Да нет, маловероятно. Или крысы вообще нет, а
хитрый  русский  запустил  эту  дезу, чтобы  парализовать "Факел" как раз на
период операции? Да,  это более вероятно. Или он же проводит примитивную, но
вполне надежную операцию  по поиску  утечек из своего  лагеря?  Тогда вскоре
следует  ждать конкретизации - кто именно эта крыса. А русский, сидя  там на
своем поганом Крите, будет смотреть в бинокль: ага, они замели Штурмфогеля -
значит, Мерри шпион...
     А ведь Мерри  в большой опасности, подумал Штурмфогель. Если у русского
есть информатор, то он сообщит: в "Факеле" знают о наличии крысы. Узнали они
об этом  одиннадцатого. И русский будет полным идиотом, если не перестреляет
на  месте  тех  дурачков  из  своего  ближнего-среднего-дальнего  окружения,
которые услышали о крысе за последние несколько дней. Вот и все...
     Мерри надо выводить из игры, подумал он. Пока не поздно.
     Он чуть  было  не вскочил и  не побежал.  Куда-то зачем-то. Выводить из
игры Мерри.
     Если бы это было так просто...
     Русский  его  не  пристрелит,  подумал  Штурмфогель.  Он  профессионал,
поэтому попытается сыграть. А я буду знать, что он - играет...
     Почему-то вдруг подумалось  о  Зеботтендорфе. Штурмфогель отогнал  этот
образ, но он вновь вернулся. Хм... если где-то рядом маячит старина Руди, то
чудеса вполне могут случиться...
     Штурмфогель вдруг  подумал:  а не  рвануть  ли  прямо сейчас к  нему...
вспомнит  бывшего  подчиненного  или нет? В этой  идее было какое-то  теплое
успокаивающее безумие. И не было одного - дальнейшего развития.
     Тупик.
     Нет, будем продолжать то, что уже начали... а там посмотрим.
     Хельга в его воображении улыбнулась ему.
     Потом  он  еще  долго  пил  пиво  и  наслаждался  вкусными  шпикачками,
пахнущими чесноком и  дымом,  уже ни о чем тяжелом  не думая. Потом  сел  за
руль, завел мотор, развернулся и поехал обратно.
     Не  стоило  спускаться  вниз  прямо  здесь  -  верхнее  тело,  лишенное
центрального контроля, могло не устоять перед соблазном и пуститься в загул,
а этого сейчас допускать не следовало...

     Рим, 12 февраля 1945. 4 часа утра

     Волков  вернулся  с  рандеву в состоянии веселого бешенства  и добился,
чтобы  генерала  разбудили.  Пока  тот  продирал  глаза  и  умывался, Волков
испепелял взглядом  легкомысленные  вражеские японские акварели,  украшающие
стены   приемной.   Он  сознательно   накручивал   себя,   чтобы   выглядеть
естественнее.
     -  Хотели  новостей? -  спросил он вместо приветствия.  - Так вот: весь
"Факел" стоит на ушах. Они знают о том, что среди них есть мой человек.
     - Та-ак... - Донован опустился на стул. - Значит?..
     -  Значит,  кто-то  из ваших  стучит.  -  Он  продемонстрировал  работу
телеграфного ключа: та-тата-та.
     - Из моих? - Генерал никак не мог проснуться. - Почему именно из моих?
     - Да потому что никто из моих о существовании того человека не знает. А
среди ваших  эта новость распространяется мною строго по  графику... Так что
вытащим подлеца и поджарим с луком.
     - Я его утоплю. Собственноручно. В нужнике для нижних чинов...
     - Он мне нужен. Я сам набью из него чучело. Сам, понимаете? И это будет
хорошее  полезное чучело.  Что  ни делается, все  к лучшему. Теперь  "Факел"
практически парализован. Пусть ловят свою черную кошку в темной комнате...
     - А вы? Как вы собрались ловить мерзавца?
     - Ничего проще, - ухмыльнулся Волков.  Вытащил пачку "Голуаз" и потянул
со стола огромную зажигалку  в виде конной статуи генерала  Першинга. Пустил
струю дыма. -  Они узнали  это девятого февраля. Сейчас я посмотрю, кому эта
приятная новость  была сообщена  после четвертого. И все.  Такая информация,
передается горячей.
     - Понятно... Но ведь это может быть и случайная утечка: кто-то сболтнул
любовнице или приятелю...
     -  Тогда надо будет расстрелять всех, - сказал Волков. -  Включая  вас.
Нет? Когда в частях такая дисциплина...
     В списке было трое: инструктор-парашютист,  врач-психолог и заместитель
коменданта, отвечающий за переход границ, транспорт и связь.
     Врач был пси-нулевой, двое других - пси-латентные.
     - С этим проще, - Волков поскреб ногтем по  папке с личным делом врача,
- а  тех двоих придется допросить с пристрастием...  Начнем с того,  который
проще. И распорядитесь: через пятнадцать минут я должен быть в воздухе.
     Донован  посмотрел на часы и потянулся к телефону. Не через пятнадцать,
а через  тринадцать  минут  двухместный  "тандерболт",  служащий генералу  в
качестве скоростного авизо, оторвался от полосы и взял курс на юго-восток.
     И уже  час спустя несчастный  психолог рыдал в своей  палатке, понимая,
что он опять  ребенок, что видит кошмарный сон, но не понимая совершенно, за
какие тайные грешки  этот кошмар  снится именно ему, а  не  проклятой  рыжей
прыщавой соседке, специалистке по щипкам с выворотом...
     Нарыдавшись, он  снова уснул, а  потом несколько дней  бродил  в тоске,
вечерами пил, но  постепенно  забыл  об  этом  эпизоде,  не зная, что  этими
пережитыми заново детскими  унижениями оплатил ни много ни мало - сохранение
своей жизни.

     Берлин, 12 февраля 1945. 10 часов 30 минут

     Полхвоста действительно  как-то  посвежел за прошедший день  и  уже  не
производил  впечатления забитого и  заморенного  голодом подростка. В глазах
появилась еще робкая  наглость,  а в  голосе -  скандальные нотки.  Впрочем,
Штурмфогель  надеялся,  что  сутки  или двое  этот  стервец  продержится без
срывов.
     Сопровождал   Полхвоста   один   из    сотрудников   Эделя,   спец   по
Средиземноморскому региону,  полугрек-полутурок, крупный  усатый  мужчина  с
медленными   уверенными  движениями.  Попав   наверх  сравнительно  недавно,
несколько лет  назад, он  очень  быстро там  освоился  и знал  многие тайные
тропы.  К  сожалению, как абсолютное большинство недавно приобщенных, он  не
мог полноценно существовать на двух уровнях одновременно, поэтому  здесь для
него подготовили койку. И ни Салим, ни Полхвоста не могли перемещаться между
своими телами, верхним  и нижним, если тела были  разнесены чуть больше, чем
на десяток-другой  километров. Это  тоже  было  индивидуально  для  каждого:
скажем, Нойману приходилось совмещать тела практически в одной точке  (самое
интересное, они как-то узнавали о том, что хозяин собирается перемещаться, и
собирались-таки  в  нужный  момент  в нужном  месте), а тот же Штурмфогель с
некоторым напряжением,  но  мог найти  себя  наверху или внизу с дистанции в
добрую тысячу километров...
     Так что обоим разведчикам предстоял наверху полноценный путь  обратно -
со всеми возможными затяжками времени и вероятными опасностями.
     - Салим,  -  пожимая ему  на прощание руку, сказал Штурмфогель, - очень
многое  будет  зависеть от быстроты. Назад - со  страшной скоростью. Если вы
вернетесь вечером, то... проси, что хочешь.
     - Вечером  не обещаю,  штурмбаннфюрер, -  честно сказал  Салим. -  Если
очень повезет, то к ночи. А скорее уже ночью.
     - И все-таки - попробуй что-нибудь придумать.
     - Что тут придумаешь... Попробую.
     - Если  вернетесь ночью - тут  же ко мне. В  любой час. Я  распоряжусь,
чтобы пропустили.
     Когда  разведчики  ушли, Салима после  короткого  судорожного  припадка
уложили на кровать, и теперь  он как  будто спал (глаза метались страшно под
недосомкнутыми  веками), а сразу поскучневший Полхвоста был спроважен Эделем
учить уроки, - Штурмфогель подошел к Гуго.
     - Ты, наверное, хочешь меня о чем-то спросить?
     - Хочу. Какие результаты?
     - У нас появилась возможность внедрить в группу Коэна своего человека.
     - Что?! И ты так спокойно об этом говоришь?
     - Могу сплясать. Или спеть. "Мы шли под грохот канонады!.."
     - Тихо-тихо-тихо... не надо. Так. Подробности. Выкладывай.
     - Брат Коэна,  по прозвищу Рекс,  вызвал из Лемберга кузину - видимо, в
качестве личного порученца. Эйб ее ни разу в жизни не видел. Поэтому если мы
чисто уберем Рекса, то...
     -  Я  понял. Так.  Молчи. Так.  Это хороший  план. Но  еще  лучше  - не
убирать, а захватить и побеседовать...
     -  Нет,  я против.  Гораздо больше  риска. Малейшее подозрение - и  наш
человек гибнет.
     - И все же я бы рискнул. Продумай и этот вариант. Вдруг?..
     - Хорошо, я подавлю мозгом. Поговорю с Антоном. Он как раз прорабатывал
варианты...
     - Ты сейчас к нему?
     - Да.
     - Удачи...
     Штурмфогель перелился  в  верхний мир,  спустился из  окна  кабинета по
веревочной  лестнице и, не  теряя  времени,  направился  к  причальной башне
цеппелинов. До нее было десять - двенадцать минут неторопливой ходьбы.
     Сейчас  к  башне были  прицеплены  три  ослепительно белые сигары:  две
гигантские  и одна  поменьше. На открытой посадочной  палубе стояли  люди  -
несколько десятков. Оттуда открывался восхитительный вид...
     Штурмфогель  взял  билет  на  Женеву  по  запасному  паспорту  (на  имя
коммерсанта Альфонса Перзике) и вошел  в кабину лифта. Следом  за мим шагнул
молодой человек в форме пилота "Люфтганзы". Впрочем, почему "в форме"? Здесь
он на самом деле - пилот...
     Он  молча достал  из внутреннего  кармана своего  отутюженного голубого
френча толстый черный  конверт и подал  его  Штурмфогелю. Тот  кивнул. Пилот
вышел на служебной площадке, Штурмфогель поехал дальше.
     Внизу  этот  молодой  человек  был  сотрудником   аппарата   Мюллера...
Штурмфогель три года назад помог ему подняться наверх и здесь исполнить свою
давнюю мечту  о полетах. Теперь он почти все время  проводил  в  небе.  Тому
сознанию, которое  осталось внизу,  приходилось бороться  с  нудной головной
болью,  мизантропией  и  постоянным   желанием  с  кем-нибудь  за   компанию
застрелиться...
     До  отправления  цеппелина было еще полчаса. Дул  легкий  южный  ветер.
Штурмфогель подошел к ограждению, оперся о перила и стал смотреть на город.
     Вон  - здание "Факела". Вон  - Цирк. Родной  ангар не виден за  кронами
высоких дубов. Зоопарк, веселое место... Бездна - глубокий обитаемый провал,
этакий  подземный город. Без провожатых туда лучше  не соваться...  И позади
Бездны - высокий холм  и  призрачная крепость Абадон -  все, что осталось от
попытки девяти сумасшедших раввинов бросить вызов фюреру. На треть горизонта
вправо -  начинается Темный Замок,  место со  своими  делами и законами; там
правят древние Маги; там обитает фюрер. Темный Замок отсюда,  с башни, похож
на исполинский старинный броненосец, вкопанный  в землю; по мере приближения
(Штурмфогель  знал  это) картина  будет  меняться:  наклонные стены  сначала
поднимутся вертикально,  обрастут зубцами и башенками, нависнут над головой,
потом,  словно на  фотобумаге,  проявятся рвы  И мосты  - и вдруг в какой-то
неуловимый момент стены сомкнутся за спиной...
     Там  все  иначе,  в  этом Темном  Замке. Внутри он  необъятен.  Во всех
смыслах.
     Штурмфогель  еще  постоял  немного,  пытаясь  надышаться  впрок  первым
весенним ветром, и пошел к трапу цеппелина.
     В каюте он лег на легкую  откидную койку, заказал стюарду  две  бутылки
красного  полусладкого  вина  и  углубился  в  изучение   досье  сотрудников
Спецотдела.  Двести  листков  тонкой  рисовой  бумаги,  мелкий  шрифт...  но
качество печати отменное. На фотографиях даже различимы тонкие черты лиц.
     Расстрелян...   расстрелян...   расстрелян...   покончил   с   собой...
расстрелян...
     Что  у русских здорово,  подумал  Штурмфогель,  так это  умение хранить
тайны.  Ведь так  никто и не выяснил, что именно происходило  у  них в конце
тридцатых. Да и не только в конце. А ведь происходило что-то космическое...
     Ладно. Займемся этим, когда кончится война.
     Смотри-ка: "Смерть в результате несчастного случая"... И что характерно
- умер одним  из последних, уже в сорок первом. Правда,  уволен из кадров  в
конце тридцать девятого за критику  советско-германского  сотрудничества. Ух
ты,  а послужной список-то какой: Китай, Испания, Германия, США,  Мексика...
Да, и  таких вот  специалистов - в  отстрел. Штурмфогель не сомневался,  что
"несчастный  случай" ему  устроили  полуколлеги, "соседи" - так  в  "Факеле"
называли   разведку  Шелленберга  и   гестапо.  Наверное,   и  в  Спецотделе
существовал какой-то эвфемизм для НКВД и НКГБ...

     Цеппелин  отчалил так плавно,  что  только  по наросшему  звуку моторов
Штурмфогель догадался: плывем.

     Ираклион, 12 февраля 1945. 14 часов

     ...Потом  члены экипажей В-26, выполнявшие рутинные прыжки  со  средних
высот из салона С-47 (прыжки эти не имели ни малейшего практического смысла,
но их положено  было совершить,  и  все),  рассказывали,  что майор  Джейкс,
инструктор-парашютист, имеющий  за плечами  более десяти тысяч прыжков,  был
чем-то глубоко подавлен, но виду старался не показать. В самоубийство  никто
не поверил, однако  не находилось  объяснений, почему это он вдруг пронесся,
обгоняя всех  уже  выпрыгнувших, безвольно мотаясь  в потоке  воздуха,  и не
сделал даже попытки раскрыть парашют,  отлично уложенный и вполне исправный.
И никто из тех, кто выполнял эти злосчастные прыжки, не осмелился поделиться
с друзьями странным гнетущим ощущением: что в салоне,  кроме парашютистов  и
инструктора, был кто-то еще...
     Потому  что никто  не  хотел  отправляться  на прием к психу-психологу,
рыдавшему этой ночью на весь лагерь.
     Волков же  прямо с аэродрома поехал в  Ираклион. Надо  же, этот  дурень
майор осмелился угрожать ему... в суд он подаст... Ха! Эти американцы...
     Неподвижное тело  заместителя  коменданта  ожидало  его  в  собственной
теплой  -  и  уже,  наверное,  мокрой  -  постели.  Как  утром он изумился и
перепугался, бедняга... Волков почувствовал, что улыбается до ушей.
     Именно  для  таких   клиентов   у  него  был  припасен  собственноручно
изготовленный маленький складной ад.
     Заместитель коменданта лежал, неестественно длинный, с костяным носом и
желтыми бумажными щеками, - почти труп.  Волков потрогал  ему пульс: за  сто
двадцать. Ну-ну... Выдохнув и задержав  на  выдохе дыхание, Волков скользнул
вверх. Изогнулся, вытянулся - и попал туда, где  запер американца. Оставаясь
пока невидимым, осмотрелся.
     Спеленатый по рукам и ногам, американец раскачивался под кроной дерева.
Прочные  паутины образовывали  гамак.  Несколько  лохматых пауков размером с
овцу прохаживались по сучьям, поднимались и спускались по стволу. Когда паук
приближался к гамаку, жертва начинала судорожно биться...
     - Ну что, забрать тебя отсюда? - спросил Волков. - Или не надо?
     Американец  закричал, запрокинув  голову.  Голоса у  него  уже почти не
было, но он кричал.
     Волков  схватил предателя за волосы  и  рывком вернул в Ираклион, в его
собственную постель. И, не давая тому ни секунды передышки, зашептал на ухо:
     - Слушай меня, ты, сопля! Сейчас  я тебе  задам один  вопрос.  Если  ты
отвечаешь  "да", мы с тобой работаем. Если "нет", возвращаешься к паучкам. И
больше я за тобой не приду. Понял? Повтори: понял?
     - По... нял...
     - Теперь отвечай: будешь работать на меня?
     - Да...
     - Не слышу!
     - Да-а-а!!!
     - Вот и молодец... Сеанс связи у тебя во сколько?
     - М-меж... ду... пятью и... семью...
     -  Ну и  прекрасно, дружище. Все, вылезай из койки,  умывайся, стройся.
Тебе сегодня выходной лично от генерала Донована. Сейчас обсудим наши дела и
планы...  Кстати,  ты  еще не  был  в Италии?  Сказочная страна,  и  туда мы
направимся  вместе - и скоро... И вот еще что, малыш. Я не голубой, да и ты,
насколько я  знаю, тоже. Но любить меня ты будешь  - пылая  страстью! Понял,
сука?
     - По... нял...
     - Ну вот и чудненько, котик. А теперь вставай, вставай, утро давно...

     Женева, 12 февраля 1945. 16 часов

     План  Антона  был заманчив именно  своей  простотой  и  безыскусностью.
Штурмфогель задал два-три уточняющих вопроса и остался вполне удовлетворен.
     У них имелись вечер и ночь на подготовку....
     Антон  исходил  из  того,  что  братец   Рекс   неизбежно   страдал  от
спермотоксикоза: разделял  кров с чувственной и красивой женщиной, вдыхая ее
привлекательные испарения, он не мог в силу каких-то предрассудков разделить
с нею и  постель.  Вчера вечером Ультима  прямым текстом сказала  Рексу, что
сама найдет и приведет ему женщину и  чтобы тогда он не смел воротить морду,
на что получила совсем уже робкий и нерешительный отказ.
     Оставалось заинтересовать Ультиму...

     Ираклион, 12 февраля 1945. 18 часов 30 минут

     Мерри едва не  взлетал над  землей при  каждом шаге -  таким  легким он
чувствовал себя. Старый, привычный, родной панцирь страха был содран с него,
сброшен... а  новый  еще не нарос. Произошло самое страшное - а он все равно
жив. Жив. И теперь... теперь... теперь никто...
     Он даже не  поседел за этот день. И глаза не ввалились. И не появился в
них бешеный блеск. И руки не дрожали. Мерри шел весело и свободно.
     Волков знал свое дело.
     На краю  маленькой площади с памятником  Эль Греко посредине  сидел  на
тротуаре у порога винной  лавочки, скрестив по-турецки ноги, дурачок Аигеус.
Он  был  настолько  неподвижен, что  по губам его ползали мухи. Рядом с  ним
лежали три такие же неподвижные неопрятные кошки.
     Мерри свернул в  переулочек, поднимающийся круто вверх, и вошел в вечно
открытую дверь...
     Волков не стал  заходить следом, а обошел веселый дом с другой стороны.
Там  стояли  грубый  деревянный стол  и несколько древних  гнутых  стульев с
плетенными  из лозы сиденьями. Он  взял кружку местного  светлого вина и сел
спиной  к  стене,  глядя  на  море. Оно  было  необычного  цвета: дымчатым и
лиловато-серым, будто вылиняло до основы, до дна.
     Немного  подождав,  Волков  поднялся  вверх.  Он  не  стал   уходить  в
невидимость:  это  снижало восприимчивость. Да  и  зачем? Никакой угрозы для
себя он не ожидал.
     Да. Изменилось  только  море,  став  ультрамариновым, да  еще  - возник
ветер, полный запахов:  дыма  горящей сухой листвы и  травы, разрытой земли,
свежих лепешек...
     Отставив кружку с вином, Волков  встал. Земля чуть задрожала. Он отошел
от дома и оглянулся. На крыше танцевал призрак: подобие человека, состоящего
из языков холодного бледного пламени.
     -  Что  это?  -  изображая  испуг,  обратился  он к  хозяину  кабачка -
совершенно другому, не тому, который был внизу.
     - Плясунья, - охотно объяснил хозяин. - И не такое бывает, хотя  бы вон
в  форте.  Вреда от  нее никакого, мы и  не  возражаем.  Попляшет  да к себе
пойдет... Вот сейчас... хоп!
     Призрак  на  крыше стремительно сжался в  длинное сверкающее  веретено.
Потом  раздался  словно  бы вздох.  Веретено вытянулось в сверкающую спицу и
скользнуло в  небо, полого изгибаясь к северо-западу.  Несколько секунд след
его висел в воздухе, потом растворился...
     - Ничего себе, - сказал Волков. - И часто у вас такие номера?
     -  Не,  не  часто. С полгода не было. А  теперь вот -  буквально  через
день... Никогда не видел такого, что ли?
     - Чтобы вот точно такого - нет, - развел руками Волков. - Налей-ка мне,
друг, еще кружечку...
     Допив вино,  он вышел на  площадь.  Ее медленно  пересекала,  покачивая
могучими  бедрами,  пожилая  гречанка,  ведя  в  поводу  осла.  Через  спину
животного был перекинут огромный свернутый ковер.
     Памятник стоял посредине клумбы. Цветы еще не цвели.
     Из дверей винной лавки вышли двое: щуплый подросток с большой картонной
папкой под  мышкой и  крупный лысоватый  грек  в  овчинном жилете. Подросток
остановился,  дал  греку  подержать  папку  и наклонился, отряхивая  колени.
Распрямляясь, болезненно поморщился.
     Рожа грека была сытая, лоснящаяся, довольная.
     Пидоры, брезгливо подумал Волков. А в лавке, наверное, притон...

     Берлин, 12 февраля 1945. 18 часов 45 минут

     Расшифрованная телепатема  легла