тревожить
привратника, я вошел в  музей,  прошел  через  два  пустых  зала  и  здесь
наткнулся на своего нового знакомого. Он  очаровал  меня  своим  весельем,
опрятностью, вежливостью. Фамилия его была Кошкарский. Я  чувствовал,  что
она иностранного происхождения, и боялся,  как  бы,  сопровождая  меня  по
музею, он не замучил меня незнакомыми  словами.  Лишь  бы  он  не  называл
экспонаты "варэ" или "вский", и тогда все будет в порядке.
   - Пожалуйста, проходите сюда! - радушно пригласил Кошкарский. - Это зал
каменной утвари восьмого тысячелетия до нашей  эры.  Утварь  разложена  по
новейшей системе. Посмотрите!
   Я оглянулся -  ничего  нет.  Что  за  наваждение?!  Но  Кошкарский  уже
показывал на стены:
   - Перед вами древний  каменный  сосуд,  на  котором  вырезана  какая-то
иностранная надпись, стоит три миллиона национальных престижей.
   Теперь я действительно заметил надпись, но не на сосуде, а на  стене  -
там, где когда-то, видимо, стоял драгоценный сосуд.
   - Перед вами каменный топор, которому исполнился десять тысяч один год,
цена двести тысяч национальных престижей, это -  триста  тысяч  престижей,
это - четыреста тысяч...
   Мне нравилось только одно - что он так бегло называет цену  экспонатов.
Мы вошли в следующий пустой зал. Кошкарский продолжал все тем же бодрым  и
почтительным тоном:
   -  А  тут  хранятся  древнейшие  книги  мира,  которым  перевалило   за
пятнадцать тысяч лет. Разложены по новейшей системе.
   Он начал перечислять названия книг и их цену, но я  не  увидел  ничего,
кроме нескольких тараканов на стене.
   Когда мы вышли из десятого пустого зала, мое тер пение иссякло.  Я  уже
хотел распрощаться с Кошкарским и уйти, как вдруг  перед  последним  залом
увидел около двадцати солдат с дубинками. Видимо, они что-то  охраняют?  В
зале действительно были экспонаты, и я возблагодарил небо и землю. Хоть  в
одном из одиннадцати залов что-то есть - значит, я пришел не напрасно.
   - Вы пришли очень удачно, - подтвердил Кошкарский. - Через каких-нибудь
два дня вы бы и этого не увидели.  Перед  вами  глиняная  утварь  десятого
тысячелетия до нашей эры,  разложенная  по  новейшей  системе.  Двенадцать
тысяч лет назад эти сосуды были  самыми  прекрасными  в  мире,  но  потом,
начиная с шестого тысячелетия до нашей эры, мы утратили секрет  гончарного
искусства и до сих пор не можем вновь обрести его.
   - Как же так? - спросил я.
   - О, вский! - воскликнул мой гид, приведя меня в полнейшее  недоумение.
- Это самые драгоценные предметы на Марсе, но они уже проданы  иностранцам
за  три  биллиона  национальных  престижей.  Если  бы   правительство   не
поторопилось, оно  могло  бы  выручить  за  них,  по  крайней  мере,  пять
биллионов, потому что два биллиона мы получили даже  за  каменные  сосуды,
которым нет еще десяти  тысячелетий.  Правительство  просчиталось,  и  мы,
посредники,  получим  меньше  комиссионных.  Это  ужасно!  Чем  мы   будем
кормиться?  Жалованья  нам  не  выдают  уже  несколько  лет.  Правда,   на
комиссионных можно неплохо заработать, но ведь мы ученые  нового  типа,  и
нам нужно во много раз больше денег,  чем  старым  ученым.  Мы  пользуемся
только импортными вещами, а каждая такая вещь могла бы  прокормить  дюжину
старых ученых!
   Безмятежная физиономия Кошкарского вдруг помрачнела.
   - Как случилось, что утрачен секрет  гончарного  искусства?  О,  вский!
Почему продаются древности?  Чтобы  заработать  на  них.  У  меня  уже  не
осталось никаких иллюзий в  отношении  новых  ученых.  Мне  лишь  хотелось
обнять  оставшиеся  сосуды  и  разрыдаться.   Итак,   торговля   музейными
редкостями служит одним из источников правительственного дохода, а  ученые
получают комиссионные да докладывают посетителям цены.
   - Что же будет, когда вы продадите последние  экспонаты  и  не  сможете
больше получать комиссионных?
   - О, вский!
   Я понял, что это слово означает для него приспособленчество,  в  тысячу
раз  более  подлое,  чем  у  Маленького  Скорпиона.   Кошкарский   с   его
восклицаниями стал мне омерзителен,  но  дурманные  листья  располагают  к
апатии, и я не надавал своему гиду пощечин. С какой  стати  мне,  китайцу,
вмешиваться в дела людей-кошек?
   Не попрощавшись с Кошкарским, я вышел, и мне чудилось,  будто  за  мной
вдогонку несутся стенания похищенных реликвий.
   На улице я немного успокоился и подумал, что для  кошачьих  древностей,
пожалуй, счастье попасть за границу. Раз люди-кошки  все  разворовывают  и
уничтожают, пусть уж лучше их реликвии хранят иностранцы. Разумеется,  это
ничуть не  оправдывает  Кошкарского.  Хотя  торговля  затеяна  не  им,  он
бессовестно поддерживает ее и вообще забыл о чести и совести.  Мне  всегда
казалось, что человечество чтит свою  историю,  а  люди-кошки  безжалостно
порывают даже с отечественной историей. К тому  же  Кошкарский  образован.
Если так поступают ученые, то что же творит невежественная масса?!
   У меня пропало желание идти к другим новым ученым и смотреть культурные
учреждения. Показавшаяся  впереди  библиотека  вновь  сулила  "хитрость  с
пустой крепостью" [намек на  легенду  об  известном  китайском  полководце
Чжугэ  Ляне  (III  в.),  который,  оставшись  без  войска,  раскрыл  перед
противником городские ворота; испугавшись засады, враг  отступил  от  стен
крепости]. Само здание было неплохое, хотя  явно  не  ремонтировалось  уже
много лет. Но когда из библиотеки вышла группа школьников, которые, должно
быть, читали там книги, во мне снова пробудилось любопытство.
   Войдя  в  ворота,  я  увидел  на  стенах  множество  свежих   надписей:
"Библиотечная революция". Интересно, против кого она направлена? Размышляя
об этом, я вдруг споткнулся о лежащего человека,  который  тотчас  заорал:
"Спасите!"
   Рядом с ним валялись еще больше десяти  жертв,  связанных  по  рукам  и
ногам. Едва я развязал их, как они трусливо сбежали - все, кроме одного, в
котором я узнал молодого ученого. Это он просил о помощи.
   - Что здесь происходит?! - изумился я.
   - Снова революция! На этот раз библиотечная.
   - Против кого же она?
   - Против библиотек. Посмотри, господин! - Ученый показал на свои ляжки.
   Я увидел короткие штаны, на которые прежде не обратил внимания. Но  как
они связаны с библиотечной революцией? Ученый объяснил мне это:
   - Ведь ты носишь штаны, и мы,  ученые,  призванные  знакомить  народ  с
передовой наукой, передовой моралью и обычаями,  тоже  надели  штаны.  Это
революционный акт...
   "Вот так революция!" - подумал я.
   -  К  сожалению,  студенты   соседнего   института   узнали   о   нашем
революционном акте, явились сюда и потребовали каждый по паре штанов. Я  -
заведующий библиотекой, и прежде, когда торговал книгами, постоянно  давал
часть своей выручки студентам. Дело в том, что  они  преданы  кошкизму,  а
кошкисты -  народ  опасный.  К  сожалению,  они  ревностно  проводят  свои
принципы и потребовали у меня штаны. Я не мог на них напастись, и студенты
восстали. Мой революционный акт состоял в том, что я надел штаны; их  -  в
том, чтобы сшить штаны, каких нет ни у кого. В общем, они  связали  нас  и
похитили все мои ничтожные сбережения!
   - Надеюсь, книги  они  не  растащили?  -  воскликнул  я,  беспокоясь  о
библиотеке, а не о его сбережениях.
   - Нет, их не  могли  растащить,  потому  что  последняя  книга  продана
пятнадцать лет назад. Сейчас мы занимаемся перерегистрацией.
   - Что же вы регистрируете, если книг нет?
   -  Дом,  стены...  Готовимся  к  новой  революции,   хотим   превратить
библиотеку в гостиницу и получать хотя  бы  небольшую  аренду.  Фактически
здесь уже несколько раз квартировали солдаты, но  с  гражданской  публикой
было бы как-то удобнее...
   Мне очень хотелось уважать людей-кошек, и  именно  поэтому  я  не  стал
больше слушать, иначе я мог бы перейти на брань.



21

   Ночью снова полил дождь, который в Кошачьем  городе  был  лишен  всякой
поэтичности. Трудно  предаваться  лирическому  настроению,  когда  слышишь
треск и грохот стен, падающих одна за другой.  Город  походил  на  морской
корабль в бурю. Каждую минуту он сотрясался, ожидая своей гибели, но разве
это было  бы  так  уж  плохо?  Я  вовсе  не  жаждал  крови  и  лишь  желал
людям-кошкам легкой смерти, от обычного дождя. Ради чего они живут?  В  их
истории произошла какая-то нелепая ошибка, за которую они теперь вынуждены
расплачиваться. Впрочем, собственные мысли тоже  казались  мне  пустыми  и
эфемерными.
   Ладно, поразмышляю - все  равно  не  уснуть.  Что  означает,  например,
кошкизм или  другие  слова,  которыми  умудрились  немало  навредить  себе
люди-кошки?  Я  вспомнил  о  студентах,  "преданных  кошкизму".  На  Земле
студенчество всегда было  носителем  передовой  мысли,  но  иной  раз  его
горячность оказывалась поверхностной, а политическая острота  сводилась  к
жонглированию несколькими новыми словами.  Если  здешние  студенты  именно
таковы,  то  мне  остается  лишь  закрыть  глаза  на   будущее   Кошачьего
государства. Винить во всем студенчество несправедливо,  но  я  не  должен
идеализировать его только потому, что возлагаю на него  надежды.  Мне  так
захотелось познакомиться с кошачьей политикой, что я  не  спал  почти  всю
ночь. Хотя Маленький Скорпион и отрицал свою причастность  к  политике,  я
могу узнать у него  исторические  факты,  без  которых  невозможно  понять
современную жизнь.
   Чтобы не упустить Маленького Скорпиона, я встал очень рано и  сразу  же
обратился к нему с вопросом:
   - Скажи мне, что такое кошкизм?
   - Политическое учение, согласно  которому  люди-кошки  живут  друг  для
друга, - ответил он, жуя дурманный лист. - При кошкистском строе  общество
представляет собой большой слаженный механизм, каждый человек в нем играет
роль винтика или шестеренки, но все работают спокойно и счастливо.  Совсем
неплохое учение.
   - Какие-нибудь государства на Марсе уже осуществляют подобный строй?
   - Да, уже более двухсот лет.
   - А ваша страна?
   Маленький Скорпион задумался. Мое сердце прыгало от нетерпения. Наконец
он сказал:
   - Мы тоже пытались, шумели. Я даже не помню учения, которое  бы  мы  не
пытались осуществить.
   - Что значит "шумели"?
   - Предположим, у тебя непослушный ребенок. Ты его ударил.  Я  узнал  об
этом и ударил своего ребенка - не потому, что он непослушный, а  просто  в
подражание тебе. Поднимается шум, шумиха. То же самое и в политике.
   - Расскажи, пожалуйста, подробнее, - попросил я. - Может, шумиха -  это
не так уж плохо, если она приводит к переменам.
   - Перемены - не всегда прогресс...
   Я улыбнулся. Ну и ядовит же этот Маленький  Скорпион!  А  он  продолжал
после недолгого молчания:
   -  На  Марсе  больше  двадцати  стран,  у  каждой   свое   политическое
направление, своя история. А мы случайно узнаем о  какой-нибудь  стране  и
поднимаем у себя шумиху. Потом услышим,  что  в  другой  стране  произошла
реформа - снова не  обходимся  без  шумихи.  В  результате  другие  страны
действительно проводят реформы, а мы - нет. Особенность наша  в  том,  что
чем больше мы шумим, тем хуже нам живется.
   - Пусть не по порядку, но говори конкретнее, - снова попросил я.
   - Хорошо, начну со свор.
   - Свор?!
   - Это заимствование, нечто вроде штанов.  Не  знаю,  есть  ли  что-либо
подобное  у  вас  на  Земле.  Собственно,  это  организация,   в   которую
объединяются  кошки,  одержимые  политическими   амбициями.   Почему   эти
объединения  называются  сворами,  я  еще   поясню...   С   древности   мы
беспрекословно подчинялись императору, не смели даже  пискнуть  и  считали
высшей добродетелью так называемую  "моральную  чистоту".  И  вдруг  из-за
границы прилетела весть о том, что народ  тоже  может  организовываться  и
участвовать в правлении. Как ни листали мы древние книги,  но  подходящего
слова на кошачьем языке найти не могли: единственное объединение,  которое
удалось обнаружить,  принадлежало  собакам,  поэтому  мы  и  назвали  свои
организации  сворами.  С  тех  пор  в  нашей  политике  произошло   немало
изменений, однако я уже говорил тебе, что  политикой  не  занимаюсь,  знаю
только факты.
   - Да, да, факты, - подхватил я, боясь, как бы он не умолк.
   - Первая политическая реформа состояла в том, что императора  попросили
сделать правление  более  гуманным.  Он,  конечно,  не  согласился,  тогда
реформаторы приняли в свою свору множество военных. Видя, что Дело  плохо,
император даровал  важнейшим  реформаторам  высокие  чины,  они  увлеклись
службой и забыли, чего хотели. Тем временем  прошел  слух,  что  император
вовсе не нужен. Образовалась свора массового правления,  поставившая  себе
целью изгнать императора. А  он,  проведав  об  этом,  создал  собственную
свору, каждый член которой получал в месяц тысячу национальных  престижей.
У сторонников массового правления загорелись глаза,  потекли  слюнки.  Они
стали  ластиться  к  императору,  но  он  предложил  им  только   по   сто
национальных престижей. Дело бы совсем расклеилось, если бы  жалованье  не
было повышено до ста трех престижей. Однако на всех не хватило, и возникли
оппозиционные своры из десяти, двух и даже одного человека.
   - Извини, я перебью: были в этих организациях люди из народа?
   - Я как раз хотел сказать об  этом.  Конечно,  нет,  потому  что  народ
оставался  необразованным,  темным  и  излишне  доверчивым.  Каждая  свора
твердила о народе, а потом принимала  деньги,  которые  император  с  него
содрал. Своры и сами были не прочь содрать с народа деньги; если же  народ
не поддавался обману, то привлекали на помощь военных. В общем, чем больше
становилось свор, тем больше беднела страна.
   - Неужели в этих  сворах  не  было  ни  одного  благородного  человека,
действительно болевшего душой за народ?
   - Разумеется, были. Но ты  ведь  знаешь,  что  благородным  людям  тоже
хочется есть и любить, а для этого нужны деньги. Получив  деньги,  хорошие
люди добывали еду и жен, становились рабами семьи и уже  больше  не  могли
подняться. Революцию, политику, государство, народ они старались  поскорее
забыть.
   - Выходит, люди, имеющие работу и еду, у  вас  совсем  не  участвуют  в
политическом движении? - усомнился я.
   - Да, не участвуют, потому что боятся. Стоит им шевельнуть пальцем, как
император, военные или очередная свора ограбят их до  нитки.  Им  остается
либо терпеть, либо купить небольшой чиновничий пост. Заниматься  политикой
у нас могут только  учившиеся  за  границей,  хулиганы  или  полуграмотные
военные, которым нечего терять: в своре  они  получат  еду,  а  без  своры
вообще останутся голодными. Перевороты в нашей стране  стали  своего  рода
профессией; политика изменяется, но не улучшается; о демократии кричим,  а
народ по-прежнему беднеет. И молодежь становится все более  поверхностной.
Даже те, кто в самом деле хочет  спасти  страну,  только  попусту  таращат
глаза,  когда  захватывают  власть,  потому   что   для   правильного   ее
использования у них нет  ни  способностей,  ни  знаний.  Приходится  звать
стариков, которые тоже невежественны, но  гораздо  хитрее.  Внешне  правят
"сторонники нового", а по существу - старые лисы. Не удивительно, что  все
смотрят на политику  как  на  взаимный  обман:  удачно  обманул  -  значит
выиграл, неудачно -  провалился.  Поэтому  и  учащиеся  перестали  читать:
только зубрят новые словечки да перенимают разные хитрости, воображая себя
талантливыми политиками.
   Я дал Маленькому Скорпиону отдохнуть, а потом напомнил:
   - Ты еще не рассказал о кошкизме.
   - Сейчас скажу. Итак, народ становился  беднее,  потому  что  во  время
раздоров и драк не обращали внимания на экономику. И тут появился  кошкизм
- он вышел из  народа,  вырос  именно  из  экономических  проблем.  Раньше
перевороты не приводили  к  свержению  императора:  монарх  объявлял,  что
целиком верит какой-нибудь из свор,  иногда  даже  становился  ее  вождем,
поэтому один поэт торжественно назвал  нашего  императора  "хозяином  всех
свор". Только кошкисты первые убили императора. Но после того, как  власть
перешла к ним, было истреблено немало народу,  потому  что  они  требовали
уничтожить всех, кроме преданных кошкистов и мяуистов. Убийства,  конечно,
никого не удивили - в Кошачьем государстве всегда легко  убивали.  Если  б
вместо негодяев действительно встали у власти  крестьяне  и  рабочие,  это
было бы совсем неплохо. Но кошки остаются кошками и во время  переворотов:
они не убивали, например, тех, кто платил  выкуп.  В  результате  невинные
погибли, а негодяи уцелели.  Эти  спасшиеся  проходимцы  влезли  в  свору,
начали интриговать, и с тех пор расправы утратили уже всякий смысл.
   Кроме того, чтобы улучшить жизнь,  нужно  было  первым  делом  изменить
экономическую систему, а во-вторых, воспитать в людях  желание  жить  друг
для друга. Но наши кошкисты не имели никакого понятия об экономике  и  тем
более о новом воспитании. Кончив убивать, они вытаращили  глаза,  захотели
помочь крестьянам и рабочим, но обнаружили, что ничего  не  смыслят  ни  в
сельском хозяйстве, ни в промышленности. Поделили между крестьянами землю,
долго думали, сажать ли дурманные листья, и, прежде чем  деревья  выросли,
все голодали. Для рабочих дела вообще не нашлось.  Снова  начали  убивать.
Так иногда сдирают шкуру вместо того, чтобы почесаться.
   Кошкизм разделил судьбу многих заимствованных  нами  учений.  В  других
государствах они становятся прекрасным средством лечения общества, а у нас
превращаются в сплошное самобичевание. Мы никогда не  думаем,  не  смотрим
правде в глаза, поэтому и получаем от переворотов одни разрушения.  Другие
извлекают из них новые мысли,  новые  планы,  а  мы  устраиваем  революции
только ради шумихи, потому что ничего не знаем, ничего не делаем, забываем
о том,  что  революционное  дело  требует  от  человека  высоких  духовных
качеств, - только нападаем друг на друга, прибегая к самым подлым приемам.
Пока мы  занимались  убийствами  да  таращили  глаза,  вождь  кошкистского
движения сам стал императором. Кошкизм и император - это  ведь  совершенно
несовместимо, похоже на дурной сон! Но у нас такие  вещи  не  удивительны,
потому что мы абсолютно не разбираемся в политике. Кошкизм тоже  привел  к
воцарению Его Величества, и  все  успокоились.  Император  благоденствует,
по-прежнему зовется "хозяином всех свор", а кошкизм прозябает между  этими
сворами!
   Я впервые увидел на глазах Маленького Скорпиона слезы.



22

   Хотя Маленький Скорпион всегда говорил мне правду,  его  критика  вновь
показалась  мне  бесплодной,  слишком  мрачной.  Конечно,  я  приехал   из
спокойного, счастливого Китая, поэтому и считал, что не может быть все так
безнадежно. Здоровому  человеку  нелегко  понять  пессимизм  больного.  Но
надежда обязательно  должна  быть,  это  мать  усилий,  своего  рода  долг
человечества. Я не верил, что люди-кошки не способны ничего добиться.  Они
все-таки люди, а люди могут преодолеть все.
   Я решил пойти  к  Большому  Скорпиону  и  познакомиться  через  него  с
политическими деятелями. Если я встречу среди них здравомыслящих людей, то
они должны сообщить мне что-нибудь обнадеживающее. Конечно,  еще  полезнее
было бы поговорить с народом, но простые кошки слишком боятся  иностранцев
и вряд ли разбираются в  политике.  Хотя  преклонение  перед  героями  мне
всегда было чуждо, я решил поискать свой идеал среди политиков,  способных
что-то сделать для народа.
   Как раз в это время Большой Скорпион пригласил меня на званый обед.  Он
был видной фигурой, среди его  гостей  должны  оказаться  политики.  Кроме
того, я давно уже не выбирался из дому. Улица по-прежнему  была  заполнена
прохожими, которые напоминали муравьев - но  только  суматошностью,  а  не
трудолюбием. Я не мог понять, какой  притягательной  силой  обладает  этот
жалкий город, почему люди-кошки так стремятся в него.  Видимо,  в  деревне