ом случае, я так поняла из разговора Эйба и Дрозда.
     - Дрозд с вами?
     - Нет. Он появляется и исчезает. Он тоже выглядит усталым. Как и ты.
     -  Хорошо бы еще -  по  той  же причине... -  пробормотал себе  под нос
Штурмфогель.
     - Что?
     - Ничего. Вздор. Это вздор... Лени. Не рискуй, хорошо? Не расслабляйся.
Тебе  доверяют - или делают вид, что доверяют. Не  проколись  на  этом. Даже
если что-то померещится - сразу уходи. К отцу.
     -  Вы  с ним говорите одни и те же слова,  -  сказала Лени со  странным
выражением лица. - Он заботится обо мне. А ты?
     Штурмфогель долго думал, что ответить. Потом просто пожал плечами.
     - Спасибо, - сказала Лени. - Я поняла. Кажется, поняла.
     И улыбнулась неуловимо.
     - Последнее, -  сказал Штурмфогель. -  Как тебе этот запах? - Он достал
из кармана и  протянул  Лени эбеново-черную  фигурную бутылочку  с притертой
пробкой.
     -  Он мне должен  понравиться? - Лени вдохнула  воздух, задумалась. - А
впрочем, неплохо. Очень неплохо.
     -  Ты  будешь  пользоваться  только   этими  духами.  Тогда  начиная  с
завтрашнего  дня мы сможем найти тебя  в  Женеве,  с после  завтрашнего  - в
Европе...
     - Кто это - мы?
     - Я и  мои помощницы. Они не  вполне люди. И  к моей официальной службе
отношения  не  имеют.  Кстати,  чтоб  ты  знала:  я  объявлен  предателем  и
приговорен к смерти. Так что...
     Лени медленно кивнула.
     - И второй презент: вот. - Он протянул ей маленькую, меньше  папиросной
коробки, шкатулочку  из такого же  черного материала. - Жалко,  что ею можно
воспользоваться только  один  раз, очень полезная  вещь...  Пишешь  записку,
кладешь внутрь, бросаешь шкатулку через плечо. Она оказывается у меня.
     - Ничего себе! - Лени вскинула брови. - Так бывает?
     - Иногда. Честно говоря,  я тоже  думал,  что  не  бывает, но  на  днях
пришлось  убедиться...  Бывает еще  страннее. Как я понял,  Салем создан  не
только людьми.
     - Э-э... Еще раз.
     - Салем создан не только людьми. Еще раз?
     - Нет, просто поясни.
     -  Видимо,  на Земле  живут и другие разумные расы. Почему  мы  с  ними
незнакомы,  я не  знаю. Может  быть,  мы просто не воспринимаем их,  смотрим
мимо... а может быть, нас разделяют  какие-то перегородки,  стены, не  знаю,
как это выразить...
     - Вот это  я поняла. Интересно, что примерно о том же  говорил мой дед.
Он был мудрым  человеком. Но ему никто не  верил.  А ведь  он даже не  бывал
наверху...
     - Тогда я не понял. А о чем он говорил?
     - О перегородках и стенах.  О том, что все вокруг значительно сложнее и
запутаннее. Что мир полон замаскированных стен. Он все пытался найти дверь в
стене. И  наверное, однажды нашел. Представляешь, он вышел из дому. Его ждал
автомобиль  -  на  другой  стороне  улицы.  Так  получилось  -  нельзя  было
подъехать. Пришлось  пройти лишних  двадцать метров. Он дошел до автомобиля,
стал обходить его - и исчез. Там негде было исчезнуть, но он  исчез... Никто
не видел, как это произошло. Но как-то произошло... Извини, я перебила.
     -  Нет-нет.  Я ведь ничего такого важного не говорил.  Но когда поймешь
наконец,  что все это принадлежит не  только нам... становится как-то проще.
Понятнее.
     -  Возможно...  - с  сомнением протянула Лени и тут  же спохватилась: -
Все. Время. Надо идти.
     Штурмфогель встал. Вдруг,  неожиданно для себя,  наклонился и поцеловал
сидящую  Лени  в лоб. Она  отшатнулась,  покраснела.  Но через миг вскочила,
рукой притянула  голову Штурмфогеля к себе, поцеловала  в уголок рта...  И -
метнулась бежать.

     Берлин, 3 марта 1945. 22 часа

     То, что поднялось  с  кровати  Хельги, уже  почти ничем  не  напоминало
человека. Разве  что  тем, что стояло на  двух ногах  и  имело  две  верхние
конечности.  Оно было тоньше  и  выше, колени и локти  оканчивались длинными
зазубренными  шипами,  острые  загнутые шпоры торчали  из пяток, на  которые
существо  не опиралось  при  ходьбе, пружиня на носках необыкновенно длинных
ступней.  Из-за этого походка была  стремительной, летящей. Кожа,  если  это
была  кожа,  отливала  графитным  блеском.  Голова  - удлиненная,  с покатым
твердым   лбом,   из-под  которого  мрачно   посверкивали  четыре   выпуклых
красноватых  глаза  (два смотрели  вперед, два  - в  стороны),  -  сидела на
короткой, но очень гибкой шее. Маленькие челюсти вряд ли  были предназначены
для нанесения вреда противнику, но из  груди выступал острейший пилообразный
гребень; подобные же гребни, поменьше, украшали собой голени и предплечья...
     Движения существа были стремительны и нечеловечески точны.
     Оно  прошло сквозь  четверых охранников на входе столь быстро,  что они
вряд ли успели понять, кто перед ними и что оно с ними делает...
     Дальше была  темная улица и  холодный дождь; капли его не задерживались
на коже существа. Дома мелькали, сливаясь в один бесконечный дом без входов.
Существо что-то искало, но пока само не знало что.
     ...и все это время Хельга - нет, уже не Хельга, а Ута, девочка Ута, что
они  с  тобой сделали... - билась  в  клетке, в  которую  ее  заключили.  Не
останавливаясь ни на секунду, она царапала, била, трясла, расшатывала прутья
- пока вдруг не почувствовала, что один стал поддаваться...
     Волков был изощрен, но не всесилен...

     Берлин, 3 марта 1945. 22 часа 15 минут

     Нойман  выслушал доклад,  ни  разу не  перебив Круга - что само по себе
было весьма необычно.  И когда Круг замолчал, Нойман еще  долго рассматривал
свои пальцы. На левом указательном белел ребристый  шрам - в детстве мальчик
Зигги любил пускать ракеты из артиллерийского "макаронного" пороха...
     - Хете был прав, - сказал он наконец. - Нужно было  убрать ее сразу.  Я
чувствовал... но так хотелось сыграть... обыграть...
     - Я не понимаю нескольких вещей, - сказал Круг. - Почему...
     -  ...кто мог  подумать,  что он  не  станет  играть, а  просто смахнет
фигуры? - не слушая Круга, проговорил Нойман. - Почему ни один пост не засек
попытки  проникновения  в  здание, а? Почему нападавшие  использовали только
холодное  оружие?  Наконец,  зачем  понадобилось  захватывать Хельгу,  потом
отдавать ее нам, потом опять захватывать...
     - Почему ее увели голой, -  подсказал Крут. - А если переодевали - то с
какой целью? И потом... есть подозрение, что  непосредственная охрана Хельги
погибла по крайней мере час назад. Доктор скажет точнее. То есть...
     - То есть имело место тихое проникновение - и громкий выход. Так?
     - Да.
     - Для чего? Если можно тихо войти, значит, можно так же тихо удалиться.
Нет?
     - Подожди... -  Круг уставился  в  одну точку. - Что-то померещилось...
Ладно, вспомню. Громко выходить имеет смысл, если хочешь отвлечь внимание от
того места, через которое вошел.
     - То есть они намерены вернуться?
     - Наверняка.
     - Так, может  быть, гипотетическая наша "крыса" - это вовсе не человек,
а место? - Нойман даже привстал. -  Кто-то приходит, распускает уши, узнает,
что ему надо... сматывается... Возможно такое?
     -  Вполне,  - сказал  Круг,  бледнея. - По крайней мере  в это  я легче
поверю, чем в успешное прохождение предателем контроля лояльности.
     -  Ищи, -  наставил  на него  палец Нойман. -  Как хочешь,  чем хочешь,
носом, рылом... ищи! Белов и  вся  его  служба  - под твое начало. День тебе
даю.  Все... Да! - закричал он  в спину повернувшемуся Кругу. - Увели голой.
Наверное, через этот канал в одежде не пройти. А?
     - Возможно, шеф, - кивнул Круг и вышел из кабинета.
     И  тут  Нойман  почувствовал, что еще  один вопрос  остался без попытки
ответа. Взяли, отдали, взяли. Зачем?
     Значит, все-таки "слепок"...
     Круг  и  его  люди  не  нашли  в  сознании  Хельги  характерных  следов
подготовки "слепка". Но это не значит, что нет более тонких методик...
     "Слепками",  "матрицами",   "копирками"  называлось  особое   состояние
сознания  какого-либо человека-носителя. Носитель  вел себя обыкновенно,  не
вызывая подозрений, при этом (сознательно или несознательно, это зависело от
методики)  создавал в своей памяти  эйдетический слепок реальности. И умелый
интерпретатор  мог  воссоздать реальность,  с которой "слепок"  был снят,  в
высшей  степени достоверно - и даже  с деталями, которые  не  попали  в поле
зрения носителя, а пришли туда в отражениях личностей других людей...
     Методика   эта   просуществовала   некоторое  время,  но  очень   скоро
англичанами  был найден  детектор "слепков" - и  от  применения ее  пришлось
отказаться. Дальнейшие  работы  в этом  направлении  были  прекращены личным
распоряжением фюрера.
     Очевидно, зря.
     Но если есть какой-то "подземный ход"... "слепки"... то Штурмфогель?..
     Ни при чем?
     Нойман почувствовал озноб. Отменить охоту? А если он уже убит? Все-таки
Хете - это Хете, от него еще никто не уходил. Как тогда все будет выглядеть?
     Он, Нойман, отдал приказ убрать офицера, ценнейшего сотрудника,  просто
по подозрению, из-за стечения обстоятельств, играя на руку врагу?..
     Вот.  Он уцепился  за последнюю мысль. Преследуя  Штурмфогеля,  мы даем
врагу понять, что играем по его сценарию. На самом-то деле мы разгадали этот
сценарий, но не имеем права показать  этого.  Если Штурмфогель падет жертвой
нашей   игры   -   то   он   падет  геройской   смертью   офицера,   подобно
курьеру-смертнику,   который  может   доставить  врагу  фальшивку  лишь   на
собственном трупе...
     Его можно будет представить к Железному кресту.
     Кстати, что там  у нас в Женеве? Он стряхнул с лица  остатки смятения и
открыл папку с последними донесениями.
     Ребята Эделя  работали отлично. По их данным, группа  Коэна насчитывала
шестнадцать человек, из них девятеро уже были  идентифицированы, а остальные
скорее  всего  являлись  новичками-дебютантами.  Группа располагала  большим
количеством автоматического  оружия,  включая  два тяжелых пулемета, а также
несколькими базуками  и минометами. Судя по весу  оружия  и боеприпасов,  до
цели группа должна была следовать как минимум в двух тяжелых грузовиках...
     Отдельное донесение было про двоюродную  сестру Эйба Коэна, чья функция
в группе оставалась неясной. Трижды ее посылали для установки тайников, но к
тайникам никто  не  пришел, а при вскрытии  одного из них  не  было  найдено
ничего.   Просто  ничего.  Тайник   был   пуст.  Следует   отметить  высокий
профессионализм девушки в деле ухода от слежки...
     С чего бы это, подумал вдруг Нойман. Роза  Марцинович из Лемберга, дочь
еврея и полячки, мать все время прятала ее в тайнике в борделе, который сама
и  содержала. Из-за бывшего (да к  тому  же и давно мертвого) мужа у  матери
были  сложности   с  местным  гестапо,  но  кто-то  из  аппарата  гауляйтера
заступился за вдову...
     Это были данные Штурмфогеля. А если Штурмфогель все это сам придумал?..
     Значит, он предатель.
     Или  это  совсем другая  девушка. Потому  что  в  борделе девушка может
научиться многому, но не профессиональному уходу из-под слежки...

     Адриатика, остров Премуда, яхта "Босфор", 4 марта 1945. 05 часов

     Две ночи  подряд Гуго охотился на командира, но прихватить  смог только
сейчас, после того как  яхта вошла  в какую-то  бухточку  и стала на  якорь.
Очевидно, с берега их наводили, потому что в такой непроглядной тьме  просто
так приблизиться к берегу  - и то было непросто; да и новые голоса зазвучали
на палубе...
     Так и шли:  ночами плыли,  днями стояли,  укрытые  маскировочной сетью.
Команда спала. Но днем Гуго  был  почти бессилен, вот в чем беда.  Ему нужна
была луна, пусть ущербная, пусть за тучами. И вот  сейчас - повезло. А может
быть, он намолил себе эту удачу. Командир Джино сказал  наверху:  я вздремну
до света.  Потом растолкай меня,  шкип. Да  спи  ты  сколько  влезет, сказал
капитан, хоть до вечера... Я сказал: до света. Ну, ладно, капитан  вздохнул,
как хочешь.
     Гуго  не слышал  всего этого, но почувствовал. Потому что ждал.  Потому
что иначе было нельзя.
     Он  взял Джино в длинном  коридоре -  тот  как  раз  открывал дверь, за
которой копошились обнаженные  темнокожие  красавицы.  Гуго прыгнул  сзади и
перекусил ему шейные позвонки...
     Тут  же все охватило  пламя.  Тело Джино  корчилось в огне, а Гуго  уже
несся назад, торопясь  выскочить из чужого  сна  прежде,  чем сон перестанет
существовать. Двери  было две: вверх  и  вниз - и  Гуго,  переборов  соблазн
броситься вверх, протиснулся в  нижнее тело,  именно протиснулся, потому что
проход сужался, сужался...
     Он  все-таки  успел.  Запрыгнул, как  танкист в танк,  захлопнул крышку
люка... Вал пламени пронесся сверху, но уже невидимый.
     Тело подчинилось не  сразу,  даже пыталось бунтовать,  но это был  бунт
обреченного: у Гуго были все командные  высоты, все  рычаги и  кнопки. Через
полчаса он вышел из командирской каюты - тесной, как инструментальный  ящик,
но все же односпальной, держа в руках сверток с двумя пистолетами и одеждой.
Спустился в трюм, открыл каюту, где содержались  пленные (она не  охранялась
снаружи - да и на кой черт?), отстегнул наручник, которым был прикован... он
сам.  Тело. Не в первый  раз ему приходилось смотреть на себя со стороны, но
впервые зрелище показалось ему омерзительным.
     Тем не менее и это союзник...
     Гютлер он освобождать не стал, а она просто не заметила ничего: лежала,
отвернувшись к стене. Это, к сожалению, не союзник, это обуза...
     Пока  тело  одевалось  и  проверяло   пистолет,  Гуго  прислушивался  к
происходящему вокруг.  Память Джино, поступившая  в  его  некоторое - весьма
неполное   -   распоряжение,  подсказывала  расположение   помещений   яхты,
распорядок дня, но утаивала то, что было необходимо: манеру поведения Джино,
характерные его словечки, мимику...
     Придется обойтись без изящества. Хотя  было бы соблазнительно захватить
не просто яхту, но яхту с экипажем. И чтобы экипаж о захвате не догадался.
     Но такой маневр требовал куда более тщательной  подготовки, да и - Гуго
постарался  быть  честным  - больше сил и таланта.  Такие  умения оттачивают
годами, а он... он занимался чем угодно, только не этим.
     По  дороге  к  трапу,  ведущему  на  мостик,  Гуго  ножом  убил  одного
партизана. Тело оттащило труп в каюту к Гютлер.
     На  борту  и на берегу  было в  общей сложности  восемнадцать человек -
вспомнилось уже на трапе...
     Через   четверть  часа   партизан  осталось  четверо,  обезоруженных  и
запертых. Страшно воняло пороховой гарью, плечо и руки гудели от пулемета, в
ушах стоял звон. Тело пыталось что-то говорить,  но только морщилось и глупо
улыбалось. Ему вообще повезло необыкновенно: граната взорвалась в двух шагах
- и ни царапины...
     Теперь не следовало терять темпа. Гуго проверил,  нет  ли в каюте Джино
припрятанного оружия, отдал  телу все,  что имел при себе,  и велел запереть
себя  снаружи.  Маловероятно,  что тело  Джино ринется на  подвиги, но лучше
подстраховаться.
     Вообще-то...  могло ведь ничего  не получиться. Верхнее тело,  если оно
достаточно далеко, после гибели личности вполне  способно  закуклиться  -  и
тогда проникнуть в него  можно будет только  при помощи настоящих  Магов, их
специальных методик - и только там, наверху... и то не факт,  что получится.
Но все же  существовала  вероятность,  что  пуповина,  соединяющая тела,  не
разорвалась после гибели личности и не сжалась  до такой степени, что сквозь
нее уже не протиснуться... хотя, если говорить о вероятностях, то именно эта
вероятность была  куда  большей.  И здесь тоже было два варианта: получше  и
похуже. Если пуповина порвалась, то он просто не сумеет подняться  наверх, и
все, но если она сжалась, то можно застрять где-то в междумирии...
     Вот об этом лучше не думать.
     Потому  что так или иначе, а  рисковать приходилось. И потому  лучше не
подсчитывать свои шансы на медленную мучительную смерть...
     Гуго вдохнул поглубже - и скользнул вверх.
     Пожалуй, это похоже было на полет мыши внутри садового  шланга. Местами
Гуго  чувствовал, что его сжимает и скручивает так, что превращает в веревку
длиной в полкилометра и толщиной с карандаш. Но все же чудом он не застрял -
и через немыслимый промежуток времени (пройдя сквозь какую-то иную вечность)
оказался наверху, в другом теле Джино...
     Здесь была обширная тускло освещенная пещера.  Чадили факелы, и отсветы
жирного пламени бродили по черному, в паутинах копоти потолку.
     Перед ним, скрестив по-турецки ноги, сидел Паук - огромный, коричневый,
лоснящийся.  Рядом с  ним  лежал кривой  бронзовый  меч,  а в руке был томик
Кьеркегора "Страх и трепет" - в трудные минуты Паук всегда обращался к этому
философу. Когда Гуго подошел,  Паук заложил томик огромным пальцем  с кривым
черным ногтем и приветливо улыбнулся.
     Насколько  Гуго  понимал  (сквозь  невнятицу  мыслей   и  сопротивление
захваченного тела)  здешние взаимоотношения,  Паук  не  был в строгом смысле
слова членом группы Джино.  Нижнее  тело  его  либо путешествовало отдельно,
либо  вообще оставалось где-то в неподвижности - Джино допускал это,  исходя
из каких-то невнятных намеков. Может быть, Паук осуществлял над Джино чей-то
сторонний надзор... Дрозда? Вероятно.
     Хотя не факт. Ведь и Дрозд кем-то контролировался...
     - Не прилетели? - спросил Паук.
     - Нет еще, - сказал  Гуго, хотя даже не подозревал, кто  и когда должен
прилететь. - На моей памяти еще ничто не случалось вовремя...
     - Это не страшно, - сказал Паук. - Знаешь, у меня не идет из головы тот
парень, которого было приказано оставить  живым. Я почти никогда не обсуждаю
приказы. Но мне кажется, здесь Дрозд ошибся. Его следовало убить... возможно
даже, его одного.
     - Почему ты так решил?
     - Я ничего не решал. Я так увидел.  Он опасен. Он очень опасен. Главные
его  качества  -  это  живучесть и  везучесть.  Иногда они перевешивают  все
остальные...
     - Такого провала ему не простят. За ним будут охотиться и  убьют - свои
же.
     - Дрозд на  это и рассчитывает. Натравить их на своего - на лучшего  из
своих -  в самый  острый момент.  Это  остроумно, но  неоправданно усложняет
игру. Могут вмешаться... как бы сказать... другие игроки.
     -  Могут, -  сказал  Гуго.  Он  достал  из  кармана  пистолет и  трижды
выстрелил Пауку в голову.
     Она разлетелась, как пустая тыква. Именно - пустая. Большое тело упало,
задергалось,  потом  его  косо  рассекло изнутри, от плеча  к бедру. Из дыры
высунулись тонкие волосатые лапы с крючками на концах...
     Остаток обоймы - десять патронов - Гуго выпустил в то,  что  выбиралось
наружу  из  сдувшейся  и  повисшей  на  ребрах,  словно  оболочка  пробитого
цеппелина,  толстой  мокрой шкуры. Девятимиллиметровые  пули, вылетающие  из
ствола  настоящего  бельгийского  браунинга   со  сверхзвуковой   скоростью,
разносили в мелкие клочья хитин и все, что под хитином скрывалось - какое-то
зеленоватое желе, тугие жгуты, белые волокна... Но внимательный запоминающий
взгляд  шести  красных  глазок, успевших  выглянуть  из дыры, он уловил  - и
поразился тому холодному презрению, которое они излучали...
     Потом Гуго сменил обойму и  огляделся. Он пока еще ничего не ощущал, но
знал, что совсем скоро его затрясет - и будет трясти долго.
     Больше в пещере никого не было. И тело -  может быть, само  потрясенное
увиденным - не собиралось давать ему никаких подсказок.
     Потом  он  как-то оказался снаружи. Долго пытался положить  пистолет  в
карман и промахивался. Смеркалось... или  рассветало?  Он не знал. Небо было
вверху, а лес начинался от самых ног и был синим. За спиной все время что-то
происходило.
     Теперь  его  трясло по-настоящему.  И в гондолу подлетевшего маленького
цеппелина его втащили почти силой, сам он забраться не мог - руки дрожали  и
ноги не шли.
     Пауки  были кошмаром всей его жизни. Он  не боялся ничего  - кроме них