хотел что-то громко сказать,  поскольку  это  был  комплекс
осмотических фильтров и Дон  получал  кислород  из  его  выделений.  Людям
двадцатого века он показался бы довольно необычным со сверкающими  глазами
и семипалыми ладонями, но для себя и, конечно, Доры выглядел  великолепно.
Во время своих  путешествий  Дон  посетил  Проксиму  Центавра,  Процион  и
загадочные Миры Сети, завез  экземпляры  культурных  растений  на  планеты
Канопуса, а с бледного  спутника  Альдебарана  доставил  милых  и  веселых
зверюшек. Он видел тысячи раскаленных голубых гигантов и холодных  красных
карликов и десять тысяч их планет, бродил по космическим дорогам уже почти
двести знойных лет, проводя на Земле  лишь  короткие  отпуска.  Но  и  это
неважно. Это люди создают истории, а  не  обстоятельства,  в  которых  они
оказываются, а вы хотите  что-то  узнать  об  этих  двоих.  В  общем,  они
сделали, что  должны  были  сделать.  Великолепное  чувство,  которое  они
испытывали друг к другу, росло и расцветало, а  в  среду,  как  и  обещала
Дора, дало плоды. Они встретились в Бюро Кодирования, и  каждый  привел  с
собой несколько лучших друзей для поднятия своего духа. И пока их личности
кодировались и записывались, они улыбались  и  перешептывались,  терпеливо
снося шуточки друзей. Потом они  обменялись  математическими  аналогами  и
разошлись: Дора в  свою  квартиру  под  поверхностью  моря,  Дон  на  свой
корабль.
     Право слово, это была идиллия. С тех пор они жили долго и счастливо -
по крайней мере до той минуты, когда решили больше не морочить себе головы
и умерли.
     Разумеется, никогда больше они уже не встречались.


     О, я вижу вас, пожиратели  прожаренных  бифштексов:  одной  рукой  вы
потираете свои мозоли, а  в  другой  держите  эту  книгу,  пока  на  вашем
граммофоне стоит Инди или Монк. Не верите ни  одному  слову?  Ни  секунды?
Люди не могли бы так жить, раздраженно скажете вы, отправляясь  за  свежим
льдом для своего выдохшегося напитка.
     А ведь Дора спешит в потоке транспортного туннеля  в  свой  подводный
домик (она любит там находиться и дала переделать себя соматически,  чтобы
дышать в этой среде). Если бы я сказал вам,  с  каким  роскошным  чувством
исполнения ставит она  записанный  аналог  Дона  в  манипулятор  символов,
подключается к нему и настраивается... Если бы  попытался  рассказать  вам
что-нибудь подобное, вы онемели бы. Или смотрели бы с яростью и ворчали: -
Что за чертов способ любить?  -  И  все  же  заверяю  тебя,  мой  дорогой,
искренне заверяю, что Дора испытывает наслаждение в не меньшей  мере,  чем
любая из партнерш Джеймса Бонда, и даже гораздо полнее, чем то, что  может
ждать тебя в так называемой "настоящей  жизни".  Что  ж,  давай,  злись  и
брюзжи, Доре  это  все  равно.  Если  она  вообще  думает  о  тебе,  своем
тридцатикратном прапрадеде; ты для нее просто  примитивное  животное.  Да,
да,  животное.  Дора  ушла  от  тебя  дальше,  чем  ты  от   какого-нибудь
австралопитека.
     Ты ни секунды не  удержался  бы  на  поверхности  ее  быстрой  жизни.
Надеюсь, ты не считаешь, что прогресс идет по прямой линии? Знаешь ли  ты,
что прогресс - это быстро идущая вверх, ускоряющаяся кривая,  может,  даже
экспонента? Поначалу она плетется еле-еле, но уж если разгонится -  летит,
как  ракета.  А  тебе,  откинувшемуся  в  кресле  пожирателю   бифштексов,
только-только удалось поджечь запал.
     Что такое твои  шестьсот  или  семьсот  тысяч  дней  после  рождества
Христова? Дора живет в Миллионном Дне. Тысяча лет, считая от сегодня. Жиры
в ее организме  ненасыщены  -  как  в  маргарине  "Криско".  Ее  выделения
извлекаются непосредственно из крови во время сна, так  что  ей  не  нужно
ходить в ванную. Если она захочет развлечься, к ее услугам больше энергии,
чем потребляет сегодня вся Португалия, и эту энергию можно использовать, к
примеру,  чтобы  вывести  на  орбиту  уик-эндовый  спутник   или   разрыть
какой-нибудь кратер на Луне. Она  очень  любит  Дона.  Ее  жесты,  манеры,
утонченность, прикосновения  рук,  страстность  поцелуев,  возбуждение  во
время акта - все это хранится в символически-математической форме. И когда
она его хочет, достаточно просто включить устройство - и вот он.
     А у Дона, конечно, есть Дора. Дрейфуя в орбитальном городе  в  тысяче
километров над ее  головой  или  огибая  Арктур,  удаленный  на  пятьдесят
световых  лет,  Дону  достаточно  включить  свой  собственный  манипулятор
символов, чтобы вызвать к жизни Дору. И вот она  здесь,  и  они  неутомимо
трудятся всю ночь. Разумеется, не в телесном смысле, что ему с этого, ведь
большая часть его органов заменена. Ему ни к чему тело,  чтобы  испытывать
удовольствие. Гениталии ничего не чувствуют, так же как руки, груди, губы,
они  просто  рецепторы,  принимающие  и  передающие  импульсы.  Это   мозг
чувствует все, а интерпретация импульсов дает страдания или оргазм.
     Манипулятор символов Дона передает ему аналог ласки, аналог поцелуев,
аналог самых безумных и пылких минут с вечным  и  всегда  свежим  аналогом
Доры. Или Дианы. Или роскошной Розы, или смеющейся Элис, поскольку все они
наверняка уже обменялись своими аналогами и будут вновь ими меняться.
     Вранье, скажешь ты, это какой-то  сумасшедший  дом.  А  ты  со  своим
лосьоном после  бритья  и  красной  машиной,  ты,  который,  целыми  днями
перекладываешь бумаги с одного места на другое, ночью выбиваешься из сил в
постели, скажи мне, черт возьми, как бы на тебя смотрел,  скажем,  Аттила,
вождь гуннов?

ЎҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ“
’          Этот текст сделан Harry Fantasyst SF&F OCR Laboratory         ’
’         в рамках некоммерческого проекта "Сам-себе Гутенберг-2"        ’
џњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњњЋ
’        Если вы обнаружите ошибку в тексте, пришлите его фрагмент       ’
’    (указав номер строки) netmail'ом: Fido 2:463/2.5 Igor Zagumennov    ’
 ҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐҐ”





                               Фредерик ПОЛ

                                  ПРИЗРАК




     "Как хороша  чертовка,  -  подумал  Дэндиш,  -  и  как  восхитительно
беспомощна!" Единственным ее украшением была  пластиковая  опознавательная
ленточка, поскольку девушка только что появилась из капсулы  и  больше  на
ней ничего быть не могло.
     - Ну как, проснулась? - спросил он.
     Девушка даже не шевельнулась.
     Дэндиш почувствовал, как возбуждение наполняет все его существо.  Как
она доступна и беззащитна... Сейчас кто угодно мог бы сделать  с  ней  что
угодно, и она даже пальцем не смогла бы пошевелить. Ну, соответственно,  и
взаимности от нее ожидать было бы глупо. Даже  не  прикасаясь  к  ней,  он
прекрасно знал, что кожа ее тепла и суха. Жизнь полностью вернулась  в  ее
тело, и через несколько минут она окончательно придет в себя.
     Дэндиш -  а  он  был  и  капитаном,  и  единственным  членом  команды
безымянного  корабля,  несущего  лежащих  в  анабиозе  колонистов   сквозь
бесконечное  пустое  пространство  с  Земли  к  планете  далекого  Солнца,
обозначенной на  звездных  картах  лишь  номером,  а  теперь  называющейся
Элеонорой, - провел эти оставшиеся  до  пробуждения  минуты  не  глядя  на
девушку, которую, как он знал, звали Силви, но с которой он никогда прежде
не был знаком. Снова взглянув на нее, он увидел, что она уже пришла в себя
и  лежит,  крепко  удерживаемая   в   своей   ледяной   колыбели   ремнями
безопасности. Волосы у нее на голове торчали в разные стороны, а выражение
лица не предвещало ничего хорошего.
     - Ну, ладно же! Где ты там? А ты знаешь, чем это пахнет?  -  спросила
она. - Представляешь, что тебе за это будет?
     Дэндиш был удивлен. Удивляться он никогда  не  любил,  поскольку  это
чувство всегда его пугало. Вот уже девять лет  его  корабль  несся  сквозь
космические просторы. Он досыта нахлебался одиночества, и оно  мало-помалу
переросло  в  страх.  Правда,  на  корабле  находилось  семьсот  капсул  с
колонистами, но те лежали в своих ваннах с жидким гелием такие  недвижимые
и неизменные, что никак не могли составить приятную компанию. За пределами
же корабля ближайшее человеческое существо находилось, пожалуй,  никак  не
меньше чем в паре световых лет, если не  считать  какого-либо  случайного,
мчащегося  в  обратном  направлении  звездолета.  Но  и  тот   практически
находился бы от него гораздо  дальше,  чем  родное  Солнце  или  Элеонора,
поскольку на торможение и перемену курса, новый разгон  и  встречу  с  тем
другим кораблем потребовалось бы времени вдвое больше, чем на  весь  полет
до цели.
     На корабле любой звук мог означать лишь тревогу. Поскольку  на  борту
никого не было, любой скрежет металла или внезапный  стук,  пусть  даже  и
негромкий и очень отдаленный, могли сигнализировать об опасности. И не раз
Дэндишем на целые часы и даже дни овладевал ужас,  терзавший  его  до  тех
пор, пока он не находил наконец лопнувшую лампу  или  неплотно  пригнанную
дверь. Со страхом  относился  он  и  к  возможности  пожара.  Конечно,  на
корабле, где царили металл и стекло, пожар едва  ли  был  возможен,  но  в
своих кошмарах он раз за разом погибал в бушующем пламени.
     - Да покажись же ты! Я хочу на тебя посмотреть, - заявила девушка.
     Про себя Дэндиш отметил,  что  она  так  и  не  удосужилась  прикрыть
наготу. Как проснулась она девственно нагой, так  нагой  и  оставалась.  К
этому времени, уже успев выпутаться из ремней, она выбралась из капсулы, и
теперь расхаживала по залу, тщетно пытаясь обнаружить, где спрятаться.
     - Ведь предупреждали  же  нас,  -  снова  заговорила  девушка.  -  Не
зевайте! Опасайтесь космических дуриков! Развесите уши - горько пожалеете!
В Центре Отправки нам об этом все уши прожужжали - и точно, будьте любезны
- ты тут как тут. То есть где-то тут. Так где же  ты?  Бога  ради,  кончай
прятаться и покажись наконец.
     Она полустояла-полуплавала  под  углом  к  полу,  отковыривая  с  губ
мельчайшие чешуйки  ороговевшей  кожи  и  то  и  дело  тревожно  озираясь.
Помолчав, она продолжала:
     - Интересно, что за лапшу  ты  мне  будешь  вешать  на  уши?  Небось,
что-нибудь про метеор из  подпространства,  который  насквозь  прошил  это
корыто, и в живых остались только ты да я, и вот теперь мы до  конца  дней
обречены падать в никуда, поэтому мне ничего  не  остается,  как  скрасить
оставшиеся дни, и тому подобное, да?
     Дэндиш, не  отвечая,  продолжал  разглядывать  ее  сквозь  оптические
рецепторы зала оживления. За долгие годы он  -  Дэндиш  -  стал  настоящим
ценителем  и  знатоком  своих  жертв.  Чтобы  спланировать  все  это,  ему
потребовалась куча времени. Сложена девушка  была  безупречно  -  молодая,
тоненькая, изящная. Именно поэтому он выбрал ее из трехсот пятидесяти двух
замороженных   женщин-колонисток,   неспешно   и   вдумчиво   просматривая
микрофотографии, прилагавшиеся к личному делу  каждого  из  колонистов.  В
этом он был подобен заядлому меломану,  выбирающему  нужную  пластинку  по
каталогу. Зато эта действительно была лучшей из всех.
     Дэндиш,  конечно,  был  не  очень  в   смысле   чтения   персональных
психопрофилей, но, поскольку всегда считал психологов  придурками,  а  все
эти их профили - мусором, он ориентировался в основном по характеристикам,
которые знал. Ему хотелось, чтобы его жертва  была  невинна  и  доверчива.
Силви, которой было всего шестнадцать лет от роду, и  с  уровнем  развития
чуть ниже среднего, казалась в этом смысле самой подходящей  кандидатурой.
Его даже немного расстроило то, что она отреагировала на  происшедшее  без
соответствующего случаю страха.
     - Тебе за  это  влепят  минимум  полтинник!  -  выпалила  она,  снова
озираясь и тщетно пытаясь понять, где же он все-таки прячется. -  Скажешь,
нет?
     Камера оживления, тем временем, обнаружив, что в  ней  никого  больше
нет, принялась приводить себя в  состояние  готовности  и  перезаряжаться.
Пластиковые простыни свернулись  в  тугие  жгуты  и  исчезли  в  отверстии
мусоросборника. Под ними  оказались  новые,  совершенно  чистые  простыни.
Генераторы  радиообогрева  на  мгновение  включились.  Края  камеры  уныло
сомкнулись.  Операционный  стол   мрачно   прикрылся   колпаком.   Девушка
недоуменно следила за происходящим. Потом тряхнула головой и рассмеялась.
     - Боишься ты меня, что ли? - спросила она. - Ладно уж, черт с  тобой!
Скажи, что ты просто лопухнулся, принеси мне какую-нибудь одежду, и  давай
спокойно все обмозгуем.
     Дэндиш с сожалением вынужден был отвлечься от оптических  рецепторов.
Таймер как раз сообщил ему, что настало время очередной проверки  бортовых
систем, и он, как сто пятьдесят тысяч раз до того и еще сто  тысяч  раз  в
будущем, быстренько проверил температурный  режим  в  трюме  с  капсулами,
замерил уровень жидкого гелия и  восполнил  его  из  корабельных  запасов,
сверил курс  корабля  с  заданным,  проверил  расход  топлива  и  скорость
истечения  струи,  убедился,  что  все  остальные  системы   функционируют
нормально, и снова обратил свой взгляд на девушку.
     Вся процедура проверки заняла  у  него  не  более  одной  минуты,  но
девушка за это время обнаружила расческу и зеркальце, которые  он  выложил
специально  для  нее,  и  теперь  яростно  расчесывала  волосы.  Одним  из
серьезных недостатков системы  замораживания  и  оживления  было  то,  что
особенно сильно страдали такие сложные органические структуры, как  волосы
и ногти. При температуре жидкого гелия  органика  становилась  чрезвычайно
хрупкой, и, хотя все процедуры разрабатывались с учетом  этого  явления  -
тело бережно помещалось в  эластичный  кокон,  и  вообще  принимались  все
возможные меры к тому, чтобы оно не соприкасалось ни  с  чем  твердым  или
острым, - ногтям и волосам все равно наносился наибольший урон.  В  Центре
Отправки колонистам постоянно вдалбливали в голову необходимость как можно
короче стричь ногти и волосы, но не до всех  это  доходило.  Силви  сейчас
была похожа на манекен, которому какой-то неумеха попытался сделать парик.
Она все же вышла из положения, свернув то, что осталось  от  ее  волос,  в
малюсенькую кичку, и отложила расческу. Вылезшие  от  расчесывания  волосы
теперь плавали в воздухе вокруг нее, как будто она  попала  в  миниатюрную
песчаную бурю.
     Горестно потрогав несчастную кичку, девушка произнесла:
     - Тебе-то небось смешно!
     Дэндиш на мгновение  задумался.  Для  него  в  этом  не  было  ничего
смешного. Двадцать лет назад, когда Дэндиш был еще подростком  с  длинными
завитыми волосищами и наманикюренными  ногтями,  бывшими  тогда  последним
писком моды, он почти каждую ночь во сне  попадал  как  раз  в  такую  вот
ситуацию. Иметь собственную девушку - не полюбить ее, не изнасиловать,  не
жениться, а именно иметь в качестве рабыни, и чтобы никто не мог запретить
ему делать с ней все, что ни заблагорассудится. Подобные сны посещали  его
почти еженощно, осеняя сотнями вариантов.
     Само собой, об этих снах он никому не рассказывал, во  всяком  случае
напрямую,  но  однажды,  когда  в  школе  им  читали   курс   практической
психологии, он рассказал об этом, как о чем-то  вычитанном  из  книжки,  и
тогда преподаватель, будто прочитав  его  мысли,  объяснил,  что  все  это
просто тщательно подавляемое желание поиграть в куклы.
     Но Силви явно не была ни сном, ни куклой.
     - Я тебе не кукла какая-нибудь, - внезапно заявила она, да так  резко
и вызывающе, что он был просто потрясен. - Вылезай,  и  давай  покончим  с
этим.
     Она выпрямилась,  держась  за  стенные  скобы  и,  хотя  и  выглядела
рассерженной и встревоженной, признаков страха не проявляла.
     - Если ты только не шизик, - отчетливо произнесла  она,  -  в  чем  я
сильно сомневаюсь, хотя чего на свете не бывает, - то не  сделаешь  ничего
наперекор мне, понял. Потому что это так не пройдет, верно? И  убить  меня
ты не убьешь, тебе потом никак не отвертеться,  да  и  вообще  корабль  не
доверили бы потенциальному убийце. Значит, первое же, что я  сделаю  после
посадки, так это свистну ближайшего копа, и лет этак девяносто водить тебе
вагон подземки. - Тут она хихикнула. - Уж я-то знаю. У меня родного дядьку
подловили на неуплате налогов,  и  теперь  он  работает  землечерпалкой  в
дельте Амазонки. Видел  бы  ты  его  письма!  Так  что  давай  вылезай,  и
посмотрим, уговоришь ты меня не заявлять или нет.
     Нетерпение ее все росло.
     - Елы-палы! - пробормотала она, помотав головой. - Ну и везет же мне.
Кстати, коли уж я проснулась, мне нужно по-маленькому, а  потом  я  бы  не
прочь и позавтракать.
     Дэндиш   хоть   немного   утешился   тем,   что   у   него    хватило
предусмотрительности предвидеть такую возможность. Он отворил дверь ванной
и включил печь, чтобы разогрелись уже лежащие  там  аварийные  рационы.  К
тому моменту, как Силви вышла из ванной, в зале на столике  ее  уже  ждали
бисквиты, бекон и горячий кофе.
     - Курева-то,  небось,  нету?  -  спросила  она.  -  Ладно,  перебьюсь
как-нибудь. А как насчет одежки? И насчет того,  чтобы  все-таки  высунуть
нос. А то я тебя и не видела. - Она потянулась,  зевнула  и  принялась  за
еду.
     Очевидно, она приняла душ, рекомендовавшийся  всем  колонистам  сразу
после анабиоза и смывающий чешуйки омертвевшей кожи, а то, что осталось от
волос, повязала небольшим полотенцем. Дэндиш с  большой  неохотой  оставил
его в ванной, но ему бы и в  голову  не  пришло,  что  жертва  повяжет  им
голову. Силви немного посидела, задумчиво разглядывая остатки завтрака,  и
через некоторое время назидательным тоном заговорила:
     - Насколько я понимаю, космонавты всегда немного чокнутые, потому что
ни один нормальный человек не отправится куда-то к  черту  на  кулички  на
целые двадцать лет  ни  за  какие  коврижки.  Значит,  дело  ясное,  ты  -
чокнутый. А значит, раз ты вдруг будишь меня, а сам не показываешься и  не
намерен даже перекинуться со мной парой слов, я ничего с этим поделать  не
могу. Ясное дело, если ты поначалу и был в порядке, то эта одинокая  жизнь
таки заставила тебя  сбрендить...  Может,  тебе  просто  хотелось  немного
скрасить  одиночество?  Это-то  я  еще  понять  могу.  Я  тогда   даже   с
удовольствием посидела бы с тобой и слова плохого  не  сказала.  С  другой
стороны, может, ты задумал какую-то подлянку и сейчас  просто  набираешься
духу. Сомнительно, конечно, потому что вас там как  только  не  проверяют,
пока доверят корабль. Но всякое  бывает.  Что  тогда?  Убьешь  меня,  тебе
припаяют срок. Не убьешь - я могу настучать на тебя после посадки, и  тебя
опять же упекут.
     Я ведь тебе рассказывала про своего дядюшку Генри. Его  бренное  тело
сейчас мерзнет где-то на темной стороне Меркурия, а мозги упорно трудятся,
чтобы фарватер Белема не заносило песком. Может, по тебе это и не такая уж
плохая работенка, но  дядьке  она  что-то  не  очень  по  душе.  Всегда-то
один-одинешенек, прямо вот как  ты  тут,  и  пишет,  что  страшно  свербят
всасывающие трубы. Он, конечно, мог бы и сачкануть, но тогда уж его вообще
зашлют в какую-нибудь дыру. Вот он, бедняга, и  мучается,  скрипя  зубами,
или, как их там - дробилками, и старается изо всех сил. Девяносто лет!  Он
пока оттрубил всего шесть. То есть шесть  стукнуло,  когда  мы  улетели  с
Земли, а  сколько  еще  прошло,  не  знаю.  Зуб  даю,  тебе  бы  такое  не
понравилось. Может, все-таки выйдешь, и спокойно все обсудим?
     Минут через пять или десять, после целого набора  сердитых  гримасок,
намазывания хлеба маслом и яростного швыряния его в стену, с  которой  его
тут же смахивали сервоуборщики, она раздраженно заявила:
     - Ну и черт с тобой. Тогда давай хоть книжку, что ли!
     Дэндиш снова  отвлекся  и  некоторое  время  прислушивался  к  шепоту
бортовых систем, потом снова привел в дей