осмыслить. В таком случае, будьте готовы к тому, что  я  постараюсь
вам помешать. Я подниму на ноги мировую прессу и заставлю ее  дебатировать
этот  вопрос.  Думаю,  общественность  планеты  заинтересуется  тревожными
предупреждениями очевидца. Вы правы возразить, что  закрыть  уже  открытое
невозможно. Но это и не входит в мои намерения.  Просто  я  хочу,  требую,
умоляю:  не  забывайте  хорошенько  обдумывать   и   обсуждать   возможные
последствия ваших чудовищных экспериментов. Во имя  памяти  вашей  дочери,
Кером.
   Я поднял кресло и поставил на прежнее место. Кером, казалось, о  чем-то
думал, глядя себе под ноги. Внешне он был спокоен. Но крылья  ноздрей  его
орлиного носа нервно подрагивали.
   - Ты и я, - сказал он, - мы оба потеряли самого близкого нам  человека.
Не знаю, кому тяжелей, тебе или мне... Я  стар,  мой  мальчик,  и  уже  не
дождусь решения проблемы долголетия. Однако пока я дышу,  не  оставлю  эту
работу - дело всей моей жизни. Не мог бы оставить, даже если  б  хотел,  и
ты, конечно, понимаешь, почему... Моя работа перешла в такую стадию, когда
необходим расширенный эксперимент. Да, с участием человека. Этим человеком
буду я, потому что эксперимент может окончиться для  подопытного  мозговой
катастрофой...  Нет,  нет,  помолчи,  дай  мне  сказать  все   до   конца.
Математические и белковые модели в этом отношении не могут  соперничать  с
живым человеческим мозгом, и пусть мой маленький секрет  останется  строго
между нами... Так вот, во имя памяти Лотты я предлагаю союз. И даже  шире:
во имя идеи.
   - Это будет странный союз... Я не  враг  вашим  идеям,  но  то,  что  я
сказал, остается в силе.
   - Ты сказал: "Обдумывать и обсуждать последствия"...  Много  ли  проку,
если обсуждать и обдумывать будут сами экспериментаторы? Почти никакого. В
науке работает  много  горячих  голов.  Вроде  моей.  Ты  прав,  назревает
необходимость как-то согласовывать направленность  наших  экспериментов  с
общечеловеческой моралью. В связи  с  этим  предвижу  возникновение  новой
научной дисциплины. Я бы предложил  назвать  ее  "этической  эргономикой".
Дисциплина, надо прямо сказать, эвристическая...
   Я слушал Керома со все возрастающим удивлением. Он совершенно  очевидно
подсказывал мне путь к практической реализации того, что стихийно зрело  в
моей голове.  В  замкнутый  круг  лабораторных  исследований  подключаются
звенья эт-эргономики. Это отдушина,  через  которую  узкоспециальная  идея
подготавливаемого  эксперимента  становится   достоянием   самой   широкой
общественности, фокус,  в  котором  сосредоточиваются  мнения,  отклики  и
пожелания относительно этики  этих  идей.  И,  наконец,  это  авторитетный
орган, которому  предоставляется  право  последнего  слова  для  этической
характеристики того или иного научного замысла. В заключение Кером сказал:
   - Я развиваю эту мысль не потому, что  считаю  этический  контроль  над
моими работами приятной необходимостью. О нет, я  преследую  другую  цель.
Становится понятным, что научный прогресс в области моих исследований  без
дальнейшего  развития  пока  еще  однобокой  человеческой  морали   просто
невозможен. Близится  время,  когда  мы  будем  в  состоянии  искусственно
создать сложноорганизованное живое существо. К сожалению, эта  перспектива
шокирует не только дилетантов. Даже в среде ученых  процветают  враждебные
настроения.  Я  очень  надеюсь,  что  эт-эргономика,  занимаясь  вопросами
этического  планирования  наших  работ,  тем  самым  будет  способствовать
возникновению и утверждению новой человеческой морали. Как видишь,  я,  не
колеблясь, готов отдать в руки наших оппонентов довольно грозное оружие. И
мы - я  имею  в  виду  бионетиков  -  заранее  честно  предупреждаем,  что
собираемся использовать это оружие в своих целях. Игра в открытую. Будущее
покажет, кто победит. Лично я не сомневаюсь в исходе поединка.
   Ну это еще неизвестно, подумал я. Вслух сказал:
   - Спасибо за лекцию. Ваша откровенность пригодится  мне  в  сегодняшней
беседе с журналистами. Эт-эргономика, этический контроль... Очень неплохая
идея!
   - Своевременная, - подтвердил Кером. И неожиданно добавил: -  А  первым
эт-эргономиком в штате нашего института я хотел бы видеть тебя. Блюститель
старой человеческой морали и основоположник новой... Каково!
   - Меня - эт-эргономиком?..
   - Да, именно тебя. Соглашайся. -  Кером  невесело  улыбнулся.  -  Более
удобного случая свести счеты с бионетикой не представится.
   - Хорошо... я подумаю.
   - И последнее, - сказал Кером. - Прежде чем  ты  уедешь  в  Варшаву,  я
просил бы тебя составить подробный письменный отчет о твоих наблюдениях за
поведением этого...  ну...  разумного  кальмара,  что  ли.  Возможно,  мне
понадобится этот материал для разработки плана нового эксперимента.
   Ну вот, подумалось мне, эт-эргономика, где ты?..
   В Варшаву я сумел вылететь только через неделю. Все  эти  дни  меня  не
покидало странное ощущение, будто  я  стою  на  берегу  огромного  океана,
ошеломленный неотвратимо  надвигающимся  грозным  приливом.  Хозяин  этого
океана - Кером. На правах хозяина он вторгается  в  бездну  неведомого,  в
абиссальную глубь загадок и тайн искусственно творимой им живой материи. А
я, омытый с головы до пят первой приливной волной, стою  и  не  знаю,  что
будет дальше. Будет ли соблюдена гармония и человечность...
   Из международного  аэропорта  Варшавы  я,  не  задерживаясь  в  городе,
направился в аэропорт внутренних  линий.  В  справочном  бюро  узнал,  что
самолет на Сопот уходит через несколько минут. "Сегодня вы еще успеете  на
пляж. Желаем вам приятного отдыха!"
   В Сопоте лил дождь.
   Я купил  в  аэропортовском  киоске  плащ-куртку  из  какого-то  мягкого
полупрозрачного материала. Куртка была тесновата  в  плечах,  но  большего
размера не оказалось. Я поднял воротник и вышел  на  стоянку  таксомотора.
Открыл дверцу первой попавшейся машины, плюхнулся на желтое сиденье.
   - Вам куда? - спросил водитель, дожевывая бутерброд.
   - Все равно. Я здесь впервые.
   - Мое дело маленькое, но если у вас нет знакомых  в  "Мимозе",  советую
прямо в "Патроль". Это немного на отшибе, зато великолепный дикий  пляж  и
свежее пиво с самого утра.
   У меня не было знакомых в "Мимозе", и я ничего не имел  против  свежего
пива с утра. Наш  розовый  в  шашечку  "Хиум"  с  огромным  никелированным
бампером вылетел на автостраду, ведущую к морю.
   Мы неслись вдоль побережья, обгоняя двухэтажные пассажирские автоллеры.
На крышах автоллеров, под дисками ночных светильников и прямо на  бетонных
плитах шоссе пестрели надписи, буквы которых кричали  о  близком  уже  дне
открытия сопотского фестиваля песни. Водное пространство  Гданьской  бухты
было скрыто завесой дождя.
   "Латерна" - легли поперек шоссе метровые буквы.
   "Самое популярное в Сопоте танц-кафе" - это по обочине.
   А дальше совсем уж интригующе:
   "Подумай и остановись!"
   Я, не раздумывая, попросил водителя остановиться. В  незнакомых  местах
это иногда бывает даже интересно.
   "Хиум" подвернул к обочине, замер у  одной  из  бетонированных  тропок,
ведущих к большому сооружению, похожему на  покосившуюся,  готовую  упасть
стопу тарелок. С фасада эту стопу подпирал стеклянный  сегмент,  а  сверху
вместо крыши нависал огромный изогнутый "ласточкин хвост".
   Я оставил свой визит-бланк водителю и выразил надежду,  что  он  сумеет
устроить мне номер с видом на мэре.
   - Нет ничего проще, - заверил он, - в "Патроле" работает мой двоюродный
брат. Я сам отнесу ваш багаж прямо в номер.
   - Ну, если вас не затруднит... Один момент: этот сверток  я  захвачу  с
собой. До свидания.
   Людей  в  кафе  было  много.   И   даже,   по-моему,   слишком   много.
Преимущественно молодые и почти все в таких же плащ-куртках, как  у  меня,
только с рисунками. Танцевали, курили, за стойками пили что-то из  высоких
бокалов  через  соломинки.  Я  протолкался  к   стойке,   спросил   сухого
шампанского и парочку груш. С детства питаю слабость к этой  разновидности
фруктов, и сейчас с удовольствием съел бы их  больше,  но  грушам  был  не
сезон, а  эти  были  явно  оранжерейного  происхождения.  Как-то  неудобно
обращать на себя  внимание  завсегдатаев  кафе,  лопая  у  них  на  глазах
лакомства,  стоимость  которых  на  фоне  остальных  цен  казалась,  мягко
выражаясь, чрезмерной.
   Я доедал последнюю из двух, когда вдруг рядом  сквозь  музыкальный  шум
услышал: "Наглец!" и беглый треск пяти или шести пощечин.
   - Эй, парень, - сказал я. - Оставь-ка девушку в покое.
   Музыка как раз умолкла, и мои слова  прозвучали,  видимо,  громче,  чем
нужно, Вокруг меня стало заметно свободнее:  кто  ступил  шаг  назад,  кто
просто отодвинул локти, нашлись такие, кто даже слез с табурета. В  общем,
стало гораздо просторней, я понял почему, но не  успел  насторожиться:  на
опустевший табурет взобралась девица с фиолетовыми волосами, каждый  локон
которых уложен был  тщательно,  не  без  изящества,  но  как-то  уж  очень
по-кондитерски - гладко и клейко.
   - Спасибо, друг, - сказала она, подмигнув мне подкрашенным глазом.
   - Пожалуйста. Только, наверное, не за что.
   Плащ-куртка ее густо разрисована  космическими  кораблями  и  звездами.
Кораблей, по-моему, больше.
   - Со мной тебе бояться нечего, - заявила она. - Гек вспыльчивый парень,
но если я захочу, он ходит на полусогнутых.
   - Я не боюсь. Как тебя зовут?
   - Ирена. А тебя?
   Я сказал. От нее исходил сладковатый, приятный запах духов.
   - Груш хочешь? - спросил я с надеждой.
   Мне хотелось груш,  а  вместе  с  девушкой  я  свободно  мог  себе  это
позволить.  Ирена  согласно  кивнула.  Лакомиться  грушами  на  глазах   у
вспыльчивого Гека - в этом было что-то от старояпонского харакири.  Ирена,
наверное, не знала, что такое харакири, но что такое  женская  месть,  она
понимала отлично.
   Мы пили тативак - довольно крепкий коктейль, который пьют  одновременно
из двух бокалов через две соломинки. Ели груши  и  переглядывались.  Ирена
заговорщически улыбалась.
   - Тебе нравится тативак?
   - Да, мне нравится тативак.
   - А я тебе нравлюсь?
   - Конечно.
   Я сказал правду. Кроме тативака и груш, мне нравятся  девушки,  которые
умеют ответить на грубость пощечиной. И вообще, мне  нравится  сегодняшний
день. Потому что такие безмятежные дни выдаются не часто.  И  еще  потому,
что я знал, вернее, предчувствовал,  что  этот  день  окончится  вовсе  не
безмятежно. Из-за свертка, на который я опирался локтем...
   - Ты неплохо говоришь  по-польски,  -  сделала  мне  комплимент  Ирена,
который, впрочем я вряд ли заслуживал. - Ты из "Аквариума"?
   - Да, что-то в этом роде.
   - Как ты находишь Бегги Флор?
   - Она восхитительна.
   - Фи, у нее слишком худые и длинные ноги.
   - Да, есть немного... - пошел я на попятную.
   Я никогда не видел Бегги Флор, но слишком худые и длинные  ноги  мне  в
самом деле не нравились.
   - А-а, догадалась! - Ирена  хлопнула  в  ладоши.  -  Ты  летчик  лунной
флотилии. Не спорь, это тебе не поможет!
   Я спорить не стал. Изобразил на лице готовность быть кем угодно.
   - Потанцуем? - спросила Ирена. - Ты умеешь ба-да?
   Я посмотрел в зал: танцевали попарно, взявшись за руки, на прямых,  как
ножницы, негнущихся ногах.
   - Пойдем. Это я сумею.
   Мы танцевали, пили шампанское и опять танцевали.  Ба-да  -  примитивный
танец, но было весело. Потом кончился дождь и народ повалил  из  кафе.  За
опустевшей стойкой мы с Иреной выпили еще по  бокалу  шампанского  и  тоже
направились к выходу. У выхода нас встретил Гек. Один. Я почему-то  думал,
что он будет поджидать меня со своими друзьями.
   - Иренка, - сказал Гек. - Иренка, с кем ты связалась... Я узнал его,  -
он ткнул в меня пальцем, - это человек-каракатица.
   Такого оборота я не ожидал. Наверное, Гек читает газеты,  и,  наверное,
ему попадались газеты, в которых  был  помещен  наш  с  Боллом  "семейный"
портрет, а под портретом... Чего там только не было под этим портретом.
   Веселье кончилось, на меня смотрели любопытные глаза  Ирены.  Лучше  бы
Гек затеял драку.
   - Я кое-что забыл в кафе, -  сказал  я  Ирене.  -  Подожди  меня,  если
хочешь, я скоро вернусь.
   Сверток лежал на стойке рядом с  пустыми  бокалами.  Я  хотел  спросить
двойную порцию коньяка, раздумал и выпил шампанского.
   У выхода, как это и должно было быть, меня уже никто не ждал. Я подошел
к обочине шоссе и стал высматривать такси. Меня окликнули  сзади  -  голос
похож на голос Ирены. Оглянувшись, я увидел, что это не Ирена.  Незнакомая
девушка сунула мне в руки бумажный листок и молча удалилась.  У  нее  были
длинные, но вовсе не худые ноги.
   Я  взглянул  на  листок.  Записка:  "Новая,  77,  квартира  9.  Ирена".
Подкатило свободное такси.
   Я сел на заднее сиденье, сказал: "Поехали прямо", разорвал  записку  на
мелкие кусочки. Опустил стекло и высунул руку  наружу  -  встречный  ветер
мгновенно сдул бумажные хлопья. Потом я снял трубку радиотелефона и набрал
помер.
   - Слушаю, - ответила трубка густым баритоном.
   - Это институт архитектуры?
   - Да, это институт архитектуры.
   - Мне нужен отдел экспериментального строительства.
   - Телефон, номер которого вы набрали, как раз находится в этом  отделе,
- терпеливо пояснил баритон.
   - Простите, я не был в этом уверен. Мне нужен один ваш сотрудник...
   - Нам просто повезло, что вам не понадобились сразу все,  -  иронически
заметил баритон.
   - Успокойтесь, - ответил я, - вам это и не угрожало. Мне  нужна  Ружена
Ковальская.
   - Ружена?..
   - Да.
   Пауза затянулась. Я ждал. Было слышно, как в трубку дышит человек.
   - Сейчас, - сказал баритон. И обращаясь уже  не  ко  мне:  -  Тебя  тут
спрашивают.
   - Слушаю, - сказал приятный женский голос.
   Я  почему-то  растерялся.  На  секунду,  не  более.  Наверное,  было  в
этом-голосе что-то такое, отчего я растерялся, но что  именно,  я  не  мог
уловить.
   - Ружена Ковальская у телефона.
   - Здравствуйте, Ружена...  Мне  нужно  с  вами  поговорить.  Но  не  по
телефону, а... как-то иначе.
   - Кто вы?
   Я назвал себя. Пауза. И наконец, как эхо, ответное:
   - Соболев...
   Это было произнесено без восклицания и так тихо, что я почти не услышал
окончания своей фамилии. И вдруг:
   - Игорь Соболев?
   Голос разительно изменился. Это было так,  словно  неподвижно  сидевшая
птица вдруг встрепенулась. Теперь я понял, отчего  растерялся  вначале:  в
интонациях голоса меня поразило неестественное,  глубокое,  как  океанская
бездна, спокойствие.
   - Да, он самый. Я хотел бы встретиться с вами.
   - Я сейчас... быстро... - Голос стал порывистым и торопливо-ломким. - Я
через несколько минут... Но где?
   - Где вам будет удобно.
   - Я не знаю, где вы есть!.. Вы далеко от приморского парка?
   - Не имею понятия... Впрочем, в моем распоряжении машина, я найду.
   - Ждите меня у фонтана Жемчужная раковина.
   - Хорошо. Приморский парк, Жемчужная раковина. До встречи...
   Фонтан  Жемчужница  венчал  широкую  каменную  лестницу,   ведущую   на
набережную и дальше, прямо к воде.
   Отсюда открывался великолепный вид на залив, усеянный  белыми  парусами
яхт. Я смотрел в зеленоватый морской простор и думал, что она вот  так  же
стояла на верхней ступеньке, глядя на море с тяжелым предчувствием, упрямо
ждала. И не дождалась...
   Фонтан бездействовал. В чуть приоткрытых мраморных створках  жемчужницы
тускло мерцал металлический шар. Пасти четырех дельфинов, откуда  когда-то
били упругие,  твердые  струи  воды,  покрыты  ржавым  налетом.  Я  гладил
дельфинью лобастую голову,  пытаясь  составить  в  уме  удобные  фразы  из
обтекаемых слов. Фразы  не  складывались,  слова  расползались,  как  этот
ржавый налет, и нарастала смутная уверенность, что  любые  слова  утешения
здесь ни к чему и что вообще я приехал сюда не для этого.  А  для  чего  -
никто не мог бы ответить, даже я сам и даже самому себе. Просто  я  должен
был приехать сюда, увидеть ее, о чем-то поговорить. О, бездна, если  бы  я
знал для чего и о чем!..
   От фонтана веером уходили  в  глубину  парка  аллеи.  Там  над  кронами
деревьев возвышались башни строительных кранов и новые здания,  сверкающие
огромными  проемами  стекла.  Строгое   изящество   архитектурных   линий,
устремленность ввысь. И было в них что-то  от  готики  старинных  польских
костелов. Плоды архитектурного эксперимента... Плоды,  которые,  возможно,
помогала вырастить Ружена. И мне вдруг пришло в голову, что  эти  странные
здания и безлюдье старого парка как-то связаны с тем обстоятельством,  что
она назначила встречу именно здесь; и я  уже  видел  в  своем  воображении
бледную строгую даму  в  длинных  и  черных  одеждах,  вуаль  на  лице,  в
мраморно-белой руке янтарные четки... Стоп! А  эти  дельфины,  лестница  к
морю, вид на залив? Ну вот, а ты - "вуаль, янтарные  четки"...  Наваждение
рассеивалось. Я ведь заранее знал, что эта  встреча  потребует  известного
нервного напряжения, и не то, чтоб я струсил, но в  последний  момент  мне
стало не по себе, вот и все. Это пройдет.
   Из боковой аллеи торопливо вышла молодая,  элегантно  и  просто  одетая
женщина. Глянцевито-черная плащ-куртка, закрытый  ворот  летнего  свитера,
маленькая сумка - ремень через плечо...
   Заметив меня, она сразу остановилась, словно наткнувшись  на  невидимую
преграду, потом пошла навстречу, с каждым шагом все увереннее  и  быстрей.
Подойдя ко мне, машинальным движением руки поправила сбитые ветром коротко
стриженные темные волосы. Взглянула. Черные, умные  и  словно  бы  чего-то
напряженно ждущие глаза...
   - Здравствуйте, - сказала она. - Ружена Ковальская - это я.
   - Здравствуйте.
   Я взял ее руку и прикоснулся губами. Рука едва заметно дрогнула.
   - Что вы, Игорь, у нас так давно не делают.
   - Это... ну, словом, не потому, что я вспомнил старый польский  обычай.
Просто... так.
   - Я понимаю... И благодарна вам. Я очень рада, что вы решили повидаться
со мной.
   - Иначе я не мог, - ответил я.
   Опять этот чего-то напряженно ждущий взгляд.
   -  Не  мог...  -  как  эхо  повторила  она  и  добавила.  -   Вы   тоже
несчастливы...
   - Дело не в этом, Ружена. Впрочем... может  быть,  именно  в  этом,  не
знаю.
   Мы помолчали.
   Мимо нас быстрым шагом прошли  парень  и  девушка  в  одинаковой  форме
яхтсменов. Парень нес на плечах длинные весла. Уже спускаясь по лестничным
ступеням, девушка вдруг обернулась и крикнула нам:
   - Эй, вы! Это счастливое место! Не вздумайте ссориться здесь!
   Оба они рассмеялись и побежали вниз, к берегу.
   - Расскажите мне все... - с заметным усилием произнесла Ружена.  -  Все
как это было. Можно по-русски, я понимаю.
   Я стал рассказывать как это было. Я рассказывал долго, подробно. Ружена
слушала не перебивая и, казалось, совершенно безучастно. Но это только так
казалось, потому что иногда она поднимала  руки  к  лицу  и  сжимала  щеки
ладонями, словно сдерживая вот-вот готовый вырваться горестный возглас.  Я
рассказывал, не скрывая и не смягчая абсолютно ничего, не щадя ни  ее,  ни
себя - я хорошо понимал, что сделаю доброе дело, если сумею погасить в  ее
глазах это странное ждущее напряжение,  и  смутно  догадывался,  что  если
этого не сумею сделать я и  сейчас,  то  этого  не  сможет  сделать  никто
никогда...
   Незаметно  подкрались  сумерки.  В  аллеях  парка   зажглись   гирлянды
лампионов. На каменных в античном стиле парковых скамьях сидело  несколько
парочек. Слышался приглушенный смех. Люблю  такие  места,  где  не  слышно
гитарного звона и воя транзисторов... Высоко над  фонтаном  ярко  вспыхнул
голубовато-белый  диск.  Химический  свет  мгновенно  изменил  тональность
естественных красок. Лицо Ружены - словно арктический снег, залитый светом
полярной луны. Веки опущены, губы дрожат...
   - Вот и все... - закончил я, сделав  на  последнем  слове  рассчитанное
заранее затяжное, но твердое