с  каждым  ее
ярдом, который, потрескивая и натягиваясь, скользил через край ямы, их все
сильней охватывало недоброе предчувствие.
     -  Быстро-быстро!  -  поторопил  их  голос  из  ямы.  -  Огонь  почти
погаснуть. Уже рядом пальцы.
     Еще шесть-семь ярдов веревки скрылось в яме.  Мучительно  стегнув  по
нервам, из глубины ямы вдруг грянула очередь выстрелов,  следовавших  один
за другим с невероятной быстротой. Всего их было  шестнадцать  -  столько,
сколько зарядов в магазине. Молит и Кесслер изо всех сил рванули  на  себя
веревку, Михаличи схватились за ее конец и принялись тянуть вместе с ними.
От усилий, которые они прилагали, чтобы как можно быстрее вытащить  Малыша
Ку на поверхность, с лица Кесслера ручьями  стекал  пот,  могучие  мускулы
Молита вздулись буграми. Натянутые до предела куски лианы расслаивались от
трения о край ямы. Волокнистые пряди  с  треском  лопались,  отделяясь  от
основного стебля. А люди  все  тянули  эту  импровизированную  веревку  и,
затаив дыхание, молились, чтобы  она  выдержала,  чтобы  не  оборвалась  в
последний момент.
     Внезапно, как чертик из  шкатулки,  из  ямы  выскочил  Малыш  Ку.  Он
сбросил опоясывавшую его петлю, быстро вытащил из автомата пустой  магазин
и вставил на его место другой, с зарядами. Излишне говорить, что  держался
он с непостижимым спокойствием, ибо он держался так почти всегда.
     - Что с Эликсом? - выдохнул Кесслер.
     - Нет голова, - безо всяких  эмоций  ответил  Малыш  Ку.  -  Откусила
животный, которая сидеть внизу.
     Кесслер, которому стало дурно, спросил?
     - А ты разглядел, что там на дне?
     Малыш Ку кивнул.
     - Большой животный. Вся красная. Толстый панцирь.  Много  много  ног,
как паук. Два глаза - вот такие! - разведя руками,  он  показал,  что  они
были дюймов восемнадцать в диаметре. - Плохой глаза. Смотреть на меня  как
на еще одна кусок мяса. - Он с благодарностью взглянул на свой автомат.  -
Моя их вышибать.
     - Ты убил его?
     - Нет, только вышибать глаза. -  Он  указал  на  яму.  -  Сейчас  она
двигаться туда сюда. Вы слушать!
     Они прислушались, и их  уши  уловили  постукивание,  глухие  удары  и
какие-то царапающие звуки, словно нечто громоздкое  и  неуклюжее  пытается
выкарабкаться из ямы и каждый раз обратно падает на дно.
     - Какой страшный конец! - воскликнул глубоко потрясенный  Кесслер.  -
Какой страшный конец! - В бешенстве он ударом ноги зашвырнул в  яму  кусок
гнилого высохшего дерева. И тут его осенило. - А мы ведь  можем  отомстить
за Эликса; хоть это в нашей власти.
     - Уже отомстила, - негромко произнес Малыш Ку. - Вышибать глаза.
     - Этого мало. Слепое или зрячее, чудовище живо, сидит в яме  и  может
сожрать Эликса. Мы должны его убить.
     - Каким же образом?
     - Накидаем в яму побольше сухой травы, потом бросим вязанку  хвороста
и факел. И поджарим его заживо.
     - Есть способ получше. - Молит указал на большой  валун,  пораскрытый
густой растительностью. - Если б нам удалось  сдвинуть  его  и  перевалить
через край ямы, мы бы эту тварь расплющили.
     С бешеной энергией они стали рубить преграждавшие им  путь  растения,
зашли за камень и дружно навалились на него. Камень дрогнул, приподнялся и
перевернулся вверх основанием. На обнажившейся  земле  извивались  толстые
ярко-желтые личинки. Еще одно усилие, и камень,  покатившись,  оказался  в
футе от ямы. Люди прислушались, желая убедиться, что намеченная жертва все
еще там. Из глубины по-прежнему доносились скребущие звуки и возня. Камень
перевалился через край ямы, увлекая с собой комья сухой  земли.  Казалось,
он летел вниз невероятно долго, но в конце концов они  услышали  звук  его
падения,  сопровождавшийся  трояким  хрустом  и  всплеском,  точно  камень
раздавил нечто мягкое и водянистое, заключенное в твердую оболочку.  Потом
наступила тишина.
     Кесслер торжественно отряхнул руки, как бы  говоря:  "Вот  так!".  Он
взглянул  не  компас  и  скрылся  за  поворотом  тропинки,  чтобы  позвать
остальных.
     Теперь их отряд возглавил Кесслер, рядом с  которым  бежал  Фини.  За
ними следовал Малыш Ку, потом шли Михаличи и Сэмми Файнстоун. В арьергарде
шествовал вооруженный мачете Билл Молит.
     К вечеру десятого дня упала миссис Михалич. Упала,  как  подкошенная,
не издав ни звука, ни подав никакого знака, только что она ковыляла  своей
тяжелой неуклюжей походкой, а в следующий миг лежала  на  тропинке,  точно
выброшенный кем-то узел тряпья.
     Отчаянный крик Григора "Мамушка!" остановил движущуюся цепочку людей.
     Они окружили  ее,  подняли,  отнесли  на  небольшую  поляну  и  стали
поспешно рыться в походной аптечке. Глаза ее были закрыты, а широкое  лицо
крестьянки приобрело багровый оттенок.  По  внешним  признакам  невозможно
было определить, дышит она или нет.
     Кесслер взял ее за запястье, но не смог  нащупать  пульс.  Помрачнев,
они обменялись беспомощными взглядами: врача среди них не было.
     Кто-то положил ей на лоб мокрую тряпицу. Еще кто-то поднес к ее  носу
бутылочку с ароматическими солями. Третий похлопал ее по щекам и  принялся
растирать ее короткопалые, загрубевшие от черной работы  руки.  Отчаянными
усилиями они пытались вернуть ее в этот полный трудностей суматошный  мир,
который она так внезапно покинула, но все их стираная были тщетны.
     Наконец Кесслер снял фуражку и произнес, обращаясь к белому как  мел,
потерявшему дар речи Григору:
     - Сочувствую вам! Глубоко сочувствую!
     - Мамушка! - душераздирающим тоном вымолвил Григор. - О,  моя  бедная
замученная... - Дальше он пробормотал что-то на непонятном для остальных и
изобиловавшем гортанными звуками языке, упал  на  колени,  обнял  жену  за
плечи и изо всех сил прижал к себе. Рядом на земле лежали ее  растоптанные
очки, до которых теперь никому не было дела, а  Григор  все  сжимал  ее  в
объятиях, словно никогда не собирался выпустить ее из рук. Никогда.
     - Моя маленькая Герда! О, моя...
     Пока Григор, сломленный горем, навсегда прощался  с  половиной  своей
жизни, своей души, с половиной самого своего существа, остальные отошли на
несколько шагов и, держа наготове оружие, повернулись  лицом  к  джунглям.
Потом они бережно отвели Григора в сторону, а ее похоронили  под  тенистым
деревом и поставили на могиле крест.
     Часа через два, пройдя еще семь миль, они расположились на ночлег. За
все это время Григор не проронил ни слова. Он шагал по тропе, как автомат,
ничего не слыша, ничего не видя, безразличный  к  тому,  куда  он  идет  и
дойдет ли когда-нибудь до цели.
     При ярком свете костра Сэмми Файнстоун наклонился к нему и сказал:
     - Не надо так убиваться. Ей бы это не понравилось.
     Григор ничего не ответил. Он пристально глядел  на  пламя,  но  перед
глазами его была тьма.
     - Она ушла быстро, с  незамутненной  душой,  самым  легким  путем,  -
утешал его Сэмми. - У нее ведь было больное сердце, верно?  -  Не  получив
ответа, он продолжал: - Идя следом за ней, я не раз замечал, как она вдруг
начинала задыхаться и прижимала руку  к  левому  боку.  Я-то  думал,  что,
может, ее беспокоит невралгия. А оказывается, это было сердце. Почему  она
нам об этом не сказала?
     - Не хотела деладь  друдноздь,  -  безо  всякого  выражения  произнес
Григор.
     Это он в первый раз заговорил после ее погребения.
     И в последний.
     Никогда больше он не вымолвил ни слова.
     К четырем часам утра в лагере его уже не было. Когда две луны  стояли
еще высоко, а третья склонилась к горизонту, Кесслеру  надоело  неподвижно
стоять на посту, и он, тихо ступая, обошел вокруг  лагеря  и  увидел,  что
место, где до этого спал Григор, пустует. Кесслер не поднял тревогу сразу:
для людей отдых и сон были настолько необходимы, что  нельзя  было  будить
их, предварительно все не обдумав. Поэтому он, осторожно перешагивая через
спящих вповалку  людей,  вначале  обыскал  лагерь  и  прилегающую  к  нему
местность.
     Григора нигде не было.
     Со всех сторон их грозно обступали джунгли. Какое-то фосфоресцирующее
существо, широко раскинув крылья,  бесшумным  призраком  пронеслось  между
верхушками деревьев. Кесслер поразмыслил над создавшимся положением. Как и
когда удалось Григору скрыться, установить было невозможно. Он мог уйти  и
час назад, и раньше. А теперь он, возможно, находился в  нескольких  милях
от лагеря, если, конечно, еще был жив.
     Зато угадать, ~куда~ он ушел, было несложно. Так что же делать?  Если
он, Кесслер, отправится в погоню один, ему следует  разбудить  кого-нибудь
из спящих, чтобы тот сменил его на вахте.
     И тогда их маленький отряд на время разделится, а это вдвое  увеличит
вероятность нападения какого-нибудь существа, а то и нескольких,  которые,
вполне возможно, все эти одиннадцать дней незаметно  следят  за  людьми  в
ожидании такого благоприятного случая; это снизит  их  обороноспособность.
При таких плачевных обстоятельствах  их  сила  в  единстве.  Разобщенность
может привести к катастрофе.
     С  большой  неохотой  Кесслер  вынужден  был   принять   единственное
приемлемое решение: он разбудил всех.
     - Григор ушел.
     - Когда?
     - Не знаю. Либо он бесшумно уполз с поляны, когда я  стоял  спиной  к
лагерю, либо его уже не было здесь, когда я заступил на вахту, а  я  этого
не заметил. - Он угрюмо уставился на костер. - Мы не можем бросить его  на
произвол судьбы в этом страшном лабиринте.
     - Я схожу и приведу его,  -  вызвался  Сэмми,  подняв  с  земли  свое
мачете.
     - Для нас слишком большая роскошь по  очереди  в  одиночку  рисковать
жизнью, - заявил Кесслер, отвергая его предложение. Вперед ли,  назад  ли,
но пойдем мы все вместе.
     Билл Молит поднялся на ноги, взвалил на  спину  свой  тяжелый  мешок,
широко зевнул и схватил мачете.
     - Тогда  это  вопрос  решенный.  Мы  все  пойдем  обратно.  Идти  нам
всего-навсего миль семь. А что такое семь миль? - Он снова  зевнул  и  сам
ответил на свой вопрос: - Ночью это все семьдесят. Ну и что? Пошли.
     Каждый вскинул за плечи свою ношу, и они отправились  в  путь,  держа
наготове пистолеты и мечете. Пламя покинутого ими костра  померкло  вдали.
Фини бежал впереди, то и дело к чему-то недоверчиво принюхиваясь и утробно
рыча.
     Григор лежал  на  поляне,  тело  его  было  сведено  судорогой,  ноги
подтянуты к подбородку, в левой руке зажат наполовину  пустой  пузырек  из
походной аптечки. Его откинутая правая рука покоилась на свежем  могильном
холмике, словно оберегая его. Головой он  уткнулся  в  землю  у  основания
деревянного креста. Они  достали  лопату,  и,  выполняя  желание  Григора,
опустили его во тьму рядом с "маленькой Гердой". Ведь именно  за  этим  он
шел сюда сквозь ночь чужой планеты.

     Кесслер  записал  в  своем  дневнике:  "День  тринадцатый.  К  северу
продвинулись миль на сто с небольшим. Последние два дня идем быстрее".
     Около ста миль за тринадцать дней. Не густо.  Неужели  эти  проклятые
джунгли никогда не кончатся?
     Кесслер разорвал пакет  с  пищевым  концентратом,  бросил  его  Фини,
вскрыл еще один для себя и принялся медленно есть.
     - Одно утешительно - если, конечно, это можно счесть утешением: после
каждой еды наш груз становится чуть легче.
     - А вокруг тьма-тьмущая всяких плодов и корений, - заметил Молит. - Я
знаю правило номер один: не ешь того, о чем доподлинно  не  известно,  что
это съедобно. Кара за непослушание  может  оказаться  такой  ужасной,  что
захочешь не придумаешь. Однако рано или поздно нам придется рискнуть.
     - Не кушать - умирать медленно, - изрек Малыш Ку. - Кушать что нельзя
- умирать быстро.
     - Да ты, приятель, еще мечтать будешь, как бы быстрей подохнуть, - не
уступал Молит. - Вот на кое-каких  планетах  есть  плоды  с  виду  сочные,
вкусные, а съешь, и тебя так скрутит, что пятки под мышками застрянут.
     - Покойнику в  такой  позе  нужна  могила  покороче,  -  включился  в
разговор Сэмми Файнстоун. - Работы почти вдвое меньше. Такую смерть  можно
считать экономически выгодной.
     Молит внимательно посмотрел на него.
     - А я готов был об заклад побиться,  что  шутки  от  тебя  сейчас  не
услышишь, хоть мрачной, хоть какой.
     - Почему?
     - Да мне думалось, что к этому времени ты или  превратишься  в  комок
нервов, или уже давно помрешь.
     - А я и вправду один сплошной комок нервов, -  сказал  Сэмми.  -  Сил
хватает только на то, чтобы за жизнь цепляться.
     - Молодец! - похвалил его Молит.  -  Продолжай  за  нее  цепляться  -
глядишь, и выкарабкаешься.
     Кесслер раздраженно подергал свою успевшую отрасти  густую  бороду  и
сказал, обращаясь к Сэмми:
     - Не думайте, что вам одному приходится постоянно тащить самого  себя
за волосы. Каждый из нас занимается тем же. - Он, не  глядя,  нашел  рукой
голову пса и потрепал его за уши. - Разве что за исключением Фини.
     Услышав свое имя, Фини завилял обрубком хвоста.
     -  Ума  не  приложу,  как  ему  удается  вовремя   обнаруживать   эти
ямы-ловушки, ну, вроде той, в которую  упал  Саймс.  Он  уже  четыре  раза
предупреждал  нас  об  опасности.  Если  б  не  он,  еще  кто-нибудь   мог
провалиться в такой колодец и стать пищей  для  этого  красного...  уж  не
знаю, как его и назвать.
     Кесслер молча почесал Фини за ушами, погладил его по лохматой  спине.
И погрузился в раздумье. К этому дню  число  людей  в  отряде  уменьшилось
вдвое. Оставшиеся в живых глубоко переживали смерть каждого, как  поистине
невосполнимую утрату. Чуть  погодя  он  встал,  сознавая,  что  бесполезно
усугублять вчерашнее горе размышлениями о бедах грядущих. Чему быть,  того
не миновать, хотят они этого или нет.
     - Нам пора.
     И они тронулись дальше: Кесслер и Фини  шли  впереди,  Молит  замыкал
шествие. Оба они - и  тот,  что  шел  первым,  и  тот,  что  последним,  -
размышляли об одном. Об одном, но по-разному, ибо  мысли  Молита  все  еще
были заняты переоценкой ценностей.  Как  идущий  последним  он,  насколько
позволяли частые повороты  тропинки,  временами  видел  перед  собой  всех
остальных сразу. Поэтому он особенно четко представлял, сколько людей идет
сейчас впереди него. Эта живая цепочка была  вдвое  длинней  в  тот  день,
когда они начали свое трагическое паломничество.  Потому  длинней,  что  с
ними  тогда  еще  шли  и  другие.  Например,  Саймс.  Человек  деятельный,
образованный, достойный уважения. Первоклассный космонавт. Не из-за Саймса
ли принимает он так близко к сердцу то, что их стало меньше?
     Нет.
     Ему не хватало и черномазого.
     И двух тугодумов с Балкан.
     А если судьба ударит их снова, ему наверняка будет не хватать и этого
иудея.
     И тощего китаезы.
     И остроухого лохматого пса.
     Его скрутит тоска по людям, по всем без исключения.
     - Запомни это, Молит! - рявкнул он на себя. - Навсегда запомни!
     Сэмми оглянулся через плечо.
     - Ты что-то сказал?
     - Это я отделываю собственную задницу - в переносном смысле, конечно,
- объяснил Молит.
     - И ты тоже? - удивился Сэмми. -  На  моей  уже  не  осталось  живого
места.
     В мозгу Молита это признание заняло  место  рядом  с  другой  недавно
полученной информацией. Значит, не только у него находятся причины  давать
самому себе по заднице. И другие могут заблуждаться, а  потом  сожалеть  о
допущенных ошибках.
     Просто диву даешься, как много у людей между собой общего.
     Самое правильное - это  при  жизни  проявлять  терпимость,  а  смерть
встретить с достоинством. Сейчас он учится первому. А как он справится  со
вторым, покажет будущее.
     Тропа вывела их на голую вершину холма, и в первый раз с той  минуты,
когда они пустились в путь, перед их взорами открылись уходящие вдаль мили
поверхности планеты. В какую  сторону  ни  глянь,  повсюду  она  выглядела
одинаково - густой  однородный  растительный  массив,  только  на  востоке
вздымалась горная цель, чернея на фоне пылающего неба.
     Обтирая тряпкой залитое потом лицо, Кесслер проворчал:
     - Когда мы были внизу, в джунглях, я мечтал выбраться оттуда  хоть  к
черту в зубы. А теперь мне бы назад вернуться. По крайней  мере  там  хоть
есть какая-то тень.
     - Звук, - объявил Малыш Ку, протянув руку к северо-западу. - Вон там,
высоко-высоко. "Уйоум, уйоум!"
     - Ничего не слышу. -  Прикрыв  ладонью  глаза,  Кесслер  посмотрел  в
указанном направлении. - И ничего не вижу. - Он взглянул на остальных. - А
вы?
     - Я тоже, - сказал Сэмми.
     - Этак на секунду мне было показалось, что я вижу там, вверху, черную
точку, - неуверенно произнес Молит. - Но ручаться не стану.  Должно  быть,
померещилось.
     - А сейчас ты ее больше не видишь?
     - Нет. Эта точка словно бы откуда-то вынырнула, а потом как  слиняла,
исчезла из виду.
     - Я не намерен из-за этого трепать себе нервы, - заявил  Кесслер.  Он
снова обтер лицо. - Еще  час  под  этим  распроклятым  солнцем,  и  у  нас
начнутся галлюцинации почище. - Он двинулся вперед. - Давайте-ка спустимся
отсюда в тень.
     Фини залаял на торчавшую неподалеку скалу, шерсть у него на  загривке
стала дыбом. Кесслер замедлил шаг и, крадучись, направился к скале,  держа
наготове пистолет.  Фини  стремительно  обогнул  ее  и  зарычал  как  лев.
Какое-то существо, похожее на десятиногую  ящерицу,  волнообразно  изгибая
тело, умчалось  длинными  прыжками  прочь  и  исчезло  за  гребнем  холма.
Разочарованно ворча, Фини приплелся обратно.
     - Оно же восемь футов длиной, из них половина  -  зубастая  пасть.  -
Кесслер презрительно фыркнул. - И удирает от лая собаки.
     - А может, оно органически не переносит резкие звуки,  -  предположил
Сэмми. - И если б Фини так не разлаялся, оно б его вмиг проглотило.
     - Меня просто из  себя  выводит  зловещая  тишина  на  этой  чертовой
планете, - сказал Кесслер. - На  Земле  в  таких  джунглях  ад  кромешный,
оглохнуть можно. Стрекочут цикады, без умолку тарабарят  обезьяны,  кричат
попугаи - всего не перечесть. А здесь все  живое  не  производит  никакого
шума.  Огромные  змееподобные  существа  ползают   совершенно   беззвучно.
Гигантские красные пауки сидят в ямах-ловушках и не шелохнутся.  Во  время
моих ночных дежурств я видел множество каких-то тварей, и иной раз  только
ощущал их присутствие, и все они крались по лесу  с  такой  осторожностью,
что ветка не треснет и листва не зашуршит. Это же противоестественно. Меня
это угнетает.
     - Давайте, запоем, - предложил Сэмми. - Это поднимет нам настроение и
заодно распугает всякую здешнюю нечисть.
     - А что будем петь? - спросил Кесслер.
     Сэмми со всей серьезностью поразмыслил над его вопросом и предложил:
     - "Вьется тропка, вьется длинная". Подойдет?
     Горланя эту песню, они зашагали вперед. Один Малыш Ку молчал:  он  не
знал слов.  "Тропку"  сменила  "Уложи  меня  среди  клевера",  за  которой
последовали "Песня легионеров" и еще с полдюжины других. Пение помогло  им
быстрей спуститься  с  холма  в  джунгли  и  ускорило  продвижение  сквозь
заросли.  Молит  хриплым,  режущим  слух  басом  исполнил  соло  старинную
австралийскую песенку "Как погнал наш Клэнси коров на водопой".
     Допев последний куплет, Молит взялся за Малыша Ку.
     - А от тебя мы даже жалкого писка  не  услышали.  Может,  споешь  нам
что-нибудь свое, а?
     Малыш Ку застеснялся.
     - Да ты смелей, - нетерпеливо настаивал Молит. - Все равно хуже  меня
тебе не спеть.
     Преодолевая смущение, Малыш Ку неохотно повиновался,  и  из  его  рта
полились какие-то резкие немелодичные сочетания  звуковых  полутонов.  Под
эти жуткие вопли в воображении остальных возникла кошка,  ополоумевшая  от
невыносимых резей в желудке. Эта  кошачья  агония  продолжалась  несколько
минут и вдруг оборвалась - как им показалось - на середине такта.
     - Что все это значит? - подступил к нему Молит, играя бровями.
     - Лепестки цветов, точно снежинки, медленно падают  с  неба  и  н