Робин КУК
   МУТАНТ

Перевод с английского М. Богомоловой. OCR Денис


     С благодарностью Джин, которая давала мне пищу, - в прямом и переносном смысле
     Бабушкам и дедушкам
     Мэй и Эду, которых я хотел бы знать лучше.
     Эстер и Джону в чьей семье меня тепло приняли.
     Луизе и Биллу, которые усыновили меня из чистого благородства.

     Как смеешь ты шутить над жизнью так!
     Мэри Уоллстоункрафт Шелли
     "Франкенштейн" (1818)

     Энергия билась в миллионах нейронов, образовавшихся шесть месяцев назад. Они нагревались электрической энергией, упорно подбираясь к гальваническому порогу. Образование древовидного рисунка дендритов нервных клеток и окружающих клеток микроглии нарастало по экспоненте, и каждый час возникали сотни тысяч синопсических соединений. Это было похоже на ядерную реакцию в критической точке.
     И вот свершилось! Порог достигнут и преодолен. Электрические микроразряды пожаром охватили переплетение синопсических соединений, заряжая всю массу. Внутриклеточные везикулы выделяли нейротрансмиттеры и нейромодуляторы, поднимая уровень возбуждения до новой критической точки.
     Из сложной микроскопической клеточной деятельности родилась одна из загадок Вселенной: разум. Опять разум был порожден материей.
     Разум привел к появлению памяти и знания. Но и ужаса и страха. Разум принес осознание конечности существования. Но пока сотворенный разум не обладал знанием. Знание было следующим, уже близким шагом.

Пролог

     11 октября 1978 года
     - Боже мой! - стонала Мэри Миллман, хватаясь обеими руками за простыни. В нижней части живота опять начиналась схватка, потоком расплавленного металла проникая в спину. - Дайте что-нибудь от боли! Пожалуйста! Я больше не могу терпеть! - кричала она.
     - Мэри, все идет прекрасно, - спокойно сказал доктор Стедмэн. - Постарайся дышать глубже.
     Он надевал резиновые перчатки, тщательно натягивая их на пальцы.
     - Я больше не могу, - хрипло вскрикнула Мэри. Она вертелась на постели, пытаясь найти удобное положение, но это не приносило облегчения. Боль нарастала с каждой минутой. Она задержала дыхание и инстинктивно напрягла мускулы:
     - Мэри, - доктор Стедмэн взял ее за руку, - не напрягайся. Это все равно не поможет, пока не открыта шейка матки. И кроме того, это может повредить ребенку!
     Мэри открыла глаза и попыталась расслабить тело. Ее дыхание было похоже на судорожный стон.
     - Я больше не могу, - проскулила она. - Пожалуйста, помогите мне! - ее голос перешел в пронзительный крик.
     Двадцатидвухлетняя Мэри Миллман работала секретарем в универсальном магазине в центре Детройта. Когда она увидела рекламное объявление с предложением стать суррогатной матерью, это было как подарок свыше. Отличный способ покончить с бесконечными долгами, появившимися после длительной болезни ее матери. Она никогда не была беременной, не видела, как протекают роды, разве что в кино, и не имела ни малейшего представления, как все это будет происходить. Сейчас она уже не думала о тридцати тысячах долларов, которые получит, когда все это кончится. Сумма значительно более крупная, чем та, которую обычно выплачивали в штате Мичиган за вынашивание имплантированного эмбриона. Это был единственный штат, где ребенок мог быть усыновлен еще до рождения. Ей казалось, что она сейчас умрет.
     Боль достигла предела, затем стала постепенно ослабевать. Мэри смогла сделать несколько неглубоких вдохов.
     - Мне нужен обезболивающий укол, - выдавила она. Во рту у нее пересохло.
     - Тебе уже сделали его два раза, - сказал доктор Стедмэн. Он снимал резиновый перчатки, которые уже были нестерильны из-за прикосновения к ней, чтобы заменить их на новые.
     - Они не действуют, - простонала Мэри.
     - Может быть, не действуют в момент схватки, но, во всяком случае, еще несколько минут назад ты спала.
     - Неужели? - Мэри искала подтверждения во взгляде Маши Фрэнк, приемной матери ребенка, которая вытирала ее лоб прохладной влажной салфеткой. Маша кивнула. У нее была добрая, сочувственная улыбка. Маша нравилась Мэри. Мэри была благодарна ей, что она настояла на том, чтобы присутствовать при родах. Фрэнки сделали это одним из условий соглашения. Однако присутствие будущего отца не вызывало у Мэри энтузиазма. Он постоянно командовал.
     - Помни, ребенок получает те же лекарства, которые принимаешь ты, - говорил он сейчас резко. - Мы не можем подвергать его опасности только из-за того, чтобы облегчить твою боль.
     Доктор Стедмэн быстро взглянул на Виктора Фрэнка, который начинал уже действовать ему на нервы. По мнению Стедмэна, Фрэнк был самым плохим будущим отцом из тех, которым когда-либо доктор разрешал присутствовать в предродовой палате. Что более всего удивляло - Фрэнк сам был врачом и, до того как заняться наукой, прошел курс акушерства. Если он и обладал каким-то опытом родовспоможения, это никак не проявлялось в его манере поведения у постели роженицы. Долгий вздох Мэри переключил внимание Стедмэна на нее.
     Выражение боли, исказившее лицо Мэри, потихоньку сходило. Схватка закончилась.
     - Ладно, - сказал доктор Стедмэн, делая знак сестре поднять простыню, прикрывавшую ноги Мэри. - Посмотрим, что тут происходит. - Он нагнулся над Мэри, раздвигая ее ноги.
     - Может быть, сделать ультразвуковое исследование? - предложил Виктор. - Мне кажется, дела не движутся.
     Доктор Стедмэн выпрямился.
     - Доктор Фрэнк! Если вы не возражаете... - он не закончил фразу, надеясь, что интонация достаточно точно передает его раздражение.
     Виктор Фрэнк взглянул на Стедмэна, и доктор вдруг осознал, что Виктор охвачен страхом. Его лицо было фарфорово-бледным, на лбу выступили капли пота. Видимо, использование имплантанта было тяжелым испытанием даже для врача.
     - Ox! - вскрикнула Мэри. Струя жидкости брызнула на постель, переключая внимание доктора на его пациентку. На минуту он забыл о Фрэнке.
     - Это разорвался околоплодный пузырь, - абсолютно нормальная вещь, как я уже говорил, - сказал доктор. - Посмотрим, как там ребенок.
     Мэри закрыла глаза. Она чувствовала пальцы доктора в своем теле. Лежа на простынях, залитых вытекшей из нее жидкостью, она ощущала себя слабой и униженной. Раньше она твердила себе, что делает это не только из-за денег, но и для того, чтобы принести счастье паре, которая больше не могла иметь детей. Маша была так мила, так убеждала ее. Теперь Мэри сомневалась, правильно ли она поступила. Новая схватка буквально пронзила ее тело.
     - Так-так, - сказал Стедмэн. - Очень хорошо, Мэри, просто замечательно. - Он сдернул резиновые перчатки и отбросил их в сторону. - Головка ребенка уже прорезалась, и шейка матки почти полностью раскрылась. Молодец, девочка! - Он повернулся к сестре. - Давайте-ка передвигаться в родильную палату.
     - А теперь мне можно что-нибудь от боли? - спросила Мэри.
     - Как только доберемся до родовой палаты, - бодро пообещал доктор. Он почувствовал облегчение.
     Виктор взял его за руку.
     - Вы уверены, что головка не слишком большая? - спросил он, увлекая Стедмэна в сторону.
     Стедмэн чувствовал, как дрожит рука этого человека. Он отвел его пальцы от своей руки.
     - Я же сказал, головка уже прорезалась. Это означает, что она прошла тазовое отверстие. Я уверен, вы и сами это помните.
     - А вы уверены, что головка уже прорезалась?
     Доктора охватило возмущение. Он уже готов был взорваться, но заметил, как Фрэнк дрожит от волнения. Пытаясь сохранять контроль над собой, доктор только повторил еще раз:
     - Да, головка уже прорезалась. Я уверен. - Затем добавил: - Если это так на вас действует, может, вам лучше пойти в комнату ожидания?
     - Нет, мне нужно видеть, как все это закончится, - резко сказал Виктор.
     Стедмэн внимательно посмотрел на доктора Фрэнка. Уже первая их встреча оставила в нем какое-то странное чувство. Тогда он объяснил напряженность Фрэнка необычностью самой ситуации - имплантацией эмбриона. Однако сейчас он чувствовал, что за всем этим стоит нечто большее. Доктор Фрэнк вел себя не просто как взволнованный отец. "Мне нужно видеть, как все это закончится", - странное высказывание для будущего отца, даже если речь идет об имплантированном ребенке. Как будто он говорил о каком-то задании, а не о радостном событии, связанном с рождением человека.
     Маша слабо осознавала странность поведения своего мужа. Она шла за кроватью Мэри через холл к родовой палате. Ее настолько поглотили роды, что она не обратила на это внимания. Как бы ей хотелось самой оказаться на этой кровати! Она радовалась бы этой боли, несмотря на то что во время первых родов, когда появился на свет их сын Дэвид, у нее началось такое сильное кровотечение, что врачу пришлось пойти на удаление матки, чтобы спасти ей жизнь. Они с Виктором так хотели второго ребенка! Она не могла больше рожать, и они решили подумать, что еще можно предпринять в такой ситуации. После некоторых колебаний они остановились на имплантации. Маша была счастлива: еще до рождения младенец по закону считался их ребенком. И все-таки она отдала бы многое, чтобы выносить самой это долгожданное дитя.
     Глядя, как сестры перекладывают Мэри на родильный стол, Маша ласково сказала:
     - Ты просто молодец. Осталось совсем немножко.
     - Положите ее на бок, - велела сестрам доктор Уайтхед, анестезиолог. Затем, взяв Мэри за руку, она произнесла: - Я сделаю тебе эпидуральную блокаду, как мы и говорили.
     - Я не думаю, что нужна эпидуральная блокада, - вмешался Виктор, подходя к другой стороне родильного стола. - Тем более если вы собираетесь делать нижнюю анестезию.
     - Доктор Фрэнк! - жестко произнес Стедмэн. - Я предлагаю вам либо прекратить вмешиваться, либо покинуть родовую палату. Выбирайте. - С него довольно. Ему и так пришлось смириться со многими распоряжениями Фрэнка: проведены почти все известные медицине дородовые исследования, включая исследование околоплодной жидкости и биопсию хорионального тела. Он даже согласился с тем, чтобы на ранней стадии беременности Мэри три недели принимала антибиотик цефалоклор. Как профессионал, он видел, что какие-либо показания для этих мер отсутствовали, но ему пришлось пойти на них из-за того, что настаивал Фрэнк. Кроме того, ситуация вообще была необычная, поскольку речь шла об имплантации. Мэри не возражала против этих мер, так как, по ее словам, это предусматривалось соглашением между ней и Фрэнками, и доктор не считал нужным спорить. Но все это было во время беременности. Роды - совершенно другая вещь, и Стедмэн не собирался менять свою методику из-за нервного коллеги. Интересно, чему Фрэнка учили? Безусловно, он знал все обычные процедуры, проводимые при родовспоможении. Но сейчас он задавал вопросы по поводу каждого указания Стедмэна, перепроверяя каждый шаг.
     Несколько секунд Виктор и Стедмэн стояли, пристально глядя друг на друга. Виктор сжал кулаки, и в какой-то момент доктору показалось, что Фрэнк вот-вот его ударит. Но тот, тяжело дыша, отступил в угол.
     Сердце Виктора учащенно билось, в животе нарастало какое-то неприятное ощущение. "Пожалуйста, Господи, сделай так, чтобы ребенок был нормальным", - молился он про себя. Сквозь набежавшие слезы он смотрел на свою жену. Она так хотела этого ребенка. Он почувствовал, как снова начинает дрожать. Внутренне он упрекал себя. "Мне не следовало этого делать. Пожалуйста, Боже, пусть ребенок будет нормальным". Виктор взглянул на часы. Секундная стрелка медленно ползла по циферблату. Сколько еще он сможет выносить это напряжение?
     Опытные руки доктора Уайтхед за несколько секунд ввели внутренние анальгетики. Маша, ободряюще улыбаясь, держала Мэри за руку. Постепенно боль начала ослабевать. Потом Мэри почувствовала, что кто-то будит ее, говоря, что пора тужиться. Вторая часть родов прошла быстро и гладко, и в 6.45 вечера родился здоровый Виктор Фрэнк-младший.
     В момент рождения Виктор не дыша стоял за спиной Стедмэна, стараясь ничего не упустить. Когда стало видно ребенка, он быстро окинул его взглядом, пока доктор перерезал пуповину. Стедмэн передал новорожденного педиатру, и тот, сопровождаемый Виктором, проследовал к палате для новорожденных, где поддерживался особый температурный режим.
     Врач положил молчащего ребенка на столик и начал его осматривать. Виктор почувствовал облегчение. Ребенок был нормальным.
     - Десять баллов, - крикнул педиатр. Это означало, что Виктор-младший получил высшую оценку.
     - Превосходно, - кивнул доктор Стедмэн. Он в этот момент занимался последом.
     - Но он не кричит? - вопрошающе произнес Виктор. Сомнения затуманили его радость.
     Педиатр слегка похлопал подошвы ног Виктора-младшего, потом потер ему спину. Ребенок молчал.
     - Но дышит он прекрасно.
     Врач взял шприц и попытался еще раз прочистить нос Виктора-младшего. К изумлению доктора, рука новорожденного поднялась, выхватила шприц из его пальцев и бросила в сторону.
     - Ну, теперь понятно, - сказал педиатр, посмеиваясь. - Он просто не хочет кричать.
     - Можно мне? - спросил Виктор, пододвигаясь к ребенку.
     - Можно, если ему еще не холодно.
     Виктор-старший осторожно поднял Виктора-младшего. Обеими руками он держал новорожденного перед собой. Это был красивый ребенок с поразительно светлыми волосами. Его пухленькие розовые щечки придавали ему вид херувима, однако значительно более выразительными были его ярко-голубые глаза. Глядя в эти глубины, Виктор вдруг осознал, что ребенок отвечает ему взглядом.
     - Красивый, правда? - сказала Маша за спиной Виктора.
     - Потрясающий! Но почему он блондин? У нас с тобой темные волосы.
     - До пяти лет я была блондинкой, - ответила она, протянув руку, чтобы дотронуться до розовой щечки малыша. Виктор наблюдал, как жена с любовью смотрит на ребенка. У нее были очень темные волосы с легкой проседью. Выразительные серо-голубые глаза, четко очерченные линии лица, совершенно не походившие на округлые, полные черты лица новорожденного.
     - Только посмотри на его глаза, - прошептала Маша.
     Виктор перевел взгляд на ребенка. При этом он заметил, что мальчик по-прежнему пристально смотрел на него. Бирюзовая глубина его глаз была холодной и яркой, как лед. Виктор невольно почувствовал, как его охватывает страх.

***

     Фрэнки ощущали себя победителями, когда Виктор въехал на покрытую щебенкой дорогу, ведущую к их деревянному загородному дому. Муки искусственного оплодотворения окупились с лихвой. Поиски подходящей матери, которая выносила бы их ребенка, безрадостные поездки в Детройт - все это дало свои плоды. У них был ребенок, и Маша баюкала его на руках, благодаря Бога за его подарок.
     Машина сделала последний поворот. Приподняв малыша и откинув край одеяла, Маша показала мальчику его дом. Как будто бы понимая, что происходит, Виктор-младший смотрел через лобовое стекло на симпатичный, хотя и довольно скромный домик. Затем, моргнув, посмотрел с улыбкой на Виктора.
     - Тебе он нравится, а, Тигрик? - спросил Виктор. - Ему еще только три дня, но могу поклясться, что он бы заговорил со мной, если бы мог.
     - Что бы ты хотел от него услышать? - Маша опустила ребенка на колени. Они называли его Тигрик, чтобы как-то отличать от отца, Виктора-старшего.
     - Не знаю, - ответил Виктор, останавливая машину перед входом. - Может быть, он бы сказал, что хочет вырасти и стать врачом, как его папочка.
     - Нет, ради Бога, - сказала Маша, открывая дверь.
     Виктор выскочил из машины, чтобы помочь ей. Стоял прекрасный, ясный октябрьский день, наполненный ярким солнечным светом. Деревья за домом были щедро окрашены осенними красками. Алые клены, оранжевые дубы, желтые березы, казалось, соревновались между собой в красоте. Дверь открылась, и Дженис Фэй, няня, постоянно живущая у них в доме, сбежала к ним по ступенькам.
     - Дайте-ка на него посмотреть, - попросила она, остановившись перед Машей. От восхищения она прикрыла рот рукой.
     - Ну, что скажешь? - спросил Виктор.
     - Просто ангел! - ответила Дженис. - Он великолепен. По-моему, таких голубых глаз я еще не видела. - Она протянула руки. - Дайте мне его подержать. - Осторожно взяв ребенка, она начала покачивать его. - Вот уж не думала, что он будет блондином.
     - Мы тоже, - улыбнулась Маша. - Мы знали, что ты удивишься. Светлые волосы - это от моей семьи.
     - Да уж, - поддел ее Виктор, - можно подумать, что в вашем восточном роду было много блондинов.
     - Где Дэвид? - спросила Маша.
     - В доме, - ответила Дженис, не отрывая взгляда от лица Виктора-младшего.
     - Дэвид! - позвала Маша.
     В дверях появился мальчик со стареньким плюшевым мишкой в руках. Это был молчаливый пятилетний ребенок с темными вьющимися волосами.
     - Иди сюда, посмотри на своего братика.
     Дэвид послушно подошел к воркующей группе.
     Дженис нагнулась и показала новорожденного брату. Дэвид взглянул на младенца и сморщил нос.
     - От него плохо пахнет.
     Виктор усмехнулся, а Маша, поцеловав мальчика, объяснила, что, когда Виктор-младший немножко подрастет, от него будет так же приятно пахнуть, как от Дэвида.
     Маша взяла Виктора-младшего и пошла в дом. Дженис вздохнула. Такой радостный день! Она любила грудных детей.
     Дэвид взял ее за руку. Она взглянула на мальчика. Он тоже поднял на нее глаза.
     - Лучше бы его не было, - сказал он.
     - Тихо, не надо так, - Дженис привлекла Дэвида к себе. - Нехорошо так себя вести. Он еще совсем маленький, а ты уже большой мальчик.
     Держась за руки, они вошли в дом. Маша и Виктор уже были наверху, в заново отделанной детской. Дженис повела Дэвида в кухню, где уже были начаты приготовления к обеду. Мальчик взобрался на кухонный стул, усадив мишку рядом с собой. Дженис стояла у раковины.
     - Кого ты больше любишь, меня или его? - с тревогой в голосе спросил Дэвид.
     Оставив овощи, которые она мыла, Дженис взяла Дэвида на руки. Она уперлась лбом в его лоб и прошептала:
     - Я люблю тебя больше всех на свете.
     И крепко обняла его. Дэвид тоже обвил ее руками.
     Они не знали, что им оставалось жить всего несколько лет.

1

     19 марта 1989 года
     Воскресенье, конец дня
     Длинные кружевные тени, отбрасываемые голыми кленами на подъездную дорогу, медленно перемещались по широкому мощеному двору, отделявшему вытянутый особняк в колониальном стиле от амбара. Ветер, поднявшийся с наступлением сумерек, волнообразно шевелил тени, делая их похожими на гигантскую паутину. Хотя по календарю была уже весна, зима не торопилась покидать Норт-Андовер в штате Массачусетс.
     Маша стояла у раковины в большой деревенской кухне, глядя в окно на сад. Движение на дорожке привлекло ее внимание, и она стала смотреть, как Виктор-младший подъезжает к дому на велосипеде.
     Она почувствовала, как перехватило дыхание. Вот уже пять лет, с тех пор как умер Дэвид, она не воспринимала свою семью как нечто постоянное, само собой разумеющееся. Она никогда не забудет тот день, когда врач сказал ей, что желтуха была вызвана раком. Лицо Дэвида, пожелтевшее и иссохшее за время болезни, навсегда врезалось ей в память. Маша до сих пор помнила, как перед самой смертью его маленькое тельце цеплялось за нее. Она была уверена, что мальчик пытался что-то ей сказать, но из его груди вырывались только судорожные вдохи - он пытался удержать жизнь, не желая отпускать ее.
     С того момента все изменилось. А через год стало еще хуже. Чрезмерная озабоченность Маши здоровьем Виктора-младшего объяснялась отчасти потерей Дэвида, но частично и теми ужасными обстоятельствами, при которых умерла Дженис. У обоих была исключительно редкая форма рака печени. Несмотря на все заверения врачей, что эти случаи никак между собой не связаны, страх не покидал Машу: ударив дважды, молния могла сверкнуть и в третий раз.
     Смерть Дженис невозможно было забыть, она была ужасна.
     Это случилось осенью, сразу после дня рождения Виктора-младшего. Листва уже опадала, воздух был по-осеннему прохладным. Еще до своей болезни Дженис начала вес