они  ему
жить с ними, пока он не умрет, зная, что это будет недолго;  и,  пока  они
все еще что-то говорили,  он  провалился  в  болезненный,  бессознательный
бред, который продолжался, пока - он не знал, сколько прошло времени, - он
не обнаружил, что привязан к гамаку  в  рубке  корабля,  и  снова  испытал
сокрушающую агонию, потому что они  снова  скользили  сквозь  пространство
иных измерений.
     - Как вы себя чувствуете? -  послышался  знакомый  низкий,  невнятный
голос.
     Это была еще одна последняя жертва его  ошибки  по  имени  Фергюссон.
Маршан заставил себя сказать, что чувствует себя нормально.
     - Мы почти на месте, - сказал Фергюссон. - Я  думаю,  вы  хотите  это
знать. Здесь есть планета. Как они считают, необитаемая.


     С Земли звезда, называвшаяся  Грумбридж  1618,  даже  не  была  видна
невооруженным глазом. В бинокль можно было заметить лишь крохотную искорку
света, затерянную среди бесчисленного множества более  далеких,  но  более
ярких звезд. Точно так же с Грумбриджа 1618 выглядело Солнце.
     Маршан вспомнил, как он  пытался  выбраться  из  гамака,  не  обращая
внимания на беспокойство на обезьяньем лице  Фергюссона,  чтобы  взглянуть
назад, туда, где было Солнце. Фергюссон показал ему,  где  оно,  и  Маршан
смотрел на свет, который уже проделал пятнадцатилетний путь от  его  дома.
Фотоны, которые сейчас попадали в его глаза, окрашивали Землю  в  закатные
цвета, когда ему было семьдесят, и его  жена  умерла  лишь  несколько  лет
назад... Он не помнил, как вернулся в гамак.
     Он не помнил и того, что кто-то сказал ему о  планете,  которая,  как
они надеялись, будет им  принадлежать.  Она  кружилась  по  низкой  орбите
вокруг маленького оранжевого диска Грумбриджа 1618 - по крайней  мере,  по
меркам Солнечной системы. По предварительной оценке  капитана,  ее  орбита
была несколько неправильной формы, но  минимальное  расстояние  от  звезды
составляло менее десяти  миллионов  миль.  Достаточно  близко.  Достаточно
тепло. Телескопы показывали, что на планете есть океаны и леса,  рассеивая
прежние сомнения капитана, поскольку ее орбита не могла заморозить ее даже
на максимальном удалении от звезды или сжечь на минимальном -  иначе  леса
не могли бы вырасти. Спектроскопы, термопары, филарометры показали больше;
приборы летели впереди корабля, который был  уже  на  орбите,  преодолевая
последний дюйм своего пути на ракетных двигателях. Атмосфера была пригодна
для  дыхания,  так  как  папоротниковые  леса  поглощали  яды  и  выделяли
кислород. Гравитация была больше  земной  -  наверняка  тяжкое  бремя  для
первого поколения, и  большое  количество  проблем  с  болями  в  ногах  и
пояснице для многих последующих - но это  можно  было  пережить.  Мир  был
приемлемым.
     Маршан ничего не помнил ни о том, как он узнал об этом, ни о посадке,
ни  о  том,  как  поспешно  и  радостно  открывали  анабиозные  камеры,  о
пробуждении колонистов, о начале жизни на планете... он знал лишь,  что  в
какой-то момент обнаружил,  что  лежит,  скорчившись,  на  мягком,  теплом
холме, и, посмотрев вверх, увидел небо.



                                    5

     Над ним склонились вытянутые волосатые губы и  нависающие  надбровные
дуги шимпанзе. Маршан узнал того молодого парня, Фергюссона.
     - Привет, - сказал он. - Как долго я был без сознания?
     Шимпанзе смущенно сказал:
     - Ну... вы, собственно, вовсе не были без сознания. Вы... - его голос
замер.
     - Понятно, - сказал Маршан и  попытался  встать.  Он  был  благодарен
своему телу, с крутыми  плечами  и  короткими  ногами,  поскольку  мир,  в
котором он оказался, обладал чересчур мощным тяготением. От усилий у  него
закружилась голова. Бледное небо и легкие облака завертелись вокруг  него;
он почувствовал странные  вспышки  боли  и  удовольствия,  вспомнил  вкус,
которого никогда не пробовал, ощутил радости, которых никогда не знал... С
усилием он подавил в себе остатки обезьяны и сказал:
     - Ты хочешь сказать, я был... как это называется? Нестабилен? Смит не
вполне удался.
     Но ему не требовалось подтверждение Фергюссона. Он знал; и  он  знал,
что следующий провал в сознании будет последним. Черни  его  предупреждал.
Фосфолипиды, так, кажется? Пора было возвращаться домой...
     Он  увидел  неподалеку  мужчин  и  женщин  -  людей  -   занимающихся
различными делами, и это заставило его задать вопрос:
     - Ты все еще обезьяна?
     - Какое-то время я ею буду, доктор Маршан. Мое тело  погибло,  вы  же
знаете.
     Маршан задумался. Мысли его блуждали. Внезапно он поймал себя на том,
что облизывает предплечье и чистит свой круглый живот.
     - Нет! - закричал он и попытался встать.
     Фергюссон помог ему, и Маршан был благодарен его  сильной  обезьяньей
руке. Он вспомнил, что его беспокоило.
     - Зачем? - спросил он.
     - Что зачем, доктор Маршан?
     - Зачем ты здесь?
     Фергюссон с тревогой сказал:
     - Лучше посидите, пока не придет доктор. Я здесь, потому что на "Тихо
Браге" есть кое-кто, с кем я хотел встретиться.
     "Девушка?" - удивленно подумал Маршан.
     - И ты с ней встретился?
     - Не с ней - с ними. Да, я с ними  встретился.  С  моими  родителями.
Видите ли, мне было два года, когда стартовал "Тихо  Браге".  Добровольцев
тогда было мало - ну, вы  лучше  меня  знаете.  И  они...  в  общем,  меня
воспитывала тетушка. Они оставили мне письмо, чтобы я его прочитал,  когда
вырасту... Доктор Маршан! Что с вами?
     Маршан зашатался и упал, он не мог ничего с собой поделать  он  знал,
что выглядит не лучшим образом, он чувствовал, как неуместные слезы  текут
из его звериных глаз;  но  этот  последний  и  неожиданный  удар  оказался
чересчур суровым. Он был перед фактом пятидесяти тысяч разрушенных  жизней
и принял на себя вину за них, но один брошенный  ребенок,  оставленный  на
попечение тетушки с извинениями в письме, разбил его сердце.
     - Не понимаю, почему ты не убьешь меня, - сказал он. - Интересно, что
за лапшу ты мне будешь вешать на уши?
     - Доктор Маршан! О чем вы?
     - Если бы только... - осторожно сказал Маршан. - Я  не  жду  никакого
снисхождения, но если бы только был какой-то способ,  чтобы  заплатить  за
это. Но я не могу. У меня ничего не осталось,  даже  жизни.  Но  я  крайне
сожалею, мистер Фергюссон, и это должно помочь.
     - Доктор Маршан, -  сказал  Фергюссон,  -  если  я  не  ошибаюсь,  вы
говорите, что приносите извинения за Институт.
     Маршан кивнул.
     - Но... о, я не единственный, кто должен это сказать, но здесь больше
никого нет. Послушайте. Позвольте мне попытаться  объяснить.  Первое,  что
вчера сделали колонисты, - выбрали  имя  для  планеты.  Все  проголосовали
единогласно. Знаете, как они ее назвали?
     Маршан лишь тупо посмотрел на него.
     - Послушайте меня, доктор Маршан. Они назвали ее по  имени  человека,
который вдохновил их на подвиг.  Их  величайшего  героя.  Они  назвали  ее
Маршан.
     Маршан уставился на него, долго смотрел, потом, не  меняя  выражения,
закрыл глаза.
     - Доктор Маршан! - уверенно сказал Фергюссон, потом, наконец  всерьез
забеспокоившись, повернулся и поспешно побежал по-обезьяньи,  опираясь  на
костяшки пальцев, за корабельным доктором, который строго наказал  позвать
его, как только пациент проявит любые признаки жизни.
     Когда они вернулись, шимпанзе не было. Они  посмотрели  на  ветвистый
лес и друг на друга.
     - Видимо, ушел, - сказал доктор. - Может, это и к лучшему.
     - Но ночью холодно! Он простудится. Он умрет.
     - Уже нет, - сказал доктор так мягко, как только мог. - Он уже  мертв
- мертв в том смысле, который имеет значение.
     Он наклонился  и  потер  заболевшую  спину,  уже  устав  сражаться  с
гравитацией нового  Эдема,  потом  выпрямился  и  посмотрел  на  звезды  в
темнеющем западном небе.  Ярко-зеленая  звезда  была  еще  одной  планетой
Грумбриджа 1618, значительно более удаленной, состоявшей целиком изо  льда
и солей меди. Одна из очень слабых звезд, возможно, была Солнцем.
     - Он дал нам эти планеты,  -  сказал  доктор  и  повернулся  назад  к
колонии. - Знаете, что означает быть  хорошим  человеком,  Фергюссон?  Это
означает быть лучше, чем ты есть на самом деле, - так что даже твои ошибки
хоть немного приблизят кого-то к успеху - и именно это он сделал для  нас.
Надеюсь, он слышал то, что вы пытались ему сказать. Надеюсь,  он  вспомнит
об этом перед смертью.
     - Если и нет, - очень отчетливо произнес Фергюссон, -  мы  все  будем
это помнить.


     На следующий день они нашли скорчившееся тело.
     Это были первые похороны на планете, и  они  описаны  в  исторических
трудах. Вот почему на планете  Маршан  на  постаменте  в  космопорте  есть
небольшой барельеф над табличкой "ЗВЕЗДНЫЙ ОТЕЦ".
     Барельеф изображает шимпанзе, который лежит, скорчившись,  и  смотрит
невидящим, испуганным взглядом на мир -  поскольку  именно  тело  шимпанзе
было найдено и тело шимпанзе похоронено под памятником.  Барельеф  и  тело
принадлежат обезьяне. Но над ними возвышается статуя бога.





                              Фредерик ПОЛ

                             ПОХИТИТЕЛЬ ДУШ




     Ну что  ж,  действовали  мы  довольно  быстро.  Этот  самый  Ван-Пелт
объявился в Пентагоне в четверг, а к следующему понедельнику отряд из  ста
тридцати пяти солдат  с  полным  снаряжением  под  моей  командой  окружил
берлогу старика.
     Ему это не понравилось. Так я и  предполагал.  Как  только  грузовики
въехали во двор, он вылетел из большого дома.
     -   Убирайтесь   отсюда!   Убирайтесь   немедленно!    Это    частная
собственность, а  вы  сюда  врываетесь!  Я  этого  не  потерплю,  слышите?
Убирайтесь!
     Я вылез из джипа и спокойно представился ему:
     - Полковник Уиндермир,  сэр.  Имею  приказ  обеспечить  охрану  ваших
лабораторий. Прошу ознакомиться - копия приказа.
     Он рычал и шипел, но в конце  концов  вырвал  бумаги  из  моей  руки.
Ничего не поделаешь, они  были  подписаны  самим  генералом  Фолленсби.  Я
вежливо стоял возле него: хотел, чтобы  в  его  же  интересах  все  прошло
спокойно. Я предпочитаю штатских без нужды против себя не восстанавливать.
Но он явно не думал о своих интересах.
     - Ван-Пелт! - завопил он. - Так, значит, этот продажный гад...
     Я внимательно слушал. Он был в ударе. Заявил, что Ван-Пелт, в прошлом
его сотрудник, якобы не имел никакого права сообщать Пентагону, что эффект
Хорна можно применить и для  военных  целей.  Убедительность  его  жалобам
придавало их словесное оформление.
     В конце концов мне пришлось его перебить:
     - Доктор Хорн, генерал поручил мне передать вам его личное  заверение
в том, что мы никак не будем вмешиваться  в  вашу  работу.  Разговор  идет
только о вашей безопасности.  Я  надеюсь,  что  вы  понимаете,  как  важна
безопасность, сэр.
     - Безопасность! Послушайте, лейтенант, я не потерплю...
     - Полковник Уиндермир, сэр.
     - Полковник, лейтенант,  генерал,  черт  возьми,  не  все  ли  равно?
Выслушайте меня! Эффект Хорна - моя  личная  собственность,  не  ваша,  не
Ван-Пелта, не правительства, ничья - только моя! Я работал над разделением
личности, когда вас еще и на свете не было...
     - Безопасность, сэр, - сказал я резко.
     Он выпучил на меня глаза, и я кивнул в сторону моего шофера.
     - Он не имеет допуска, доктор Хорн, - объяснил я. -  Все  в  порядке,
О'Хейр, вы свободны.
     Сержант О'Хейр козырнул мне и отъехал.
     Я сказал вежливо:
     - Доктор Хорн, поймите же, я  здесь  нахожусь  для  того,  чтобы  вам
помогать. Если вам что-нибудь  потребуется,  только  заикнитесь  -  я  все
раздобуду. Даже если вам  захочется  поехать  в  город,  это  можно  будет
устроить. Конечно, лучше нас предупредить за двадцать четыре  часа,  чтобы
мы могли организовать маршрут следования...
     Он коротко ответил:
     - Молодой человек, катитесь к черту.
     Повернулся и потопал к большому дому. Я смотрел ему вслед  и,  помню,
думал, что для старого козла восьмидесяти или  восьмидесяти  пяти  лет  он
сохранил массу энергии.
     Я  занялся  своими  делами,  а  доктор  Хорн  тем  временем   схватил
телефонную трубку и решил выразить Пентагону свой  протест  против  нашего
присутствия. Когда он, наконец, понял, что кричит в выключенный аппарат  и
что ни  один  разговор  на  этой  линии  не  состоится  без  моего  на  то
разрешения, он закатил новую бучу.
     Но, сами понимаете, это ни к чему не привело, коль скоро  приказ  был
подписан самим генералом Фолленсби.
     На следующее утро в восемь  ноль-ноль  я  провел  учебную  тревогу  и
симулировал проникновение врага, чтобы отряд Находился в постоянной боевой
готовности. Проверка  прошла  великолепно.  И  приказал  сержанту  О'Хейру
проникнуть в дом с юга, со  стороны  болота,  и  в  пятидесяти  метрах  от
кордона его засекли. Он  мне  об  этом  докладывал  весь  дрожа,  покрытый
грязью.
     - Эти убийцы... то есть караульные,  сэр,  чуть  не  прострелили  мне
голову. Если бы рядом не оказалось дежурного офицера, они бы наверняка это
сделали. Только он меня узнал.
     - Отлично, сержант, - я отпустил его и пошел завтракать.
     Саперы потрудились на славу и за ночь окружили участок проволокой под
током в три ряда с висящей полосой спиралей из  колючей  проволоки.  Через
каждые пятьдесят метров и по углам возвышались сторожевые вышки, да, кроме
того, солдаты для лучшего обзора срезали растительность на двадцать  ярдов
от проволоки. Я было подумал, что  недурно  вызвать  бульдозер  и  сделать
кольцевую дорогу,  по  которой  мог  бы  курсировать  на  джипе  мобильный
патруль, но решил, что в этом нет острой необходимости.
     Я был голоден и хотел спать  -  ночью  саперы,  натягивая  проволоку,
страшно шумели. Но в общем я был доволен, хоть и несколько раздражен.
     Мне позвонил начальник караула  и  спросит,  что  делать.  Из  города
приехал Ван-Пелт, и караул  не  пропускал  его  без  моего  разрешения.  Я
разрешил, и через секунду в комнате, где я завтракал,  появился  Ван-Пелт.
Он выглядел обеспокоенным и в то же время торжествующим.
     - Как он это проглотил, полковник? - спросил  он.  -  Ну...  я  хотел
спросить, он разозлился?
     - Еще как, - ответил я.
     - О, - Ван-Пелт чуть вздрогнул, потом пожал плечами. - Ну  ладно,  вы
здесь, так что, полагаю, он ни на что не осмелится.  -  Голодными  глазами
Ван-Пелт  взглянул  на  пироги  и  сосиски.  -  Я...  э-э-э...  не   успел
позавтракать...
     - Будьте моим гостем, доктор Ван-Пелт.
     Я приказал принести еще один прибор  и  вторую  порцию  завтрака.  Он
сожрал все - бог знает, как это в него уместилось. Посмотришь на него, так
можно подумать, что он на своих жировых запасах промарширует двести  миль.
Ростом он был примерно пять футов шесть дюймов, ну, может, семь,  а  весил
фунтов двести восемьдесят. Он был настолько не  похож  на  доктора  Хорна,
насколько это возможно.
     Я спрашивал себя, как же они могли уживаться друг с другом, но я  уже
знал ответ на этот вопрос. Они уживались плохо, иначе зачем  бы  Ван-Пелту
бежать в Пентагон. Разумеется, я пытался быть объективным. Я хочу сказать:
раз генерал Фолленсби считает,  что  так  надо  в  интересах  национальной
обороны...
     Но я ничего не мог с собой поделать. Я  представил,  как  бы  я  себя
чувствовал, если б кто-нибудь из моих подчиненных сделал такой финт  через
мою голову. Правда, военная дисциплина одно, а дела  штатские,  как  я  их
понимаю, - совсем другое, но все-таки...
     Так или иначе, а он это сделал, и вот мы здесь. На войну  не  похоже,
но приказ есть приказ.
     В четырнадцать ноль-ноль я нанес визит доктору Хорну.
     Когда я  вошел  в  сопровождении  военного  клерка-стенографиста,  он
поднял голову, но промолчал. Просто указал на дверь.
     Я сказал:
     - Добрый день, доктор Хорн. Если это время для ежедневного доклада  о
проделанной работе вас не устраивает, вы  только  слово  скажите.  Как  вы
знаете, я нахожусь здесь для того, чтобы оказывать вам помощь. Может,  вас
больше устроит время от двенадцати до тринадцати ежедневно?  Или  для  вас
удобнее утро?
     - Ежедневно?
     - Разумеется, сэр. Возможно, вы  не  обратили  внимания  на  параграф
восемь моего приказа. Инструкциями генерала Фолленсби предусмотрено...
     Он прервал меня неуважительным замечанием в адрес генерала Фолленсби,
но я сделал вид, что не расслышал. Кроме того, вероятно, он был прав.
     Я сказал:
     - Для начала, сэр, я полагаю, что вы будете так любезны провести  нас
по лаборатории. Я полагаю, что  капрал  Мак-Кейб  сможет  записывать  ваши
слова с нормальной скоростью.
     - Какие еще слова?
     - Да ваши, о проделанной работе сэр. Чего вы  достигли  за  прошедшие
двадцать четыре часа. Конечно, на этот раз в виде исключения  мы  подобьем
итоги по сегодняшний день.
     Он заорал:
     - Нет! Никогда! Я решительно отказываюсь!
     Я был к этому готов. Дал ему вдоволь  поорать.  Когда  он  кончил,  я
очень просто все ему разъяснил. Я сказал: "Только так и будет".
     Он запнулся и задохнулся.
     - Как? Ты, вонючий армейский... Слушай, кому это пришло в голову...
     Он замолчал и, нахмурившись, посмотрел на меня. Я  был  рад,  что  он
замолчал, так как в секретной части приказа (в параграфах,  которые  я  не
показывал доктору Хорну,  потому  что  он  не  имел  допуска  к  секретным
материалам) был параграф, предусматривающая подобную ситуацию.
     Ван-Пелт предупредил генерала, что состояние здоровья Хорна оставляет
желать  лучшего.  Кажется,  апоплексия  -  я  не  очень-то  разбираюсь   в
медицинских терминах. Во всяком случае, Ван-Пелт в беседе  с  сотрудниками
разведотдела сообщил, что старик может помереть в  любой  момент.  И  надо
сказать, что это  было  похоже  на  правду,  особенно  когда  он  бесился.
Конечно, я  не  хотел,  чтобы  он  помер  прежде,  чем  я  завершу  анализ
обстановки, для чего мне и требовался его доклад.
     Хорн сел. Он сказал скрипучим голосом:
     - Вы намерены упорствовать?
     - Да, сэр.
     - Тогда я полагаю, что должен приспособиться к ситуации, - сказал он,
по-старчески хитря. - Что же конкретно вам требуется, лейтенант?
     - Доклад, сэр.
     Он коротко кивнул: "Вот именно".
     Ага, сказал я сам себе, разумеется, дело принимает интересный оборот.
Вы думаете,  он  постарается  добиться  моего  расположения,  чтобы  потом
позвонить своему конгрессмену? Или просто заставит меня отвернуться, чтобы
треснуть по затылку?
     - Да-да, доклад. Вот именно, - сказал он, задумчиво глядя на какую-то
машину. Машина несколько напоминала СКР-784 модели  МАРК-XII,  той  самой,
что имеет какое-то касательство к радио, радару, ко всякой электронике.  С
этим пускай разбираются связисты. У меня своя работа, у них  своя.  -  Вот
именно, - повторил он, поднимаясь. - Придется подчиниться вашим  желаниям.
Посмотрите на мой поликлоидный квазитрон. Как видите...
     Капрал Мак-Кейб издал жалкий звук. Я посмотрел  на  него.  Он  был  в
затруднительном положении.
     - Сэр, - прервал я доктора. - Не  произнесете  ли  вы  это  слово  по
буквам?
     Он хихикнул.
     -  Очень  просто.  П-О-Л-И-К-Л-О-И-Д-Н-Ы-Й  К-В-А-З-И-Т-Р-О-Н.  Итак,
лейтенант,  надеюсь,  вы   знакомы   с   различными   потенциометрическими
исследованиями мозга, которые... Впрочем, лучше начать  с  самого  начала.
Как  вы  знаете,  мозг  в  основном  является  электрическим  устройством.
Потенциометрические исследования показали...
     Через каждые тридцать-пятьдесят секунд он взглядывал на меня, склонял
голову набок и ждал. И я говорил: "Понятно", а он отвечал: "Разумеется"  -
и продолжал. Положение капрала Мак-Кейба, конечно, было незавидным, но  я,
пожалуй, наслаждался. Это меня  успокаивало.  В  конце  концов  привыкаешь
извлекать выгоду из любой ситуации. Нельзя же провести  столько  часов  на
штабных с