Он бросил мимолетный  взгляд  на  Процион.  Процион  они  попробовали
недавно - корабль не прошел еще и половины пути. Они пробовали почти  все.
Даже Эпсилон Эридана и Грумбридж 1618;  даже,  несмотря  на  низкие  шансы
среди спектральных классов, 61  Лебедя  А  и  Эпсилон  Индейца;  последняя
отчаянная попытка у Проксимы Центавра (хотя они были  почти  уверены,  что
это бесполезно; экспедиция к Альфе Центавра не обнаружила ничего  похожего
на пригодные для жизни планеты).
     Всего  было  двадцать  шесть  кораблей.  Три  корабля  пропали,   три
вернулись, один был еще на Земле. Девятнадцать были в космосе.
     Маршан взглянул, чтобы отвлечься, на яркую зеленую  стрелку,  которая
указывала, где оставлял след  ионизированного  газа  "Тихо  Браге",  самый
большой из его кораблей. Три тысячи мужчин и женщин. Ему  показалось,  что
кто-то недавно упоминал "Тихо Браге". Когда? Почему? Он не был уверен,  но
название застряло в его мыслях.
     Дверь открылась, и вошел Дан Флери, глядя на  разбросанные  звезды  и
корабли и не видя их. Планетарий никогда не значил ничего для Флери.
     - Черт возьми, Норман, - заворчал  он,  -  ты  нас  безумно  напугал!
Почему ты не в больнице...
     - Я был в больнице, Дан. Я  не  собираюсь  там  оставаться.  В  конце
концов мне удалось вбить в голову Эйзе Черни, что я на этом  настаиваю,  и
он сказал, что я могу идти домой, если буду соблюдать покой и разрешу  ему
приходить. Ну что ж, как видишь, я соблюдаю  покой.  И  меня  не  волнует,
придет он или нет. Меня волнует только одно - правда о сверхсвете.
     - О господи, Норм! Честное слово, можешь не беспокоиться...
     - Дан, ты тридцать лет не говорил "честное слово", кроме тех случаев,
когда ты мне лгал. Давай выкладывай. Я  послал  за  тобой  сегодня  утром,
потому  что  я  знаю  ответ.  Я  хочу  получить  его.  Р_а_д_и  _в_с_е_г_о
с_в_я_т_о_г_о_, _Д_а_н_.
     Флери обвел взглядом комнату, как будто он видел эти светящиеся точки
впервые в жизни... может быть, так оно и есть, подумал Маршан.
     - Ну, есть кое-что, - наконец, сказал он.
     Маршан ждал. За много лет он научился ждать.
     - Есть один парень, - снова начал  Флери.  -  Его  зовут  Эйзель.  Он
математик - можете мне поверить? У него появилась идея.
     Флери пододвинул кресло и сел.
     - Она далека от совершенства,  -  сказал  он.  -  Собственно  говоря,
многие считают, что это вообще не будет работать. Вы же знакомы с теорией.
Эйнштейн,  Лоренц-Фитцджеральд,  прочие  -  все  они  против  этого.   Это
называется... как это... полиномизация.
     Он напрасно ждал ответного смеха, потом сказал:
     - Хотя, должен сказать, у него, похоже, что-то есть, так как опыты...
     Маршан тихо и крайне сдержанно сказал:
     - Дан, ты можешь говорить по существу? Пока что я  услышал  от  тебя,
что есть некий парень по имени  Эйзель,  он  что-то  придумал,  это  нечто
безумное, но оно работает.
     - Ну... да.
     Маршан медленно откинулся назад и закрыл глаза.
     - Таким образом, мы все ошибались. Особенно я. И вся наша работа...
     - Послушай, Норман! Никогда так не думай. Твоя работа  все  изменила.
Если бы не она, у людей типа Эйзеля никогда не было бы шансов. Ты  знаешь,
что он работал по одной из твоих стипендий?
     - Нет, я не знал, - Маршан  на  мгновение  перевел  взгляд  на  "Тихо
Браге". - Но это мало чем поможет. Я думаю о том, поймут ли нас  пятьдесят
с лишним тысяч мужчин и женщин, проведшие большую часть жизни  в  глубоком
анабиозе в связи с... моей работой. Но спасибо тебе. Ты сказал мне то, что
я хотел знать.


     Когда час спустя в планетарий вошел Черни, Маршан сразу же сказал:
     - Я в достаточно хорошей форме, чтобы выдержать смит?
     Прежде чем ответить, доктор поставил свой чемоданчик и взял стул.
     - В нашем распоряжении никого нет, Норм. Уже много лет нет ни  одного
добровольца.
     - Нет. Я не имею в виду пересадку в  человеческое  тело.  Я  не  хочу
возможного  самоубийства   донора-добровольца,   ты   сам   говорил,   что
смитованные тела иногда совершали самоубийство. Я имею  в  виду  шимпанзе.
Чем я хуже того молодого парня - как его зовут?
     - Ты имеешь в виду Дюана Фергюссона.
     - Именно. Чем я хуже его?
     - Оставь, Норман. Ты слишком стар. Твои фосфолипиды...
     - Я не слишком стар, чтобы умереть, верно? А это  худшее,  что  может
случиться.
     - Это будет неустойчиво! Это не для твоего  возраста;  ты  просто  не
разбираешься в химии. Я не могу обещать тебе больше, чем несколько недель.
     - В самом деле? - весело сказал Маршан. - Я не ожидал, что так много.
Это больше, чем ты можешь обещать мне сейчас.
     Доктор пытался спорить, но Маршан продолжал настаивать на возможности
положить конец девяностошестилетней тяжкой битве, и, кроме  того,  у  него
было преимущество перед Черни. Доктор знал даже лучше самого Маршана, что,
если тот придет в ярость, это может его  убить.  И  в  тот  момент,  когда
Маршан решил, что риск смитовской пересадки меньше, чем  риск  продолжения
спора на эту тему, он сдался, нахмурился, неохотно кивнул и вышел.
     Маршан медленно покатился следом.
     Ему незачем было спешить к тому, что могло стать последним событием в
его жизни. У него было полно времени. В  Институте  всегда  были  наготове
шимпанзе, но, чтобы  подготовить  одного  из  них,  требовалось  несколько
часов.
     При  смитовской  пересадке  одним  разумом  приходилось   жертвовать.
Человек в конце концов мог вернуться в свое собственное тело,  вероятность
неудачи составляла менее одного шанса из пятидесяти. Но  шимпанзе  никогда
не мог стать прежним. Маршан подчинился, когда началось облучение,  взятие
проб жидкости из его тела, бесконечные ремни, электроды, зажимы...  Раньше
он  уже  видел,  как  это  делается,  и  в  процедуре  для  него  не  было
неожиданностей... Однако он не знал, что это так болезненно.



                                    3

     Стараясь не опираться  на  костяшки  пальцев  (но  это  было  тяжело;
обезьянье тело было приспособлено к ходьбе согнувшись, руки  были  слишком
длинными, чтобы, не мешая, свисать по бокам), Маршан вперевалку  вышел  на
стартовую площадку и  распрямил  свой  негнущийся  обезьяний  позвоночник,
чтобы взглянуть на эту проклятую штуку.
     К нему подошел Дан Флери.
     -  Норм?  -  неуверенно  спросил  он.  Маршан  попытался  кивнуть   -
безуспешно, но Флери понял.  -  Норман,  -  сказал  он.  -  Познакомься  с
Зигмундом Эйзелем. Это он изобрел сверхсветовой двигатель.
     Маршан поднял длинную руку  и  протянул  ладонь,  которая  не  желала
раскрываться, она была приспособлена к тому, чтобы быть сжатой в кулак.
     - Поздравляю,  -  сказал  он,  так  отчетливо,  как  только  мог.  Он
милосердно не стал сжимать руку молодого темноглазого  человека,  которого
ему представили. Его предупреждали, что  сила  шимпанзе  может  покалечить
человека, Он не забывал об этом, но было соблазнительно  представить  себе
это хотя бы на мгновение.
     Он уронил руку и вздрогнул от пронзившей его боли.
     Черни предупреждал его об этом. "Это нестабильно, опасно,  ненадолго,
- ворчал он, - и не забывайте, Норман, наше  оборудование  установлено  на
слишком высокую мощность для тебя; ты не  приспособлен  к  такому  объекту
ввода; это может повредить".
     Но  Маршан  заверил  доктора,  что  его  это  не   волнует,   и   это
действительно было так. Он снова посмотрел на корабль.
     - Значид, вод он, - проворчал он и снова отклонил назад позвоночник и
всю бочкообразную грудную клетку зверя,  в  теле  которого  он  находился,
чтобы рассмотреть стоящий на площадке корабль. В нем было около ста  футов
высоты. - Немного, - презрительно сказал он. - "Сириус", наш первый, был в
девятьсот футов высотой, и тысяча человек улетела в нем к Альфе Центавра.
     - И сто пятьдесят вернулись живыми, -  сказал  Эйзель.  Он  никак  не
подчеркивал свои слова, но выражался достаточно ясно. - Хочу сказать,  что
всегда восхищался вами, доктор Маршан. Надеюсь, вы  не  возражаете  против
моей компании. Как я понимаю, вы хотите отправиться вместе со мной к "Тихо
Браге".
     - Почему я должен возражать! - На самом деле,  конечно,  было  именно
так. Имея самые  благие  намерения,  этот  молодой  человек  свел  на  нет
семьдесят лет самоотверженного труда  плюс  солидное  состояние  -  восемь
миллионов его собственных и бесчисленные сотни миллионов,  которые  Маршан
выпрашивал у миллионеров, у правительственных фондов,  собирая  монетки  у
школьников, - все это было брошено в ночной горшок и выплеснуто в историю.
Теперь будут говорить: "Странная личность начала  двадцать  первого  века,
Норман Маршан, или Маркан,  пытался  осуществить  звездную  колонизацию  с
помощью примитивных кораблей с ракетными двигателями. Естественно,  он  не
добился успеха, несмотря на огромные потери  жизней  и  здоровья  в  своем
необдуманном  предприятии.  Однако  после   реализации   идей   Эйзеля   о
сверхсветовых полетах..." Будут говорить, что  его  затея  провалилась.  И
будут правы.


     Когда "Тихо Браге"  стартовал  к  звездам,  во  время  предстартового
отсчета играл оркестр из пятисот  инструментов,  и  телевизионные  станции
всего  мира  следили  за  событием  со  своих  спутников.   Присутствовали
президент, губернатор и половина сената.
     Когда отправился в  путь  маленький  корабль  Эйзеля,  чтобы  догнать
е_г_о_ корабль  и  сообщить  _е_г_о_  экипажу,  что  все  их  усилия  были
напрасны,  это  напоминало  отправление  самолета   рейсом   в   7.17   на
Джерси-сити. Вот до какой степени, подумал Маршан, принизил Эйзель величие
полета к звездам. Но в любом случае он не мог пропустить  его.  Даже  если
это означало предложить  себя  в  качестве  суперкарго  Эйзелю,  человеку,
который уничтожил дело его жизни, и другому смитованному  шимпанзе,  Дюану
Фергюссону, у которого по каким-то причинам были некие особые привилегии в
отношении "Браге".
     Они погрузили дополнительный сверхсветовой модуль  -  Маршан  слышал,
как кто-то называл его полифлектором, но  он  не  позволил  себе  спросить
кого-нибудь, что это означает, - по ряду причин. Запасная часть на  случай
поломки? Маршан не стал спрашивать, понимая, что это не страх, но надежда.
Каковы бы ни были причины, это его не заботило; ему даже не хотелось  быть
здесь, он лишь рассматривал это как свой неизбежный долг.
     И он вошел на корабль Эйзеля.
     Внутренность проклятого корабля Эйзеля была построена по человеческим
меркам - девятифутовые потолки и  широкие  противоперегрузочные  ложа,  но
принесли и гамаки, рассчитанные на шимпанзе, для него и Дюана  Фергюссона.
Несомненно, гамаки взяли  с  нового  корабля.  Того,  который  никогда  не
полетит  -  по  крайней  мере,  не  на  потоках  ионизированного  газа.  И
несомненно, это был практически последний раз, когда разум человека должен
был покинуть Землю в теле обезьяны.
     На чем летел проклятый корабль Эйзеля  вместо  ионизированного  газа,
Маршан не понял. Как-там-флектор, как бы эта чертова штука ни  называлась,
был таким маленьким... Да и сам корабль казался пигмеем.
     Не было огромных топливных баков - топливо было лишь для того,  чтобы
оторваться от Земли. Потом заработает магическая сила  маленького  черного
ящика - на самом деле не очень маленького, размером с большой рояль, и  не
черного, а серого; но во всяком случае это был ящик. Эту  магическую  силу
они называли "полиномизация". Что  за  полиномизация,  Маршан  не  пытался
понять, слушая или делая вид, что слушает, краткую, грубую попытку  Эйзеля
перевести математику на английский. Он  улавливал  лишь  отдельные  слова.
Пространство N-мерно. Ну что ж, это отвечало на  весь  вопрос,  настолько,
насколько это его интересовало, и он  не  слушал,  как  Эйзель  безуспешно
пытается объяснять что-то о выходе в полиномиальное измерение -  или  нет,
не  так,  происходит  перенос   существующих   полиномиальных   расширений
стандартной 4-пространственной массы в высшие порядки - он не  слушал.  Он
вообще  ничего  не  слышал,  кроме  глубокого  плавного   биения   мощного
обезьяньего сердца, которое теперь поддерживало его мозг.
     Появился Дюан Фергюссон в обезьяньем теле, которого он теперь никогда
не покинет. Это был еще один пункт самообвинения Маршана; он  слышал,  что
Фергюссону не повезло и его тело погибло во время пересадки.
     Как только Маршан услышал, что собирается делать Эйзель, он ухватился
за это, как за шанс искупления  вины.  Проект  был  очень  прост.  Хорошее
испытание для двигателя  Эйзеля  и  одновременно  миссия  милосердия.  Они
намеревались помчаться  за  медленным,  давно  улетевшим  "Тихо  Браге"  и
перехватить его на полпути... ибо даже сейчас, через  тридцать  лет  после
того, как он покинул Порт Кеннеди, он все еще замедлялся, чтобы  выйти  на
поисковую  орбиту  вокруг  Грумбриджа  1618.  Когда  Маршан   привязывался
ремнями, Эйзель снова объяснял все сначала. Он проверял свой черный ящик и
одновременно говорил:
     - Видите ли, сэр,  мы  попытаемся  привести  в  соответствие  курс  и
скорость, но, честно говоря, это и  есть  самое  сложное.  Перехватить  их
будет нетрудно - скорость мы набрали. Потом мы  переставим  дополнительный
полифлектор на "Тихо Браге"...
     - Да сбазибо, - вежливо сказал Маршан, но он не слушал  разговоров  о
машине Эйзеля. Пока она существует, он воспользуется ею,  его  совесть  не
позволит ему отказаться от этого, но детали ему не нужны.
     Из-за нее столько жизней было потрачено впустую.
     Каждый год в анабиозе  на  "Тихо  Браге"  означает  месяц  жизни  для
находящегося в нем тела. Дыхание было замедлено, но не остановлено. Сердце
не билось, но кровь перекачивалась насосом;  по  трубкам  в  спящую  кровь
поступали сахар и минеральные вещества, катетеры удаляли продукты распада.
А до Грумбриджа 1618 было девяносто лет полета.
     Лучшее, на что мог надеяться сорокалетний человек по прибытии -  быть
возвращенным  в  тело,  биологический  возраст  которого  составлял  около
пятидесяти, - в то время, как все его родственники на Земле давно  умерли,
друзья обратились в прах.
     Это того стоило. Или так  думали  колонисты  -  подчиняясь  червячку,
извивавшемуся в  позвоночнике  исследователя,  непреодолимому  стремлению,
гнавшему их вперед, ради богатства, мощи и свободы, которые  мог  дать  им
новый мир, и ради места, которое они могли занять в истории,  -  место  не
Вашингтона, даже не Христа. Они должны были занять место Адама и Евы.
     "Это того стоило", - подумали тысячи людей, добровольно отправляясь в
полет. Но что они подумают, когда сядут на планету!
     Если они сядут, не  зная  правды,  если  какой-нибудь  корабль  вроде
корабля Эйзеля не догонит их в космосе и не скажет  им  ее,  они  испытают
величайшее   разочарование,   какое   только   испытывал    человек.    По
первоначальному плану перед экспедицией "Тихо Браге" к Грумбриджу 1618 еще
сорок лет пути. После того как Эйзель изобрел сверхсветовой двигатель, они
найдут планету, населенную сотнями тысяч людей,  с  работающими  заводами,
строящимися дорогами, где будут заняты лучшие земли и будет  написана  уже
пятая глава  исторических  трудов...  и  что  тогда  подумают  три  тысячи
стареющих искателей приключений?
     Маршан застонал  и  вздрогнул  не  только  из-за  того,  что  корабль
стартовал и ускорение прижало его грудную клетку к позвоночнику.


     Когда заработал полифлектор, он проплыл через пилотскую кабину, чтобы
присоединиться к остальным.
     - Я никогда не был в космосе, - сказал он.
     - Ваша работа была на Земле, - с большим уважением сказал Эйзель.
     - Была, да. - Но Маршан  на  этом  и  закончил.  Человек,  вся  жизнь
которого  оказалась  ошибкой,  был  кое-чем  обязан  человечеству,  и,   в
частности, он обязан был сообщить этим людям правду.
     Он  внимательно  смотрел  на  Эйзеля  и  Фергюссона,  которые  читали
показания приборов и делали микрометрические установки на полифлекторе. Он
ничего не понимал в сверхсветовом двигателе, но он понимал,  что  карта  -
это карта.  Здесь  был  изображен  в  двух  проекциях  курс  экспедиции  к
Грумбриджу 1618. "Тихо Браге" был светящейся  точкой,  примерно  в  девяти
десятых расстояния от Солнца до  Грумбриджа,  что  означало  примерно  три
четверти пути по времени.
     - Детекторы массы, доктор Маршан, - весело сказал  Эйзель,  показывая
на карту. - Хорошо, что они не слишком близко, иначе  у  них  не  было  бы
достаточно массы, чтобы их было видно.
     Маршан понял: те же детекторы,  которые  могут  показать  Солнце  или
планету, покажут и корабль массой всего в миллион тонн, если его  скорость
будет достаточно велика, чтобы существенно увеличить массу.
     - И хорошо, - обеспокоенно добавил  Эйзель,  -  что  они  не  слишком
далеко. У нас могут быть проблемы с выходом на их скорость, даже при  том,
что они замедляются уже девять лет... Давайте привяжемся...
     В гамаке Маршана охватила очередная волна  перегрузки.  Но  это  было
что-то другое, намного хуже.
     Словно какая-то мясорубка  перемалывала  его  сердце  и  сухожилия  и
выплевывала их в виде странных изуродованных форм.
     Словно давильный пресс сжимал его горло, сплющивал сердце.
     Он ощущал головокружение и тошноту, как на американских горах или  на
маленькой лодке во время тайфуна. Звезды на курсовых  картах,  каждый  раз
когда они попадали в его поле зрения, скользили, двигались и плыли в новое
положение.


     Маршан,  испытывавший  самую  страшную  мигрень  за  всю  его   почти
столетнюю жизнь, с трудом понимал, что происходит, но он знал,  что  через
несколько часов они найдут "Тихо Браге", стартовавший тридцать лет назад.



                                    4

     Капитан "Тихо Браге", седеющий шимпанзе с желтыми клыками,  по  имени
Лафкадио, потрясенно смотрел  на  них  коричневыми  глазами:  его  длинные
жилистые руки все еще дрожали после того, как он увидел корабль - корабль!
- и человека.
     Маршан заметил, что он не может отвести взгляда  от  Эйзеля.  Капитан
провел в теле обезьяны тридцать лет. Обезьяна была уже  старая.  Лафкадио,
вероятно,  уже  считал  себя  больше  чем  наполовину  шимпанзе,  сохраняя
человеческий облик лишь в памяти, затиравшейся ежедневным  видом  покрытых
шерстью рук и цепких косолапых ног. Маршан сам ощущал, как  им  потихоньку
овладевает мозг обезьяны, хотя знал, что это ему лишь кажется.
     Кажется ли? Эйза Черни говорил, что пересадка может быть неустойчивой
- что-то связанное с фосфолипидами, он не помнил. Собственно,  он  не  мог
уже четко и уверенно вспомнить все, что хотел, и не потому лишь,  что  его
разуму было девяносто шесть лет.
     Без всяких эмоций Маршан  осознал,  что  отмеренные  ему  месяцы  или
недели сократились до нескольких дней.
     Может  быть,  конечно,  пульсирующая  боль  в   висках   лишала   его
способности здраво мыслить. Но Маршан лишь принял эту мысль как должное  и
отбросил ее; если ему хватило смелости понять, что  труд  всей  его  жизни
пропал впустую, он мог примириться  и  с  тем,  что  эта  боль  была  лишь
произвольной второго  порядка  от  убийцы,  который  подкрадывался  к  его
обезьяньему телу. Но из-за этого ему трудно было  сосредоточиться.  Как  в
тумане, он  слышал  разговор  капитана  и  его  экипажа  -  двадцати  двух
смитованных шимпанзе, которые управляли полетом "Тихо Браге"  и  наблюдали
за тремя тысячами замороженных тел в его трюме. Сквозь низкий,  приводящий
в замешательство шум, он слышал голос Эйзеля,  который  объяснял  им,  как
перенести сверхсветовой модуль  из  его  маленького  корабля  в  огромный,
громоздкий ковчег,  который  благодаря  этому  ящику  сможет  преодолевать
межзвездные пространства в течение дня.
     Он заметил, что они иногда поглядывают на него с жалостью.
     Его не волновала их жалость. Он только спросил, позволят ли