лось, с  него свисают водоросли. С видом  самого  летательного  аппарата
контрастировали   шесть   блестящих   ребристых   алюминиевых   контейнеров,
подвешенных  по  обе  стороны  длинной  фанерной  гондолы.  Контейнеры  были
размером примерно с кузов-фургон пятитонного грузовика.
     Шесть вечера, подумал Волков,  идем пока минута в  минуту. Он  подозвал
Влада Кунеша по прозвищу  Пекарь, тоже  бывшего интербригадовца, ставшего  в
отсутствие Джино новым комиссаром.
     А на Джино, пожалуй,  придется поставить крест. Что же могло случиться?
То есть нет: случиться могло все. Что именно из этого всего случилось?..
     - Время, - сказал Волков. - Нужно звонить.
     Пекарь  кивнул  и покрутил  ручку  полевого телефона.  Телефон был  уже
настроен на коммутатор полицейского управления Аквитании.
     - Алло,  барышня!  - задыхающимся шепотом произнес Пекарь.  - Мне нужен
сам мсье комиссар. Вопрос жизни и смерти. Да не моей,  а  вашей. Потому  что
комиссару поотрезают все на хрен, если он опарафинится так, как собирался...
да. Мсье комиссар?  Я не  называю себя,  но  сообщаю, что  в  крепости Боссэ
засела  банда террористов, готовящих налет  на  гостей леса Броселианда.  Вы
понимаете, о  чем я  говорю? Короли Аквитании поклялись своей честью, что  с
головы гостей  не упадет и волосок... Что - откуда? Знаю? Просто у меня есть
не только глаза  и  уши, как  у  вас, но и то место,  где  все  это  растет.
Слушайте внимательно.  Они выступят сегодня! Через час или чуть позже. У них
будут  цеппелин и два самолета. Крепость Боссэ, это на озере... да. Хоть это
знаете. И еще: когда будете их бомбить, не зацепите розарий, хорошо? Этим вы
меня страшно обяжете.
     Пекарь бросил трубку, оскалился.
     Потом пнул телефон.
     - Гады, - сказал он кому-то и пошел, не глядя. - Ребята вам наваляют...
     За  ним после  Испании  аквитанская полиция  гонялась  полтора года. Он
прятался у какой-то местной придурочной феи. Фея приставала к нему со своими
не всегда безобидными глупостями, но податься было некуда...
     Внизу  его тело полгода  назад умерло в  одном  из маленьких безымянных
лагерей  для  неисправимых.  По  лагерям  оно  таскалось  с самого  тридцать
девятого: сначала по французским, а потом эти лягушатники не  отпустили его,
как   многих   других,   а   передали  гестапо.  То  ли  подозревали  о  его
пси-способностях, то ли просто за неуемный нрав и десяток попыток бежать.
     Так что французскую полицию всех родов Пекарь не любил куда больше, чем
тех же гестаповцев, которых полагал  естественными врагами; полицейские же и
жандармы были гадами и курвами.
     Сегодня ему предстояло слегка отомстить за себя и за многих других...

     Париж, 8 марта 1945. 19 часов

     Штурмфогель с трудом оторвался от Айны. Глядя в ее расширенные страстью
голубые глаза,  он  отчетливо понял, что это, возможно,  был последний  раз.
Последний раз. Последний...
     Сердце билось в такт словам. Последний... последний... последний...
     "Нет, что  ты,  -  сказала  Айна, - мы тебя не оставим. Мы тебя вытащим
откуда угодно, правда, девочки?" "Правда", - спокойно и  уверенно отозвались
невидимые Рута и Нигра.
     Вам туда не попасть, подумал Штурмфогель. Я  не уверен, что  и мне-то -
попасть туда. Столько лет не был. Да и где мои крылья?..
     "Куда  не  попасть?  Сюда?  -  и  перед   внутренним  взором  мелькнуло
затуманенное пространство,  что-то вроде  рельефной  карты  -  гораздо более
выпуклой  и  резкой,  чем настоящая  местность  - внизу,  и  каким-то тайным
зрением  Штурмфогель различал внизу границы  между людьми,  хотя то, что  он
видел, меньше всего  было похоже на людей... - Здесь неприятно и ненужно,  -
продолжали  крапицы  наперебой,   -  но  попасть  сюда  легко,  трудно  уйти
отсюда..."
     "Ты  понял, дурачок?  - ласково спросила  Айна, запахивая свой махровый
халатик. - Ты все еще нас недооцениваешь".
     "Тогда надо торопиться", - сказал Штурмфогель.  -  Нужно  найти Волкова
и..."
     "Хорошо, милый. Только предупредим Хельгу, что мы уходим - ненадолго".
     ...С  крапицами  получилось  куда  проще  и  легче,  чем  в  Школе.  Не
понадобилось  ни  спорыньи,  ни  грибов,  ни  длительной  сосредоточенности.
Штурмфогель  развернул крылья  и  с воплем  восторга  упал на плотный поющий
воздух.  Все  ликовало  и звенело в нем. Крылья  его  были  белые  с черными
кончиками...  И почти сразу  рядом появились крапицы. Они были не птицы и не
летучие мыши. Ничто из того, что Штурмфогель видел здесь раньше.
     Чем-то похожи на драконов, но не драконы, конечно...
     Узкие  удлиненные  головы  с огромными  выпуклыми  блестящими  глазами.
Тонкие тела - не извивающиеся змеиные, а чуть приплюснутые от груди к спине,
переходящие в длинные  нервные хвосты. Изящные цветные гребни  от затылка до
середины хвоста, там высокий яркий зубец -  как плавник  дельфина или акулы.
Очень узкие крылья  с  изломом  посередине,  перьев нет,  но  вместо  перьев
длинные блестящие  чешуйки, они чуть  шелестят в полете.  Штурмфогель понял,
что ему трудно отвести глаза от своих спутниц - до того необычны и прекрасны
были они в своем новом - и, может быть, истинном - обличье.
     А главное, они могли  переговариваться! Они  могли кричать и радоваться
полету - и каждый из них слышал это. И можно было говорить: направо, налево,
вниз, посмотри вон туда, опасно...
     Если  бы это  было возможно тогда, подумал Штурмфогель.  Все  пошло  бы
совсем иначе. И от тебя, идиота, не зависели бы теперь судьбы мира.
     Ладно. Не будем предаваться рефлексиям. Что  там  говорил наш маленький
доктор   об  интеллигенции,  которой  рефлексия  свойственна?  Недоучившиеся
духовные кастраты, творящие ежедневный  подвиг самообожания?  И что-то  еще,
столь же яркое и цветистое...
     Он поймал звонкий смех крапиц.
     Волков, подумал он. Волков, Волков... Где у нас Аквитания?
     В той стороне...
     Через несколько минут они нашли Волкова.
     Он так ярко и сочно выделялся на фоне окружающих...  нет, не лиц - форм
скорее, - что казался великаном.
     Попадем в него?
     Конечно...
     Почему-то с крапицами  все было легко и нестрашно. Хотя не страшно было
еще и потому, что страх кончился. Штурмфогель давно понял,  что запасы его у
человека  ограниченны,  и  только  когда  есть  надежда  на отступление,  на
спасение, на сохранение хотя  бы status quo  - страх еще в  человеке жив.  У
него же самого не  было никаких надежд  позади. И здесь, в текущем,  не было
надежд.  Не остановиться.  Только  вперед. Там  еще  что-то может  быть.  Не
обязательно, но может.
     Ведите себя так, как будто вы уже мертвы...
     Путь самурая.
     ...Они  ворвались в Волкова,  как звено  камикадзе, преодолевшее завесу
зенитного огня. Бушующий ураган загнал их в расселину, но по ней они  летели
недолго:  внизу  разверзся  ромбический  вход  в  подземный  туннель,  туда,
закричали крапицы, туда!..  туннель словно пульсировал,  когда они летели, и
красноватые  огни  на стенах  сливались в  странные узоры. А потом  открылся
громадный зал, свод  его терялся  в  светящемся тумане, колонны, похожие  на
стволы  секвой, стояли в  кажущемся беспорядке, и под одной из колонн  играл
маленький  мальчик  в  коричневых штанишках  с  одной  лямкой  через  плечо.
Штурмфогель  хотел  что-то  сказать  ему, но  получился  только птичий крик,
мальчик посмотрел вверх  и помахал  им, летящим, рукой.  А чуть  дальше,  за
плотным  лесом колонн, висел  огромный  вогнутый  экран,  похожий  на парус,
надутый ветром.  И  на  экране  шло  немое кино  -  странное,  словно снятое
одновременно из нескольких точек.
     Висел  невысоко над  землей  цеппелин,  под ним  стояли  люди и  что-то
разгружали с него. Словно огромные чемоданы уже стояли на  земле, спускались
на стропах, еще висели под толстым дряблым брюхом. В стороне какие-то люди с
оружием строились  в  два  ряда,  напряженно смеялись, разбирали  объемистые
свертки.  Еще  где-то  двое  сидели на корточках,  копаясь в груде ремней  и
длинных  высоких  седел.  Седла  эти  вызывали  в  памяти  какие-то  неясные
ассоциации - почему-то с переходом улиц. Потом один из "чемоданов" открылся,
и из него под уздцы вывели дракона. Дракон был некрупный, серый, но плотный,
сильный, красивый. Могучие мускулы перекатывались под ровной чешуей. Походка
выдавала хорошую школу...
     Седла были полицейские, спокойно сообразил  Штурмфогель. А в свертках -
полицейская  форма. Конечно.  Что  может  быть проще -  нагрянуть  под видом
полиции. Тем более  что  их -  полицейских  -  вполне могут  направить туда,
потому что... Ну да! Все  наконец сложилось.  Засветить  отвлекающую группу,
поднять  шум.  Наверняка   устроители  переговоров  запросят  дополнительную
охрану...
     И все.
     Бойня.
     Хорошо бы  проникнуть в мысли Волкова - и нагадить там...  но, пожалуй,
для  этого  уже  нет  времени.  Пора возвращаться. Пора, пора,  откликнулись
крапицы.
     Пора, пора, пора...
     Они пронеслись  сквозь экран - по мере того как приближались, экран все
удалялся и удалялся, а потом вдруг вывернулся наизнанку и оказался позади, -
и неожиданно  для Штурмфогеля вылетели во внешний мир или по крайней  мере в
какой-то  отпечаток внешнего мира,  мелькнуло удивленное лицо Волкова, может
быть,  запомнившееся по  фотографии в личном деле  и рисункам  Полхвоста,  а
может быть, и настоящее... и другие лица, незнакомые, они казались огромными
и  вогнутыми, как стадионы, а цеппелин походил  на небольшую планету,  краем
сознания Штурмфогель  уловил чье-то удивление и  внезапное беспокойство,  но
впереди  уже  была  норка в  земле, и  туда они  влетели  плотным строем, со
свистом, а  потом воздух содрогнулся и  свет померк ненадолго, чтобы тут  же
вспыхнуть утроенно, а в  мозгу Штурмфогеля опять  сошлись какие-то детали, и
он понял, что их только что чуть не затоптали сапогом... Полет был короток и
резок, и в себя, в свое тело он вернулся как-то иначе, не как раньше, но как
именно - так и не уловил.

     Аквитания, крепость Боссэ, 8 марта 1945. 19 часов 40 минут

     Интересно,  зачем они предложили  нам  сдаться,  подумал  Эйб.  Если бы
атаковали внезапно,  у  них вполне  могли бы  остаться приличные  шансы.  Но
сейчас... Три  тела в синих  мундирах лежали на дамбе, и еще двоих -  то  ли
раненых,  то  ли  мертвых  -  уволокли,  это   он  видел  точно.  Слабенькие
полицейские пушчонки, стоящие в ряд вне досягаемости прицельного пулеметного
огня, даже не выщербляли стен. Правда, несколько снарядов перелетело стену и
ударило в донжон,  но и это не нанесло никакого урона. А за кустами  офицеры
криками собирали свое воинство, готовя к очередному бесполезному броску. Ну,
даже если  и добежите, подумал Эйб. Допустим. И что дальше?  Пробивать стены
головами?
     Впрочем, похоже, что ни на  что больше ваши тупые полицейские головы не
пригодны...
     Но как вы узнали про нас?..

     Арденнский лес, 8 марта 1945. 20 часов

     Вот и все.
     Волков  прошелся  вдоль  строя,  сам  молодцевато печатая  шаг.  Ребята
стояли, выпятив груди или животы,  кто что мог, - белые ремни, белые кобуры,
белые перчатки, белые  повязки  на рукавах... почти парад, а  что автоматы -
ну, сами понимаете, время непростое, террористы кругом...
     Двадцать два бойца,  считая  его самого.  Двое из них примут бой раньше
прочих. Еще двое останутся здесь, не полетят. Так надо.
     И драконы, шесть красавцев, каждый свободно  увезет не то что четверых,
а всех шестерых, если понадобится, - да только вряд ли понадобится...
     На головах  драконов  специальные шлемы с пробковыми наушниками - чтобы
не  взбесились, когда включится  манок. А  Пекарь все возится с драконобоем,
штучкой непростой, за нее магрибские разбойники  взяли  золота  больше,  чем
владельцы конюшен - за драконов. Драконобой сделан  не простыми людьми, даже
не Магами - кем-то тайным, и к этому еще надо будет не забыть вернуться...
     Волков скомандовал "вольно", отошел к палатке, где сидели двое: Длинное
Ухо  и  ассистент.  Ассистент  взглянул  на  Волкова,  покачал головой.  Ухо
проращено было в генеральный комиссариат аквитанской полиции. Значит, приказ
на дополнительную охрану переговорщиков еще не отдан.
     Хорошо. Ждем. Что-что, а ждать мы умеем.
     Тем временем  цеппелин всплыл невысоко над землей, развернулся почти на
месте  и пошел  по направлению  к  лесу  Броселианда, унося полусумасшедшего
безногого  пилота  Уно Топеца  и  лучшего  пулеметчика,  из тех, что  Волков
когда-либо знал, - Лайоша Варгу. Он вызвался сам...
     Впрочем, Варга жертвовал не так уж многим и рисковал не слишком. Сейчас
он был двутел: истинное его верхнее  тело оставалось  на Земле, в отряде, не
слишком  дееспособное, но  вполне  пригодное для  вселения,  а  в полет  шло
захваченное недавно чужое. Если  не будет пули в голову  - то он успеет уйти
вниз,  а  потом вернуться  в собственное  тело.  Так,  во всяком случае,  он
рассчитывал сделать.
     Как и  Пекарь, Варга имел зуб на аквитанскую полицию,  хотя и по другим
причинам. Полицейские убили его брата-контрабандиста и перебили  всю братову
семью.  За что и  почему,  Варга  и сам толком не знал  - но поклялся темной
клятвой отомстить и вот теперь летел мстить.

x x x

     ...Патрульные на драконах  появились  скоро, едва только лагерь скрылся
из виду. Сначала две, а потом целая гирлянда осветительных ракет вспыхнула в
небе,   обливая  все  вокруг  мертвым   известковым  светом.  Варга   сперва
зажмурился, потом надвинул на глаза  специальные очки-бинокли со  шторками и
длинными козырьками. И тут же увидел драконов.
     Их была пара, и они заходили сзади-сверху, держась пока нагло.  Дракона
непросто убить: для  этого надо пулей со стальным сердечником попасть  ему в
нос - тогда он  умрет от болевого шока; в  глаза;  вообще в морду - там есть
тонкие косточки, через которые пули могут пройти в мозг; в небольшие участки
под  крыльями, где  чешуя тонка, тогда  можно  пробить ему  легкие,  сердце,
крупные  сосуды;  в  брюхо,  наконец,   если  оно  не  прикрыто  специальным
бронированным  набрюшником... Варга дождался,  когда лица погонщиков  станут
различимы,  и  вдавил гашетку. Голову  ведущего дракона  буквально  ободрало
клочьями,  он еще держался в воздухе  несколько секунд - так бегает  кругами
обезглавленная курица, - а потом  крылья его судорожно распрямились  и сразу
обмякли. Но  Варга уже не  смотрел  в его сторону,  он  стремительно перенес
огонь на второго, успевшего сманеврировать, и всадил в него несколько  пуль,
прежде чем тот  унесся вверх, в мертвую  зону. Дракону это не повредило, но,
кажется, он  попал в стрелка, потому что в последний миг краем глаза заметил
вскинутые руки...
     Вторая пара атаковала цеппелин сверху, трассирующие пули прошивали его,
как  полотняный  пузырь, - чем он,  в  сущности,  и был. Несколько щелчков о
какие-то  твердые детали,  несколько  маленьких дырочек  в  обшивке гондолы.
Когда  эта пара мелькнула вверху, разворачиваясь  для повторной атаки, Варга
влепил  точную  очередь  в голое  брюхо  еще  одному дракону - тот  сложился
пополам, закинув голову, как человек,  получивший сильный удар под дых; один
из  седоков - то ли  погонщик,  то  ли стрелок, наплевать -  сорвался вниз и
исчез;  дракон   стал  падать,   кувыркаясь  и  стараясь  загрести  крыльями
достаточно воздуха, чтобы затормозить...
     Потом  Варга  увидел,  как  два  оставшихся  дракона  сошлись  вдали  и
некоторое время держались  вместе: седоки  совещались. Потом  один  ушел  со
снижением, а второй стал кругами  набирать высоту. Правильно, подумал Варга,
я  бы  и сам  так делал.  Давай  вниз,  крикнул он  Топецу.  Сам  же  он  по
веревочному трапу полез  вверх,  вокруг  толстого  бока  цеппелина; там было
наспех  сооружено  что-то вроде вороньего  гнезда  со  вторым  пулеметом  на
шкворне.
     Он как раз успел  усесться  в  этом гнезде и  передернуть затвор, когда
впереди  появился  дракон,   летящий  нарочито  медленно:   видимо,  стрелок
потребовал лететь так, чтобы  было проще целиться. Варга не стал по-рыцарски
дожидаться, чтобы тот открыл огонь первым:  до цели  было  метров четыреста,
когда  он  длинной  кучной  очередью  накрыл  всех,  и  дракона,  и седоков;
бесформенный  ком рухнул  вниз, как  будто никогда не  был  грозным летающим
ящером и властными людишками в униформе...
     Два зверя,  сказал  он  себе. Или даже три.  И шесть-семь  человеческих
ублюдков. Неплохо для начала.
     - Неплохо для начала! -  крикнул  он. Голос прозвучал тонко и противно,
совершенно по-петушиному. Гелий выходил из оболочки. Правда, балласта  взято
много, а Топец - классный пилот...
     Он передохнул и даже успел выкурить сигарету. А  потом появилось  сразу
восемь  пар драконов.  В  свете  многих ракет видны были и  тяжелые стальные
набрюшники,  и  какая-то  массивная дрянь,  подвешенная  под  некоторыми  из
зверей.  За него решили сразу  взяться по-настоящему. Он поплевал на ладони,
потер - и стал выцеливать самого смелого...

     Париж, 8 марта 1945. 20 часов 30 минут

     Да уж... назначил место...
     Такого сосредоточения живописного мусора Штурмфогель не  видал никогда.
Наверное,  над созданием  этого кусочка  Великого  Города поработало  чье-то
особо изощренное и яркое подсознание.
     Всяческая  мебель, имя  которой  помнят  только театральные художники и
бутафоры, драные диваны и трехногие стулья, чемоданы, коробки, подставки для
цветов  и кадки с  пальмами, тряпье, перекошенные  зеркала,  бочки  целые  и
разбитые, целые  штабеля  толстых глиняных тарелок,  а главное - море пустых
бутылок, маленьких, средних,  больших, огромных, стройных и пузатых, светлых
до полной прозрачности  и  черных,  изогнутых,  с  ручками, с  краниками,  с
гравировкой...
     Да, подумал Штурмфогель, вот и в Берлине верхнем было так же... да нет,
круче  было  в  Берлине.  Он  попытался  вспомнить,  но цельной  картины  не
возникало. До того как вывезли куда-то далеко на периферию и там изолировали
сначала всех  душевнобольных, а потом евреев, улицы Берлина местами походили
на   материализацию  кошмаров  безумного  кладовщика:  повсюду  громоздились
всяческие ящики, шкафы, тюки с одеждой и провизией, курганы угля и дров - то
есть всего того, без  чего натерпелись за времена войны, разрухи, революции,
инфляции...  Но уже лет пять, пожалуй,  улицы  чисты, светлы, даже ровны - и
Шпеер клянется, что еще пять лет - и узнать город будет невозможно.
     Клялся,  поправил  себя  Штурмфогель.  Уже довольно давно  Шпеер  занят
другими делами, ему не до архитектуры...
     А казалось  бы, до чего просто: двести  тысяч плакатов с  видами нового
города  расклеены повсюду внизу -  и Верх преображается, выпрямляются улицы,
дома тянутся к небу, а не нависают над головами, и само небо светлеет...
     Темнеет небо. Время  уже,  время! Опаздывает  Кляйнштиммель, так его  и
так.
     А  вдруг...  Только  сейчас Штурмфогель подумал: а ведь он  мог  просто
уйти. Нет у него поблизости никаких опергрупп, соврал. Ушел, и все.
     И  тут же  понял,  что в этом  случае, в случае обмана, - Кляйнштиммель
должен будет пойти до конца, то есть убить.
     И двум поднявшимся навстречу ему силуэтам  он не  удивился. Равно как и
упершимся в спину стволам.
     - Он не придет, - сказал Хете, подходя.
     - Уже догадался, - сплюнул Штурмфогель. - Только поздно. Если окажешься
в моей шкуре, Хете, запомни: не доверяй никому.
     - Я не окажусь в твоей шкуре, - сказал Хете слишком ровно.
     - Кто тебя будет  спрашивать? -  хмыкнул Штурмфогель. - Меня, например,
не спрашивали: назначили, как в наряд по кухне. Скажи-ка...
     - Кончай его, Антон, - сказал тот, кто стоял дальше... Эмиль,  вспомнил
Штурмфогель с некоторым уже трудом. - Опасно. Накроют. Общая тревога по всем
полицейским участкам.
     -  Заткнись, Эмиль,  - сказал Хете,  не оборачиваясь. - Я буду г