, я пришел,
чтобы спасти то, что можно от вас спасти, я знаю, зачем пришел.
   Он как мог издевался над "Этикой вольностей" - вот этого я особенно  не
любил. Я  тогда  очень  был  привержен  к  куаферству,  мне  тогда  кодекс
куаферский казался  образцом  этики,  лучшей  этикой,  которую  когда-либо
создавали люди. Мы не были  злодеями-суперменами,  какими  нас  так  любят
изображать в стеклах, и ангелами, конечно, никак  нас  не  назовешь.  Если
кодекс записать на бумаге (чего я не встречал), то получится, может  быть,
для кого-нибудь странно или даже  смешно.  Например,  не  тренироваться  в
одиночку... Главное... ох, я не знаю,  как  главное  выразить...  примерно
так: тебе прощается все, кроме профессионального бессилия, то  есть  кроме
трусости, предательства, скрываемых неумения, физической  слабости,  одним
словом, всего, что в  критический  момент  может  подвести  тебя  и  твоих
товарищей... в общем, это неправильно, я знаю.
   Но я его чувствовал, этот  кодекс,  а  дю-А  не  понимал  совершенно  и
отказывался понимать,  и  нарочно  поворачивал  так,  что  вместо  кодекса
получалась последняя глупость. Мы с ним особенно не  спорили,  потому  что
обсуждать такие вещи, опять же по кодексу, не принято.
   Он ничего не понимал, но считал, что все понимает, и придраться к  нему
было трудно, так трудно - он все время говорил такие правильные  слова.  И
за это, конечно, его ужас как не любили. И не  нужно  было  большого  ума,
чтобы догадаться, чем такая ситуация кончится.
   Для начала дю-А не поладил с  Каспаром.  Что  и  говорить,  с  Каспаром
трудно поладить, да, пожалуй, и унизительно, так что никого  их  ссора  не
удивила и никто на нее особенного  внимания  не  обратил.  Просто  однажды
Каспар в присутствии дю-А и в отсутствие Элерии вздумал пораспространяться
на тему, какой Элерия недоумок и драный щенок  и  что  давно  пора  Элерию
гнать с пробора, что все  неприятности  (а  тогда  таких  уж  чрезвычайных
неприятностей не было) из-за того, что Элерия их накликал.
   Я уже не помню, по какому поводу это было сказано, помню только, что  в
интеллекторной у  дю-А.  Дю-А  вспыхнул,  поджал  губки  и  с  бесподобным
презрением принялся Каспара отчитывать. Он сказал:
   - Вы, Беппия, в высшей степени непорядочный человек, разве вас не учили
в детстве, что гадко оскорблять человека у него за спиной?
   - А я и в лицо ему то же самое скажу,  -  окрысился  Каспар.  -  Вы  не
очень-то. Я и о вас кое-что могу порассказать, в лицо, между прочим.
   - Не интересуюсь, - с королевской надменностью ответил дю-А. - Если  уж
вам так хочется отыскивать недостатки, присмотрите-ка за собой.
   - А что мои недостатки? Я их не скрываю, о них все  знают.  У  нас  так
принято. Вот о ваших я от вас не слыхал что-то.
   - Ах, ну да! - усмехнулся дю-А. - Ваша драгоценная "Этика  вольностей",
как же.
   - Не любите?
   - Нет. А для вас, конечно, лучше и не придумаешь. И знаете, почему?
   Каспар  задержал  дыхание  и  очень  заинтересовался  состоянием  своих
ногтей.
   - Ну и почему, любопытно?
   - Потому, любезный, что только благодаря этой,  с  позволения  сказать,
"Этике" вы можете жить здесь на равных правах с остальными. В любом другом
обществе с вами и разговаривать бы не стали, выбросили бы вон. Думаю,  что
именно по этой причине вы сейчас здесь, а не где-нибудь на Земле.
   У  Каспара  даже  наплечники  встопорщились.  Неприятно  улыбаясь,   он
уставился в пол, как бы в задумчивости, побарабанил  пальцами  по  колену,
очень странно хихикнул, в  полной  тишине  встал  и  медленной  дурашливой
походкой пошел к выходу. В дверях он обернулся, опять хихикнул и  дружески
подмигнул дю-А, дернувшись всем телом.
   - Что? - своим любимым замороженным тоном спросил математик.
   - Какой умница! - ответил Каспар. - Надо же, какой умница.
   И всем стало ясно, что завтра что-то произойдет.
   "Что-то" произошло послезавтра. То есть  у  меня,  как  у  других,  нет
никаких доказательств, что это дело рук нашего садиста, но и сомнений тоже
ни у кого не было. Даже у старшего математика.
   Тем утром дю-А остался за Федора, который  умчался  на  Вспомогательный
улаживать дела с пропадающими "стрекозами". Рано утром, как всегда  одетый
с иголочки, со всеми знаками отличия, он вышел из своего  домика  -  он  с
самого начала добился себе отдельного домика рядом с машинным зданием. Все
было вроде бы как обычно: на площадке перед виварием  разминалась  дневная
смена, сновали туда-сюда специалисты разных мастей, тягач вез по дорожке к
старту отремонтированный только что маловысотник - "Птичку", - из открытых
ворот вивария выезжали мусорные роботы  с  пузатыми  зелеными  бачками  на
полках. В бачках вывозились к деструктарию накопленные за ночь экскременты
-  это  все   знали,   в   том   числе   и   дю-А.   Он   остановился,   с
рассеянно-брезгливой миной пережидая, когда роботы проедут мимо, - от  них
воняло. Но первый же робот, поравнявшись с ним,  вдруг  резко  затормозил.
Дю-А, не ожидая ничего дурного, скучно отвернулся. Когда робот  решительно
покинул дорожку и направился к  нему,  он  еще  ничего  не  понял,  только
посмотрел удивленно. Все это потом  до  конца  пробора  в  сочных  красках
пересказывалось очевидцами. Дю-А посмотрел на робота, а тот снял  с  полки
крайний бачок и вылил ему на голову. Дю-А, залитый  черной  жижей,  протер
глаза, увидел над собой следующий  бачок,  еще  раз  взвизгнул  и  побежал
назад. Мусорники движутся не так чтобы очень быстро, но  все-таки  быстрей
человека. Поэтому, пока дю-А добежал до двери своего  домика,  на  него  с
компьютерной меткостью было вылито еще четыре бачка. Как только он скрылся
за дверью, роботы затормозили и стали ждать его выхода.
   Минут через десять туда прибежал наш техник Задонцо, известный огромным
подбородком и умением спать где угодно и сколько угодно, и увел  за  собой
всю мусорную команду. За процессией следили с  большим  интересом,  ожидая
чего-нибудь пикантного в том же вонючем  духе,  но,  к  общему  огорчению,
мусорники вели себя смирно. Через полчаса мы узнали, что кто-то  намеренно
испортил программу и вместо колодца утилизатора  нацелил  их  гоняться  за
определенным человеком -  для  этого  нужна  хорошая  квалификация.  Нужна
специальная подготовка. Каспар такую подготовку  имел,  интеллекторы  были
его маленьким хобби.
   Дю-А до первого обеда не показывался и никого к себе не пускал. Каспар,
необычно в тот день контактный,  с  детской  улыбкой  молодого  вампирчика
подкатывался то к одному, то к другому из куаферов, что-то  им  нашептывал
(то есть не в прямом смысле нашептывал, я не знаю, как сказать - предлагал
с таинственным видом), похлопывал их по плечу, похохатывал  возбужденно  и
вообще суетился сверх всякой меры. У меня с Каспаром были свои  отношения,
еще с прошлых проборов: я к нему не цеплялся, и  он  ко  мне  не  цеплялся
тоже. Никогда его не терпел, но должен признать, он был  очень  надежен  в
проборах. Я в тот день помогал спецам из группы высших растений  -  у  них
увели на берега всю машинерию,  так  что  пришлось  полазить  по  деревьям
(хорошо еще в зоне лагеря), втыкать их датчики. Работа предельно дурацкая,
только в проборах на такую  и  наткнешься;  спасибо  еще,  что  на  свежем
воздухе, терпеть не могу под крышей работать.
   Я так и знал, что Каспар со своими нашептываниями  меня  не  минует.  Я
сидел поддеревом, высоченной такой громадиной, когда он ко мне подошел.
   - Есть дело, Пан Генерал.
   С некоторых пор Каспар меня избегал: у нас с ним несогласие вышло из-за
того, что он приставал к Марте, хотя и знал, что она  со  мной.  А  теперь
подошел. Я сказал ему адрес, куда он может идти со своими делами, но он не
отстал.
   - Не пожалеешь, Пан Генерал. Есть шанс проучить матшефа.
   Здесь я сглупил.  Мне  бы  хихикнуть  ему  в  тон,  послушать,  что  он
предложит, но я сыграл в открытую - уж слишком гордым я тогда был, слишком
противно мне было вступать с Каспаром в какие-то игры.  Я  с  достоинством
открыл карты. И сказал:
   - Мне, Беппия, наш матшеф нравится не так чтобы очень.  Но  еще  больше
мне не нравишься ты. Он, может быть, и дурак, но по крайней мере другим не
пакостит. И потом: его сегодня кто-то уже учил. Не твоя ли работа?
   - Что-то ты сегодня грубый какой, - сказал он, состроив злобную мину.
   Я ему ответил, он добавил, но драться не  стал.  Не  с  руки  ему  было
драться в тот день  со  мною,  очень  ему  в  тот  день  проучить  матшефа
хотелось. Он сказал под конец:
   - Ну, ты не убежишь, мы еще продолжим с тобой наш разговор.
   И я с безмятежной улыбкой ему ответил:
   - Чтобы!
   А минут за двадцать до обеда ко мне подошли  сзади,  накинули  бумажный
мешок из-под концентратов и уволокли в подсобку вивария. Но они торопились
и связали меня не намертво, я даже думаю, что меня специально  связали  не
намертво, что кому-то тоже не нравились идеи Каспара, но просто  он  сумел
уговорить. Одним словом, я смог выбраться.
   Начала я не застал. Мне потом рассказали, что получилось примерно  так.
Дю-А вышел из домика ровно за пять минут до обеда, потому что пунктуальный
он человек; он уже отмылся и был такой, как всегда, только не  в  парадной
робе, а в простой, без регалий. Как только он вошел  в  столовую,  Лимиччи
подбежал к нему на цыпочках, с  размаху  хлопнул  по  плечу  и,  оглядывая
собравшихся в полном составе ребят, завопил:
   - Здорово, Массена, здорово, Пан Генерал! А?
   Дю-А брезгливо дернулся.
   - Я не...
   - А что это от тебя воняет, Массена? Что  это,  я  спрашиваю,  от  тебя
воняет, как от нашего уважаемого старшего математика Пробора номер  Шесть,
дорогого нашего Симона дю-А?
   Дю-А сверкнул глазами.
   - Вы ошибаетесь, Лимиччи, я не Массена.
   - Ой, глядите! - заорал тот (очень полагаю, ненатурально). - Вы  только
поглядите, как наш Массена кривляется под дю-А! И такую же грызливую морду
скорчил. А?
   - Артист! - восторженно подтвердил кто-то.
   Дю-А бешено огляделся по сторонам, но промолчал  и  двинулся  к  своему
родному столу.
   - Ох, смотрите, ребята, он сейчас на его месте кушать будет, вот комик!
   - Молодец, Массена! Не бойся, (не прогонит тебя матшеф, мы заступимся.
   - А чего ему бояться. Матшеф из ванной не скоро вылезет.
   - Ох, Массена, ну молодец! И какашками так же обмазался, чтобы, значит,
мы перепутали.
   - А рожа-то, смотрите, рожа какая! Это же надо так скорчить!
   Дю-А еще раз попробовал поставить ребят на место. Он  строго  посмотрел
на глупо ухмыляющегося Элерию, сел прямо напротив  него,  сложил  руки  на
груди и сказал:
   - Я попрошу ваши розыгрыши  оставить  для  кого-нибудь  другого.  Я  не
люблю...
   - Да вы только послушайте! Голос-то, голос - точь-в-точь матшефа! Такой
же занудный и писклявый. Если бы не знал, что сейчас он у себя  дома  вонь
отбивает, никогда бы не подумал!
   - А ну, Массена, скажи еще чего-нибудь!
   - Про вандалов, а?
   В столовой стоял немыслимый гвалт. Все ребята сгрудились  вокруг  дю-А,
они хохотали, таращились на него, показывали пальцами. И тогда он  вскочил
- никто не знает зачем, может быть, хотел кинуться на первого попавшегося,
может быть, убежать. Не знаю. Потому что кто-то, никто не заметил кто,  но
все подозревали потом Каспара, насильно усадил его на место. И тогда  дю-А
взвился как ошпаренный и уже на последней стадии бешенства крикнул:
   - Кто?! Кто тронул меня рукой?!
   Гогот не прекратился. Не потому, думаю, что  ребята  хотели  продолжить
дальше, нет. Наверное, просто разгон взяли серьезный и так сразу не  могли
остановиться. Я вот думаю, для меня  это  очень  важно:  был  ли  тогда  в
столовой Кхолле Кхокк? Я не могу вспомнить, а хотелось бы, честное  слово.
Мне важно знать, что он сделал в той ситуации, но  спросить  сейчас  не  у
кого.
   Каспар все время увивался около математика,  и,  когда  тот,  дрожа  от
ярости, орал свое "кто", он тоже  был  рядом,  подхихикивал,  подбадривал,
заглядывал ему в лицо, а потом, когда дю-А дошел  совсем  уже  до  крайней
точки, вдруг хлопнул его изо всех сил по плечу:
   - Что за молодец наш Массена!
   Он со злобой хлопнул, нехорошо, и только тогда хохот затих: все поняли,
что Каспар развивает шутку в направлении  нежелательном.  Запахло  дракой,
которой никто не хотел.
   Дю-А на секунду съежился, на самую коротенькую долю секунды - мне потом
говорили, - и мне кажется, что эта коротенькая доля  секунды  очень  важна
была, но, конечно, значения ей никто тогда не придал, если о ней и думали,
то посчитали великодушно и глупо, что это он от ярости оглупел, потому что
дальше он поступил так,  как  и  должен  был  поступить,  хотя,  с  другой
стороны, и выбора у него не было. Он взвыл, не взвизгнул, не крякнул, а на
высокой  ноте  заскрежетал  как-то  металлически,  развернулся  и  грохнул
Каспара кулаком в глаз. Тот отшатнулся. Стихло.
   - Вон что, - сказал Каспар, - вон как ты на меня. Тогда т-так!
   И бросился на дю-А. Никто ничего и предпринять не успел.
   Беппия ударил его не больше двух-трех раз - их разняли. Но бил жестоко,
с вывертами, чтобы с последним, каким-нибудь пятнадцатым  ударом  дю-А  на
полгода выключился из жизни и чтобы поднялся уже не здесь, уже на Земле, в
клинике. Я знаю, я видел такие драки.
   Дю-А, весь в крови, наполовину ослепший, висел на руках у ребят, и  все
у него не выходило вздохнуть.
   - Гнусно получилось, - сказал Лимиччи. - Не здорово.
   Примерно в этот момент я вбежал в столовую. Я, конечно, не слышал,  кто
что сказал, я только увидел толпу, и в толпе математика, и его держали  за
руки, а он вырывался и вдруг почти запел тонким голосом:
   - Палачи, подлецы, мерзавцы! Получай, подонок, и ты, гнусная тварь!
   Он замахал кулаками, ударил кого-то, потом  еще,  и  ребята  потихоньку
озверели, потому что не принято куафера оскорблять, бить тоже не  принято,
но оскорблять - хуже. Они потом клялись, что никто его и  пальцем  трогать
не собирался, но я не могу согласиться с ними, что все это  -  только  моя
ошибка.
   Я схватил за ножку  ближайший  стул,  закрутил  над  головой  и  заорал
"устрашение". "Устрашение" даже куафера  может  на  секунду  парализовать,
если он не готов. Это такой крик, ему нас учат специально. То, что  сейчас
в стеклах за "устрашение" выдают, - совсем не то, кривлянье одно, глупость
одна позорная.
   Я заорал "устрашение", но, конечно, никого не собирался  крушить,  хотя
злость против воли накапливал - такой крик.  Я  только  хотел  переключить
внимание на себя. И они все повернулись ко мне, а я уже бежал, до  боли  в
плече вертя стулом, я подбежал к ним, отшвырнул дю-А за спину, он от моего
крика совсем обмяк.
   - Что же вы все на него-то? Давайте со  мной,  со  мной  не  так  подло
будет.
   И тогда меня стали успокаивать, что я не так понял,  что  никто  ничего
такого, и за кого это я их принимаю, как я подумать мог. Им стало  стыдно,
они опомнились, и на этом можно было бы кончить, но я (сам от себя  такого
не ожидал) сказал им, негромко и медленно, злобно чеканя каждое слово:
   - На всякий случай прошу запомнить: дю-А под моей защитой.
   У куаферов нашего поколения такие ритуалы не слишком распространены. Из
моды, что ли, повыходили? Но я-то  был  воспитан  на  куаферах  не  нашего
поколения, я в них еще ребенком играл  и  цену  только  что  произнесенной
формуле знал прекрасно. Теперь никто не мог тронуть дю-А безнаказанно,  за
каждую обиду я должен был платить обидчику вдесятеро. Я еще никого не брал
под защиту - странное чувство. "Дурак ты, дурак, - сказал  я  себе  тогда,
все еще загораживая спиной математика, - с кем связался,  зачем  со  своей
глупостью вылез?" И тут только дошло до меня, что именно этого я и  хотел,
давно уже, именно об этом мечтал, непонятно из-за чего: то ли  подружиться
хотел с ним, то ли жалел его, то ли злился, что он не пожал  мне  руку  на
старте.
   А математик  при  всеобщем  смущении  поплелся  к  выходу,  а  у  двери
остановился и, оскалясь, как загнанный кот, просипел:
   - Опять вы в мои дела лезете. Не  суйтесь  ко  мне  со  своей  защитой.
Куафер.
   Тогда только я заметил, что все еще держу в руке стул. И шмякнул его об
пол.
   Будь я настоящий рассказчик, я знаю, что сделал бы.  Я  бы  никогда  не
начинал всю эту историю со встречи с дю-А теперешним, я бы ее приберег под
конец. И вообще рассказывал  бы  все  по  порядку.  Начни  я  рассказывать
сегодня, а не полторы недели назад, я бы тоже не  начал  с  того,  с  чего
начал, но полторы недели назад больше всего меня занимала именно встреча с
дю-А, это сейчас мне о ней уже как-то не интересно.
   Я еще не рассказал о том, что произошло в самом начале пробора, точнее,
не  в  самом  начале,  а  когда  мы  начали  переинвентаризацию  островной
биоструктуры и выпустили на съемку первые тысячи "стрекоз". Мы  наткнулись
тогда на остатки чужого лагеря, совсем еще свежие. Два квадратных следа от
стандартных домиков-эспрессо на восемь человек, круг  выжженной  травы  от
атмосферника, подземный ангар для "Птичек", там  же  -  отсек  для  прочей
машинерии, там же еще один отсек, тщательно выметенный и  обильно  политый
отпугивающим  одорантом  -  очень,  скажу  я  вам,  странный  отсек,  -  и
неподалеку забросанная лапником взлетная дорожка, все для тех же, конечно,
"Птичек". И масса неубранного мусора - вот, кажется, все, что там было.  О
том, кто оставил следы, особенно гадать  не  приходилось.  У  нас  даже  и
сомнений никаких не было  -  охотники  за  ведмедями,  или  по-научному  -
бовицефалами. Я о бовицефалах уже говорил, кажется: у них ценная шкура. Да
и вообще получить крупных представителей  внеземной  фауны  -  так  они  в
статьях называются - в наше время есть масса желающих: ученые самых разных
мастей, любители всяких  диковинок,  хозяева  частных  зоопарков  -  долго
перечислять.
   Следы охотников на планетах, подписанных к колонизации, - не  редкость,
и мы их, бывало, встречали, но никогда эти следы не были  такими  свежими.
Создавалось впечатление, что кто-то их спугнул, и потом мы поняли,  кто  -
наши же квартирьеры. Они прибыли  на  Галлину  на  сто  восемьдесят  часов
раньше срока, когда их, видно, не ждали. Может быть, охотники  приняли  их
за космополовцев, может, просто струхнули,  во  всяком  случае,  в  спешке
сложили базу и унесли ноги, кое-что при этом забыв.
   Потому что через день после находки лагеря наши  "стрекозы"  обнаружили
на южном конце острова "Птичку": та стояла с поднятыми крыльями, готовая к
взлету. "Птичка", нам потом рассказывали механики, которые ее осматривали,
была совсем новенькая, и двух сотен часов не налетала, и не взлетела  она,
потому что лопнула у нее панелька одна в блоке подачи  энергии  -  с  этим
блоком вечно  что-нибудь  приключается.  У  нее  лопнула  панелька,  и  ее
бросили, хотя починить ее даже не смыслящему ничего в технике - пустяковое
дело: диагностика работала у нее отлично. Ее,  наверное,  бросили  потому,
что запасной панельки такой не нашлось.
   Спустя еще несколько дней нашли и пилота "Птички": судя  по  тому,  что
сталось с его лицом, он неудачно ткнулся в заросли "белой крапивы", да так
там и остался. Это  показалось  нам  подозрительным,  потому  что  он  был
охотником, а охотники, что бы про них ни говорили, разбираются в  подобных
пакостях получше нас, хотя и мы куда как осторожны, если не найдет на  нас
стих бахвалиться.
   Федер вызвал космопол, и к нам прибыли два свеженьких боевых  катера  с
вполне сносными экипажами. Дюжина очень компанейских и  очень  мускулистых
парней примерно нашего возраста спустились к нам с  дождливого  неба.  Они
поболтались в лагере часов пятнадцать, съездили к "Птичке" и  оставленному
лагерю, забрали труп охотника и отбыли прочесывать галлинские  орбиты.  Им
очень не хотелось этого делать,  потому  что  никакой  надежды  на  поимку
охотников не питали, но с охотниками  у  космопола  свои  счеты,  и  очень
серьезные.
   Мы даже и