ан всем:
   и талантом своим, и жизнью: И вообще, я хочу воевать, а не отсиживаться
в пещере!
   Кожин произнес эти слова, не отрывая взгляда от бурлящего потока. Майор
швырнул в волны окурок и тут же снова достал папиросу. Он чувствовал, что
разговор уходит из нужного русла, и это ужасно его раздражало. Но он
по-прежнему старался себя сдерживать, понимая, что с таким особенным,
единственным в своем роде человеком нужно и говорить как-то по-особенному.
   - Насчет твоей попытки, Иван, мы поговорим позже. Боюсь, что своим
самовольством ты только усложнил ситуацию. А насчет твоего желания воевать
скажу тебе так. У тебя появилась необыкновенная, можно сказать, уникальная
способность, такая, какой не наблюдалось ни у одного из многих миллиардов
людей, живших и живущих на нашей планете. Если бы эта способность
обнаружилась раньше, никто и не подумал бы посылать тебя на фронт, где
ежечасно, ежеминутно тебя может убить шальная пуля. Твой талант оберегали
бы как огромное народное достояние. Можешь в этом не сомневаться. А уж
коли так случилось, что способность твоя проявилась у тебя здесь, в боевой
обстановке, твой командир обязан о тебе позаботиться. Вот и выходит, что я
просто не имею права рисковать твоей жизнью. Сегодня я передал о тебе
подробное донесение. Уверен, что на него отреагируют и что с ближайшим
самолетом тебе придется отправиться на Большую землю. Тобой займутся
настоящие ученые, Иван. Не простые врачи, как твой Коринта, а большие
ученые, академики. И не на чердаке лесной сторожки тебя будут изучать, а в
институтах, лабораториях:
   Лицо Кожина обострилось, на челюстях заиграли желваки.
   - Все ясно, товарищ майор, - произнес он сквозь зубы. - Люди будут
воевать, умирать за Родину, а я буду отлеживаться в тылу, валяться по
лабораториям в роли подопытного кролика!
   - Это твой долг, Иван. Долг перед Родиной, перед человечеством!
   - Красивые слова, товарищ майор! Я не кролик, я живой человек! У меня
есть свои чувства, мысли, свое отношение к людям. Меня послали воевать, и
я буду воевать!
   Так велит мне моя комсомольская и солдатская честь. Я не согласен на
роль подопытного кролика! Неужели вы меня не понимаете, товарищ майор?!.
   - Понимаю, Иван. Конечно, понимаю! Но личные желания и цели приходится
забывать, на то и война.
   - Я хочу воевать! Разве это личная цель?
   - Поскольку тебя толкает на это твое тщеславие и самолюбие, то да,
безусловно личная. Твоя война, Иван, будет другой. Тебе, надо полагать,
поручат дело, которое никто, кроме тебя, не сможет выполнить. Не нам с
тобой решать, Иван, где наше место в этой великой битве с фашизмом. Где
нам прикажут, там и будем стоять до конца.
   - На фронте - да! Но в тылу?!. Нет, в тылу я не согласен! Локтеву эти
пререкания надоели. Несколько мгновений он в упор смотрел на
несговорчивого сержанта, поджав губы. Затем, решив, по-видимому, что
дальнейшие уговоры ничего не принесут, встал на ноги, расправил плечи и
негромко, но четко подал команду:
   - Сержант Кожин, стать смирно! Кожин мгновенно вскочил и вытянулся.
   - Слушайте мой приказ, сержант Кожин! - заговорил майор сурово. -
Начиная с настоящего момента и впредь до отмены я категорически запрещаю
вам покидать территорию базы. За малейшую попытку отлучиться, а также за
малейшую попытку предать разглашению свою способность летать по воздуху
вас ждет военный трибунал. Вы поняли значение приказа, сержант Кожин?
   - Так точно, товарищ майор! - одними губами произнес внезапно
побледневший Кожин.
   - Надеюсь, вы не уроните честь бойца Красной Армии и не нарушите
присягу.
   Выполнение вами данного приказа я буду каждый день проверять лично.
Все. Можете быть свободны! И, круто повернувшись, майор удалился в пещеру.
Кожин еще долго стоял, неподвижный, как изваяние, и глядел вслед ушедшему
командиру. Потом снова сел на камень и глубоко задумался.
   Локтев был уверен, что сержант не посмеет полностью выйти из
повиновения, и поэтому воздержался пока брать его под арест. Но
уверенность майора основывалась на слишком простых и зыбких выводах. Он не
учел одного очень важного фактора, а именно: что с появлением нового
физического качества в психике сержанта произошло много сложнейших
изменений.
 
 
   18
 
 
   О чем же размышлял Кожин, глядя в прозрачные волны неумолчно бурлящего
потока?
   Какие новые замыслы появились у него в голове после неприятного
разговора с командиром?
   Кожин думал о том, что счастье почему-то никогда не бывает полным, к
нему обязательно примешивается беда. Причем так примешивается, что не
отделишь ее от счастья, сколько ни бейся!
   Разве не счастье - уметь летать? Конечно, счастье, и немалое! Умение
летать вызволило Кожина из величайшей беды - сняло с него подозрение в
измене. Умение летать помогло освободить Ивету и наказать предателя.
Счастье? Конечно, счастье!
   И вдруг - словно гром среди ясного неба: из-за способности летать
Кожина лишают воинской чести, разлучают с родным отрядом, посылают в тыл,
превращают в подопытного кролика. Это ли не беда? И как примешалась, как
присосалась к счастью - ничем ее не отделишь!
   При мысли о подопытном кролике в Кожине все начинало клокотать. Как,
боевой сержант, снайпер, парашютист, подрывник, а теперь еще и летун будет
валяться в каких-то лабораториях и ученые слабосильные старцы будут сквозь
лупу его рассматривать? А другие в это время будут воевать, бить
фашистов?! Да будь она трижды проклята в таком случае, эта его способность
летать! Пусть бы ее лучше не было, и пусть бы Кожин разбился вдребезги об
землю, когда у него не сработал парашют!
   Ему приказано сидеть на этой скале, пока самолет не увезет его на
Большую землю.
   Сидеть, как арестант!.. Кругом горы, леса: Всем людям они доступны: а
тут!
   Кожин со всей остротой почувствовал, как горько и тяжело быть
исключительным человеком, и впервые позавидовал обыкновенным людям,
рядовым бойцам отряда.
   Сзади подошла Ивета, тронула его за плечо:
   - Иван, что случилось?
   Он долго медлил с ответом, не отрывая взгляда от широкой панорамы
лесных гор.
   Потом обернулся и со странным спокойствием сказал:
   - Нам скоро придется расстаться, Ветушка.
   - Почему, Иван?
   - Нам придется расстаться на короткое время, чтобы избежать разлуки
навсегда.
   - Не понимаю:
   - Я не могу сейчас объяснить тебе все до конца: Нет, нет, я верю тебе!
Просто боюсь, что ты неправильно поймешь. Да и никто не поймет, кто на
себе не испытает: Я ведь стал другим человеком, Ветушка. Не знаю, лучше
или хуже, но знаю, что другим. Раньше я смог бы многое принять, заставил
бы себя подчиниться, даже если бы это было для меня неприятно. А теперь не
могу! Вот смотрю на эти горы, леса, на это серое небо, на эти туманные
дали и чувствую - не могу!.. Не знаю, так ли это, но мне кажется, что
наземные животные легче привыкают к неволе, чем птицы. Разве сравнишь,
например, свободу орла со свободой волка?
   Свобода орла измеряется объемным и, значит, несравненно более
совершенным пространством, чем свобода волка, а потому и терять свободу
орлу должно быть гораздо труднее, чем волку:
   - Тебя хотят лишить свободы, Иван? Но за что?!
   - Нет, Ветушка, меня никто не собирается лишать свободы. Но то, что со
мной собираются сделать, разлучит меня с тобой и полностью лишит
собственной воли. А это то же самое. Даже хуже. Я не могу на это пойти, я
должен этого избежать!
   Хотя бы теперь!.. Посмотри, Ветушка, посмотри вон туда!
   Кожин снова повернулся к горам и указал на отдаленную вершину, на
которой четко выделялось гигантское дерево.
   - Видишь вон ту гору, на которой огромное дерево?
   - Вижу, Иван.
   - Так вот, слушай теперь внимательно. Если что-нибудь случится и я не
смогу появиться на базе, приходи каждую среду в шесть часов вечера к этому
дереву. Там мы будем с тобой встречаться!
   - Но что может случиться? Почему ты так говоришь, Иван? Ты задумал уйти
из отряда? Но ведь это безумие! Ты пропадешь один!
   - Довольно, Ветушка. Ни о чем пока не спрашивай. Может, еще ничего и не
будет. Я ведь только так, на всякий случай говорю. Вдруг потом все
завертится так быстро, что и договориться не успеем: Но главное - ты верь
мне, верь и всегда помни, что я честный человек и что люблю я тебя
по-настоящему: Не забудь же, каждую среду в шесть вечера на той вон
вершине горы, где высокое дерево. Должно быть, это дуб:
   Придешь, если понадобится?
   - Приду, Иван!
   - Придешь, даже если обо мне будут говорить плохо?
   - Приду. Я верю тебе!
   - Спасибо, Ветушка, спасибо, моя умница!
   - Но, Иван:
   - Молчи, молчи! Больше об этом ни слова! Ивета прижалась к плечу Кожина
и затихла. Она не представляла себе, чего, собственно, опасался Иван,
почему он говорил о разлуке с ней и о каком-то лишении свободы, но в
сердце ее поселилась новая тревога - тревога и страх за этого смелого
русского парня, который, она чувствовала, навсегда вошел в ее жизнь.
   Прошло несколько дней. В поведении Кожина не было заметно никаких
перемен.
   Казалось, он примирился со своей участью и не помышлял больше ни о
какой самостоятельной борьбе. Локтев это приписывал его
дисциплинированности и исполнительности, а Ивета решила, что непонятная
опасность, о которой говорил Кожин, миновала.
   Однажды пополудни майор вызвал сержанта и сказал ему, что получен
приказ о его переброске в Москву.
   - Приготовься, Иван, чтобы потом не возиться. Самолет может быть со дня
на день.
 
   - Есть приготовиться, товарищ майор! - с какой-то отчаянной лихостью
козырнул Кожин.
   В тот же вечер, едва дождавшись, когда на окрестные леса опустятся
ранние осенние сумерки, сержант Кожин оделся потеплее, прошел за утес и,
убедившись, что за ним никто не наблюдает, прыгнул с обрыва и поплыл
вверх, к темному пасмурному небу.
   Он улетел из партизанского лагеря, ни с кем не простившись и прихватив
с собой лишь свое личное оружие - пистолет.
 
 
   19
 
 
   Погода не благоприятствовала Кожину. Моросил ледяной мелкий дождь, и
дул пронизывающий северный ветер. Но Кожин не замечал их.
   Он стремительно мчался над черными лесами по направлению к К-ову. Лицо
его, иссеченное встречными брызгами, замерзло и было мокро, словно от
обильных слез.
   Но он не закрывал лица и не вытирал холодную влагу. Ему было тоскливо и
горько.
   Он понимал, что совершает роковой шаг, исправить который никогда и
ничем не сможет. Чтобы заглушить тоску, ему нужны были активность,
динамичность, смелые, рискованные действия.
   Полет продолжался недолго.
   Примчавшись в К-ов, стремительно, словно бесшумный снаряд, Кожин сделал
над городом несколько кругов, чтобы погасить скорость. Затем осторожно
спустился к школе, которую занимал фашистский гарнизон. Ни часовые, ни
кто-либо из прохожих не заметили, как откуда-то сверху, из ночной тьмы,
вынырнул человек и припал к одному из окон.
   Капитан Фогель стоял в своей комнате перед зеркалом и брился. Он
готовился идти на свидание. Вдруг окно его комнаты с треском распахнулось,
а бумажное затемнение отлетело в сторону.
   "Неужели ветер?" - подумал Фогель и повернул к окну свою намыленную
физиономию.
   Но это был не ветер. Это было что-то из области кошмарных снов и
галлюцинаций.
   Из распахнутого окна в комнату прыгнул худощавый парень в ватной
куртке, перетянутой ремнями. На летном шлеме его алела звездочка.
Советский парашютист?
   Откуда?! Пришелец был страшен. Его холодные серые глаза, полные ярости
и беспощадной жестокости, мгновенно парализовали Фогеля. Капитан не смог
даже крикнуть, позвать на помощь. Кошмарный гость из тьмы, заметно хромая,
приблизился к нему вплотную и три раза подряд выстрелил из пистолета.
Капитан замертво свалился на пол, обливаясь кровью.
   - Это тебе за Коринту, гад! - процедил сквозь зубы Кожин и, прыгнув к
двери, повернул в ней ключ.
   Он сделал это вовремя. В коридоре послышались крики и топот. Подбежав к
столу, Кожин на первом попавшемся листке бумаги написал: "Это сделал
Ночной Орел".
   В комнату уже ломились, когда он выключил свет и метнулся за окно. Но
улетать он еще не собирался. Подождав, пока немцы вышибут дверь и ворвутся
в комнату, он открыл по ним беглый огонь из пистолета и прекратил его лишь
тогда, когда кончилась вся обойма. После этого он взмыл кверху, облетел
крышу и с другой стороны здания вертикально пошел в небо.
   Это внезапное дерзкое нападение причинило к-овскому гарнизону немалый
урон.
   Кроме капитана Фогеля, были убиты еще один офицер, ефрейтор и двое
солдат.
   Несколько солдат были ранены.
   В поисках таинственного террориста, называющего себя Ночным Орлом,
немцы обшарили чердак, крышу и все закоулки школьного здания. Но их
старания не принесли никаких результатов. Неизвестно откуда появившись,
загадочный Ночной Орел исчез столь же таинственно и бесследно.
   Но сделанное не утолило терзавшую Кожина тоску. Он лишь еще сильнее и
глубже почувствовал свою исключительность и свое одиночество. Чтобы тоска
не задушила его, он должен был действовать, действовать и действовать.
   Набрав высоту в три тысячи метров, он ринулся вниз и помчался обратно в
Б.
   Снова в лицо ему хлестали холодные брызги дождя, снова под ним
простирались черные леса без единого огонька.
   Наконец внизу появились смутные очертания улиц районного города. Пора
было гасить скорость. Сделав широкий круг, Кожин устремился к высокой
круглой башне, господствовавшей над всеми городскими строениями.
   Оседлав верхушку мокрой черепичной крыши, Кожин передохнул, чутко
прислушиваясь.
   Кругом царила глубокая тишина. Казалось, страшная гестаповская тюрьма
спит безмятежным сном. Но Кожин знал, что это впечатление обманчиво, что в
камерах за толстыми стенами страдают узники, а в глубоких подвалах
фашистские палачи, несмотря на ночное время, совершают свое кровавое дело.
   Эх, знать бы, в какой камере они прячут доктора Коринту! Он сумел бы к
нему прорваться через фашистские трупы и вывести его на волю!.. Но искать
по всей тюрьме невозможно - и Коринте не поможешь, и сам пропадешь: Но
ничего. Пока он покажет фашистам, что Ночной Орел не бросает слов на ветер.
   Насухо вытерев лицо и руки носовым платком, Кожин перезарядил пистолет
и, бесшумно снявшись с крыши, опустился к знакомому узкому окну. Найдя
едва заметный просвет в затемнении, прильнул к нему глазом. Ему удалось
увидеть стол, заваленный бумагами, спинку кресла и черный рукав
эсэсовского мундира. Тишина свидетельствовала о том, что гестаповец в
кабинете один.
   - Сейчас я дам тебе прикурить, гадина! - злобно пробормотал Кожин.
   Он сильным ударом ноги вышиб створки и тут же, вслед за посыпавшимся
стеклом, ворвался в комнату.
   Оберштурмбанфюрер Штольц успел лишь повернуть голову. Схватиться за
оружие и вскочить с кресла у него уже не было времени. Увидев перед собой
страшного мокрого человека со звездой на шлеме и с пистолетом в руке, он в
ужасе проговорил:
   - О боже! Ночной Орел!..
   Это были последние слова оберштурмбанфюрера Штольца. Пистолет выстрелил
раз, другой, и голова гестаповца безжизненно свесилась на грудь.
   Кожин прыгнул к столу, чтобы оставить свою "визитную карточку". Но в
это время дверь распахнулась и кто-то испуганно вскрикнул по-немецки:
   - Что случилось, господин оберштурмбанфюрер? Резко обернувшись, Кожин
увидел в дверях молодого эсэсовского офицера. Их взгляды встретились.
Офицер, бледный как мел, стал дрожащей рукой расстегивать кобуру
пистолета. Но Кожин опередил его.
   Снова грянул выстрел, и офицер замертво рухнул на ковер.
   Через минуту, оставив на столе бумажку со словами "Это сделал Ночной
Орел", Кожин выключил в кабинете свет и, выпрыгнув в окно, растаял в
ночном ненастье.
 
 
   20
 
 
   Москва, дом Наркомата обороны.
   Поздним вечером в просторном, ярко освещенном кабинете встретились два
спокойных, умных пожилых человека. Оба по горло занятые важными
государственными делами, они сидели друг против друга, а на столе между
ними лежало нечто ни с чем не сообразное, явившееся из области сказок и
наивной человеческой фантазии, но при этом решительно претендующее на
реальную действительность, на признание и внимание со стороны этих умных,
серьезных людей.
   Это нечто было заключено в нескольких строчках, поместившихся на узком,
вырванном из блокнота листке бумаги. Оно проникло в обычную деловую
радиограмму с донесением из маленькой воинской части, заброшенной в тыл
врага. Все, что было написано до него, вполне соответствовало
действительности; все, что было написано после него, тоже не шло вразрез с
привычной действительностью. И лишь это самое нечто не лезло ни в какие
ворота.
   - Петр Алексеевич, вы уверены, что этот ваш майор Локтев находится в
здравом рассудке?
   Профессор Батурин задал свой вопрос совершенно спокойно. Он не успел
еще ни взволноваться, ни даже просто удивиться.
   Генерал устало улыбнулся:
   - В том-то и дело, Николай Николаевич, что, прежде чем вас беспокоить,
мы навели точнейшие справки о майоре Локтеве. Все данные говорят о том,
что этот офицер не может быть ни маньяком, ни мистификатором. К тому же
донесение его подписано командиром чешского партизанского отряда, неким
Горалеком, который был свидетелем опыта.
   - Все это интересно, но согласитесь:
   Не договорив, Батурин взял со стола листок и еще раз прочел
фантастическую радиограмму:
   "По делу сержанта Ивана Никнфоровича Кожина, о котором сообщал раньше,
считаю нужным довести до сведения командования новые данные. На днях
сержант Кожин неожиданно вернулся в отряд. Сообщил, что лечивший его
чешский врач Вацлав Коринта схвачен фашистами в сторожке лесника Влаха и
что ему, Кожину, в последний момент удалось оттуда уйти благодаря его
способности летать. Таким образом, по воздуху он добрался и до отряда,
пролетев расстояние свыше сорока километров. Вчера в уединенном месте я и
командир партизанского отряда Горалек подвергли сержанта Кожина испытанию,
чтобы убедиться в правдивости его показаний. Среди белого дня он у нас на
глазах поднимался в воздух, снижался на стремительном бреющем полете, вел
прицельный огонь из пистолета и проделывал многие иные операции. После
испытания сержант Кожин попросился обратно в строй, но я отказал ему,
сославшись на то, что он еще не полностью вылечился и хромает.
   Считаю способность Кожина явлением исключительным, достойным внимания
ученых, и жду на этот счет особых указаний командования:"
   Дальше шло об операциях отряда - обычные деловые факты.
   - Ну как? - спросил генерал.
   - Затрудняюсь сказать вам что-либо определенное. Поверить трудно, а не
поверить нельзя: Работы у меня сейчас невпроворот, так что вроде бы и
некогда отвлекаться проверкой таких фантастических сообщений, которые
вполне могут оказаться липой.
   Но, с другой стороны, заманчиво:
   - Вот именно, с другой стороны! - подхватил генерал. - Вы не подумайте,
Николай Николаевич, что я агитирую вас. Я ведь и сам этому почти не верю.
Но все же - почти. Если тут кроется нечто реальное, а мы по своему
скептицизму отмахнемся, это будет громадным упущением.
   - Значит, вы считаете, что заняться этим стоит?
   - Безусловно.
   - Хорошо. В таком случае, позаботьтесь доставить этого феноменального
сержанта в Москву.
   - Мы уже позаботились об этом. Приказ о доставке Кожина в Москву был
передан Локтеву сразу по получении его радиограммы. Но с тех пор
обстоятельства изменились. Переброска Кожина стала неосуществимой.
   - Почему? Он ранен?
   - Нет. Он здоров. Но от Локтева поступило новое донесение. Кожин
самовольно ушел, вернее, улетел из отряда и принялся воевать с немцами в
одиночку. Он назвал себя Ночным Орлом и стал грозой всего района. Локтев
потерял с ним :вязь, хотя и знает обо всех его подвигах. Вот, прочтите!
   Генерал вынул из ящика стола новый листок и подал его профессору. Тот
внимательно прочел его и пожал плечами.
   - Чем же я, в таком случае, могу помочь?
   - Если захотите, сможете. Для этого вам при