о-накрепко.  И  я,  пожалуй,
все-таки нашел ответ на сто своих вопросов: мы  недостаточно  знаем  тебя,
Океан. Отсюда все наши подводные беды, тревоги, поиски  критериев  морали,
внутренний разлад. Но постепенно мы сами себя совершенствуем и  усложняем.
С учетом, разумеется, влияния среды  -  твоего  влияния,  Океан.  Дай  нам
время, мы накопим знания и станем для себя хорошими хозяевами и  друзьями.
Дай время... У нас  еще  к  тому  же  много  собственных,  сугубо  личных,
человеческих забот. Нам - мне и моему коллеге  -  предстоит  проникнуть  в
тайну одной весьма запутанной, загадочной истории, в которой ты, очевидно,
играешь далеко не последнюю роль. Да, я знаю: во всем виноваты  мы,  люди.
Но  поклянись  утробами  своих  глубин,  что  тебе  на  этот  счет  ничего
неизвестно?..
   Манта продолжала идти вдоль террасы  малой  скоростью.  Я  выбрался  из
кабины и плыл на трапеции, едва не задевая ластами  за  выступы  обросшего
губками дна. После  феерического  бегства  кальмаров  неприятное  ощущение
опасности забылось. Поэтому я сильно вздрогнул,  когда  почувствовал,  что
кто-то дернул меня за плечо. Фу, пропасть... Я  спрятал  выхваченный  было
нож. Болл показал квантабером куда-то в сторону. Я поднял голову и  увидел
кальмара...
   Тот кальмар или не тот? Что-то мне подсказывало: тот. Те же размеры, то
же странное предрасположение плавать рядом с людьми... Я взял радиометр  и
направился прямо к животному. Не оборачиваясь, знал: Болл держит спрута на
прицеле.
   Кракен вытянул вперед четыре щупальца, и матовый шар осветился  частыми
вспышками красных огней. Ну, разумеется, подумал я.  Радиоактивную  ампулу
легче всего "вмонтировать" в чашку присоски.
   Кракен парит в воде,  точно  аэростат  на  привязи.  Вода,  непрерывным
потоком  омывающая  жабры  спрута,  колеблет  края  мантийного  воротника.
Подплываю к голове гиганта. Он вздрагивает, когда я осторожно беру его  за
щупальце. Спокойнее, мое сокровище, я собираюсь почесать тебе за ушками, и
только... Вглядываюсь. Ну, так и  есть!  Вынимаю  нож  и  кончиком  лезвия
выковыриваю из присоски комок голубой мастики и чашечку свинцового экрана.
Шар  радиометра  загорается   устойчивым   алым   огнем.   Искать   другие
"запечатанные" присоски нет смысла.
   Возвращаюсь к Боллу и показываю свою находку.  Мы  разламываем  голубой
комок на две половинки. В середине комка поблескивает металлический пенал.
Моя догадка подтвердилась, коллега:  несколько  щупалец  кракена  помечено
радиацией. Болл энергично кивает.
   Теперь мы плыли вдоль террасы уже впятером: я, Болл, две Манты и спрут.
Обтекаемое тело кальмара, продолженное узким пучком плотно сомкнутых и как
бы пристегнутых  друг  к  другу  щупалец,  скользило  в  воде  с  какой-то
нематериальной, призрачной легкостью.
   Избегая  прямых  лучей  прожекторов,  кракен   плыл   хвостом   вперед,
придерживаясь полутени на границе света и наползающего сзади мрака. Я то и
дело оборачивался, словно боясь, что он исчезнет,  и  сразу  успокаивался,
как только в ответ на огонь моей фары  кроваво-красным  рубином  вспыхивал
огромный глаз. Но чаще оборачивался Болл. И я следил за  ним  едва  ли  не
внимательней, чем за кальмаром. Болл держал наготове квантабер.
   Круто обогнув встречный утес,  терраса  сузилась.  Некоторое  время  ее
жалкие остатки лепились вдоль стены, затем - наклонный  обрыв  и  лестница
уходящих в глубину уступов.  Привычно  вертикальная  стена  накренилась  и
неожиданно свернула вправо.  Перед  нами  -  темная  пропасть,  украшенная
лазурно-голубыми куполами крупных медуз. Мрачная  глубина,  угрюмые  скалы
и... дивной красоты изделия из мягкого живого хрусталя. Ну что ж, подобная
контрастность в этом  ошеломляющем  мире  -  явление  обыденное.  Мы  тоже
повернули вправо.
   Я отлично помнил это место по карте  -  широкий  иззубренный  полукруг.
Далее, в километре отсюда, начиналось ущелье, а здесь, охватывая подводную
лагуну полукольцом, должна тянуться сплошная стена  -  во  всяком  случае,
такой она выглядела на экранах дешифратора "Мурены". Поэтому  я  удивился,
увидев темный вход в ущелье раньше времени.
   Спокойствие, никакое это не ущелье. Просто жалкий разлом или трещина  -
слишком мелкомасштабная деталь для батиальной карты.  И  не  будь  с  нами
кальмара, мы, пожалуй, проплыли бы мимо: насколько я помню, сегодня мы  не
собирались совать нос в каждую трещину. Но если кракен  и  был  чем-нибудь
озабочен, то меньше всего стабильностью наших  сегодняшних  планов.  Резко
увеличив скорость, он метнулся к разлому. Помедлил у входа, словно  что-то
выжидая, развернулся головой вперед, поиграл кольцами щупалец, выпрямил их
и юркнул в темноту.
   Я, не долго раздумывая, направил Манту следом за ним.
   Болл, очевидно, замешкался, сбитый с толку моим  неожиданным  маневром,
иначе сзади уже набегали бы отсветы прожекторов.  Ладно,  как  бы  там  ни
было, он меня одного не оставит.
   Каменный коридор то  сужался  на  поворотах,  то  расширялся,  уходя  в
неясную перспективу. На стенах однообразный горельеф изломов,  дно  усеяно
скальными глыбами, которые  с  трудом  угадывались  под  куполами  илистых
шапок.
   Угнаться за кракеном скутер не  мог.  На  каждом  повороте  я  встречал
облака потревоженного ила, но самого животного не  видел.  Меня  заносило,
иногда я задевал ногами о выступы скал, но мной овладело возбуждение, и  в
пылу этой сумасшедшей гонки я  не  сразу  заметил,  что  каменный  коридор
расширяется кверху. Поднявшись чуть  выше,  я  мог  бы  гораздо  свободнее
"резать углы". Но это было уже некстати, потому что навстречу выплывала из
тьмы большая белая надпись...  Дальше,  на  более  гладком  участке  стены
возникла другая - всего из трех букв. Потом еще одна и еще...
   Сами по себе подводные надписи - с тех пор, как я научился их читать, -
уже не вызывали трепетного изумления, граничащего с чувством  ужаса  перед
явлением загадочным, необъяснимым. Ошеломляло другое - то, что  им  здесь,
вероятно, нет числа. Буквы - уроды, буквы - чудовища, монстры...  Внезапно
они исчезали, и я с тревогой глядел  на  унылые  стены.  Затем  появлялись
опять, заставляя меня еще и еще раз читать их, справа налево. Не  покидала
надежда все же выявить причину их сотворения. Надписей много,  но  слов  -
всего только три: SOS, ЛОТТА, СЕНСОЛИНГ. Сигнал бедствия,  женское  имя  и
что-то смутно знакомое, словесный футляр какого-то  далекого  и  в  то  же
время приятного мне своей хотя  бы  и  второстепенной  близостью  понятия,
сущности которого я, как ни старался,  вспомнить  не  мог.  Три  зеркально
перевернутых слова повторялись много раз, в  разных  вариациях,  вместе  и
порознь: SOS, ЛОТТА, СЕНСОЛИНГ...
   С каждой  следующей  сотней  метров  коридор  расширялся  и  становился
прямее. Подчиняясь какой-то странной закономерности, изменялись и надписи,
но, так сказать, в обратной пропорции. Чем шире коридор  -  тем  мельче  и
правильней буквы... Сверху тихо упали призрачные колонны света. Это  Болл,
успел подумать я и выпустил из рук трапецию.
   Помятый, разломленный  надвое  корпус,  безобразно  покореженные  листы
обшивки,  иллюминаторы...  Мертво  и  тускло  мерцает  отраженным   светом
серебристая плоскость. Отдельно валяются многобаллонное  шасси,  обгорелый
киль с правым форсаж-мотором,  пластмассовый  панцирь  носового  локатора.
Там, где должна  находиться  кабина  пилотов,  зияла  темная  дыра,  через
которую свисали  наружу  вырванные  внутренности  пульта...  Сверхзвуковой
стратолет, или, как его еще называют - эйратер.
   Печальные останки некогда красивой и гордой  машины  припорошены  илом.
Будто стая ворон, над обломками кружат траурно-черные лентовидные рыбы.  И
еще какие-то сиреневые рыбы с огромными пастями и  развевающимися  фалдами
плавников. Вверху, на границе света и тьмы, парит  спрут.  Наш  загадочный
спрут. Щупальца скорбно приспущены вниз.
   Я поплыл вдоль хвостовой части корпуса, сметая руками осевший ил.  Болл
опустился в разлом, и в иллюминаторах забрезжил свет его фары. Я  взглянул
в ближайший выбитый иллюминатор и увидел ряды чудовищно разбухших  кресел.
Это был пассажирский эйратер...
   Скоро Болл выбрался наружу и сделал  руками  жест,  который  я  отлично
понял без слов: трупов погибших при катастрофе он не нашел. Да и  не  было
смысла искать: морская вода и бактерии уничтожают их в течение  нескольких
недель... Я показал Боллу очищенный мною от ила  участок.  На  серебристой
поверхности - темно-синие буквы. Если забыть про белые  надписи  и  читать
по-русски нормально, получается: "ЛАДОГА". Вот так, коллега, этот  эйратер
носил русское имя: "ЛАДОГА"... А теперь гляди сюда и постарайся  запомнить
номер машины.
   Мы облазили погибший эйратер вдоль и поперек. И постепенно  перед  нами
стала вырисовываться картина давней катастрофы. Сначала, видимо, взорвался
один из топливных баков. Больше всего поврежден левый  борт,  а  от  левой
несущей плоскости мы не  нашли  ничего,  даже  обломков.  Сильно  обгорела
хвостовая часть фюзеляжа. Нос корабля изуродован, очевидно, ударом о воду.
Все остальные разрушения - результат хаотического лавинообразного  падения
эйратера вниз по каменистому крутому склону ущелья. Наверное, человеческих
жертв не было вообще, потому что  корабль  выполнял  какой-то  специальный
рейс. В заднем салоне, в грузовых отсеках и гардеробах мы не нашли ничего,
что могло бы  напомнить  о  пассажирах.  Правда,  в  переднем  салоне  нам
попалось несколько вещиц из тех, которые люди по старой привычке  все  еще
берут с собою в дорогу. Однако на месте  четырех  кресел  зияли  отверстия
люков. Заглянув в отверстия, мы убедились, что в нижнем отсеке не  хватает
четырех  спасательных  капсул  -   в   момент   катастрофы   люди   успели
катапультироваться.  Но  успел  ли  катапультироваться   экипаж   корабля,
оставалось неясным: в  бывшей  кабине  пилотов  парила  такая  хаотическая
мешанина  из  разрушенных  приборов,  сорванной  облицовки,   раздавленных
пластиков,  в  которой  было  бы  трудно  разобраться  даже  многоопытному
эксперту. Во всяком случае кресел мы там не видели и сочли это  за  добрый
знак.
   Версия о том,  что  "Ладога"  совершала  не  пассажирский,  а  какой-то
специальный рейс, возникла после того, как мы  нашли  в  салоне  "четырех"
странную и довольно большую конструкцию неизвестного мне назначения.  Судя
по тому, как пожимает плечами Болл, такой прибор (я называю эту  штуковину
прибором чисто условно) ему тоже приходится видеть впервые.  На  массивном
основании покоится прозрачный с закругленными ребрами куб. Внутри куба  на
общей оси две зеленоватые полусферы,  одна  из  них  чуть  больше  другой.
Полусферы могут вращаться относительно друг друга, образуя полную сферу  и
напоминая тем самым детали хитроумного механизма древних астрологов.  Если
большая полусфера имела совершенно гладкую полость, то меньшая внутри была
устлана множеством белых и мягких сосочков.
   Сняв с  основания  боковую  крышку,  мы  осветили  фарами  внутренность
стального   пьедестала    и    увидели    там    невероятное    количество
полупроводниковых  конверсоров,  собранных  отдельными   блоками.   Внизу,
утопленные  в  желобах  магнитных  регистраторов,  поблескивали  кассетные
ампулы. Я вынул ампулы и первое, что мне бросилось в глаза, - это  красные
штампы на них: "Сенсолинг-4".
   Сенсолинг!..
   Мало-помалу я пришел в себя от изумления. И снова где-то  на  дне  моей
памяти замерцал неясный крохотный огонек. Но, как и  прежде,  огонек  лишь
поманил воспоминания и нехотя угас.
   Сенсолинг... Стены в надписях, красные штампы. Лотта, мыслящий  кракен,
эйратер. Сигналы бедствия,  ампулы  магнитных  регистраторов,  отключенные
агрегаты. Верните безличность. Нет равновесия... Узел? Кончено.  Один  или
несколько? Будем думать, один. Нам хватит одного. С избытком.
   Болл где-то нашел и приволок пустую дорожную сумку. Я машинально сложил
в нее ампулы. Зачем-то подергал  основание  странной  машины.  Прибор  был
наглухо привинчен к стене, как раз в том месте, где обычно крепятся люльки
для самых маленьких пассажиров воздушного лайнера. Счастье, что не было их
в этом трагическом рейсе... На стенках прозрачного куба  шевелятся  тонкие
щупальца двух молодых офиур.
   Выбираясь наружу, Болл долго и осторожно лавировал среди  металлических
заусениц пролома. Мне надоело ждать, и я нырнул в открытый  люк  грузового
отсека. Проскользнув над верхушками донных камней под брюхом  эйратера,  я
уж было совсем собирался покинуть это кладбище обломков, но  мое  внимание
привлек какой-то черный  предмет,  похожий  на  ласт.  Предмет  валялся  у
нижнего  края  оторванной  и  почти  вертикально  поставленной   плоскости
эйратерного крыла. Эйратер и  ласты,  подумал  я.  Для  полного  комплекта
несуразностей не хватало разве что ласт...
   Я опустился рядом с этим черным,  похожим  на  ласт  предметом.  Тронул
рукой. Замер. Это был настоящий ласт... Рядом - другой. Настоящие ласты на
двух настоящих ногах...
   "ОН! - крикнул во мне мой изменившийся голос. - О-О-ОН!!!"
   Мелькание ласт, плавников, мелькание света. Мелькание теней. Нас  двое,
а кажется -  десять.  Третий  лежит  неподвижно  под  серебристой  плоской
колонной - надгробной плитой для него. Навались! Ну же, еще чуть! Пошла...
Заводи в сторону, эк...
   Скрежет и гулкий грохот пустого металла, илистый дым...  Мы  склоняемся
над трупом подводника. Зачем-то поправляем сползший на грудь  белый  пояс.
Не верится. Тот, кого мы так долго искали, Пашич...
   Поднимаем  жесткое  деревянное  тело   и   перекладываем   на   гладкую
поверхность поверженного  крыла.  Сдвигаем  в  сторону,  потому  что  этот
участок гладкой поверхности исцарапан ножом. Два слова: "Прощай,  Ружена!"
Восклицательный знак  и  запятая  на  своих  местах.  У  него  было  время
тщательно вырезать надпись и позаботиться о знаках препинания...
   Все просто и страшно. Он выходил через люк грузового отсека и  попал  в
западню. То ли от его неосторожного прикосновения, то ли по  какой  другой
причине, но вздыбленная плоскость крыла внезапно осела. Лежа на спине,  он
пробовал высвободиться. Снизу - режущие  грани  донных  камней,  сверху  -
тяжесть металла. Это был конец, но он еще не верил: где-то  рядом  кружила
обеспокоенная Манта.
   Он долго и бесполезно ковырял ножом рваную закраину крыла. Потом понял,
что может надеяться только на помощь Дюмона, и стал подсчитывать,  сколько
времени нужно Дюмону для поисков. Он не знал, что Дюмон обрезал провода  и
мечется в салоне, опрокидывая мебель. Не мог знать, что мезоскаф готовился
всплыть без него.
   Помощь запаздывала. Он лежал, считал минуты и думал. У него было  время
подумать. Сутки, двое, может быть, трое. Потом он вырезал надпись. У  него
еще было какое-то время, чтобы надпись углубить, сделать отчетливей. Время
вышло, когда разрядились аккумуляторы...
   Этого не прощают, Дюмон.
   Впереди, освещенная прожекторами,  летела  чернокрылая  Манта  с  телом
погибшего. Быть может, та самая Манта, которая ждала, но так и  не  смогла
дождаться хозяина у обломков эйратера. Мы с Боллом, словно боясь  хоть  на
миг упустить из поля зрения свою ужасную находку, плыли следом. Вдвоем  на
одной машине, плечом к плечу. Поодаль -  горизонтально  удлиненный  силуэт
спрута.
   Стены ущелья раздвинулись и утонули во мраке. Всплыв над  провалом,  мы
взяли курс прямо на станцию, на главный ультразвуковой  маяк.  Вернее,  не
мы, а Манты, потому что только они умели правильно ориентироваться в  этом
огромном и темном пространстве, пронизанном неслышными для  нас  сигналами
маяков.
   Мы плыли высоко над массивом. Панорама подводных гор  скрыта  от  наших
глаз величественным занавесом тьмы. Лишь изредка  лучи  проскальзывали  по
макушкам скалистых  утесов  и  на  мгновения  в  безднах  мрака  возникали
странные миражи. Будто бы  мимо  плыли  не  громоздкие  глыбы,  отделенные
лучами  от   своих   невидимых   фундаментов,   а   совершенно   невесомые
архитектурные детали  каких-то  сказочных  воздушных  замков...  Не  знаю,
удастся  ли   мне   когда-нибудь   привыкнуть   к   постоянному   ощущению
неправдоподобности этого мира. Наверное, нет. Это как сон, в котором ты  -
участник удивительных, порою драматических событий. Рыбий сон. А рыбы спят
с открытыми глазами. И нужно быть действительно хотя бы наполовину  рыбой,
чтобы уметь отчетливо  распознавать  в  призрачных  водах  полусна  хищный
плавник  всегда  готовой   скверно   подшутить   реальности.   Парящие   в
пространстве скалы - мираж, сновидение. А Манта, которая несет в последний
раз тело погибшего хозяина, -  это  реальность.  И  в  эту  реальность  не
хочется верить. Но разве я не представлял себе такой финал, когда  получил
задание от Дуговского? Конечно, нет. Вопреки здравому смыслу,  я  надеялся
увидеть Пашича живым... Наверное, я рыба меньше, чем наполовину. Мне  явно
не хватает хладнокровия.
   Я даже по представляю, как он выглядел в жизни. Не знаю ни его лица, ни
голоса, ни жестов, "и манер. Зато я знаю: он был умным человеком,  смелым,
опытным глубоководником. Держал в руках разгадку тайны мыслящего  кракена.
И вот несчастье... Маленький просчет, ошибка -  и  уже  ничем  нельзя  ему
помочь... Ему не повезло - его напарник оказался предателем,  трусом.  Мне
вот повезло: рядом - плечо надежного товарища. Не выдаст.
   Вилем, ты был один. Один в воде - все равно  что  нуль.  Это  неписаный
закон бездны, Вилем. И океан подвел под этим законом черту... Я  тоже  был
один. И едва не погиб.  Спасибо  кракену  -  выручил.  Тебя  почему-то  не
выручил. Должно быть, не знал, не заметил беды... И вообще в воде  человек
ничего не может один. Даже если он наполовину рыба... Теперь мы  с  Боллом
вдвоем. А двое на такой глубине - это целый отряд. Вдвоем мы все можем. Не
можем только вернуть тебе жизнь. Плывем следом и смотрим: встречный  поток
колышет твой безжизненный плавник. Ты мертв, как  бывает  мертва  насмерть
загарпуненная большая рыба. Нам очень больно, Вилем,  -  твоим  товарищам.
Нам так хотелось увидеть тебя живым!.. И еще больнее будет твоим родным  и
друзьям, когда узнают. Когда узнает Ружена.
   Скутер с телом Пашича влетел в  оскаленную  пасть  четвертого  бункера.
Болл сунул мне квантабер и тоже надолго пропал в ангаре. Я вынул из кабины
сумку с  трофейными  ампулами,  отпустил  Манту.  Где-то  сзади  полыхнула
ядовито-малиновая зарница. Обернувшись, я чуть не выронил  сумку  из  рук.
Прямо передо мной освещенная прожекторами неподвижно висела в воде красная
туша кальмара. Это было неожиданно, потому что спрут исчез, как только  мы
приблизились к станции.
   Сначала мне показалось, что  ловкие  щупальца  кракена  держат  большой
ватербол - водный мяч, какие часто можно видеть на курортных пляжах. Потом
на фоне ярко-желтых полос я разглядел черные цифры, лопасти двух  моторных
винтов. В глаза опять ударила малиновая вспышка неимоверной яркости.  Этим
и знамениты автономные радиобуи типа "Коралл".  Всплыв  на  поверхность  и
выполнив программу  двухсторонней  радиосвязи,  "Коралл"  опять  уходит  в
глубину, ложится на дно где-нибудь недалеко от маяка,  посылая  в  темноту
мощные световые сигналы. Встречайте, дескать,  почтальона  -  вам  письмо.
Любопытно, что ответил Дуговский...
   Я воткнул квантабер в ил, а на его приклад повесил  сумку.  Из  бункера
выплыл Болл. В руках у него пояс Пашича и ласты. Увидев кракена, он уложил
всю эту амуницию на камень и, прикрывая глаза  от  пронзительных  вспышек,
направился к радиобую. На квантабер  он  даже  не  взглянул.  Люди  быстро
осваиваются в самых необычных ситуациях. И быстро  смелеют.  Я  прямо-таки
замер,  когда  он  с  непринужденностью  хозяина  отстранил  мешающее  ему
щупальце. Гигантский спрут малым ходом послушно  отработал  в  сторону,  а
Болл величественным взмахом руки призвал меня к себе.
   Мы отбуксировали радиобуи на вершину тре