- Прекратилось. Сразу же после взрыва. Сейчас он безопасен, как  старая
пустая консервная банка. - Профессор рассмеялся мелким хохотком. -  Теперь
план  прост:  надо  изъять  все,  что  связано  с  генерацией   излучения,
ликвидировать возможность этих безобразий - потоков огня, кипения  воды  в
пруду, всего этого цирка. А потом постараемся его собрать и начнем  с  ним
болтать.
   - Что значит - "болтать"? - удивленно спросил я.
   - Ну, как-то он, наверное, нас воспринимает. Поместим его  в  атмосферу
Марса. Думаю, весь шум, который он  устраивал,  вся  эта  чехарда  явились
результатом ядовитого воздействия нашего воздуха, а может,  и  повышенного
земного тяготения.
   В этот момент вошел инженер.
   - Господа... О, Макмур уже здесь, очень рад, - он поздоровался со мной.
- Господа, перед нами твердый орешек. Коллега, - обратился он к Линдсею, -
насколько я  понимаю,  машина  приводится  в  движение  атомной  энергией,
которую она черпает из небольшого  кусочка  урана,  помещенного  в  нижней
части конуса. Эта энергия в  виде  электрического  тока  используется  для
передвижения,  а  специальная  аппаратура  позволяет  передавать   ее   на
расстояние в виде тепловой  либо  магнитной  энергии.  Эту  аппаратуру,  я
думаю, можно  демонтировать,  но  сама  радиоактивность  -  условие  жизни
машины. Ликвидировав  радиоактивное  излучение,  мы  тем  самым  остановим
функционирование всего устройства, выключим  его.  Конечно,  можно  просто
ослабить машину, убрав специальные приспособления  для  усиления  энергии,
управления и передачи.
   Профессор задумался.
   - А нельзя ли запустить машину без центральной груши?  Я  имею  в  виду
запуск стального сердца...
   - Попытаюсь, но не уверен. Я не знаю деталей конструкции: эта чертовски
сложная машина построена, кстати, совершенно поразительно,  совершенно  не
по-человечески.
   - Еще бы,  -  улыбнулся  профессор.  -  И  как  же  оно  выглядит,  это
совершенно нечеловеческое поразительное устройство?
   - Не смейтесь, основные части сменные, но добраться до них  невозможно.
У меня здесь самый лучший комплект  инструментов,  о  каком  только  может
мечтать техник, и он не справляется. Вместо винтов  там  очень  остроумные
соединения. - Инженер вынул из кармана два кусочка металла.  -  Взгляните,
профессор.
   Это было что-то вроде двух болтов. Инженер составил их плоскими концами
и повернул на сто восемьдесят градусов.
   - А теперь попытайтесь разъединить.
   Лицо старика покрылось румянцем.
   - Что еще за колдовство!
   Инженер снова повернул "болты" вокруг длинной оси  и  легко  разъединил
их.
   -   Какая-то   разновидность   притяжения.   В   таком   положении,   -
продемонстрировал он, - не действуют никакие силы. Однако  если  повернуть
болты вот так, разорвать их невозможно.
   - Невозможно руками, но в тисках... - заметил Фрэйзер.
   - У меня уже есть такая пара.  Я  пробовал,  -  ответил  инженер.  -  В
разрывной  машине  я  подверг  их  растяжению  силой  в  пятьдесят   тысяч
килограммов, и они разорвались, но не в месте соприкосновения, а  рядом  с
головкой. Однородный материал лопнул,  а  место  простого  соприкосновения
выдержало! - Он бросил обломки на стол. - Вот  это  изобретение!  Не  надо
никаких винтов и гаек, одно движение - и все держится, словно сваренное.
   - Как вы думаете, каков механизм действия? - спросил Джедевани.
   - Это, скорее всего, ваша область. Я думаю, что-то вроде магнита,  двух
магнитов... Да что там, - он махнул рукой,  -  тысячи  подобных  мелочишек
упрятаны в дьявольской машине, и нам  не  известно,  с  чего  начать.  Где
доктор?
   - Сказал, что пойдет в лабораторию, - ответил я.
   - Ах да, центральная груша... Вот это  -  настоящая  загадка.  Все  его
механические фокусы еще можно в конце концов понять...
   - Господа, - сказал  профессор,  -  теперь  мы  разделимся  на  группы.
Инженеры   и   доктор    попытаются    изучить    элементы    конструкции,
функционирование машины и ее живого организма, а мы,  -  он  повернулся  к
Фрэйзеру,  Джедевани  и  ко  мне,  -  подумаем   о   том,   как   добиться
взаимопонимания  с  нашим  гостем,  если,  конечно,  нам   удастся   после
обезвреживания его оживить...
   Когда мы удобнее устроились в креслах,  профессор  взглянул  на  нас  и
сказал:
   - Друзья мои, нам кажется, будто мы уже  обуздали  пришельца  с  Марса.
Возможно, вы так именно и думаете. Однако я считаю, что та  часть  работы,
которая выпала на нашу долю, окажется сложнее первой, хотя, может быть, не
столь опасной. Уничтожать всегда легче, нежели создавать.  Это  первое.  А
второе - проблема общего языка. Что вы об этом думаете? - обратился он  ко
мне.
   Я удивился.
   - Я польщен, профессор, вашим обращением ко мне,  но,  по-моему,  не  я
должен быть первым...
   - К чему красивые  слова,  дорогой,  к  чему!  Именно  то,  что  вы  не
предубеждены и, возможно, не столь перегружены балластом знаний,  как  мы,
наверняка облегчит вам принятие нетривиального решения. Я наблюдал за вами
в различных ситуациях и видел, что вам свойственны свежие суждения, что вы
обладаете, я бы сказал, весьма оригинальным мышлением.
   Я поклонился.
   -  Думаю,  начать  следует  с  геометрического  языка:  концентрические
окружности, какие-то  простые  уравнения  типа  тех,  что  создал  великий
Пифагор. Вот возможный путь к контакту.
   - Мне это приходило на ум, - заметил Фрэйзер, - но  такова  может  быть
первая стадия. А дальше?
   - Все зависит от его реакций. Например, от того, каким образом он  даст
нам знать о себе? И вообще, видит ли он в  нашем  понимании  этого  слова?
Какие участки видимого спектра он воспринимает и каковы  его  реакции,  то
есть способы проявления происходящих в нем жизненных процессов?
   Профессор протер платочком очки, нацепил их на нос и  долго  глядел  на
меня. Я вспомнил школьные годы и скуксился. Может, ляпнул глупость?
   - Видимо, я вас недооценил, - проговорил  старик.  -  Да,  да,  начинаю
стареть... Вы напомнили мне то, что я  сказал  вчера:  слова  Ньютона.  Не
перебивайте. Тут дело не в  намерениях.  Прежде  чем  мы  пожелаем  с  ним
познакомиться, необходимо его познать. Это самая настоящая "вещь  в  себе"
Канта. Вот в чем секрет.
   В этот момент на полочке камина замигал красный сигнал. Фрэйзер подошел
к нише и снял трубку телефона.
   - Доктор вызывает  нас  в  лабораторию.  Может,  какие-то  новости.  Мы
спускаемся, - бросил он в трубку.
   Все встали. Синьор Джедевани вынул из кармана щеточку, почистил пиджак,
изучающе глянул в зеркало, висевшее между шкафами, и направился  к  двери.
Мы последовали за ним.
   В  лаборатории  находился  только  доктор.  На  длинном  столе   стояло
несколько аппаратов, а таинственная черная груша была укреплена на штативе
словно какой-то ядовитый, но уже  безопасный  фрукт,  и,  как  я  заметил,
соединялась с чувствительным гальванометром.
   - Интересное дело: она испускает слабые токи, словно возбужденная живая
плазма, -  повернулся  к  нам  доктор.  -  Подобные  тем,  какие  излучает
возбужденный человеческий мозг.  Надо  достать  хороший  и  чувствительный
регистрирующий прибор. Быть может, это путь к пониманию. Взгляните.
   Доктор взял в руку небольшой  электрический  фонарик  и,  включив  его,
поднес к той части груши, на которой было прозрачное оконце. В тот момент,
когда на оконце  упал  луч  света,  стрелка  гальванометра  несколько  раз
довольно сильно качнулась.
   - Типичная фототропическая реакция, - сказал доктор.
   Профессор не проявлял особого воодушевления.
   - Я думаю, такой путь потребует множества  длительных  опытов.  Что  вы
собираетесь делать?
   - Буду помещать перед оконцем свет различной  интенсивности,  различных
цветов и оттенков - может быть, какие-то рисунки - и изучать реакцию.
   - Электрическую?
   - Ну да, пока что иное невозможно. Вы видите: у  груши  внизу  двадцать
семь  тонких  проволочек,  которые  связаны  с  соответствующими  гнездами
розетки в машине. Я исследовал ток в этих проводках и обнаружил интересную
вещь: некоторые реагируют на свет, другие - нет.
   - Сколько из них реагируют на свет? - спросил я.
   - Кажется, три.
   Доктор соединил два других проводка с  гальванометром  и  показал,  что
теперь свет не вызывает никакой реакции.  Я  подошел  и  приложил  руку  к
груше. Стрелка гальванометра дрогнула.
   - Ого, может быть, действует тепло  вашей  руки?  Значит,  таким  путем
можно регистрировать термические изменения? Попробуем иначе.
   Он начал новые опыты. Из хаоса фактов он, казалось, создавал все  более
ясную  картину:  тоненькие  проволочки  служили   рецепторами   физических
изменений  в  окружающей  среде.  Мы  один  за  одним  выявили   рецепторы
напряженности электрического  поля  и  его  частоты,  но  это  было  всего
несколько проволочек. Подавляющее же  их  число  оставалось  загадкой.  Мы
применяли  химические,  тепловые,  магнитные  и  звуковые  раздражители  -
никакого результата.
   -  Трудное  дело,  -  сказал  наконец  доктор.  -   Может   быть,   эта
самодостаточная груша вовсе не "вещь в  себе"?  Что,  если  организованная
плазма на Марсе пошла иным путем, нежели на Земле: у нас  ей  пришлось  на
путях эволюции создавать себе и  из  себя  двигательный  аппарат,  систему
питания и нервную систему, а на Марсе было иначе, гораздо проще. Создалась
мыслящая, но очень беспомощная плазма, которая ускорила  эволюцию,  создав
себе машину для перемещения, зрения, слуха и защиты от опасности. В  таком
случае, исследование самой груши мало что даст.
   Профессор слушал его и кивал.
   - Да, да... Это-то как раз и есть нечеловеческая  поразительная  штука,
как кто-то из нас выразился вчера, с которой может встретиться  человек...
-  повернулся  он  к  доктору.  -  Ничего  страшного,   не   отчаивайтесь,
продолжайте опыты. А теперь мы отправимся к нашим конструкторам.
   В большом монтажном зале, который я видел впервые, стоял дикий лязг. На
длинных шинах из прессованного  эбонита  медленно,  хотелось  бы  сказать,
"величественно", передвигались две огромных фарфоровых колонны, на которых
покоились   большие   никелированные   шары.   Между   шарами   извивалась
светло-фиолетовая громыхающая и  трепещущая  молния,  которая  то  и  дело
пыталась  сорваться  с  гигантского  искрового   разрядника.   Эхо   грома
отражалось от стеклянного потолка.
   Под ногами дрожал бетонный пол. В первый момент мне показалось, что зал
пуст, но  тут  же  я  увидел,  что  между  платформами,  на  которых  были
смонтированы колонны и шары разрядника, стоял  изготовленный  из  матового
металла прибор, похожий на перевернутую гигантскую грушу, а рядом с ним  -
маленькая фигурка в асбестовом скафандре. Когда она повернулась, я  увидел
за оконцем из свинцового стекла блеск  зубов.  Это  нам  улыбался  инженер
Финк. Он поднял вверх обе руки  и  скрестил  их.  По  этому  знаку  молния
исчезла, и мои уши наполнились гулким звоном неожиданно возникшей  тишины.
Инженер сбросил с головы капюшон и принялся вытирать вспотевшее лицо.
   - Все идет хорошо, - сказал он. -  Мы  пытаемся  "завести"  машину,  не
прибегая к атомной энергии, которой еще не умеем управлять,  а  для  этого
требуется от двух до трех миллионов вольт.
   - Удастся вам к вечеру создать хотя бы примерный эскиз  машины,  понять
принцип ее действия, обнаружить отдельные органы и, самое важное,  постичь
конструктивную идею, в ней заключенную?
   - Вы слишком многого требуете, профессор, - покачал головой инженер.  -
Я попытаюсь, но предупреждаю: не питайте особых иллюзий. Хуже  всего,  что
машина чертовски проста и в то же время в ней так много  всего  происходит
без участия каких-либо ясных для меня устройств преобразования  энергии  -
страх берет...  Например,  атомная  энергия  переходит  непосредственно  в
электрическую либо тепловую... Взгляните.
   Он провел нас в затемненный угол зала. Там  стоял  Линдсей,  который  в
этот момент укреплял внутри неподвижного  черного  конуса  марсианина  два
толстых кабеля, унизанных фарфоровыми бусами изоляторов.
   Инженер подтолкнул нас к небольшой камере из свинца,  молча  указал  на
визир  и  вышел.  Я  еще  не  видел,   как   он   подошел   к   мраморному
распределительному щиту на стене и передвинул  большой  рубильник.  Воздух
снова  разорвал  оглушительный  грохот  искусственной  молнии.  Фиолетовые
вспышки осветили все уголки зала. Призрачный свет играл на наших лицах.  Я
взглянул на конус - инженер  Линдсей,  стоявший  рядом  с  ним,  прикрепил
что-то  и  вдруг  сунул  руку,  одетую  в  огромную  красную  перчатку,  в
отверстие, просверленное дрелью.
   Кажется, я крикнул. Беспорядочно лежавшие  змеевики  конуса  задрожали,
зашевелились и стали, словно в приступе бешенства, биться о  пол.  Инженер
продолжал манипулировать. Теперь щупальца медленно поднялись -  дрожали  у
них только концы - и повисли в воздухе. Наконец один из них приблизился  к
свисающей на веревке стальной плите. Я не понимал,  зачем  там  висит  эта
штука, но очень скоро все стало ясно. Тупой черный конец змеевика  подошел
вплотную к стальному блоку. Быть может,  мне  это  только  показалось,  но
центр плиты налился красным. Неожиданно веревка задрожала, стальная  плита
начала раскачиваться на манер  огромного  маятника,  и  тут  в  ее  центре
возникло отверстие, сквозь которое щупальце свободно  проникло  на  другую
сторону, а затем снова отступило. Линдсей поднял левую  руку  -  молния  с
треском оборвалась и погасла, и щупальца бессильно упали на землю, прервав
необычное представление, иллюзию жизни.
   Мы вышли из кабины.
   - Линдсей не ошибся, - сказал Финк, провожая  нас  к  двери.  -  А  это
только одна из многих возможностей...
   - Вы все время только и говорите о технических возможностях,  -  бросил
профессор.
   - О чем же еще говорить? - Инженер, казалось, не понял.
   - Я понимаю, это ваша область, но ведь и доктор тоже... Дело-то в  том,
как нам подойти, приблизиться... А то, что делаете вы, только отдаляет. Не
смею давать каких-либо указаний, но прошу учесть: нам важен синтез. Анализ
тоже необходим, но нельзя плутать в его деталях.  Насколько  проще  будет,
если он сам нам все объяснит.
   Инженер беззвучно рассмеялся.
   -  Нет,  не  зря  вас  называют  старым  метафизиком,  пожалуйста,   не
обижайтесь, профессор...
   - Потому что я верю в Бога и в другие странные в вашем понимании  вещи,
которые у тупоголовых не могут уместиться на грядках мозговых  извилин?  -
тихо спросил профессор. - Разве можно на  это  обижаться?  Так  понимаемое
прозвище "метафизик" - просто комплимент.
   Он пожал руку инженеру и вышел из зала.



4

   И опять мы сидели под белым  светом  матовых  ламп,  напряженно  слушая
инженера Финка, который разложил на столике кипы своих бумаг.
   - Итак, я уже понял устройство двигательной системы нашей машины, сутью
которой  является  непосредственное  использование  напряжения,  то   есть
преобразование излучения во вращательное движение валиков. Мы не понимали,
почему так медленно и вроде бы неуклюже она перемещается, почему у нее нет
хватательного   аппарата.   Оказывается,   возможности   наших    неловких
приспособлений, сконструированных по образу руки, значительно ниже, чем  у
марсианского механизма. Дело в том,  что  щупальца,  или  змеевики,  могут
испускать из своих концов, которые я назвал эмиттерами, энергию, способную
создавать тепловое, магнитное или электрическое  поля.  Одним  словом,  за
счет   синхронизации   собственных   колебаний    атомов    и    колебаний
соприкасающегося с ними вещества могут осуществляться такое  притяжение  и
такая фиксация, каких мы не получили  бы  даже  при  винтовом  соединении.
Трагический конец Уайта, который находился во дворе в  тот  момент,  когда
ареантроп вырвался из дома, был вызван его полным распылением на атомы.  И
это объясняет тот факт, что он исчез совершенно неожиданно и  от  него  не
осталось  ничего.  Относительно  энергетических  проявлений   деятельности
машины мы уже хоть немного, но знаем. Хотя, подчеркиваю,  далеко  не  все.
Беда в том, что у нас нет датчиков  ощущений  и  физических  приборов  для
регистрации напряженности волн материи, а мне  кажется,  именно  колебание
материи является основным фактором в функционировании некоторых  элементов
конструкции аппарата. Это одна  сторона  дела.  Что  касается  регистрации
воздействия внешнего мира на машину, и в первую очередь на ее живое  ядро,
помещенное в груше, то об этом я могу, к сожалению,  сказать  очень  мало,
перепоручив  это  доктору.   Правда,   у   ареантропа   есть   устройства,
напоминающие  упрощенную  светочувствительную   систему,   есть   какие-то
биметаллические соединения,  служащие,  возможно,  для  фиксации  разности
температур, напряжений, внешнего давления, - но это только элементы.  Пути
от них доходят до центральной трубы и там оканчиваются, не соединяясь ни с
чем. Труба эта заполнена чем-то  вроде  жидкости...  но  это,  собственно,
никакая не жидкость. - Он поставил на стол небольшую стеклянную  колбу.  -
Вот проба этого вещества. Я могу  о  нем  сказать  только  одно:  по  всей
вероятности, это органика... Впрочем, я слишком плохой химик, чтобы  точно
определить  состав.   Во   всяком   случае,   действие   этой   "жидкости"
поразительно. Впрочем, убедитесь сами. Никакие слова не в состоянии  этого
описать.
   Мы переглянулись, как бы подумав: сейчас начнутся чудеса.
   - Смелее, доктор, - сказал Финк, - и, вынув пробку, поднес колбу ему  к
носу. Доктор осторожно втянул воздух, лицо у него дрогнуло, он вдруг  чуть
ли не вырвал сосуд из рук инженера, лихорадочно вдыхая.
   Лицо у него сначала покраснело, потом побледнело, он упал  в  кресло  и
прикрыл глаза.
   - В чем дело, инженер?! - выкрикнул профессор. - Это не отрава?
   Финк подошел к доктору, тот позволил ему взять колбочку и подать мне. Я
решил быть крайне осторожным и только чуть-чуть потянул носом.
   Не знаю, что со мной случилось. Вначале я увидел невыразимо прекрасные,
туманные, медленно вращающиеся круги. Потом  возникла  мешанина  резких  и
мягких, но очень гармоничных цветных пятен. Все  это  сливалось  в  единую
палитру цвета, света и аромата. Аромат не был  приятен,  скорее  наоборот,
как сказал бы я  теперь,  когда  пишу  эти  строки  и  пытаюсь  по  памяти
воспроизвести его характер, но неприятность эта  оказалась  сладостной  до
боли. Это было ощущение могучей и бурной жизни, приносящей  наслаждение  с
каждым ударом сердца, движением мускулов, вдохом, -  и  все  было  как  бы
прикрыто шелковой вуалью. В  то  же  время  я  прекрасно  видел  все,  что
творится вокруг, мысли мои были ясными как  никогда,  все  казалось  таким
четким и цветным,  словно  я  смотрел  через  какой-то  волшебный  прибор.
Кто-то, кажется инженер, попытался отнять  у  меня  сосуд.  Я  лихорадочно
прижал его, как бы желая задержать, но почувствовал легкое  недомогание  и
отпустил.
   Теперь я не удивляюсь... не удивляюсь уже ничему. Я увидел, как доктор,
скорчившись в кресле, плакал. И у меня слезы  наворачивались  на  глаза  -
таким страшным казалось возвращение в себя, в того  себя,  который  минуту
назад был вполне удовлетворенным жизнью, нормальным  человеком,  а  теперь
чувствовал себя несчастным, словно изгнанным из потерянного навсегда  рая.
Я понимал, конечно, что это смешно, что я - старый, глупый  мерин,  трезво
мыслящий репортер, и все же спазм грусти и тоски стиснул мне горло.
   Колба шла по кругу,  даря  каждому  минуту  нечеловеческого  счастья  и
горького человеческого разочарования.
   Профессор отказался взять сосуд.
   - Вероятно, какой-то наркотик, - сказал он. -  Я  не  любитель  травить
себя гашишем или опиумом.
   - Отнюдь, профессор. Простите, что я перешел дорогу нашему  биологу.  -
Финк поставил на стол вынутую из портфеля баночку.
   В ней  сидели  две  лягушки,  одна  малюсенькая,  худенькая,