инах  памяти,  интенсивно  выискивая  в  ней
телескопные карты Марса, вспоминая каналы, пустыни. За  спиной  послышался
звонок - я не обращал  на  него  внимания.  Одну  за  другой  просматривал
фотографии, то прикрывал глаза, воспроизводя их в  памяти  по  возможности
точно, то снова  переходил  от  снимка  к  снимку.  Теперь  мне  следовало
"обрести хорошее настроение и  преисполниться  дружелюбия".  Я  представил
себе Землю с Америкой во все полушарие, связанную широкой лентой с Марсом,
а на этой ленте было написано... Стоп! Слова не нужны.
   В этот момент красный свет погас. Фрэйзер выключил усилитель и подбежал
к телефону. Поскольку он, похоже, забыл обо  мне,  я  сам  освободился  от
чепца и взглянул на него. Он держал трубку около уха и ждал.
   Медленно бежали секунды.
   - Ну, что там? - спросил я.
   Фрэйзер отрицательно покрутил головой. Я встал, Фрэйзер  несколько  раз
нажал на рычаг телефона, крикнул: "Алло! Алло!" - и продолжал ждать.
   Я не выдержал.
   - Бегу вниз! Бог знает, что там творится! - и не успел он рта раскрыть,
как меня уже в комнате не  было.  Не  в  силах  спокойно  ждать  лифта,  я
буквально слетел на первый этаж, перескакивая через  четыре  ступеньки.  У
входа в монтажный зал меня оглушил гул моторов. Я отворил дверь - и замер.
   В  фиолетовом  свете  искусственной  молнии  я   увидел,   что   черный
приземистый конус...  жил.  Он  медленно  раскачивался  на  месте,  а  его
щупальца спокойно, неторопливо шевелились, будто проделывали гипнотические
пассы. Воздух был заполнен дьявольским ревом и треском.
   Группка мужчин столпилась у распределительного щита. Высокий Линдсей  с
покрытым потом лицом, в кожаном фартуке, держал руку на рубильнике.  Около
него стоял профессор, а за ним  и  немного  позади,  синьор  Джедевани.  Я
прикрыл двери. Не знаю, заметил ли меня марсианин, во  всяком  случае,  он
выставил щупальца в стороны и несколько секунд  держал  их  горизонтально.
Потом вдруг два из них подтянул к себе,  и  тут  я  увидел  проскакивающие
между их концами искры. Затем он снова  раздвинул  щупальца  в  стороны  и
немного вверх и закрутил ими в воздухе, как бы описывая конусы. Неужели он
хотел  что-то  выразить  таким  образом?  Марсианин   неустанно   повторял
движения, словно машина. Но ведь он и есть машина, промелькнуло у  меня  в
голове.
   Он то опускал щупальца, то снова поднимал их и выписывал горизонтальные
круги, причем иногда так быстро, что становились видны как бы два размытых
цилиндра. Профессор вдруг отделился от группы и вышел в боковую  дверь.  Я
стоял,  словно  прикованный  к  полу,  глядя  широко  раскрытыми  глазами.
Марсианин повторял свои движения, все убыстряя темп.  Снова  соединил  два
щупальца, развел и пропустил через  просвет  между  ними  несколько  слабо
потрескивающих искр.
   В этот момент появился профессор. Маленький,  темный,  сутуловатый,  он
быстро шел, неся что-то в вытянутых руках. И вышел прямо на середину  зала
- неужто собрался покончить жизнь  самоубийством?  Я  прыгнул,  чтобы  его
задержать. Но он наклонился и покатил по полу два металлических  цилиндра.
Один из них катился, подскакивая на неровностях пола. Я  их  узнал  -  это
были цилиндры из снаряда. Я видел их вчера, в одном был  уже  "записанный"
порошок, в другом - механизм для фиксирования мыслей.
   Теперь профессор стоял  в  пяти  шагах  от  черного  монстра.  Щупальца
перестали кружиться, опустились, и оба цилиндра прилипли  к  ним,  как  бы
притянутые магнитом. Конус замер - щупальца поднялись, и в  верхней  части
колпака открылся клапан, а  может,  образовалось  отверстие  в  монолитном
металле - не знаю, но оба цилиндра вдруг исчезли, да  так  быстро,  что  я
только и успел моргнуть. Не прошло и  секунды,  как  они  опять  оказались
снаружи, были опущены на пол и катились к профессору.
   Выглядело это прямо-таки забавно: группка сбившихся  у  стены  людей  и
металлический конус, который, казалось, играет в кегли.
   По знаку профессора Линдсей выключил ток. В голове у меня  зашумело  от
неожиданно наступившей  тишины.  Профессор  жадно  схватил  оба  цилиндра,
подбежал к столу, на котором лежали листы  бумаги,  и  начал  раскручивать
первый из них. Мелкий порошок высыпался на бумагу. Несколько движений -  и
на белой поверхности возникла четкая карта Марса,  а  рядом  -  Земля.  Их
связывала широкая лента.
   Я раскрыл рот.
   - Но ведь именно это я и представил в мыслях! - вылетело у меня.  Никто
не ответил. Порошок под рисунком собрался в несколько малюсеньких значков,
похожих на ноты.  Профессор  уже  раскручивал  второй  цилиндр  и  высыпал
содержимое на другой лист - глаза у нас прямо-таки вылезали из орбит.
   На белом  листе  возник  треугольник,  окруженный  венком  таинственных
знаков, -  они  больше  походили  на  цифры,  чем  на  буквы,  -  а  рядом
вырисовывались нечеткие контуры. Я присмотрелся внимательнее. Ну,  конечно
-   наша   лаборатория,   начерченная   очень   странным   образом,    без
пространственной перспективы, совершенно плоско, как бы  в  геометрической
проекции. В центре - два столба  и  шары  разрядника,  но  тонкий  зигзаг,
обозначавший искру, был перечеркнут параллельными штрихами.
   - Не означает ли это, что он не хочет, чтобы мы его щекотали  током?  -
первым прервал тишину инженер, всматриваясь в рисунок.
   -  Мне  кажется,  он  требует  вернуть  ему  аппаратуру  для   атомного
преобразования и, добавлю, он чрезвычайно любезен. Не уверен, что я на его
месте вел бы себя так сдержанно после подобной  вивисекции...  При  его-то
возможностях. - Профессор просто излучал восторг. Каждая морщинка  на  его
давно не бритом  лице  источала  удовлетворение,  даже  искорки  в  очках,
казалось, весело подмигивают. Он похлопал нас по плечам, установил  штатив
подготовленного  заранее  фотоаппарата  и  запечатлел  рисунки,  а   затем
осторожно ссыпал порошок в цилиндрики. Мы дышали тяжело, как после долгого
бега. - Думаю, на сегодня довольно, - сказал профессор. - Уже одиннадцатый
час, а мы не спали почти две ночи.
   - Хорошо, а что делать с ним? - спросил я.
   - И верно, как быть с ареантропом? - сказал профессор. - Скверное дело,
он ведь не лабораторная морская свинка.
   - Думаете, он обидится, если его на ночь посадить в стальную камеру?  -
скептически бросил доктор.
   - Вы-то уж наверняка б не обиделись, - ответил профессор. - Ну,  начало
положено, во всяком случае, он уже знает, что  мы  не  абсолютные  дикари.
Значит, Бог с ним, пусть сидит здесь.
   - Я бы все же вынул из него  центральную  грушу,  -  сказал  доктор,  а
осторожный синьор Джедевани сразу же поддержал его.
   - Ну, конечно, чтобы спать спокойно, да? -  ехидно  спросил  старик.  -
Ничего не выйдет, милейший синьор, разве что вы просидите здесь всю  ночь,
наблюдая, пульсирует ли в оконце нормальная жизнь, иначе придется  сделать
ему укол и вложить "пузырь" обратно в конус.
   - Простите, - вмешался я, - но если нет тока, то он лишен энергии: ведь
инженер Финк полностью демонтировал его собственную энергетическую атомную
установку.
   - Верно, демонтировал, но тогда скажите, почему Финк сейчас не здесь, с
нами, а валяется наверху, без чувств?  -  иронично  спросил  профессор.  -
Откуда вы знаете, что именно  он  демонтировал,  а  чего  нет?  Ясно,  что
загадочная для нас жидкость нашему гостю  невероятно  нужна,  может  быть,
абсолютно необходима. Поэтому пусть она в нем сидит, а мы пойдем  баиньки,
- говоря это, он подошел  к  мраморной  доске  распределительного  щита  и
принялся выключать дуговые лампы.
   - Но он может неожиданно, ночью... - начал, заикаясь, синьор Джедевани.
   - Так шепните ему на ушко, чтобы вел себя прилично, - сказал неумолимый
профессор и продолжал выключать лампы. Нам не оставалось ничего иного, как
покинуть зал. Когда мы собрались у лифта, профессор сказал: -  Неплохо  бы
поужинать, господа, а?
   - Верно, - в один голос отозвались мы.
   - Ну, так сейчас организуем лукуллов пир, только я на минуточку загляну
к бедняге Финку. И позовите, пожалуйста, Фрэйзера. Пусть  Бэрк  приготовит
все в столовой.
   Кабина лифта остановилась,  мы  вышли  в  коридор.  Инженер  Финк  спал
горячечным беспокойным  сном.  Доктор  проверил  его  пульс,  сделал  укол
успокоительного и велел всем выйти.
   В столовой горели свечи - идея профессора. Их  оранжево-желтый,  мягкий
неверный свет отлично успокаивал нервы.
   На стол подавал Бэрк - впрочем, все блюда были из банок, подогретые  на
электроплитке,  так  что  отсутствие  повара  не  ощущалось.  После  ужина
профессор принялся катать хлебные шарики по столу.
   - Господа, - сказал он, - наконец-то мы сделали шаг  вперед.  Возможно,
марсианин  отреагировал  на  наши   рентгеновские   депеши   подобным   же
излучением. Я предпочитал этого не записывать, хотя мог  бы  установить  в
зале  несколько  чувствительных  счетчиков   Гейгера   с   автоматическими
регистраторами. Просто запись в любом случае оказалась бы  нам  непонятна:
ведь мы не умеем прочесть даже сигналы собственного  электроэнцефалографа,
что же говорить об электрическом языке марсиан.  Опыт  удался,  мы  сможем
общаться изображениями, картинками, постараемся научить  его  каким-нибудь
знакам, может быть, рисуночному алфавиту, а  возможно,  и  он  нас  научит
чему-нибудь новому,  чтобы  облегчить  контакт.  Во  всяком  случае,  хочу
надеяться, что самое худшее позади. Незачем ухмыляться, доктор, так  хитро
и иронически. Дай Бог, чтобы это предсказание сбылось. Может быть, у  вас,
коллеги, есть какие-нибудь предложения?
   - По-моему, - сказал я, - ясно одно: его живая субстанция близка нашему
мозгу,  если  судить  по  функционированию,  а  не  строению.  Видимо,  он
воспринимает только суть,  истоки  явлений,  а  не  их  побочные,  внешние
проявления:  голос,  свет  для  него  не  так  важны,  как  энергетические
изменения характера излучения,  перепад  потенциалов.  С  другой  стороны,
количество "картин", которые можно ему таким способом передать, достаточно
ограничено.  И  мне  кажется,  для  передачи  пригодны  только  конкретные
понятия,  но  не  хорошие,  добрые,  дружеские  настроения,   о   которых,
инструктируя меня, писал профессор...



5

   В ту ночь я спал мертвецким сном. Смутно помню, как повалился на диван,
потому что на кровати тихо постанывал инженер, и погрузился в сон,  словно
в мрачную бездну. Разбудил меня мощный гул. Я  вскочил  и,  полупьяный  от
сна, бросился к окну. Было тихо,  только  над  прудом  поднималось  легкое
облачко  утреннего  тумана.  Неужто  гул  мне  просто  приснился?   Вполне
возможно. Я быстро оделся и, мельком взглянув на все  еще  спящего  Финка,
выбежал в коридор. Тихо и пусто. Теперь я ощутил, что пол  слегка  дрожит.
Что такое?  Генераторы  включены?  Я  почувствовал  обиду  на  коллег,  не
разбудивших  меня  своевременно.  Оказалось,   что   лифт   не   работает,
по-видимому, использовали всю мощность  сети.  Я  сбежал  на  первый  этаж
немного обеспокоенный, слыша и  чувствуя  усиливающуюся  вибрацию  стен  и
воздуха.  В  большом  монтажном  зале  все  собрались  у  стены   напротив
маленького черного конуса, который мягко переваливался с боку  на  бок  и,
казалось, беседовал с ними - это было и страшно и смешно.
   Профессор махнул мне рукой.
   - Что слышно? Что-то новенькое? - крикнул я ему в ухо, потому  что  при
стоявшем в зале диком грохоте нормально общаться было невозможно.
   - Все прекрасно, мы как раз беседуем с ареантропом, - крикнул  в  ответ
Фрэйзер.
   Они действительно как-то беседовали с  ним,  и  странная  же  была  эта
беседа! С помощью маленького проектора они высвечивали  на  экране  то  ли
какие-то модели,  то  ли  эскизы,  которые  профессор  помещал  на  столик
проектора. Все происходило так быстро,  что  я  не  успевал  рассматривать
отдельные картинки, но профессор этого вроде бы не замечал. Все  выглядело
немного глуповато. Мне казалось, что я как бы выброшен за борт, как бы  не
нужен, -  стою  с  заложенными  за  спину  руками,  ничего  не  понимая  в
происходящем...
   Неожиданно  наступила  тишина,   два   металлических   цилиндра   снова
покатились  по  полу,   и   профессор   принялся   высыпать   порошок   на
приготовленные заранее листы бумаги.
   Это были совершенно бессмысленные клубки спутанных линий. Рядом с  ними
-  опять  же  странные  значки,  напоминающие  ноты.  Что-то  вроде  схемы
планетарной системы,  длинные  концентрические  эллипсы,  густо  усыпанные
таинственными  значками.  Все  молчали,  вглядываясь  в  эти  изображения.
Наконец заговорил Джедевани:
   - Я думаю, он скверно себя чувствует... Ведь  это  все  бессмысленно  -
может, он болен?
   Профессор посмотрел на итальянца, словно хотел сказать: "Сам ты болен",
- но смолчал.
   - Нас все еще разделяет пропасть  непонимания,  -  сказал  он  и  велел
включить ток. Загудели, завыли электромоторы,  начинающие  работу  басовым
гулом, от которого дрожали стальные крепления; гул  этот  отозвался  более
высокими аккордами в изломах потолка и наконец  перешел  в  пронзительный,
высокий звук. Конус  снова  ожил,  закачался  и  вдруг...  пошел.  Он  шел
неуклюже, как бы неуверенно, но тут его остановили кабели,  тянувшиеся  от
генераторов. Он был словно на привязи. Сам он того хотел или просто не мог
освободиться? Мне невольно почудилось, что я встал на его  сторону,  хочу,
чтобы он вышел на волю, за пределы назначенных нами границ. Не  знаю,  как
выразить эти странные мысли,  но  мне  казалось,  что  нас  с  ним  что-то
связывает. С кем? С этим творением из безумного сна, металлическим конусом
с желеобразной светящейся массой, выполняющей функции мозга?
   Теперь  профессор  высветил  на  экране  параллельные  ряды  уравнений,
описывающих геометрические законы.  Цифры  казались  ему  наиболее  верным
языком, которым можно было соединить края разделяющих нас  пропастей.  Так
ли?
   Неожиданно я заметил нечто странное. Как известно, у  конуса  было  три
щупальца.  В  то  время  как  два   лежали   спокойно,   изредка   немного
приподнимаясь, третье, заднее, усиленно колотило по бетону, словно  то  ли
что-то  выколачивало  из  него,  то  ли  лепило.  Металлический   цилиндр,
образовывавший  его  тупое  окончание,  проделывал  явно  целенаправленные
быстрые движения. Мне показалось, что бетон краснеет,  но  это,  вероятно,
было невозможно. Никто не мог этого видеть, кроме меня, потому  что  конус
стоял перед нами, загораживая собою тыльный змеевик.
   Ну, конечно! Вот  он  поднимает  третье  щупальце,  на  конце  которого
чернеет что-то небольшое, вроде бы зубчатки.
   - Профессор! - рявкнул я. - Выключайте ток! Ради Бога, выключайте ток!
   Я  понял,  что  собирается  сделать  ареантроп.  Какое  же  дьявольское
создание! Все его поведение было  подвохом,  сатанинской  дипломатией.  Он
использовал наш ток не для установления контакта, а чтобы освободиться  от
нас. Он старался восстановить изъятые нами детали из любого материала -  а
раз он умел уничтожать, значит, мог и создавать.
   - Выключайте ток! - крикнул я снова.
   Теперь все видели, как  щупальце  поднимается  и  как  в  нижней  части
основания конуса образуется неправильное  отверстие  с  размытыми  краями.
Отверстие поглотило  зубчатый  механизм  и  занесшее  его  туда  щупальце,
которое  что-то  там  делало.  Осоловевший  Линдсей  подскочил  к  щиту  и
поскользнулся. Вместо того чтобы выключить  ток,  он  передвинул  рычаг  в
противоположную сторону, туда, где были изображены красные молнии и стояла
надпись:
   "ПРЕДЕЛЬНОЕ НАПРЯЖЕНИЕ - ОПАСНО!"
   Громыхнуло. Туча пыли поглотила  вибрирующий  конус,  провода  сыпанули
голубыми искрами, с грохотом выбило главные предохранители  перегрузки,  и
все утихло. Но кто может описать мое изумление и ужас, когда я увидел, что
конус по-прежнему жив, двигается, стряхнул с  себя  два  удерживающих  его
кабеля, словно два пучка соломы,  и  одним  прикосновением  черного  конца
щупальца  "заварил"  просверленное  напротив  его   механического   сердца
отверстие.
   Конус, казалось, размышлял. Сценка была необычная: неожиданно  замершие
моторы, неподвижные с широко раскрытыми глазами люди и этот смешной конус,
который раскачивался и двигался, размахивая щупальцами, будто не знал, что
делать со вновь обретенной свободой, с чего начать. Я  чувствовал,  как  у
меня опять лихорадочно заработал мозг. Что делать? Что делать? Я вспомнил,
что в углу зала стоят газовые гранаты и гранатомет. Теперь я уже был не на
стороне марсианина, о, нет! Теперь на карту была поставлена жизнь! Но  это
порождение ада  двигалось  вперед,  а  кто  отважится  попасть  в  пределы
досягаемости трехметровых змеевиков? Вот он протягивает их вперед и  -  о,
ужас!  -  пирамидка  гранат   разваливается,   превращается   в   какой-то
вращающийся смерч и исчезает, словно ее  никогда  и  не  было!  Еще  видны
остатки пыли на полу в том месте, где они лежали, следы хвостовиков... Вот
и все... А громыхающий конус передвигается по  бетону,  выписывает  круги,
приближается к людям!
   Люди пятятся, дым закрывает путь к двери. Сейчас марсианин  движется  к
Фрэйзеру, Линдсею и Джедевани. Профессор стоит  в  стороне,  у  свинцового
экрана.
   - Беги! - слышу я чей-то крик, и ноги сами срываются с места. -  Он  их
отрезает от двери. Беги! Ты им не поможешь!
   И тут я как бы слышу спокойный голос профессора; "Мы не просто  ученые,
мы - земная делегация, в задачу которой входит  знакомство  с  пришельцем.
Следует ли говорить, как должны вести себя члены такой делегации?"
   Я чувствую, как у меня краснеет лицо.  Я  стою  и  гляжу,  ощущая  свое
бессилие.
   Конус приближается к трем мужчинам. Линдсей  стоит,  прикусив  губу,  в
лице - ни  кровинки,  глаза  горят,  мускулы  напряжены,  я  бы  сказал  -
кариатида, удерживающая гигантскую тяжесть.
   Крик. Это Джедевани, его коснулось щупальце, приближается второе,  и  я
вижу повисшее в воздухе тело, дергающиеся ноги, слышу ужасный  вопль  -  и
неожиданная тишина. Тишина бьет по ушам молотом. Конус идет на профессора,
а Джедевани? Ах да, он лежит у стены  плоский,  как  воздушный  шарик,  из
которого выпустили газ. Конус движется к профессору. Они стоят друг против
друга. Как странно смотрят глаза старика. Он словно бы вырос.  Что  теперь
будет? Щупальца извиваются по земле, я слышу их грохот.  Роли  поменялись:
те, кто собирался исследовать, стоят  у  стен  -  бессильные,  дрожащие...
Дрожащие? Нет, профессор Уиддлтон скрестил  руки  на  груди  и  смотрит  в
выпуклые  сверкающие  диски  на  панцире  ареантропа.   Конус   двигается,
отдаляется от профессора - вдруг его  щупальце  касается  старика,  и  тот
падает на землю, словно молнией  пораженный.  Конус  не  обращает  на  это
внимания.  Он  направляется  ко  мне,  постукивает   щупальцами,   колотит
сегментами своих спиралей о бетон, так что  вспыхивают  искры  и  сыплются
крошки цемента. Вот он останавливается передо мной - бесконечная минута. Я
вижу все  как  в  тумане,  только  этот  конус,  черный,  с  извивающимися
щупальцами... И тут ударил гром.


   Я куда-то летел. Вокруг выло и гудело. Словно ураган. Куда  я  лечу?  -
удивлялся я. Тело ничего не весило,  но  это  не  казалось  мне  странным.
Неожиданно начало светлеть,  словно  кто-то  протирал  большое  запотевшее
окно, перед которым я стоял. Что происходит?
   Пустыня. Раскинувшаяся  на  многие  километры,  серо-желтая,  усыпанная
обломками  камней,  усеянная  огромными  воронками  и  песчаными   холмами
пустыня, над которой висело огромное, невероятно глубокое,  светло-зеленое
небо. Какое странное небо! На нем  -  звезды,  хотя  было  и  солнце.  Оно
показалось мне вроде бы немного поменьше, чем обычно, но грело  сильнее  и
висело высоко, над самой головой. Пустыня приближалась ко  мне.  Я  летел?
Где мои руки и ноги? Ни рук, ни ног.  Ничего.  Только  глаза  или,  может,
мозг. Но я видел! Головокружительный