Владимир Романенко
 Год белой кометы


Предисловие автора

       Дорогой читатель!
       События  этой  повести, в действительности полностью вымышленные, как
вымышлены   ее   герои,  место  действия  и  весь  сюжет.  Здесь  нет  также
отрицательных  образов в их классическом понимании -- просто все действующие
лица  по-разному  понимают  мир  в котором они живут. Конечно, кому-то может
показаться,  что  в  повести  имеются аналогии с действительностью и реально
существующими  людьми.  Если  это  так,  то  речь может идти только о чистой
случайности --  никого  среди живущих рядом со мной я не имел в виду. Что же
тогда правда?
       Правда --  это  дух  той  прекрасной  эпохи,  в  которой  все мы были
романтиками и умели мечтать.
       Правда  в  том,  что  эта  эпоха  породила  людей,  способных  жить и
работать не только для себя.
       Правда  в том, что для этих людей личные блага, деньги и должности не
были главным в их жизни
       Правда  в том, что эти люди, так же как и все другие, знали и любовь,
и  радости  жизни, и огорчения, растили детей, встречались и расставались на
жизненных  дорогах,  стараясь  сохранить  при  этом благородство поступков и
мыслей.
       Правда в том, что эти люди были и есть.
       Им,  продолжающим  жить  и  работать  рядом  со  мной, я посвящаю эту
повесть.

1

       ...Маленький,   едва  видимый  штришок  на  снимке,  Максим  Петрович
заметил  почти  сразу.  В  звездном  поле, на которое он навелся в прошедшую
ночь,  было совсем немного объектов, и этот, новый, сразу же обратил на себя
внимание.   "Дефект, --   подумал   Максим   Петрович, --  однако  проверить
стоит..."
       На  Астростанции  Максим  Петрович  бывал не так часто, как ему этого
хотелось.  Но  телескоп  был  всего один, а на наблюдения рассчитывали очень
многие.   И   хотя   доктору   Кирилову   почти   никогда  не  отказывали  в
предоставлении  наблюдательного  времени,  зная  весомость  результатов  его
работы,  сам  он понимал, что есть еще его коллеги и их весьма разнообразные
научные  интересы.  Наблюдать  Максим  Петрович  любил. Он зримо представлял
себе  удаленные  на  сотни  световых  лет,  пульсирующие,  как живые сердца,
звезды,  почти  физически  ощущал,  как  их свет падает на зеркальную ладонь
телескопа,  как  телескоп  собирает редкие световые частицы в яркие звездные
зайчики,  как  потом  эти  светлые  пятнышки  превращаются  в  электрические
импульсы,  которые  пробегают  по  тонким  электронным нервам компьютеров и,
наконец,  приходят  к  нему  ясной  и  яркой картинкой -- маленьким кусочком
небесной карты.
       Спустившись  после  ночной  вахты  вниз,  в  поселок, Максим Петрович
послал  короткий  телекс  директору института, потом направился в гостиницу.
Он  вошел  в номер, устало сел на стул, сразу почувствовал, как навалившаяся
усталость  начинает  медленно и упрямо закрывать веки. Кирилов снял ботинки,
не  раздеваясь  лег  на кровать, укрылся шерстяным одеялом, но заснуть сразу
почему-то  не  мог.  Перед  глазами  снова, уже в который раз, возникло лицо
директора,  его тяжелые роговые очки, и опять беспокойный его голос повторял
и  повторял:  "Прошу  тебя,  Максим,  подумай..."  Перед  самым  отъездом на
Астростанцию  директор  вызвал  Кирилова  к  себе и после обычных вопросов о
здоровье и делах заговорил о главном:
       -- Понимаешь,  Максим,  очень  тяжелая  ситуация на станции. Что-то у
них  там  не  ладится:  слишком часто в последнее время стал останавливаться
телескоп,  много  технических  потерь времени. Прежний начальник станции, ты
знаешь,  ушел,  а  отдавать  все хозяйство в руки случайного человека мне не
хочется.  Я  начинаю  думать,  что  по-настоящему поставить работу там может
только астроном. Причем хорошего профессионального уровня.
       -- Я  догадываюсь,  что  ты  имеешь  в виду, -- сказал Кирилов, но ты
пойми  и  меня.  Чтобы нормально поставить дело на станции, надо там жить. А
моя лаборатория? А монография? В конце концов, есть и личные проблемы...
       -- Лаборатории  уже,  по существу, нет... Ты это знаешь не хуже меня,
а  Гривцовым  руководить  не  надо. Кстати, все резервы времени на телескопе
сможешь использовать по своему усмотрению.
       Директор задумался, потом посмотрел прямо в глаза Кирилову.
       -- И личные твои проблемы я знаю. Здесь ты их не решишь, только там.
       Он остановился у окна, глядя куда-то через морозное стекло.
       -- Там. Поэтому прошу тебя, Максим, подумай.
       Кирилов  был  знаком  с директором очень давно. Когда Максим Петрович
учился   на   третьем   курсе  университета,  Вадим  Сергеевич  Гребков  уже
заканчивал  аспирантуру.  Потом,  через  два года после учебы, в аспирантуре
остался  и  Кирилов, а молодой кандидат наук Гребков стал его руководителем.
За  время  совместной работы они сблизились, и, может быть, их можно было бы
назвать   друзьями,  если  бы  между  ними  порой  не  случались  размолвки,
связанные  скорее  не  с личностными взаимными претензиями, а со сложностями
взаимоотношений в институте вообще.
       Эти  отношения  иногда сглаживались, иногда снова обострялись, на них
наслаивались  противоречия,  которые возникали из-за слишком большой разницы
интересов  научных  лабораторий,  групп,  отдельных  сотрудников, которым, в
конце  концов,  приходилось  делить  всего  один  телескоп  и  один не очень
богатый  бюджет  Института  астрофизики. Профессия астронома никогда и нигде
не  была  массовой, как, например, профессия токаря или каменщика, поэтому в
Институте  работали,  как  правило,  помногу  лет,  поскольку  уход  из него
означал  практически  полный  выход  из  астрономической  науки  вообще. И в
течение  этих  многих  лет  постепенно  множились  ссоры,  размолвки,  к ним
добавлялись  неосторожные  критические  выступления  на семинарах и советах,
складываясь  в  тяжелый  груз,  который  не  давал порой решать многие общие
проблемы.
       Гребков  был  по  натуре  человеком  вполне добродушным и старался не
вступать  ни  с  кем  в  конфликты,  а тем более в ссоры, если на то не было
острой  необходимости.  Наоборот,  он часто старался примирить поссорившихся
коллег,   найти   общий   интерес   в   решении,   казалось  бы,  совершенно
противоположных  задач.  Он был директором уже около пяти лет, и выбрали его
отнюдь  не  случайно:  зная  сильные и слабые качества своих сотрудников, он
всячески  старался  их  поддерживать  там,  где  успех в работе был наиболее
вероятен.
       За  неделю до отъезда на наблюдения Кирилов зашел к нему в кабинет по
срочному  делу  и  почувствовал,  что  Гребков  чем-то сильно расстроен. Над
столом  директора  запах  сигаретного  дыма  смешался  с едва уловимым духом
валериановых капель.
       -- Что стряслось? -- спросил Кирилов.
       Гребков   посмотрел   на  него  немного  грустными  глазами,  секунду
помолчав, заговорил медленно, как бы подбирая слова:
       -- Знаешь,  Максим, что самое трудное в моей работе? Уберечь человека
от  дела,  которое  он  заведомо не потянет, но так, чтобы его не обидеть...
Вот  только что здесь сидел Катышев. Ты знаешь, в общем, неглупый парень, но
не практик. Теоретик до мозга костей!
       -- Да   уж... --  Кирилов  усмехнулся, --  впрочем,  теоретик  вполне
зрелый.
       -- Так  то  оно  так, да вот зажегся идеей нового анализатора, просит
средства,  а их нет. Говорит, что все сделает сам. Да черт с ними, деньгами,
нашел  бы  я  ему,  но ведь он не знает в какую сторону гайка завинчивается!
Создать  новый  прибор --  это не просто что-то на кусочке бумаги начертить.
Это  же  своя наука, искусство, если угодно. А еще опыт, интуиция, душа... Я
абсолютно   уверен,   что   у  него  не  получится,  а  зная  Катышева,  его
самокопания,  могу  сказать,  что  эта  затея  добром не кончится: наверняка
потеряет  веру в себя, потом -- депрессия, чего доброго и с работы сбежит...
Да и "публика" не упустит случая потешиться. Отказал я ему...
       Вадим   Сергеевич   снял   очки  и  стал  тщательно  вытирать  стекла
салфеткой.
       -- Идея-то стоящая? -- спросил Кирилов.
       -- Да  как  сказать...  Аналогичные  подходы  к проблеме уже были, но
реализовать  их  пока  не  удавалось.  Есть,  правда,  одна  соблазнительная
зацепка, но... Понадобится очень точная механика.
       -- Сведи Катышева с моим Гривцовым!
       -- Хитер... Да ведь ты вчера поцапался с шефом Катышева!
       -- Вот  и  будет  повод  помириться, --  улыбнулся Кирилов, -- а пока
посмотри мои бумаги...

       ...Тяжелый  дневной  сон  медленно  уходил  вместе с солнцем, которое
по-зимнему  быстро  скатывалось  за гребень горы. Кирилов встал со скрипучей
гостиничной  кровати,  машинально посмотрел на часы. " Всего три, -- подумал
он, -- успею заглянуть в канцелярию".
       Когда  он  вошел,  секретарша протянула ему небольшой, свернувшийся в
трубочку листок бумаги и улыбнулась:
       -- Вам почта... Кажется, можно поздравить?
       Максим Петрович развернул письмо и прочитал:
       "Указанный  объект  в  каталогах  не значится. Судя по положению, это
может быть неизвестная комета."
       Ниже была приписка Гребкова:
       "Максим,  сделай  еще  пару  снимков  и отнесись к этому серьезно. Мы
просчитаем орбиту и, если это новый объект, сообщим тебе. Вадим."
       Кирилов поднял глаза на секретаршу.
       -- Спасибо, -- ответил он с улыбкой, -- но поздравлять еще рановато.
       Он  вышел  на  воздух и с наслаждением вдохнул в себя свежий и легкий
мороз.  Через  несколько минут подошла дежурная машина, Кирилов протолкнул в
кабину  увесистый,  видавший  виды  портфель, потом сел сам. И снова, так же
как  и вчера, и позавчера заскрипел снег под колесами, мелькнули за стеклами
огни  поселка,  и  началось  неспешное  и уже привычное восхождение туда, на
гребень   Родникового   хребта,   где  на  самой  границе  Земли  и  Космоса
серебрилась  и  как  будто  парила над сугробами башня телескопа. Прошло уже
почти  двадцать  лет с того майского солнечного утра, когда Кирилов в первый
раз  поднялся  сюда,  но  до  сих  пор  ясно и ярко сохранился в памяти этот
день...
       Дорога  серым  и, казалось, бесконечным штопором ввинчивалась в гору,
в   зеленый  буковый  лес,  петляя  среди  одуванчиков  и  незабудок,  потом
выпрямилась,  и  автобус  вырвался на синий простор неба и альпийского луга,
который  был  покрыт  густым ковром темно-голубых колокольчиков, и от этого,
казалось,  сливался  с  небом  где-то у высокого и близкого горизонта. Купол
астробашни  блеснул  из-за  холма  неожиданно,  как  выпавший  из-за облаков
солнечный  луч,  и  сразу  возникло  пришедшее откуда-то из далекого детства
ощущение   праздника.   Теперь,   спустя   очень  много  лет,  это  ощущение
возвращалось  каждый  раз,  когда  Кирилов поднимался сюда. Оно стало частью
его  души,  чем-то  очень  важным  и  необходимым, без чего его работа и вся
жизнь потеряли бы всякий смысл.
       Короткий  декабрьский  закат  растворял  алую кромку вечера в лиловых
сумерках,   обозначились   яркие  звезды,  когда  Максим  Петрович  вошел  в
аппаратную,  коротко поздоровался с дежурным оператором и включил компьютер.
До  восхода  вчерашнего  странного  объекта  было  еще, по крайней мере, два
часа,  но  и  после  этого  нужно  было  подождать  некоторое время, пока он
поднимется   достаточно  высоко  для  того,  чтобы  с  уверенностью  сделать
качественный   снимок.  А  пока  можно  было  спокойно  заниматься  "своими"
звездами.   Задача,   которую   он  решал,  была  не  из  легких,  требовала
статистического  анализа,  а значит длительных, монотонных наблюдений, очень
хорошей  погоды,  стабильной работы светоприемника. И хотя терпения Кирилову
было  не занимать, во всем остальном проблем было предостаточно. Ясных ночей
не  хватало,  телескоп  все  чаще  и  чаще  давал  сбои, случались и поломки
светоприемного  устройства.  Все  вместе  это  приводило к тому, что решение
интереснейшей  астрофизической  задачи  растягивалось на годы, а это всерьез
тревожило  и  тяготило  и  Кирилова,  и его коллег, и руководство института.
Наблюдения  каких-то  новых,  неожиданных  объектов  никак  не входили в его
расчеты,  разрывали  то  планомерное  и непрерывное движение к цели, которое
Максиму   Петровичу   удалось  организовать  в  последние  месяцы.  Дежурный
оператор Володя Гармаш сел рядом с Кириловым.
       -- Будем  работать? --  спросил он, привычным движением включая пульт
управления.
       -- Непременно, -- ответил Кириллов. -- И даже делать открытия.
       -- Вы серьезно?
       -- Как повезет. Вводи координаты.
       Дрогнули   и   побежали   цифры   на   экранах,  загудели  моторы,  в
темно-фиолетовом  проеме купола поплыли звезды -- как будто корабль двинулся
в путь куда-то в далекие дали неба, к самому краю Вселенной.

2

       Володя  Гармаш  впервые  познакомился  с  астрономией  еще в школьные
годы.  В  сентябре  1956-го  его  семья жила в глухом маленьком гарнизоне на
дальневосточной  границе,  где  служил  Володин  отец --  майор  артиллерии.
Володя  пошел  во  второй  класс,  но  школа была малокомплектная, и в одной
комнате  за  левым  рядом  парт сидели второклассники, а за правым -- ребята
постарше --   четвертый  класс.  Учительница  Анна  Сергеевна  добросовестно
пыталась  вести  два  урока одновременно, но поскольку учебная программа для
младших   была   попроще,   а  для  старших  посложнее,  она  обычно  давала
второклассникам  самостоятельную  работу.  Тем  же,  кто  учился в четвертом
классе,  она  объясняла  урок.  Володя  тогда самостоятельно работать еще не
умел,  зато  очень  любил слушать, поэтому по программе второго класса он не
знал  почти  ничего,  зато  за  четвертый класс мог бы, пожалуй, без запинки
ответить  что угодно. Вскоре перед его фамилией в классном журнале появилась
унылая  вереница  двоек по всем предметам. Когда выяснилась истинная причина
этого   странного  явления,  Анна  Сергеевна  развела  руками  и  растерянно
сказала:  "Ну  прямо  не  знаю,  что с ним делать -- или оставлять на второй
год,  или переводить сразу из второго в четвертый!" Все, однако, разрешилось
само  собой: в очередной раз перевели на новое место службы Володиного отца.
Там  была  большая  настоящая  школа,  а  по  ночам  вместо керосиновых ламп
загорались   электрические.   Но  Володя  все-таки  тосковал  и  по  прежней
маленькой   школе,   и   по   урокам   естествознания,  где  Анна  Сергеевна
рассказывала  о  далеких  звездах,  о  том,  что вокруг этих звезд вращаются
планеты,  может быть, такие же, как Земля, и, может быть, там живут такие же
мальчишки  и девчонки, как Володя и его сверстники. По вечерам он выходил на
крыльцо  и,  когда  на  военный городок опускалась густая чернильная темнота
южной  ночи,  подолгу  вглядывался  в  мерцающие  россыпи созвездий, пытаясь
разглядеть что-нибудь из того, о чем слышал в школе.
       В  гарнизоне  была  вполне приличная библиотека, которой пользовались
не  только  офицеры,  но  и их семьи, включая детей, и семья Гармаша не была
исключением.  Скорее  она  принадлежала к наиболее читающей части городка, а
Володя  порой пропадал в библиотеке часами. Очень скоро не осталось почти ни
одной  популярной  книги по астрономии, которую он не прочитал. Настал черед
фантастики.  После жюльверновской пушки, забросившей людей на Луну, внимание
любознательного  мальчишки  привлек  большой  и красивый фолиант, на обложке
которого  золотыми  буквами  было начертано "АРТИЛЛЕРИЯ". Скорее всего, этот
капитальный  труд  был  энциклопедией, предназначенной для военных академий,
и,  разумеется, большей части написанного наследник артиллериста не понимал.
Но  в  книге  была  масса  замечательных картинок с подписями, которые можно
было   рассматривать   бесконечно,  неспеша  перелистывая  страницы.  Орудия
старинные --  корабельные, полевые, зенитные -- все это приводило в трепет и
уводило  из  мира  простых  и  обыденных  предметов  и  понятий в неведомый,
завораживающий  мир  могущества  техники и человеческого разума, смыкавшийся
где-то  с  бесконечным  Космосом,  где  таинственные  силы Вселенной вращали
планетами, звездами и галактиками...
       Тогда  в воинских частях еще существовал обычай отмечать праздники за
одним  столом,  где  собирались  все  семьи  вместе.  Нередко такие застолья
проводились и в доме майора Гармаша.
       Однажды,  когда  во время очередного празднества офицеры заговорили о
своих  профессиональных  проблемах,  в  споре неожиданно зазвучал неокрепший
голос Володи:
       -- Дядя Костя, вы говорите неправильно!
       Дядя  Костя,  он  же подполковник Шафаренко, командир артиллерийского
полка, едва не поперхнулся от неожиданности и замолчал. Все затихли.
       -- Почему  ты так думаешь, Вовик? -- спросил дядя Костя, подняв его с
пола и посадив к себе на колени.
       -- Потому  что настильным огнем стреляет только морская артиллерия, а
у  вас  морских пушек нет, вы можете только навесным, хотя точность стрельбы
будет ниже...
       -- А это почему морская может, а мы не можем?
       -- Потому  что  в  море  деревья  не  растут  и  дома не стоят, а вам
приходится через дома и деревья снаряды перебрасывать.
       За  столом  раздались  смешки,  и  гости  стали задавать Вовику самые
разнообразные  вопросы  из  области  артиллерийских  наук,  а он, польщенный
вниманием  взрослых,  отвечал  с  достоинством  и довольно подробно. Детская
свежая   память  точно  и  легко  воспроизводила  страницы  энциклопедии,  а
мальчишке  это  напоминало  какую-то забавную игру. Смешки гостей постепенно
стали  стихать,  когда  ученик  второго  класса начал всерьез объяснять, чем
отличается  гаубица  от  противотанковой  пушки  и  от зенитных систем. Дядя
Костя остановил его:
       -- Хватит, Вовик, считай, что экзамен сдан! Кто следующий?
       Он  оглядел  застывшие  лица  офицеров  и  расхохотался. Вслед за ним
рассмеялись все гости.
       -- А  в  общем, не так все смешно, -- сказал Володин отец, когда смех
затих, --  мальчишке  все интересно, поэтому он втягивает знания, как насос.
У  нас  во многом этот интерес пропал за текучкой и суетой. Не знаю, как вы,
но я уже вряд ли отвечал бы так легко...
       Когда  гости  разошлись по домам, Володин отец подошел к кровати сына
и сказал:
       -- Ну  вот  что,  дорогой,  книгу эту я у тебя забираю. Знания хороши
только  тогда, когда понимаешь их смысл. Пока что тебе рановато читать такую
литературу:  чтобы  быть  хорошим  артиллеристом,  надо  знать  прежде всего
математику,  а  у  тебя  пятерки  и по арифметике бывают нечасто. Поэтому не
забивай  голову,  займись  делом.  Да  и  книгу  пора  сдавать:  она ведь из
библиотеки.
       Отец повернулся к двери, потом снова посмотрел на Володю и добавил:
       -- Да,  вот  еще  что.  То,  что  ты влез в разговор взрослых людей и
поразил  их  своими  знаниями,  это было забавно. Но вообще-то так нельзя --
нескромно  и  некрасиво.  Ты постарайся это запомнить и больше так не делай,
ладно? А то мне как-то неловко... Ну, спокойной ночи,.. сын артиллериста.
       Володя  медленно  засыпал,  а  в окно через тонкие ситцевые занавески
просвечивала  какая-то  яркая-яркая  звезда,  и  от  этого  света, от теплой
улыбки  отца  и  доброго смеха гостей было светло на душе, а весь дальнейший
путь во взрослый мир казался ясным, понятным и совсем простым...

3

       Холодная  зимняя ночь медленно поднимала над горами созвездие Ориона,
и  где-то  там  мог  снова  появиться  непонятный,  слабый и слегка размытый
отблеск,  который  отображался на негативе снимка темным туманным пятнышком.
Володя  уже  ввел  координаты  этой  области  неба,  и моторы плавно и почти
бесшумно  разворачивали  многотонную  ажурную трубу телескопа на юго-восток.
Кирилов  нетерпеливо постукивал по столу, ожидая, когда можно будет начинать
накопление  изображения.  Након