мешающий  каменный  выступ
или, наоборот, чудесным путем создавал какой-то  предмет  из  ничего...  Я
осматривал их эллипсоидные залы,  подземелья,  в  которых  не  видишь,  но
воспринимаешь все каким-то волшебным органом чувств,  но  я  не  улавливал
смысла  их  действий,  не  видел  цели,  а   одну   лишь   перегруженность
поразительными деталями. Есть ли у них человеческие  инстинкты?  Чувствуют
ли они? Любят ли? Ненавидят? Зачем на Землю  прибыло  так  поразившее  нас
создание? Макмур, вы не задумывались над этим в своем "сне"?
   - Нет, признаться, я был слишком ошеломлен, профессор...
   - Скверно... Я не хотел поддаться страшной чуждости  всего  увиденного,
чуждости, поражающей меня как человека,  как  ученого,  как  представителя
Земли, наконец... Я хотел видеть сквозь нее, вне нее. Это было чрезвычайно
трудно, ибо множество явлений я понять не мог. Как они живут?  -  вопрошал
я. Ну, хорошо, я наблюдал, как они беззвучно передвигаются, и думал:  быть
может, я вижу лишь часть явлений. Ведь он, погрузив меня на Земле  в  свой
марсианский мир, не мог наделить новыми средствами восприятия. Мы  как  бы
видели в темноте, но я воспринимал это  как  некий  импульс,  активирующий
кору моего мозга при закрытых глазах. Так происходит во сне. Но, думал  я,
может,  они  воспринимают  как  блаженство  инфракрасное  или,   например,
космическое излучение? Может, какое-то иное  проявление  материи?  А  если
марсианину доступно чувство юмора, то ему мог бы  показаться  смешным  вид
курящего человека или пожирающего какую-то  падаль,  залитую  вдобавок  ее
соусом и сваренную в грязной воде... Или, к примеру, футляры из ослиной  и
коровьей шкуры на ногах,  все  эти  наши  одежды,  сшитые  в  виде  мешка,
рассеченного к тому же спереди, с трубами для рук и ног... и так  далее  и
так далее. Математика - да, техника  -  разумеется,  но  эти  смехотворные
штучки... Наши  ежедневные  увеселения,  вроде  стаканчика  водки,  ну,  а
проблема женщины, то есть вообще пола?
   - И  долго  вы  еще  намерены  пытать  нас,  возбуждая  любопытство?  -
проговорил Линдсей. - Пожалуйста,  профессор,  ответьте  наконец  на  этот
миллион вопросов.
   - Дорогие мои, не думайте, будто я забыл о том, что наш  друг,  инженер
Финк, сидит  на  третьем  этаже  и  вынужден,  похоже,  выполнять  приказы
ареантропа, который что-то там творит... замышляет... не знаю,  против  ли
нас, против ли человечества? Что мы можем сделать?
   -  Взорвать  дом,  -  крикнул  вдруг  Фрэйзер.  -  Мины  подложены  под
фундаменты с позавчерашнего вечера. Главный запал по  указанию  профессора
питается не от сети, а от аккумуляторов...
   - Только, пожалуйста, без меня, или вы хотите  отправить  всех  на  тот
свет только потому, что профессору грезится героическая смерть? - с дрожью
в голосе спросил Джедевани. Мне показалось, что он был в ярости.
   - Успокойтесь и сядьте, - улыбнулся профессор.  -  Это  уже  в  крайнем
случае. Рубильник рядом. Я не забывал о нем ни на минуту.  Благодарю  вас,
Фрэйзер. Он ведь был у меня под  рукой  в  ту  критическую  минуту,  когда
марсианин отшиб у меня ум, прежде чем  одним  прикосновением  послать  нас
всех на Марс.
   - То есть? - крикнули мы, а я добавил: - Профессор! И  вы  не  включили
рубильник? Я б это сделал, ведь я шотландец!
   - А я ждал, - сказал профессор. - Я рассуждал  просто:  зачем  ему  нас
убивать? Какая ему от этого польза? Я уже знал, что он -  чертовски  умное
создание и ему нет нужды нас убивать,  потому  как  корысти  ему  с  этого
никакой, ничего плохого мы ему  уже  сделать  не  могли,  а  убивать  ради
удовольствия? Увы, я  верю,  что  такое  свойственно  только  человеку,  -
добавил он тише. - Я хотел испить до конца чашу  сию,  и  не  сожалею.  Не
знаю, возможно, наш гость, используя несчастного Финка,  готовит  аппараты
для уничтожения мира, возможно,  они  хотят  всех  нас  прикончить,  чтобы
колонизировать Землю, ибо им у себя тесно.
   Я встал.
   - Хорошенькое дельце! А мы сидим себе и в ус не дуем. Нет, пока  я  еще
могу хоть мизинцем пошевелить...
   - Садитесь, садитесь! Почему же вы  не  пошевелили  мизинцем  утром?  -
сказал профессор. - Что делать, он  сильнее  нас.  Вы  обратили  внимание:
время для него -  совсем  не  то,  что  для  нас.  Как  я  установил,  ему
понадобилось меньше секунды, чтобы записать два металлических  цилиндра...
И это еще не все. Коснувшись  щупальцем  -  а  это  отняло  у  него  всего
несколько мгновений, - он погрузил нас в состояние поразительного сна  или
гипноза, содержание  которого  для  каждого  он  создал  и  передал  почти
моментально. Наши мысли, дорогие коллеги, по сравнению с интеллектуальными
процессами марсианина ползут как улитки. Разве вы не понимаете,  что  даже
при всех прочих равных условиях он способен познать тысячи истин, пока  мы
познаем одну?
   - Профессор, - сказал я, - мы знаем,  вы  правы.  Он  сильнее.  Поэтому
говорите, ответьте на вопросы, поставленные вами же.
   - Друзья мои, - ответил Уиддлтон,  -  мне  ужасно  тяжело.  Так  просто
что-либо уничтожить  и  так  трудно  потом  исправить  ошибку.  Существуют
различные истины: есть созидающие, но есть  и  разрушающие.  Поэтому  я  в
нерешительности...
   - О чем вы? Я вас не понимаю. Они пьют кровь? Режут друг  друга?  Может
быть, съедают? - сказал я. - Давайте, смело, профессор, нам это знакомо...
Все это есть и на Земле, так чем же можно нас поразить? Смешно...
   - Нет, дорогой друг, не смешно, а страшно, - возразил профессор, -  ибо
то, что я видел, разрушило мои представления о  многом,  может  быть,  обо
всем. Внешне я вроде бы остался прежним, верно? Однако я отличаюсь от вас.
Я уже знаю, в чем цель и смысл жизни. - Он замялся. - Я  побывал  в  южном
полушарии Марса, - сказал он и громовым голосом добавил: -  Кто-нибудь  из
вас еще был в южном полушарии?
   - Я видел то же, что и Макмур, - заметил Фрэйзер.
   - И я, - подтвердил Линдсей. - Видел сеть каналов, заполненных какой-то
жидкостью, машины... Говорите, профессор, говорите...
   Старик наклонился, лицо у него побледнело.
   - Да, я был в южном полушарии, - повторил он  таким  странным  голосом,
что мне стало не по себе.
   - И что вы там, черт побери, видели?
   Профессор раскрыл рот.  В  этот  момент  дверь  отворилась  и  какое-то
качающееся, трясущееся тело ввалилось в зал,  сделало  несколько  шагов  и
повалилось на пол.
   - Доктор! - крикнул я. - Доктор!
   Он лежал без сознания. Из рассеченного лба текла  кровь,  рисуя  темную
полоску на бетоне.
   Мы пытались привести его в чувство. Я вытащил у него из кармашка футляр
с ампулами - все  были  разбиты.  Он  дышал  очень  поверхностно,  хрипло.
Удивительно, как ему удалось собственными силами добраться до зала.
   - Где Бэрк? - спросил кто-то.
   Никто не ответил.
   Доктор открыл глаза и застонал. Изо рта у него вытекло немного крови.
   - У него внутреннее кровоизлияние, - испуганно сказал я. - Профессор!
   Старик стоял неподвижно.
   - Я не всесилен, Макмур, не всесилен... Боюсь, наш друг умирает.
   Дыхание доктора то и дело  прерывалось.  Я  расстегнул  ему  рубашку  и
увидел ужасные сине-красные вздутия на груди.
   - Его душили! - крикнул я. - У него сломаны ребра!
   Доктор снова раскрыл глаза, проблеск  сознания  засветился  в  них.  Он
разжал губы, на подбородок снова вытекла струйка крови и сползла к  вырезу
рубашки.
   -  Друзья...  -  шепнул  он  и  сделал  такое  движение,  словно  хотел
подняться.
   - Он силится что-то сказать. Вам нельзя, не напрягайтесь! -  воскликнул
я, но доктор взглянул на меня так, что я  сам  же  первый  приподнял  его,
осторожно поддерживая голову. Он начал шептать, с  перерывами,  вызванными
все более усиливающимся кровотечением.
   - Взорвать...  взорвать  все...  -  прохрипел  он.  -  Уничтожить  его,
немедленно, через минуту может быть поздно...
   - Что случилось? Что с вами случилось, - наперебой спрашивали мы.
   - Это Финк... это Финк... я видел... видел...
   Что он сказал о Финке? Я ничего не мог понять.
   Голова доктора становилась все тяжелее.
   - Все мины, одновременно, сразу же, взорвать.
   Доктор терял сознание.
   - Он бредит, - сказал Фрэйзер.
   Последняя яркая искра появилась в глазах доктора. Он выплюнул  огромный
сгусток крови из легких, задохнулся и произнес почти нормальным голосом:
   - Немедленно взорвать весь дом, иначе всем верная гибель, -  и  добавил
тише: - Это Финк... Финк...
   Голова упала набок. Я взял его запястье: пульса не было.
   - Он умер.
   Мы постояли над мертвым телом. Что делать?
   - Надо пойти наверх, посмотреть, что творится с Финком,  и  попробовать
его спасти, - сказал профессор. - Потом мы взорвем здание. После того, что
я узнал... Я  думал,  не  ошибаюсь  ли  я?  Хотел  понять,  по-человечески
объяснить ту страшную картину, но теперь вижу, что был  не  прав.  Это  не
были призрачные галлюцинации, все гораздо хуже: это реальность.
   Он выпрямился и прежним сильным голосом сказал:
   - Господа, кто пойдет наверх?
   Вызвались мы с Линдсеем.
   - С вас на сегодня довольно, - сказал Уиддлтон.  -  Вы  уже  ходили  за
газовыми гранатами и доктором, вы  уже  виделись  с  ареантропом,  хватит.
Пойдете вы, инженер.
   Линдсей затянул потуже ремень брюк.
   - Пистолет у вас есть? - спросил профессор каким-то странным голосом.
   - Зачем мне пистолет?  -  поразился  инженер.  -  Ареантропа  пулей  не
возьмешь.
   - Конечно, марсианина нет, наверняка нет... - сказал профессор,  быстро
подошел к одному из шкафов, немного  покопался  в  нем  и  вручил  Линдсею
черный плоский браунинг. - Возьмите. На всякий случай.
   Инженер минуту глядел  на  блестящее  оружие,  взвесил  в  руке,  пожал
плечами и вышел, освещая себе путь фонариком. Мы стояли в дверях.  Фрэйзер
остался у гранатометов, Джедевани - около "адской машины", а я и профессор
вышли в коридор. Тишина стала напряженнее. Я не мог так вот просто  стоять
и ждать.
   - Я пройду только до лестницы, - сказал я и сделал шаг.
   Он остановил меня, сильно дернув за пиджак.
   - Под честное слово, Макмур?
   - Слово, профессор! - воскликнул я и побежал к площадке. Было  видно  в
темноте, как слабый лучик фонарика забирается по маршам лестницы все  выше
и выше. Потом простучали шаги на уровне третьего  этажа,  я  услышал,  как
тихо раскрылась дверь малого монтажного зала - и наступила тишина.
   Кровь пульсировала у  меня  в  висках,  мышцы  напряглись,  я  стоял  в
чернильно-черной тьме и считал; сорок пять, сорок шесть, сорок семь, сорок
восемь,  сорок  девять,  пятьдесят...  Неожиданно  громыхнул  выстрел.   Я
вздрогнул, подскочил к лестнице, но проклятое честное слово удержало меня.
Второй выстрел, третий. И вдруг впервые в жизни волосы встали  у  меня  на
голове дыбом. Раздался вопль ужаса, рев  ошалевшего  от  страха  человека.
Громкий,  быстрый  топот  ног,  над  самой  лестничной  клеткой  прогремел
выстрел, резкий,  душераздирающий  крик  ударил  в  уши.  Я  ощутил  порыв
воздуха, и какая-то темная масса свалилась на бетон в метре от меня.
   Что-то мокрое и теплое брызнуло в лицо, я прыгнул вперед - из  фонарика
вырвался сноп света.
   В  желтом  круге  возникло  размозженное  падением  с  третьего  этажа,
изуродованное, с вдавленной в плечи головой тело инженера Линдсея. Я узнал
его по брюкам, а когда схватился за одежду и перевернул его навзничь,  тут
же отскочил, крикнув от ужаса. Глаза у Линдсея были вытаращены, из  широко
раскрытого рта торчал язык,  который  он  откусил,  падая,  кровавая  пена
заливала лицо. Я услышал шаги - это был профессор.
   - Я боялся этого, - остановившись у меня за спиной, шепнул он. -  Этого
я боялся.
   - Что случилось, профессор? Марсианин спятил?
   Профессор долго смотрел на меня.
   - Милый мой мальчик, - сокрушенно сказал он наконец, - не от марсианина
бежал Линдсей так, что потерял ориентацию и упал с лестницы, пролетев  два
этажа... И не марсианин поломал доктору ребра.
   - А кто? - спросил я, чувствуя, как замирает сердце.
   - Финк, - сказал профессор, развернулся и пошел во тьму. Я - за ним.  В
зале профессор объяснил Фрэйзеру и Джедевани, что произошло.
   - Финк? Не может быть! Он обезумел?
   - Нет, он не сошел с ума. С  ума  может  сойти  человек.  Мальчики  мои
дорогие, - не сердитесь, что так называю  вас,  -  Финк  уже  не  человек.
Давайте устанавливать взрывные капсюли, добавим газовые гранаты, пусть все
разнесет в клочья. Так надо.
   - Значит, сдаемся, профессор?
   - Не думайте, что из-за потери друзей. Нет. Только потому,  что  я  уже
знаю это существо на третьем этаже. Оно и ему подобные не имеют  права  на
существование. Не нужна нам ни их  мудрость  и  знания,  ни  их  холодное,
страшное совершенство.
   - Я не понимаю, профессор.
   - Сейчас не время для разъяснений, Макмур. Подсоединяйте провода.
   Под руководством Фрэйзера мы подвели дополнительные взрыватели ко  всем
газовым гранатам и бризантным снарядам и  вышли  из  зала,  разматывая  за
собой шнур электрозапальника.
   Мы покинули здание через парадный  подъезд  -  я  ждал  на  ступенях  с
катушкой провода, а Джедевани побежал в служебный домик  за  шофером.  Это
был первый приказ, который он выполнил с величайшим желанием и  быстротой.
Уже через минуту подъехал знакомый мне черный "бьюик", которому предстояло
отвезти нас в город.
   - Бэрк, - распорядился профессор, - подъезжайте к концу пруда  и  ждите
нас там.
   Шофер, который, казалось, ничему не удивлялся, включил  стартер.  Мотор
заворчал, и вскоре задние красные огоньки лимузина исчезли в ночном мраке.
   Было довольно холодно и влажно. Профессор шел первым, мы трое - за ним,
причем я нес катушку, с которой сматывался провод.
   Когда мы отошли метров на триста, провод кончился. Мы залегли  в  сухой
меже, разделяющей поля. Я включил фонарик,  а  Фрэйзер  подсоединил  концы
проводов к специальному ключу с широкой рукояткой и молча, не произнеся ни
слова, подал его профессору. Я глянул в сторону дома.  Он  был  совершенно
темный, почти невидимый, только крыша с горбом купола выделялась  на  фоне
более светлого неба. На  третьем  этаже,  в  крыле,  виднелись  три  слабо
освещенных окна. При мысли, что там находится ареантроп и Финк -  какой-то
совершенно незнакомый, страшный инженер Финк, который не сошел с  ума,  но
убивал своих друзей, я почувствовал, как по спине прошла дрожь.  Профессор
велел нам прижаться головами к земле и повернул рукоятку.
   Гигантская красная вспышка расцвела  во  тьме.  Раздался  глухой  рокот
взрыва, а вслед за ним дробью посыпались очереди  других,  хруст  и  треск
ломающихся   перекрытий,   скрежет   и   лязг   падающих   машин,   грохот
разваливающихся и рушащихся  в  языках  пламени  стен.  Наконец  огромное,
прекрасное  здание  превратилось  в  колоссальную,  все   еще   дымящуюся,
стреляющую в небо языками пламени осыпь.
   Потом наступила тишина. Лишь с тихим шумом падали на траву мелкие капли
дождя.
   Профессор медленно поднялся.
   - Друзья, мы закончили свою работу. Какой же это печальный конец!  Трое
крупных ученых заплатили за нее жизнью. Узнали мы  что-нибудь?  Да,  одну,
мне кажется, истину. Планеты - чужды друг другу. Не так чужды два человека
- один из жаркой Австралии, другой - с полярных льдов. Не так  чужды  друг
другу человек и зверь, птица и насекомое. Их нечто объединяет и связывает.
Они выросли под одним небом. Дышат  одним  воздухом.  Их  обогревает  одно
солнце. Общие истины? Да, есть и общие истины. Но у каждого есть  и  своя,
пригодная только для него. Тут суть, дорогие мои, не в цене открытия. Суть
в его высшем смысле. Что еще мы  узнали?  Вырвали  мы  у  пришельца  тайну
преобразования материи? Нет. Так, может  быть,  мы  узнали  что-то  о  нас
самих? Какую-то новую истину? Увы, да. Я ее познал, И зачем она  мне,  эта
истина? Друзья мои, я изменил решение: я не скажу вам ничего. И вы  должны
чувствовать не любопытство, обычное несчастное человеческое любопытство, а
испытывать благодарность ко мне. Благодарность за  то,  что  я  ничего  не
сказал и не скажу. Ибо марсианин - чудовищное существо.  Он  знал,  что  я
руковожу вами, знал,  что  я  -  самый  сильный.  И  подумал:  "Чтобы  его
уничтожить, мне достаточно захотеть. Но какой мне от этого прок? Никакого!
Нет, я его сломаю. Открою ему глаза на то, о чем он даже и подозревать  не
мог". Так он и поступил. Друзья мои, я хочу верить, что Марс  уже  никогда
больше не покусится на овладение Землей. Там вылупился и вырос  в  плазме,
экранированной сталью, разум, которому чуждо любое чувство. Да,  им  чужды
ненависть, уныние, злость, гнев,  ярость,  но  столь  же  чужды  и  добро,
дружба, радость, любовь. А что влечет человека к науке, к  познанию,  если
не любовь - любовь к истине? Что может сделать человек, не знающий любви?
   Земными словами рек апостол Павел: "Если я говорю языками человеческими
и ангельскими, а любви не имею, то я - медь звенящая, или кимвал звучащий"
[1 Кор. 13:1]. Да, это слова человеческие. И я горжусь этим.  Друзья,  нам
необходимо забыть. Невозможно объяснить людям то, что вы пережили, так как
же могу сделать это я, тот, кого подверг тягчайшему испытанию пришелец  из
другого мира?
   Профессор замолчал. Наши одежды намокли от дождя. Влажный  ветер  донес
запах гари. Небо на востоке начало сереть.
   - Профессор Уиддлтон, - сказал я,  -  если  не  хотите  сказать,  какие
страсти продемонстрировал вам этот  тип  с  Марса  на  своей  планете,  то
скажите хотя бы одно: он одержал над вам верх? Одолел вас?  И  ради  Бога,
что произошло с Финком?
   - Одолел ли он меня... - тихо  сказал  профессор.  -  Два  эти  вопроса
связаны так тесно, как вы даже не подозреваете. Вот Финка он действительно
одолел. Там, наверху, действовал ведь не Финк  под  гипнозом,  не  Финк  в
каталептическом состоянии, не Финк безумный... Внешне это был  Финк  -  не
наш друг-инженер, а нечто с его телом, его руками и ногами, в его  одежде.
И при этом "оно" не было инженером Финком.
   - Что такое? - остолбенел я. - Что это значит?
   - Да, да, вы удивлены...
   - Ну, хорошо, тогда что марсианин с ним сделал?
   - Не знаю точно, только догадываюсь на основании увиденного.  Ареантроп
что-то изменил в нем, что-то отнял, а взамен дал что-то другое.
   Я был совершенно заморочен.
   - Так что же он отнял и что дал? - спросил я. - Может  быть,  это  была
душа? И он переправил ее на Марс?
   - Напрасно вы  с  такой  язвительностью  произносите  слово  "душа",  -
тихонько сказал профессор. - Нет, это была не душа.  Я  не  могу  сказать,
дорогой мой, ибо это как раз и  относится  к  тому,  о  чем  мне  говорить
нельзя. Но отвечу так; во-первых, он меня не одолел, не  сломал.  В  самую
тяжелую, самую трудную минуту я вспомнил, кто я есть и кого  люблю.  Может
быть, это меня спасло. Необходимо, чтобы в тебе было хоть немного  веры...
Хотя лучше, чтобы она была и в  тебе,  и  в  других.  Только  тогда  можно
что-либо совершить. А во-вторых, попытаюсь пусть не объяснить, но  сделать
чуть-чуть понятнее проблему  инженера  Финка.  Вы  знаете,  что  можно  по
собственному желанию приводить в движение мускулы тела. Верно?
   - Конечно.
   - Ну, хорошо, а как это делается?
   - Разные есть теории, - ответил я, - но,  насколько  я  знаю,  механизм
"желания", воли не известен.
   - Не известен вам, но не мне, чтобы быть точным, - сказал профессор.  -
И слава Богу. Но иногда, когда вы спокойно лежите, бывает,  что"  тот  или
иной мускул нет-нет да самопроизвольно сократится, вздрогнет, и вы  можете
это видеть. Так?
   - Случалось, - ответил я. - Думаю, такое бывало с каждым.
   - И кто же действует в этом случае?
   - О, знаю, - сказал я. -  Возможно,  молочная  кислота  образовалась  в
какой-то мышце или в коре  головного  мозга  какой-нибудь  приблудный  ток
пощекотал соответствующий центр...
   Профессор кивал и улыбался.
   - Неплохо, неплохо. Но все далеко не так про