асным губчатым носом. И
наконец, как-то отдельно от всех  сидел (единственный здесь в военной форме)
Дитер Хете, командир специального  отряда "Гейер" - небольшого подразделения
десантников, подчиненного лично Нойману. Деятельность  "Гейера" была  строго
засекречена даже  внутри "Факела"  - несмотря  на то  что  в "Факеле"  самое
понятие секретности было чем-то зыбким и не вполне уловимым.
     -  Проходи,  Эрвин. -  Нойман  поманил  его рукой. - Я хочу,  чтобы  ты
прочитал вот это...
     Пока Штурмфогель читал донесение,  все смотрели на него. Он  чувствовал
себя как ночной пилот в скрещении прожекторных лучей.
     - Теперь  слушай  меня,  -  продолжил  Нойман. - Я  и  Гуго решили, что
псевдоним агента на обсуждении звучать не будет. Ты согласен?
     Штурмфогель кивнул.
     - Тогда так: что  ты можешь сказать об этом парне? В первую очередь: не
пытается ли он вставить нам огурец в задницу? Надежен ли он как источник - и
как сотрудник?
     - Я добавлю, если  можно, - сказал фон Белов.  -  "Почтарь" сказал, что
передатчик  был  в  состоянии  паники.  Впрочем...  тот передатчик  паникует
регулярно. С тридцать девятого года...
     - Понятно.  -  Штурмфогель подошел  к  свободному стулу, но садиться не
стал, а лишь оперся о спинку. - Как  источник - я его считаю очень надежным.
Все сведения, которые он предоставлял нам, выдерживали любую проверку. Кроме
того, они были действительно ценные и своевременные.  Но при этом я  уверен,
что противостоять давлению он не сможет, да  и не станет. Он работает прежде
всего за деньги.
     - А не прежде всего? - заинтересованно наклонил голову Гуго.
     Штурмфогель помедлил.
     - Я не хотел бы раскрывать метод вербовки.
     - Он - пси? - прямо спросил Гуго.
     - В зачаточном состоянии.
     - Понятно... Что ты сам рекомендуешь?
     - Я  вижу только один старый добрый способ: понаблюдать за парнем. Если
он под давлением, мы это заметим.
     -  Значит, так.  -  Нойман  поскоблил  пальцем  стол,  счищая  незримую
соринку. -  Если агент погибает  до проверки - то крыса либо  я,  либо Гуго,
либо  ты.  Между  собой  мы  как-нибудь разберемся...  Если  агент  проходит
проверку, тогда начинаем тотальный просев. Но! С  этой минуты вводится режим
чрезвычайной  бдительности.   Положение   -   казарменное.   Все  сотрудники
объединяются в  тройки  - по жребию - и не спускают друг  с  друга глаз. Что
здесь,  что  наверху.   Какие-либо   исключения   только   с  моего  ведома.
Внеочередной контроль лояльности  всем пройти в  течение недели. Поголовно и
без исключений.  Все это организует обер-штурмбаннфюрер  Гютлер. Я ничего не
упустил?
     - Технический персонал, прикомандированные, связники?
     - Обычными оперативными  методами.  Еще не разучились? -  Нойман  хмуро
посмотрел на нее.
     - Еще нет, шеф, - ангельским голоском отозвалась та.
     - Дальше.  Карл, ты выяснишь  все,  что сможешь,  про этого Эйба Коэна.
Который  родом  из  Дрездена.  Поскольку  формирование  группы  коммандос  и
появление крысы в наших  рядах явно  взаимосвязано, то это может дать  ключ.
Четыре дня. Ты понял, Карл?
     Разведчик кивнул.
     - Далее. Ганс-Петер,  тебе. Шелленберг  убежден, что Мюллер работает на
русских,  но   доказать  ничего  не  может.  Подумай,  не  укладывается   ли
происходящее в интригу вокруг этого? И вообще рассмотри ситуацию  на предмет
"кому выгодно". пн, теперь  ты. Будешь ломать голову над задачей:  как крыса
может избежать контроля лояльности. Любые способы, вплоть до самых безумных.
Или самых простых. Может быть, он - она, оно - на службе недавно и планового
контроля еще не проходил. В общем, думай. Что бы ты сам сделал?
     - Видишь  ли... -  пн  потеребил бороду.  -  Поскольку систему контроля
создавал  я, то мне  кажется,  что  она идеальна. Думаю, тест на  разрушение
нужно поручить кому-то другому...
     - Не волнуйся. Другому тоже поручу. Но и с  тебя задача не снимается...
А  теперь,   наконец,  последнее.  Операцией   "Крыса"  поручаю   руководить
обер-фюреру Захтлебену.  Он  создает временную оперативную  группу из  любых
сотрудников  любых  отделов.  Отказов  быть  не  может   даже   по   причине
скоропостижной смерти... Ты понял меня, Кляйн-штиммель?
     -  Шеф,  -  оперативник  сморщился, как  будто  внезапно  откусил кусок
лимона,  - я понимаю, что мы в дерьме по  уши... но,  может  быть, не  стоит
усугублять  это  положение?  Во-первых,  мне  не  нравится,  что   я  должен
законсервировать три ответственные операции в стадии миттельшпиля и одну - в
стадии эндшпиля. Не говоря о том, что возможный срыв отразится на всей нашей
работе,  -  это может привести  к  ненужной гибели ценнейших агентов...  Что
любого моего сотрудника можно будет отвлечь с его участка и бросить затыкать
прорыв, которого, может быть, и  нет вовсе. И наконец, что  мне  даже нельзя
узнать псевдоним моего собственного агента...
     - Когда ты проходил контроль лояльности, Юрген? - спросил Нойман.
     - В декабре.
     - Первый на очереди. После  этого, может быть, я шепну тебе на ухо пару
слов.
     - Понял. И все же это оскорбительно.
     - Да. Но любое  внутреннее расследование оскорбительно по  своей  сути.
Вопрос закрыт. Может кто-то сделать заявление по существу? Нет? Все свободны
до девяти утра. Остаются Хете, Штурмфогель, Захтлебен. Да, Вернер! Сколько у
нас человек в верхней охране?
     - Трое. Как обычно.
     -  Поставь еще  двоих.  Поставь  этого...  молодого...  Кренца.  У него
хорошие способности. И голова на месте.
     -  Хорошо. А зачем? Для простого  наблюдения даже трое наверху - много.
Если  же  вдруг  будет прямое  нападение,  то и  пятеро  не справятся. Или я
чего-то не понимаю?
     - Я сам не понимаю:  Но каким-то образом нас прокололи, ведь так? Пусть
ребята покопаются в окрестностях - вдруг найдется какая-нибудь нора, дыра...
     - Сделаю,  шеф.  Только я  бы  не хотел  сегодня трогать Кренца.  Пусть
отдохнет хотя бы до вечера. Я лучше сам схожу.
     - Когда ты проходил контроль лояльности?
     - Позавчера, - ухмыльнулся фон Белов. - У меня алиби, шеф.
     Нойман посмотрел на Гуго. Тот кивнул.
     - Ладно. Действуй, старина...
     Когда в кабинете остались лишь четверо, Нойман сказал:
     - Гуго, приступай. Меня здесь нет.
     - Ты наверх?
     - Нет, просто отключусь на  четверть часа -  иначе умру... Продолжайте,
ребята.
     Нойман снял очки и лег лицом на скрещенные руки.
     - Привилегия начальства... -  пробурчал Гуго. - Ну, ладно. Штурмфогель,
что ты знаешь про отряд "Гейер"?
     - М-м... Ничего. Знаю, что он существует.  Что подчиняется лично шефу и
выполняет специальные задания по ликвидации... в общем, на кого покажет шеф.
Вот - командира в лицо знаю. Вроде бы все.
     - Отлично. Если такая любопытная длинноносая тварь,  как ты, ничего  не
знает о нашем маленьком секретном отряде, можно надеяться, что и крыса знает
о  нем примерно то же самое.  Поэтому  я хочу провести  всю  операцию силами
"Гейера", прикомандировав к нему еще и тебя.
     - Зачем?
     - Потому что они тактики-исполнители, а ты опер и стратег. Они работают
сильно и четко - но только одноходовка. Дальше объяснять?
     - Желательно.
     - Я  тебе доверяю. Пока для меня только ты... не то что вне подозрений,
но - наименее подозреваемый. Достаточно веское основание?
     - Не знаю, Гуго, чем я заслужил... но спасибо. Тем, что автор сообщения
- мой агент?
     - И этим тоже. Впрочем, по совокупности. Не отвлекайся. Выкладывай свои
соображения.
     -  А  как  ты  думаешь,  найдется у шефа  капелька  коньяку?  - спросил
Штурмфогель. - Или нам лучше попросить кофе?
     - Меня уже воротит  от кофе, - сказал Гуго. -  А шеф коньяк не пьет, ты
должен помнить.
     - Ну да. Шеф антипатриотично пьет русскую водку. Где он ее держит?
     - Сейчас...
     Гуго   заглянул   в   небольшой  американский   рефрижератор,   скромно
припрятанный  за  шкафами  картотеки.  Там  стоял  мельхиоровый  поставец  с
хрустальным графинчиком,  тремя рюмками  и  двумя  розетками -  с нарезанной
датской салями и с очищенными креветками.
     - Он знал! - сказал Гуго, разливая водку.
     Штурмфогель поднял рюмку.
     - Во-первых, я рад, что мы познакомимся поближе, - сказал он Хете. - Но
главное,  я  хочу выпить  за этого дурака американца,  который уже три  года
живет одной ногой в  аду...  в  общем, чтоб ему повезло. Он очень понравился
мне, парни. Ко  всему прочему, нужно  что-то предпринять, чтобы  его, не дай
Бог, не подставить...

     Ираклион, 10 февраля 1945. Около б часов утра

     За ночь  нагнало  туман; прибой  теперь казался совсем  близким: слышно
было, как в волнах перекатываются камни.  Темень  должна была стоять полная,
но  нет: лучи прожекторов  беспорядочно  месили  туман и море,  и по потолку
пробегали странные сполохи.
     Айове Мерри снова - который раз - приснился чудесный и страшный сон...
     ...тебе сюда, сказал кто-то, беги, и он  бросился вперед, лед подавался
под ногами, но  держал, держал! - бесконечный бег над глотающей бездной,  но
вот и берег,  и грохот, отлетающий от обрыва, а потом  -  ворота  в каменной
стене,  медленно открываются, за  ними испуганные лица, Серый  рыцарь (шепот
многих  уст),  скорее,  скорее...  и  следующий   удар  (чей?  не  помню...)
приходится  в  прочную стену,  а его уже ведут под руки,  и броня опадает  с
тела, как кора (с тех деревьев, что сбрасывают кору), он наг, но здесь вода,
в воде плавают розы, одни цветки, без стеблей, и две наяды...
     Он знал, что больше не уснет. Это просто страх. Ты не сходишь с ума.
     В прошлом  году он осторожно пытался проконсультироваться  у армейского
психиатра: сны, которые повторяются из  ночи в ночь, - это что? Но  психиатр
прописал бром и  мокрые обтирания,  а неофициально  посоветовал походить  по
всяким ночным клубам с номерами: помогает... Тогда они еще стояли в Риме.
     С проститутками Айова скучал. Возможно, как и они скучали с ним.
     Проклятый  Эрвин,  подумал  Айова.  Он  открыл окно.  Мокрый,  соленый,
холодный воздух толкнул его в грудь. Если бы ты тогда...
     Зачем?!
     Он  знал  зачем. У него все  еще  оставалась  надежда  вернуться в  тот
небывалый сад, к наядам Джулии и  Яне... Эрвин сказал, что  несколько недель
занятий  -  и  у  Айовы  получится  все.  Он  может,  и  осталось  только  -
научиться...
     Проклятый Эрвин. Временами он становился главным врагом. Без него жизнь
была бы нормальной, тихой...
     Пресной. Никакой.
     Он  показал,  что такое жизнь на самом деле. Зачем вообще нужно жить. И
это давало силы, как ни странно.
     Впрочем, следует быть справедливым.  Пристальные сны начались  у  Айовы
задолго до встречи с Эрвином. Собственно, поэтому он и ненавидел Ираклион...
     Это было то место, в которое раньше он попадал сразу после смерти.
     Когда он  впервые приехал  с аэродрома, то чуть не  закричал  от ужаса:
городок,  окруженный крепостной стеной, форт на  островке, узкая дамба - все
это  словно выплыло из  его снов.  Разве что  море  оставалось живым,  пусть
серо-зеленым и холодным...
     Да.  И  город  снов  не  кишел  английскими  моряками  и  американскими
летчиками. Он был почти  пуст, и лишь немногие жители  сидели на  табуретках
возле своих дверей.
     И еще там не было дня. Ночь или сумерки.
     Чернолицая мадам Теопия сама нашла его: подошла и сказала пароль. С тех
пор  Айова  стал завсегдатаем маленького  полуподпольного борделя.  Впрочем,
уединялся  он только с  самой  мадам  и  потому  среди  простых посетителей,
зенитчиков из форта и летчиков истребительного  авиакрыла,  слыл  гурманом и
сволочью.
     Все равно  Ираклион  оставался для него городом-тупиком, из которого не
было выхода.
     Яна  и  Джулия... Он вспоминал их  не  только и  не столько за постель,
которую они легко и охотно с  ним  делили, а  за  какой-то  веселый  звон  и
сияние,  исходившие  от  них. Люди так не звучат,  и  девушки, с которыми он
встречался после, казались вырубленными из сырых чурбаков.
     Проклятый Эрвин...
     Может быть, тебе будет легче, сказал он, уходя  (холодный темный Лондон
и час, неотличимый от ночи; скоро завоют  сирены), если ты будешь знать: то,
что ты  станешь сообщать мне, прежде  всего  будет предназначено для  защиты
верхнего  мира.  Твоих  наяд. И всего  того, что их окружает. Война началась
слишком рано, мы - те,  кто бывает там, - не успели  договориться. Ты будешь
работать не на Германию, а на верхний мир. На Хайлэнд...
     Агент Хайлэнда... Айова знал, что если  его поймают, то расстреляют как
простого нацистского шпиона.
     Впрочем, поймать  его  было  бы  непросто.  Сообщает какие-то сведения?
Потому  что  болтун.  Рация, рация где?  Или хотя бы  стремительно летящие в
бурном  небе   почтовые  голуби?  Нет,  и  гадалка  Дженни  в   Лондоне,   и
подслеповатый букинист  в  Сицилии, и мамаша Теопия здесь,  на Крите, -  все
они,  выслушав  Айову, лишь замирали  на  четверть часа, закрыв глаза и чуть
закинув голову,  и  только пальцы чуть подрагивали, как будто  руки их  были
руками  пианиста, вспоминающего давнюю  мелодию... Так  что контрразведчикам
было бы трудно предъявить кому-либо обвинения - даже если бы они ворвались в
разгар "сеанса".
     Иногда он ненавидел себя. Иногда - гордился...
     В любом случае жизнь была кончена. Не зря же проклятый Ираклион издавна
возникал в его снах как город по ту сторону.
     И, как всегда  после  сеансов связи, несколько бессонных  ночей  майору
Айове Мерри, заместителю коменданта авиабазы Вамос  по специальным вопросам,
были обеспечены...

СБОР ИНФОРМАЦИИ

     Берлин, 10 февраля 1945. 9 часов

     Как  любой  ночной   житель,  по   утрам  Штурмфогель  чувствовал  себя
отвратительно. Ему удалось  поспать четыре часа на диване  в кабинете Гуго и
потом освежиться кофе и шоколадом "Кола", который просто обязан был сообщать
мышцам силу,  а мыслям  легкость, но, наверное,  слишком  долго  хранился на
складе стратегических  резервов...  Штурмфогель ненавидел спать  в помещении
"Факела",  даже  в  этом  новом, которое  вроде  бы  не должно  было  успеть
пропитаться миазмами их работы,  но  вот тем  не менее  -  успело.  И вообще
плохо, когда утро начинается с Карла Эделя...
     Карл вошел, продавив тонкую пленку сна,  и вонзил когти в плечо спящему
Штурмфогелю,  и  пока тот отбивался, все хищно  улыбался и щурился, как кот,
сожравший дюжину мышей и решивший заполировать трапезу птичкой.  Штурмфогель
сначала замер в его когтях, но потом вздохнул и сел.
     - Ф-фу... Что у тебя, Карл?
     -  Можешь себе  представить  - зацепка. По  одному из  прошлогодних дел
проходила девка, которая была или остается связником Эйба Коэна.
     - Она у нас?
     - Нет, она на свободе, но тем лучше!
     - Да, конечно. Где она?
     - В Женеве. Где еще быть шпионке?
     - Ты прав.  Ты чертовски прав... У  тебя есть кто-нибудь в Женеве,  кто
смог бы организовать наблюдение за ней?
     -  Где же еще  быть шпионам... Ну, поскольку твоей  операции дан полный
приоритет, я сниму одного своего парня с наблюдения за русской колонией.
     - Ага. Но только пусть не спугнет...
     Карл уже уходил, но в дверях обернулся.
     - Ты знаешь, - сказал он, - Сунь-Цзы пишет, что для обслуживания одного
солдата  требуется восемьдесят крестьян, а для  обслуживания одного шпиона -
сто  солдат.  Я  посчитал,  и  получается,  что  каждый  взрослый  швейцарец
обслуживает примерно одного целого и семь десятых шпиона. Неплохо устроились
эти швейцарцы, правда?
     Он ушел, а Штурмфогель остался, несколько обалделый.
     Едва  он  успел  умыться и проглотить  кофе,  как за  ним  зашел  Гуго,
деловитый, как счетовод.
     - Поехали, я познакомлю тебя с десантом.
     - Поехали... А куда?
     Гуго усмехнулся и ткнул пальцем вверх.
     - Надолго?
     - Час-полтора.
     - Хорошо...
     Штурмфогель сгорбился, потом резко расправил плечи, запрокинул голову и
сделал специфическое движение всем телом - будто на носу у него балансировал
мяч и надо было подбросить его к потолку.
     Он по-прежнему был в кабинете Гуго,  но теперь это был неуловимо другой
кабинет. То  ли чуть просторнее,  то ли  чуть светлее... Две  секунды спустя
Гуго появился рядом.
     - Никогда не успеваю за тобой, - сказал он. Штурмфогель пожал плечами.
     Гуго распахнул окно - влетел и закружился пыльный смерчик - и перевалил
через подоконник свернутую веревочную лестницу. С  некоторых пор в коридорах
"Факела"  стало твориться что-то  неладное: если войти в дом  и  найти  свой
кабинет было легко, то выйти  из дома сделалось непростой  задачей. Коридоры
змеились,  раздваивались и  растраивались,  пересекали  сами себя на  разных
уровнях  -  и то  и  дело  норовили вывести  в какую-то исполинскую душевую,
предназначенную  для помывки не менее чем  полка... Гуго однажды  проблуждал
шесть  часов  -  и,  разозленный,  приказал   всем  обзавестись  веревочными
лестницами, пока не  будет  устранена  проблема. Но проблема устраняться  не
желала,   большинство   сотрудников  как-то  научились   ориентироваться   в
лабиринте, тратя на выход минут десять, и предлагали Гуго  пройти ускоренный
курс ориентирования, однако шеф  безопасности упрямо пользовался  веревочной
лестницей...
     Автомобиль,  лакированный   и   хромированный  шестиколесный  монстр  с
какими-то  безумными завитушками решеток, бамперов, дверных ручек, ждал  под
окном.
     Рюдель,  водитель  Гуго,  выбрался   из  машины,  чтобы  открыть  двери
пассажирам. Штурмфогель отметил, что Рюдель  стал еще  грузнее  и  как будто
старше. Там,  внизу, он уже четвертый месяц лежал в госпитале СД, не приходя
в сознание, и был в двух вздохах от смерти: пролежни проели всю его спину...
     - Ты как будто с похмелья, - сказал ему Гуго.
     - Прошу прощения, штандартенфюрер, -  просипел в ответ Рюдель,  -  пива
вчера холодного выпил, а как голос утратил - шнапсу глотнул...
     -  "Шнапсу", - передразнил Гуго.  -  От шнапсу толку мало, разве что  в
прорубь ухнешь, а голос надо горячим кагором восстанавливать, учи вас...
     Рюдель виновато поеживался.
     - Куда едем, штандартенфюрер?
     - В Цирк.
     - В Цирк так в Цирк, отлично...
     Мотор взревел,  как судовой  дизель, машину заколотило. Но когда Рюдель
выжал  сцепление и монстр тронулся, дрожь и  рев  пропали, сменившись нежным
пофыркиванием.  Булыжная  мостовая, вся в покатых  буграх  и впадинах, мягко
ложилась под колеса. Привлеченный каким-то движением  в зеркале, Штурмфогель
оглянулся -  но это  была только  нелепая  длинноногая многокрылая птица, из
тех, что в штормовые безлунные ночи бьются в окна...
     Снаружи  здание  "Факела"  напоминало  вагон исполинского  бронепоезда:
железные листы внахлест,  болты,  заклепки,  бойницы  и амбразуры.  Стальной
масленый блеск.
     Машина свернула налево, в сторону рынка, и "бронепоезд" пропал из виду.
     Здесь  не  было  ни  единой  прямой  линии:  погнутые  столбы  фонарей,
покосившиеся фасады, кривые темные заборы. И  эту  нелепую кривизну  всего и
вся лишь подчеркивала торчащая прямо  по курсу  исполинская глинисто-красная
пожарная каланча со шпилем.
     Прохожие здесь  были редки - район считался небезопасным в любое  время
суток.
     В  одном  из  переулков  уже  много  месяцев  стоял  темно-серый  танк,
оплетенный плющом. Башня танка была чудовищной, как и торчащая из нее пушка.
Казалось, что танк утонул в земле, пустил корни и дал побеги. Иногда  на нем
появлялась какая-то надпись на русском.  Потом  ее смывали дожди.  Потом она
опять появлялась.
     Рюдель вдруг резко дал по  тормозам и  одновременно надавил на клаксон.
Штурмфогель  ткнулся  лбом  в  спинку   переднем  сиденья.  Дорогу  медленно
пересекала большая парусная лодка  на деревянных колесах с  намалеванными на
них грубыми клоунскими рожами. Над бортами кривлялись полуголые раскрашенные
мужчины и девицы с