пуфик.
       -- Послушай,   пожалуйста,   меня   внимательно   и   постарайся   не
перебивать.  Мне  чертовски  надоела  та  жизнь,  которая воцарилась в нашем
доме.  Мне  не нужна эта дурацкая моя независимость от тебя, и я не понимаю,
зачем  тебе  независимость  от  меня. Когда я пришел сюда, я надеялся на то,
что  у  меня  будет  домашнее  тепло,  домашний  очаг, дети... Теперь у меня
ничего  этого нет, есть только стены квартиры и штамп в паспорте. Я не знаю,
зачем  вообще  ты  выходила  замуж,  может  только  для  того, чтобы обрести
положение  дамы, соответствующее приличиям общества. Думаю, что ты никогда и
никого  не  любила,  кроме себя и вряд ли можешь любить вообще. Я так больше
не могу... Прощай.
       Он  встал и поднял свой чемодан. Тамаре хотелось заплакать, вцепиться
в  него  и  закричать: " Пожалуйста, не уходи, я постараюсь все изменить..."
Но вместо этого она побледнела, сухо и зло бросила:
       -- Ну и уходи, черт с тобой!
       И  только когда его шаги застучали по лестничной площадке, слезы сами
покатились  по  ее  щекам, и в приоткрытую дверь спальни тихо вошло грустное
женское Одиночество...
       После  того,  как  Тамара  разошлась  со вторым мужем, она все чаще и
чаще  вспоминала  Кирилова,  их  маленькую  квартиру  на  окраине города, их
вечера  вдвоем  и  то,  как  она  готовила  ему чай с лимоном, когда Кирилов
возвращался  из  института.  Она  знала, что за прошедшее с тех лет время он
уже   стал  доктором,  возглавил  лабораторию  и  считался  одним  из  самых
перспективных  научных  сотрудников.  Он  по-прежнему  был  холостяком и это
обстоятельство  особенно вдохновляло Тамару. "Значит, лучше меня он так и не
нашел  никого.  Наверное,  любит  по-прежнему,  но гордость не позволяет ему
вернуться."  Со  временем эта мысль стала все более и более крепнуть, Тамара
всерьез   задумалась  о  том,  как  бы  вернуть  к  себе  Максима  и  решила
порасспросить   о   нем  своих  прежних  знакомых,  работавших  в  институте
астрофизики.
       Однажды  вечером  она  набрала  номер  телефона  своей давней подруги
Танечки  Воробьевой,  вместе  с  которой  училась  еще  в школе. После школы
Танечка  не  стала  продолжать  учебу,  и  родители  устроили  ее в институт
секретаршей.  Мать  Танечки вполне разделяла убеждение дочери, что девушке с
ее  лицом  и фигурой образование, выходящее за рамки школьного курса, совсем
ни  к  чему,  главное,  найти  подходящего  претендента  на  руку и сердце и
постараться  не  упустить  его  до  порога  ЗАГСА.  Надо было отдать Танечке
должное --   поставленную  задачу  она  выполнила  с  блеском  и  уже  через
несколько   месяцев.  Но  главный  человеческий  талант  Танечки  был  не  в
искусстве  обольщения,  а  в  ее  поразительном  обаянии  и  умении ладить с
людьми.  В  каком  бы состоянии не приходил в приемную посетитель, как бы он
не   был   возбужден   или   подавлен,   стоило  ему  только  посмотреть  на
очаровательное  улыбчивое лицо секретарши директора и обменяться с ней всего
несколькими  фразами,  его  настроение немедленно приходило в норму и он был
вполне  готов  к  более  или менее спокойной беседе. Танечка имела репутацию
человека  на  своем  месте  и,  конечно,  была  в  курсе  всех  институтских
новостей.
       Подруги  уже  давно  не виделись и обе очень обрадовались возможности
встретиться  и  поговорить.  Встретились  они на следующий день в кафе возле
театра.
       Танечка  прежними,  по-детски  лучистыми  глазами глядела на Тамару и
щебетала знакомым ей с детства легким говорком:
       -- Я   так   рада  тебя  видеть!  Знаешь,  Тамарка,  а  ты  почти  не
изменилась, все такая же эффектная...
       -- Если  бы  это  было  так,  Танечка...  Ты  вот  действительно  все
хорошеешь...
       -- Да  что  ты! -- Танечка рассмеялась, -- у меня уже двое детишек, я
не  хорошею,  а  добрею,  самое  время  садиться на диету! Знаешь, они оба в
самом  забавном  возрасте,  такие  смешные...!  Ой,  да  что  я  все  о себе
стрекочу! Ты то как?
       -- Больше проблем, чем радостей...
       Тамара  рассказала  подруге  о  том,  как  она  рассталась  сначала с
Кириловым, а потом и со Степаном Савельевичем.
       -- Как   понимаешь, --  закончила  она, --  я  опять  одна.  А  жизнь
проходит,  годы  пролетают быстрее, чем дни... Что-то я делаю не так... Если
бы  вернулся  Максим,  все  было  бы,  наверное,  иначе.  Танечка  с грустью
посмотрела в глаза Тамары и сказала:
       -- Знаешь,  Тамарка,  я  не хотела тебе этого говорить, но у Кирилова
на  станции  появилась  женщина.  Зовут  ее  Серафима  Седогина, из местных.
Говорят,  очень  красивая. Я знаю его характер и не думаю, что он захочет ее
оставить и вернуться к тебе. Лучше попытайся с кем-нибудь другим еще раз...
       Тамаре  показалось,  что  земля  под  ней  закачалась  и  она вот-вот
упадет...  Максима,  о  котором  она  так  много  думала  в последние дни, к
которому  мечтала вернуться, ЕЕ Максима, она может опять потерять, и теперь,
вероятно, навсегда.
       Танечка заметила, как побелели щеки Тамары и испуганно прошептала:
       -- Тамарка,  ты  не  волнуйся так... Ну... пожалуйста, прости меня, я
совсем  не  хотела тебя расстраивать! Вот увидишь, все у тебя наладится, все
будет хорошо!
       ...Но  Тамара  уже  не  слышала  почти  ничего  из того, что говорила
Танечка.  Она,  покачнувшись,  встала  из-за стола, и не попрощавшись, молча
направилась к выходу.
       После  встречи  с  Танечкой  Тамара  не  могла подняться с постели до
конца  недели из-за нестерпимой головной боли, а когда наконец почувствовала
себя  немного  лучше, взяла отпуск за свой счет и немедленно вылетела первым
же  рейсом  в Горноводск. Она не знала до конца, зачем летит, но ей отчаянно
хотелось  увидеть ту, которая могла отнять Максима, любой ценой не позволить
ей  это  сделать,  чего бы то ни стоило, вернуть назад непокорное и жестокое
время...  Самолет  то  и  дело  бросало  вверх  и  вниз над высокими кручами
облаков,  но Тамара этого не замечала и, не переставая думала о том, как она
встретится  с  незнакомой  женщиной,  что она будет говорить, чем закончится
этот странный для нее самой и, возможно, совсем бессмысленный порыв.
       Было  уже  довольно  поздно, когда Тамара вышла из пыльного автобуса,
который  на  последних  километрах  пути  подбирал  всех пассажиров подряд и
потому  останавливался  так же часто, как городской троллейбус. Она не стала
искать  дом Серафимы а остановилась на ночлег в маленькой сельской гостинице
и немало удивила дежурную, попросив дать ей отдельный номер.
       -- Дорого будет, дочка... У нас есть места подешевле.
       -- Ничего,  это  не  важно. Я люблю отдыхать одна, -- устало ответила
Тамара  и,  подхватив  легкую  дорожную  сумку  быстро  прошла по коридору и
закрылась  в  крохотной  комнатенке, где едва помещались кровать и небольшая
тумбочка.
       Она  крепко  заснула и встала уже тогда, когда солнце стояло довольно
высоко,  а  станица  давно  вошла в свой привычный повседневный ритм. Тамара
вышла  из  гостиницы  и  направилась  к сельсовету, вошла в длинный и темный
коридор и быстро отыскала дежурного.
       -- Я  разыскиваю Серафиму Седогину, вы не могли бы подсказать, где ее
дом?
       -- А  вы  кем  ей  будете, --  спросил  пожилой  мужчина, сидевший за
столом спиной к окну, -- родственница, чи знакомая?
       -- Я? --   Тамара   на   секунду   смутилась, --  Знакомая.  Конечно,
знакомая. Но вообще-то я по делу.
       -- Серафима  работает  в  лесничестве,  но  там  вы  ее, наверное, не
сыщете.  Скорее  всего  она где-нибудь в горах. Проще всего, и правда, найти
ее  дома.  По асфальту перейдите кладку через реку и сразу направо, почти до
конца  дороги,  там  есть  улица  Полевая. Спросите, Серафиму Ивановну знают
все,  вас  проводят... Но лучше всего дождитесь вечера, сейчас навряд ли кто
там есть.
       -- Спасибо, большое спасибо!
       Тамара  вышла  на улицу, но торопиться идти к дому Серафимы не стала.
Она  перешла  мостик  через  быструю речку, вода которой была так чиста, что
можно  было  пересчитать  камни  на  самом  дне, и присела на гладкий, будто
отшлифованный  серый  ствол  какого-то  дерева, вынесенный на берег во время
паводка.  Солнце  только-только  перевалило  за  полдень.  Едва  наступивший
октябрь  начинал  раскрашивать  теплыми  осенними цветами тополя, свет падал
почти   вертикально   на   их   листья,   и   от   этого   деревья  казались
прозрачно-золотыми,  а небо -- ослепительно-синим, словно раскрашенным яркой
ультрамариновой  краской. На склонах окрестных гор среди темно-зеленых сосен
и  пихт  виднелись  желтые  пятна  осиновых  и березовых зарослей, как будто
какой-то  художник  писал  картину  темперой, но так и оставил незаконченным
этот наполненный светом осенний сюжет...
       "А  здесь  и  правда  хорошо," --  подумала Тамара, вспоминая прошлые
рассказы  Кирилова  об  этих  местах.  "Когда-то он меня звал сюда с собой в
отпуск,  а  я  не захотела... глупая... Может быть, тогда вся жизнь пошла бы
иначе..."
       Уходить  с  берега  реки  не  хотелось,  Тамара  прислонилась к ветке
ствола  и  долго  сидела так, греясь нежаркими лучами осеннего солнца. Когда
день  стал  клониться  к закату, она быстро встала, взглянула на часы. " Уже
можно идти," -- решила она и направилась туда, где жила Серафима.
       Дом  Серафимы  Тамара  нашла  довольно  быстро  с помощью игравших на
улице  ребятишек.  Она нерешительно подошла к калитке, несколько раз глубоко
вздохнув,  постучалась,  но  войти  во  двор не решилась: в будке недовольно
зарычала   собака.  На  стук  вышла  пожилая  женщина.  "Скорее  всего  мать
Серафимы," -- решила Тамара.
       -- Вам кого, -- негромко спросила женщина.
       -- Мне Серафиму... Серафиму Седогину. Она здесь живет?
       -- Здесь,  здесь,  це  моя  дочка...  А  вы, чи не со станции? Сейчас
позову, она только что с работы.
       Мать вошла в дом и громко позвала:
       -- Сима, это к тебе! Наверно, от Максима весточка!
       Услышав  знакомое имя, Тамара похолодела и почувствовала, как до боли
сжалось  сердце, кровь застучала в висках. На секунду ей показалось, что она
вот-вот  потеряет  равновесие  и  упадет.  "Значит все- правда", -- подумала
она.
       В  это  время  на  крыльцо  дома  вышла  молодая  красивая  женщина в
клетчатой  ковбойке  и  полинявших  джинсах,  загорелая, с доброй счастливой
улыбкой на губах. Она увидела Тамару и, поздоровавшись, спросила:
       -- Вы ко мне? Проходите, пожалуйста!
       Тамара, пристально посмотрев на Симу, вошла во двор.
       -- Я  бывшая  жена  Кирилова,  я должна с вами поговорить, -- сказала
она  и  решительно  села  на  скамейку.  Сима  замерла  от  неожиданности  и
продолжала стоять на крыльце, не решаясь отойти от двери дома.
       -- Пожалуйста,  сядьте, --  попросила  Тамара, --  мне  и  так  очень
трудно говорить!
       Сима,  наконец,  сошла  во  двор,  опустилась на противоположный край
скамейки.
       -- Я  знаю, --  продолжала  Тамара, --  Максим наверняка говорил вам,
что  был  женат  и это правда. Правда, но не вся. Все эти годы он не порывал
со  мной,  мы  часто встречались, и наши... близкие отношения не прерывались
по-прежнему.  Я  надеюсь,  вы  меня  понимаете.  Мы  оба  давно  знаем,  что
совершили  большую  ошибку,  мы  собирались ее исправить. И вот...вы. Зачем?
Неужели  вы  не  понимаете, что ваши жизни и судьбы несовместимы? Кирилов --
блестящий  ученый  с  большим  будущим.  Что  он  будет делать здесь, в этой
глуши?  Доить  после  наблюдений корову? Косить сено? Или для вас это просто
шанс  выбраться отсюда? Я понимаю, вы -- красивая женщина и Максим, конечно,
мог  увлечься.  Но,  увы,  он  таков,  как  и  все  мужчины. Им всегда нужны
развлечения!  Вы  ведь  достаточно  взрослый  человек, чтобы это понимать! Я
прошу вас, оставьте его в покое!
       Тамара  замолчала и зло посмотрела на Симу. Сима сидела побледневшая,
с дрожащими от волнения губами.
       -- Вы  можете  думать обо мне что угодно, -- ответила она, -- но если
вы  действительно  любите  Максима,  не  говорите  о нем так гадко! Я вам не
верю.  Если  бы  он  вас  и  правда  любил,  вы  были  бы в нем уверены и не
помчались  бы  за тысячи километров только для того, чтобы уговорить меня от
него отказаться.
       Тамара  почувствовала,  что  ее поездка может в один момент кончиться
провалом.  Серафима  оказалась  вовсе  не  той  деревенской  дурочкой, образ
которой Тамара построила в своем сознании.
       -- Вы  можете  мне  не  верить, --  снова  заговорила  она.  -Но  вам
придется  объяснить  самой себе, откуда я узнала о вас, о ваших отношениях с
Кириловым  и даже о том, где вас найти. Впрочем, можете не трудиться, Максим
все рассказал мне сам.
       Сима  молчала. Тамара медленно встала со скамейки и вышла за калитку,
не  сказав  больше  ни  слова.  "Ну  что  ж, ложь может быть и во благо," --
подумала  она.  Она  уже  знала,  что  этот  бой  выигран,  дальше все будет
зависеть только от нее самой...
       А  Серафима  еще  минуту  молча  и неподвижно оставалась на скамейке,
потом  уронила голову на руки и заплакала горько, навзрыд, как может плакать
только обманутая женщина, потерявшая короткое и мимолетное счастье.

11

       Комета  Кирилова неумолимо приближалась и выглядела на снимках уже не
просто  как  туманное  пятнышко,  а  как  небесное тело со вполне различимой
структурой.  Информация  о  наблюдениях  неожиданной небесной гостьи, имя ее
открывателя  замелькали  в  прессе,  и  Кирилову приходилось давать по этому
поводу  интервью  самым  разным изданиям. Поначалу это было даже приятно, но
когда  он  прочитал одну за другой несколько статей в журналах и газетах, то
почти   ужаснулся.   Пытаясь   перевести   на  доступный  язык  сложную  для
непосвященных   суть   предстоящих  исследований,  репортеры,  нисколько  не
смущаясь,  допускали  такие  искажения  и фантазии, что Кирилову было иногда
стыдно поднимать глаза при встречах с коллегами.
       -- Да  ты  не  смущайся, -- посмеивался Гребков, -- мы ведь понимаем,
что ты здесь ни при чем...
       -- Нет,  ты  посмотри, --  горячился Максим Петрович, -один заголовок
чего  стоит! Вот, "Крисчен Ревю" -- "Будет ли конец света: интервью русского
профессора..." Еще немного и запишут в пророки!
       -- Мне,  честно  говоря,  даже  завидно, -- снова хохотнул Гребков -А
вообще тебе вполне пойдут воздетые к небесам руки, сутана и сияние...
       -- Все,  достали, --  Кирилов  с  досадой  хлопнул глянцевой обложкой
журнала  по  столу, -Раз тебе завидно, все последующие отношения с прессой я
оставляю именно тебе!
       -- Это в каком смысле?
       -- Это  в  том смысле, что я начинаю выполнение приказа директора, то
есть  твоего...Уезжаю.  Звонил  Малахов,  телескоп опять стал и похоже не на
день и не на два.
       -- Ну  ладно,  только  имей  в  виду,  если  будет необходимо, я тебя
вытащу оттуда в любой момент.
       -- Слушай,  Вадим Сергеевич, я что-то тебя не понимаю, то ты требуешь
заняться телескопом, то пытаешься держать возле себя...
       -- Привык...  привык,  что  ты всегда рядом. Это, как какая-то опора,
теперь  вот  думаю,  надо  ли  было  затевать твое перемещение. Ну да ладно,
езжай, командуй, посмотрим, что получится.
       Через  две  недели после нового года Кирилов появился на Астростанции
и  сразу  окунулся  в  прорву  накопившихся  проблем  и нерешенных вопросов.
Сотрудники  и  жители поселка шли к нему нескончаемым ручейком, и, казалось,
что  все  трудности  работы  станции  заключаются  в  основном  в  бытовой и
хозяйственной  сфере, но телескоп по-прежнему не работал. Наблюдений не было
уже  почти  месяц,  и  это  тяготило Кирилова больше всего. Он вызвал своего
заместителя  по  административной  работе  Семенова  и подвинул к нему горку
бумаг.
       -- Руслан  Алиевич, вы уж возьмите пока эти дела на себя, как решите,
так  и  будет.  Я все равно не разберусь во всем сразу. Сейчас надо вдохнуть
душу  в  телескоп,  а  когда  нам это удастся, будем потихоньку заниматься и
остальным.
       Семенов  склонился  над  подвинутыми  бумагами  и  перебирая  их тихо
сказал:
       -- Я  ведь  почему  передал это вам? Ваш предшественник решал все эти
вопросы  сам,  и  я привык этим не заниматься... Да... Ну, ладно, я конечно,
по крайней мере половину из всего этого разгребу.
       -- Вот  и прекрасно! Завтра я поеду наверх, разбираться с техникой и,
наверное, пробуду там долго. Дерзайте!
       -- Не  доедете,  там  с  позавчерашнего вечера буран, дорогу занесло,
дежурная смена добирается почти ползком три кило- метра.
       -- Ну что же, чем я хуже других? Дойду.
       ...Утро  следующего  дня  было  серым  и  ветреным.  Еще с автобусной
площадки  Кирилов  увидел  над  цепью  расположенного на юге хребта четкую и
яркую  облачную  полосу,  которая  стояла неподвижно и как бы делила небо на
две  неравные  половинки.  "Явный признак ураганного ветра," -- подумал он и
уже  менее,  чем  через  полчаса  после  того, как автобус двинулся вверх по
заснеженной  трассе,  убедился,  что  не  ошибся. Там, где дорога пересекала
небольшой  перевал между двумя смежными долинами, ветер намел за ночь сугроб
метра  в  два  высотой,  и  автобус  остановился.  Дневная  смена  с  трудом
выкарабкивалась  из  натопленного  салона,  застегиваясь  на  все пуговицы и
поднимая  воротники.  Люди почти ползком перебирались через снежный занос и,
не  обращая  внимания ни на свист ветра, ни на колкие удары снежных зарядов,
медленно  двигались  по  тропке, которую протаптывал идущий впереди. Кирилов
шел   четвертым,   и  когда  его  дыхание  совсем  сбилось,  он  на  секунду
остановился, низко наклонив голову.
       -- Что,  Максим Петрович, тяжко? А мы вот каждую зиму так, да помногу
раз!  Сюда  бы  не  автобус,  а  полярный вездеход! -- крикнул на ухо идущий
сзади.
       Кирилов согласно кивнул.
       -- Да вы не останавливайтесь, а то простудитесь, продует! Надо идти!
       Скоро  тропинка  вышла  к  кромке  леса, ветер немного ослаб, но едва
только  люди выбрались на открытый склон, он сразу показал свою первозданную
ураганную  мощь.  Кирилова несколько раз валило с ног, опрокидывало на снег,
и  он  с  огромным  трудом выбрался наконец под алюминиевый навес башни. Все
были  измотаны  до  предела. Когда смена вошла в вестибюль башни и стряхнула
снег, Кирилов оглядел сотрудников и устало сказал:
       -- Всем отдыхать, через два часа жду вас у себя.
       Он  поднялся в кабинет, который теперь надолго мог стать его домом, и
устало  повалился  на  диван, слушая гулкий и частый пульс, как будто сердце
стучало не в нем, а где-то рядом, в тишине полупустой комнаты...
       По   старой  привычке  он  проснулся  сам,  за  пятнадцать  минут  до
назначенного  себе срока, машинально включил в розетку чайник, вытер влажным
полотенцем  лицо,  горевшее  от ветра и снега, сел в кресло. Дверь в кабинет
тихонько приоткрылась.
       -- Можно?
       -- Да, да, входите.
       Один  за  другим  все, кто входил