ем  оно,
это главное?..  Во  время  двухчасовой  беседы  с  Дуговским  и  Боллом  я
интуитивно почувствовал всю сложность  обстановки.  В  самом  деле:  мы  с
совершенно серьезным видом обсуждали план действий, не имея  ни  малейшего
представления о том, что произошло на станции. Как ни поверни,  а  задание
Дуговского по сути дела - сплошной туман. "Пойди  туда  -  не  знаю  куда,
принеси то - не  знаю  что".  Дуговский  уверен,  что  оба  наблюдателя  -
швейцарец  Дюмон  и  югослав  Пашич  -  погибли.  Откуда  у   него   такая
уверенность? Да, всплывший радиобуй-автомат  как  будто  подтверждает  эту
версию: он, кроме  позывных,  не  выбросил  в  эфир  ни  слова.  Ладно.  А
мезоскаф? Мезоскаф вряд ли мог  всплыть  самостоятельно,  его  нужно  было
кому-то отправить... Неувязочка.
   Я сел на койку и посмотрел на Болла. Он быстро  отвел  глаза  и  сделал
вид,  что  читает.  Толстый  том  в  серой   обложке   открыт   посредине.
Достоевский, академическое издание...
   Душно, хочется пить.  В  холодильнике  салона,  наверное,  еще  остался
лимонад...
   Я вышел из тесной каютки и побрел вдоль коридора. По обе стороны тускло
мерцали дверные ручки. Проходя мимо двери с чернеющей эмблемой медицинской
службы, я услышал негромкий  стук.  Вероятно,  кого-то  случайно  заперли.
Ничего, бывает. Поворачиваю ключ. На пороге странная фигура.  Темноволосый
мужчина с ярко-голубыми глазами - довольно редкое сочетание - с головы  до
пят закутан в простыню. Он что-то сказал по-французски. Я не понял.
   - Прошу прощения, месье?.. - учтиво спросил я.
   - О! Вы русский, я вижу?.. - он, кажется, удивился.
   - Да, Игорь Соболев. Рад познакомиться.
   Я подождал, полагая, что он назовет  себя  и  объяснит  эту  не  совсем
обычную ситуацию. Но он молчал, глядя на меня в упор, я  бы  даже  сказал,
настороженно.
   - Вы собираетесь туда?.. - он показал пальцем вниз.
   Я кивнул. Он подступил ко мне так близко, что я невольно попятился.
   - Я больше не хочу туда!.. Оставьте меня в покое, оставьте! - шептал он
мне прямо в лицо, брызгая слюной.
   Я ударил его по рукам. Но цепкие пальцы крепко держались за ворот  моей
рубахи.
   Нас разнял человек в белом халате.  Голубоглазый  незнакомец  исчез  за
дверью, а я остался в коридоре, ошеломленный, без воротника на рубахе.
   - Вам здесь нечего было делать, - сказал врач.
   Дверь захлопнулась. Мои объяснения его не интересовали.
   Я вошел в салон и открыл холодильник. Запотевшая  бутылка  скользила  в
руках и долго не хотела откупориваться.
   Прохладная шипучая влага щиплет язык. Пью большими глотками  и  все  не
могу напиться. Дуговский лгал. Жак Дюмон не погиб. Лучше  бы  он  погиб...
Может быть, и с Пашичем тоже такое же? Зачем скрывают от  меня?  Знает  ли
Болл? Н-да, ситуация...
   Стемнело быстро. Над  головой  зажглись  первые  звезды.  На  западе  в
синевато-фиолетовой дали еще  различима  черта  горизонта,  на  востоке  -
зловещий мрак. Говорят, надвигается ураган. Океан дышит  спокойно,  мирно.
Пока. Через какие-нибудь полчаса он поднимет горы бушующих волн и  заревет
в  диком,  непонятном  восторге.  И  души  человеческие  будут  молить   о
спасении...
   Левый борт "Колыбели" освещен прожекторами.  Стрелы  кранов  держат  на
весу  прозрачный  шар  мезоскафа.   Кривыми   саблями   сверкают   лопасти
мезоскафных винтов. "Ви-ра-а!..  Майна!..  Еще  май-на-а!.."  -  доносятся
команды. Шар без всплеска опускается на темную воду. Дуговский, Болл и  я,
облокотясь  на  поручни,  следим,  как  доводят  трап  к  открытому   люку
мезоскафа. Дуговский нервничает, поглядывает на часы.
   - Успеть бы!.. - говорит и смотрит на восток. - Будет хороший шторм.
   - Я вам совсем не очень завидую, - откликается Болл. Патом по-английски
кричит кому-то на палубе: - Осторожней грузите! Это вам  не  бананы,  черт
побери! - И вдруг, сорвавшись с места, убегает  туда,  в  ярко  освещенную
суету.
   - Зачем вы скрыли от меня? - спрашиваю Дуговского.
   - Что именно? - насторожился он.
   - А Болл знает?
   Дуговский устало посмотрел на меня и забарабанил пальцами о перила.
   - Знает... - ответил он нехотя.
   - Тогда зачем же от меня...
   - Сколько неприятностей... - вздохнул Дуговский. - Да, Дюмон всплыл  на
мезоскафе. Всплыл один, бросив на станции  Пашича.  Видимо,  Пашич  погиб,
иначе он доложил бы обстановку при помощи радиобуя. Я говорил  с  Дюмоном,
пытаясь выяснить хоть что-нибудь. Все напрасно. Он болен.
   - О чем он бредит? - спросил я только для того, чтобы подавить  в  себе
чувство неловкости.
   - Так, разное... Но прежде всего  -  страх.  Не  знаю,  что  могло  так
подействовать на него. В минуты просветления, когда  узнает  меня,  грозит
пальцем и повторяет одно и  то  же:  "Я  больше  не  пойду  туда!"  Иногда
разговаривает с воображаемой женщиной по имени... Вот  забыл!  Ну  да  это
неважно. Ему кажется, будто она преследует его всюду, и  он  забивается  в
самый дальний угол каюты, дрожа и всхлипывая... Да, вспомнил: Лотта...
   Я  стремительно  повернулся  к  Дуговскому.  Он  взглянул  на  меня   с
удивлением:
   - Вы чем-то встревожены?
   - Нет... ничего. Совпадение просто...
   Насчет совпадения это я, пожалуй, напрасно. С досадой добавил:
   - К вашим делам это не имеет никакого отношения.
   - Ага... -  растерянно  произнес  Дуговский.  -  Вероятно,  вы  жалеете
сейчас, что покинули "Таймыр"? Я втянул вас в скверную историю, но у  меня
не было другого выхода: вы и мистер Болл - единственные здесь люди-рыбы.
   Он прав, больше действительно некому... Только Болл  и  я  подготовлены
для плавания на такой глубине. Ожидать, когда подойдет  мезоскафная  матка
"Роланд" с новой сменой наблюдателей,  нельзя.  Промедление  может  стоить
Пашичу жизни. Если, конечно, он еще жив...
   Появился запыхавшийся Болл.
   - Все готово. Можно делать погружение.
   Дуговский вздохнул:
   - Итак... я предлагаю вам участвовать в спасательной  операции,  но  не
имею возможности как-то гарантировать ее успех. Вы  должны  разобраться  в
обстановке, выяснить, что произошло на станции, разыскать  Пашича,  живого
или мертвого, и, если удастся, возобновить работу добывающих агрегатов. Не
знаю, с какими трудностями вам придется столкнуться, не имею ни  малейшего
представления, что вас там ожидает и, наконец, не знаю, останетесь  ли  вы
живы. Никаких гарантий... Если кто-нибудь из вас не согласен  работать  на
таких условиях, еще не поздно отказаться. Даю минуту на размышления.
   "Традиционные слова", - подумал я. На спине, как раз в том месте,  куда
мне  полчаса  назад  сделали  инъекцию,  ощущался  надоедливый  зуд.  Болл
взглянул на меня исподлобья. Настороженный взгляд...
   Мы натянули теплые  черные  свитеры  и  направились  к  трапу.  Заметно
повеселевший Дуговский проводил нас фамильярными шлепками по спине:
   - Отлично, ребята! Я уверен, вы справитесь! Вы в чем-то  схожи  друг  с
другом. До свидания, хэппи джорнэй!.. [счастливого пути (англ.)]
   Я шел следом за Боллом,  разглядывая  его  стриженый  затылок,  большие
приплюснутые к голове уши и думал: "Интересно, что у меня с ним общего?"
   Прежде чем спуститься в люк мезоскафа, я помахал рукой людям, следившим
за  нами  с  высоты  освещенного  борта  "Колыбели".  Из  темноты  налетел
порывистый ветер. Прожекторы, все как один, точно но команде  кивнули  мне
на прощанье - это первая большая волна плавно качнула судно.



ГДЕ ТЫ, ПАШИЧ?

   В зеленоватых  окошечках  глубиномера  процеживаются  цифры.  Восемьсот
шестьдесят метров, восемьсот семьдесят... Корпус мезоскафа  мелкой  дрожью
отзывается на работу винтов.
   Кабина маленькая, тесная, кресла глубокие, низкие,  приходится  сидеть,
подтянув колени чуть ли не к подбородку.  Прожекторы  погашены,  и  сквозь
прозрачную стенку легко различаются проплывающие мимо  огоньки:  обитатели
глубин устроили нам встречную иллюминацию.
   Болл сидит слева. При малейшем движении задеваем  друг  друга  локтями.
"Чувство локтя, - невесело усмехаюсь про себя. - Крепкие ли у вас коленки,
мистер Болл?.."
   Пультовые огоньки призрачно-зеленоватым сиянием освещают  наши  руки  и
лица. Черная ткань свитеров  полностью  поглощает  слабый  свет  и  оттого
кажется, будто кожа рук и лица фосфоресцирует.  Исподтишка  поглядываю  на
лицо Болла. Оно сейчас  какое-то  невыразительное,  бледное,  размягчились
резкие линии губ и  подбородка...  Кто  вы  такой,  мистер  Болл?  Кем  вы
окажетесь там, где нам придется вместе  работать?  Может  быть,  таким  же
паникером, как Дюмон? Посмотрим... Я сверну вам шею при первой же  попытке
улизнуть в одиночку, клянусь.
   Девятьсот  шестьдесят.  Внизу  показались  три  мутно-желтые  точки   -
посадочные огни станции "Д-1010"...
   Мезоскаф  опускается  в  темный  колодец.  Свет  прожекторов,   заметно
померкший в красноватом  облаке  ила,  расплывчатым  кольцом  скользит  по
стенкам шахты ангара. Тихий  скрежет,  толчок  -  и  мезоскаф  повисает  в
стальных обручах захвата. Послышался гул компрессорных установок,  и  вода
вокруг  закипела,  забурлила,  пронизанная  пузырями  воздуха.  Автоматика
бункера сработала неплохо:  вода  ушла,  наружное  давление  снизилось  до
нормального. Теперь можно отдраить люк.
   Болл погасил прожекторы, к мы вышли. Воздух в  ангаре  затхлый,  сырой,
как в подземелье. Я свесился через поручень  трапа,  направил  луч  своего
фонаря вниз. Присвистнул. Там отсвечивала маслянистая поверхность воды.
   - Вы не боитесь насморка, Болл?
   - О нет, что ви! - откликнулся Болл. - Я не  совсем  знайт,  что  такое
есть "насморк".
   - Это бывает, когда промочишь ноги в холодной воде.
   Я знал, что центральный бункер станции соединялся с мезоскафным ангаром
двумя тоннельными проходами -  люнетами.  Но  в  полумраке  не  так  легко
сориентироваться, и я пропустил вперед Болла,  который  должен  был  знать
планировку помещений станции лучше меня.
   Идти пришлось по грудь в  холодной  воде,  держа  фонари  над  головой.
Каждый из нас тащил за собой "на буксире" два  водонепроницаемых  мешка  с
кое-каким снаряжением. С  темных  сводов  падали  тяжелые  звонкие  капли,
малейший всплеск отдавался громким эхом. Плафоны электрических -  но  увы,
бездействующих  -  светильников  таращились  незрячими  бельмами   матовых
стекол. Холод, сырость, духота...
   Мы благополучно пробрались в верхний люнет. Теперь вода доходила только
до пояса, идти стало легче. Кап, кап, кап...  Лучи  фонарей  чертят  своды
тоннеля. Кап, кап...
   - Очень много вода... - говорит Болл.
   Шумный всплеск. Болл уходит  под  воду  с  головой.  Ничего  страшного,
просто оступился.
   - Чертовски приклюшений! - ругается он,  отплевываясь.  -  Как  говорят
русские: "Дурная голова дает много ходить".
   - Русские так не говорят, мистер Болл. И вообще,  давайте  перейдем  на
английский, иначе нам будет трудно понимать друг друга.
   - Я хотел иметь маленький практик... - разочарованно говорит  Болл.  Он
шарит под водой в поисках фонаря.
   - Право же, нам сейчас не до этого, - настаиваю я. - Как-нибудь после.
   - Вэл, - уже по-английски соглашается Болл. -  Но  не  забудьте  своего
обещания, мистер Соболев.
   - Слово джентльмена. Скоро вы там?
   Мы двинулись дальше и вскоре  наткнулись  на  преграду.  Лучи  осветили
металлический овал. Это был щит, за которым находился вход  в  центральный
бункер станции.
   - Если моторы подъемного механизма не  действуют,  придется  вспарывать
авторезаками, - сказал я и стал подтягивать мешки.
   - Посмотрим... - Болл тронул рычаг. Зарокотал невидимый  мотор,  и  щит
наполовину приподнялся вверх. - Видите, все в порядке.  Повреждена  только
линия освещения.
   - Да, пока нам везет. Но что же вы стоите?
   Болл молчит. Слышно, как в воду шлепаются капли. Наконец он  произносит
смущенно:
   - Я с детства не люблю смотреть на покойников...
   "...ой-ни-ков..." - разносит эхо.
   Оттолкнув  Болла,  направляю  свой  фонарь  в  зев  прохода.  В   узком
закругляющемся  коридоре  проложены  трубы,  вдоль  стен  тянутся  кабели;
глянцевито-черная поверхность воды вздрагивает  от  падения  капель:  кап,
кап, кап...
   - Где вы увидели утопленника?
   - Разве я сказал "утопленник"?..
   - Ну, "покойника" - не вижу существенной разницы.
   - Вы не так поняли меня, мистер Соболев. Я имел в виду вообще.
   - Ясно.
   - Ничего вам не ясно! - мрачно заметил Болл. - Каждый человек  имеет  в
себе какую-нибудь маленькую слабость.  Мне,  например,  в  высшей  степени
неприятно видеть покойников.
   - А мне, напротив, это должно доставлять удовольствие? Так, что ли?..
   Я смотрел на бычью шею Болла и  не  знал,  что  предпринять.  Появилось
желание дать ему подзатыльник.
   - Я знал Пашича раньше,  -  продолжал  упорствовать  Болл.  -  Это  был
веселый крепкий парень, и  я  испытываю  ужас  от  одной  мысли,  что  мне
придется увидеть его мертвым...
   - Видимо, придется... Те, которые придут разыскивать нас, тоже будут  с
ужасом глядеть на наши трупы.
   Болл смолчал, но я был твердо уверен, что мои слова подействовали лучше
всякого подзатыльника.
   Мы двинулись вдоль коридора и скоро подошли к двери салона центрального
бункера.
   В салоне темно и холодно. Под ногами хлюпает вода. Пока я шарю лучом  в
хаосе    разбросанных    предметов,     Болл     ковыряет     внутренности
электрораспределительного щита.
   Заработала помпа. Булькающие и чмокающие звуки постепенно  переходят  в
суховатое шипение. Внезапно вспыхнул свет. Я зажмурился...
   Открыл глаза. Пашича в салоне не было.
   Я обшарил взглядом углы, заглянул и шкафы для одежды,  обследовал  даже
стенные камеры-карманы...
   Несколько металлических ступенек ведут к двери с  надписью  "Мурена-2".
Прежде чем поднять  руку  и  нажать  кнопку  реле  дверного  механизма,  я
помедлил, выверяя свое  самообладание.  Однако  поднял,  нажал.  Рано  или
поздно, все равно это надо было бы сделать.
   Натужно взвыли электромоторы, и дверь отворилась с характерным хлопком.
Надежная герметизация, автоматика не подвела: голоквантовый мозг станции -
знаменитая "Мурена-2" - окружен особыми заботами.
   Вошел в рубку. Кругом чистота и порядок.
   Вдоль стен сравнительно небольшого помещения - панели  подковообразного
пульта. На них - обычный ассортимент экранов,  шкал,  сигнальных  глазков,
клавишей,  кнопок.  Вместо  потолка  нависла  черная  полусфера.  Радужные
разводы на полированной поверхности делали ее похожей на  громадную  каплю
нефти, увеличенную чуть ли не до размеров нефтеналивной цистерны...
   Я бездумно  глядел  в  это  выпуклое  темное  зеркало.  Мой  антипод  -
головастый коротышка-уродец - так же безучастно разглядывал меня. Потом он
протянул мне свою розовую руку с огромными пальцами Мозг "Мурены" тверд  и
холоден на ощупь. Пнув ногой ни в чем  не  повинное  кресло,  я  вышел  из
рубки, и дверь с мягким шипением захлопнулась.
   От   решеток   обогревателей   уже   повеяло   теплом.   Болл   куда-то
запропастился. Скоро он вошел через дверь, ведущую в  жилые  каюты.  Хмуро
покачал головой. Вопросы, как говорится, излишни.
   Мы на скорую руку  привели  салоп  в  порядок.  Расставили  опрокинутую
мебель, разложили по местам  брошенные  как  попало  вещи.  Четверть  часа
спустя в салоне стало тепло и уютно.
   Пока  Болл  возился  над  чем-то  у   контрольного   пульта   бункерной
автоматики,  я  потрошил  ящики  столов.  На  столах  росли  кипы  бумаги:
техническая документация, таблицы химанализов, графики, схемы... В поисках
вахтенного журнала я обшарил все закоулки. Нашел его у себя под ногами. Он
лежал  под  резиновым  ковриком,  мокрый,   растоптанный.   Морская   вода
превратила страницы в липкую, синеватую кашицу. Досадно.  Оставалось  лишь
швырнуть его на решетку обогревателя.
   На столе Пашича среди справочников по стратиграфии донных  осадков  под
руки попался небольшой сверток.  Развернул  бумагу.  Какой-то  оплавленный
комочек  прозрачной  пластмассы...  Повертев  его  между  пальцами,  хотел
бросить в  сторону.  Но  почему-то  передумал  и  скорее  машинально,  чем
сознательно, сунул в карман.
   Тетради Пашича убедили меня, что их хозяин  -  многосторонне  развитый,
опытный, знающий свое дело подводник. Морской геолог по профессии,  он  не
ограничивался  рамками  своей  специальности.  Великолепные  зарисовки   и
описания глубоководной фауны, оригинальные  проекты  подводных  химических
заводов, размышления о дальнейшем массовом вторжении людей в Океан. На мой
взгляд, рукописи Пашича содержали в себе много интересного, дельного.  Но,
к сожалению, не содержали ничего такого, что прямо или косвенно  объясняло
бы странное исчезновение автора.
   Я встал из-за  стола  и  подошел  к  продолговатому  овалу  акварина  -
салонному  иллюминатору  с   прочным   трехслойным   стеклом.   Запотевшая
поверхность акварина еще  не  успела  обсохнуть.  На  затуманенном  стекле
пальцем вывожу какие-то буквы. Получается: "Пашич". Одним  взмахом  ладони
стираю надпись. Остается след в  виде  широкий  запятой.  Похоже  на  знак
вопроса... Возвращаюсь к столу и окликаю Болла. Мы склоняемся  над  схемой
внутренней планировки станции.
   - Придется обшарить центральный бункер сверху донизу. Если  не  найдем,
обследуем шесть боковых. Я предлагаю разбить сектор поиска на два участка:
вот этот - для меня, этот - для вас. Встретимся у входа в бункер  атомного
реактора.
   - Вэл, - соглашается Болл. - Бункер реактора я беру на себя.
   Через два с половиной часа мы вернулись в  салон.  Мокрые,  измученные,
голодные. Ничего не нашли. Пар из горловины супового  термоса  напомнил  о
еде. Некоторое время молча смакуем горячий крепкий бульон.
   "Пойди туда - не знаю куда..." Что ж, надо искать за пределами станции.
Завтра придется лезть в воду. Мне, конечно.
   - Значит, он не вернулся оттуда, - кивает Болл в сторону акварина.
   - Гм...
   - Что вы сказали?
   - Я сказал "гм". Перевести на английский?
   - Не стоит, я все хорошо понимаю.
   - У вас преимущество. Теперь не забывайте  пользоваться  им  как  можно
чаще.
   И вообще, поиски Пашича в основном надо брать  на  себя.  Боллу  хватит
возни с агрегатами станции.
   - Вы загадочный человек, мистер Соболев.  Я  никак  не  могу  научиться
заранее предугадывать ваши ответы.
   - От этого вы только выигрываете, мистер Болл. Иначе нам просто было бы
скучно вдвоем.
   Как быть, если мы не найдем Пашича в окрестностях станции? Океан  имеет
характерную склонность не отдавать обратно всего того, что однажды  принял
в свою утробу. Лично мне успешный исход подводных  поисков  представляется
маловероятным. Особенно, если учесть, что  до  сих  пор  так  и  не  нашли
Атлантиду...
   - Где вы, дьявол возьми, усвоили эту  манеру?!  -  раздраженно  говорит
Болл. - Я понимаю, у вас дурное настроение, но при чем здесь я?
   Его раздражает неопределенность наших взаимоотношении. Меня тоже. Но  в
этом он сам виноват. Может быть, напомнить ему, как тщательно  скрывал  он
от меня болезнь Дюмона?.. Нет, пожалуй, не стоит.
   - Вы правы, - ответил я. - Вы действительно ни при чем. Извините.
   В конце концов он выполнял распоряжение Дуговского.
   Вахтенный журнал подсох настолько, что я рискнул отделить две слипшиеся
страницы. Журнал открылся  в  том  месте,  где  была  заложена  нейлоновая
прокладка. Здесь кончалась последняя запись.  Прочесть  -  увы!  -  ничего
невозможно. Хотя...
   Я включил настольную лампу. При ярком  свете  слабенький  отпечаток  на
подкладке стал  более  заметен.  Одно  слово  проступает  довольно  четко.
Разбираю его по буквам через зеркало. Получается: "anfragen". В переводе с
немецкого - "запросить".
   - Скажите, Болл, на каком языке велся этот журнал?
   - Насколько я знаю, немецкий - единственный язык, на  котором  Дюмон  и
Пашич могли бы общаться  с  полнейшим  взаимопониманием.  Но  Пашич  -  он
получил образование в Москве - в совершенстве владеет также  и  русс