ядят, а теперь, возможно, уже
раскаивалась (такой уж у нее был характер, никогда  я  не  встречал  столь
вспыльчивой и столь отходчивой женщины), - быстро перебегала улицу как раз
в том месте, где был разворот.
   В эту минуту проезжавшее мимо такси сделало крутой вираж и  на  большой
скорости  вышло  на  разворотную  полосу.  Было   видно,   как   водитель,
откинувшись назад, изо всех сил жмет на тормоза и бешено колотит по кнопке
сигнала.
   Разумеется, Кисако ничего не слышала - ни шума мотора,  ни  гудков,  ни
визга тормозов за спиной. Она даже не оглянулась.
   Водитель  до  отказа  выжал  руль,  но  машина  двигалась  по  инерции,
накренившись на одни бок и чиркая по воздуху колесами. Опоздай я  хоть  на
секунду, и передний бампер ударил бы Кисако в спину. Не знаю, как я  успел
одолеть пятнадцать метров, отделявших меня от Кисако, - кажется,  это  был
гигантский прыжок... Я налетел на нее сзади и изо всех  сил  весом  своего
тела швырнул на газон.
   Покатившись вместе с Кисако по траве, я краем глаза успел заметить, как
машина врезалась в фонарный столб.  Ужасное  зрелище!  Сталь  ударяется  о
сталь, смятый капот встает дыбом, колеса  еще  крутятся.  И  -  ни  звука.
Словно смотришь немой фильм.
   Потом  я  увидел  гневные  глаза  Кисако.  Растрепанная,  перепачканная
землей, она приподнялась и, поняв, кто бросил ее  на  газон,  влепила  мне
звонкую, то есть беззвучную пощечину. Но  в  следующее  мгновение  увидела
разбившуюся машину, задрожала, взяла ладонями мое лицо и повернула  его  к
себе.
   Губы Кисако шевелились, я  прочел:  "Прости!"  Беззвучно  зарыдав,  она
обхватила мою шею и крепко прижалась ко мне щекой.  Все  ее  лицо  было  в
земле, как у крота. Нельзя сказать, чтобы я испытал большое  удовольствие.
Однако ее  испуг,  сдавленные  рыдания  и  нежность  явились  своего  рода
вознаграждением за мой героический поступок.
   Кто-то грубо тряс меня за плечо. Я обернулся. Таксист, красный как рак,
с огромной шишкой на лбу, что-то орал. По привычке, разумеется, - ведь  он
сам не слышал собственного крика. Я показал на свои уши, покачал  головой.
Он, кажется,  растерялся,  поковырял  в  ушах  и  вдруг  весь  затрясся  -
прокашливался, что ли...
   Но мне  было  уже  не  до  таксиста.  Глядя  на  изуродованную  машину,
совершенно  потрясенный,  я   подумал:   каких   же   размеров   достигнет
обрушившееся на нас несчастье, до каких пределов  распространится  этот...
этот "феномен исчезновения звука"?
   Если звуки навсегда исчезнут из  мира,  какое  влияние  окажет  это  на
развитие общества?..
   Вдруг меня охватило страшное беспокойство. Я вскочил, оторвав  от  себя
все еще плачущую Кисако.
   В чем дело?.. Я терялся в догадках. То ли я внезапно оглох, то ли исчез
сам звук?..
   Впрочем, это не так уж сложно проверить. Надо поскорее пойти на работу,
взять измерительные приборы и... И тут я весь задрожал, словно меня с  ног
до головы окатили ледяной водой.
   Я работал в фирме, выпускавшей теле-  и  радиоаппаратуру,  магнитофоны,
стереофонические установки, телефоны, интерфоны и прочие средства связи!



ПОЯС БЕЗМОЛВИЯ

   Вероятно, очень многие запомнили эту дату  -  4  августа  197...  года.
Вечером, в 19 часов 12 минут вся Япония была поражена внезапной  глухотой.
Из газет известно, что это  диковинное  явление,  впоследствии  получившее
название "Пояса безмолвия", распространилось далеко за  пределами  Японии.
Пояс  безмолвия   шириной   около   шестисот   километров   протянулся   с
северо-востока на юго-запад по  всему  земному  шару,  полностью  захватив
Японские острова.
   Самолеты и пароходы, находившиеся в этой зоне, сразу потеряли  связь  с
землей. Обеспокоенные радисты тщетно посылали в  эфир  сигналы  о  помощи.
Радиоволны прорывались через Пояс безмолвия,  но  в  самом  Поясе  обычные
средства  связи  не  работали  -  ведь  и  радиосигналы,  и  азбука  Морзе
воспринимаются  на  слух.  За  пределами   зоны   никаких   изменений   не
наблюдалось, так что опасность была не так уж велика.  Однако  все  же  не
обошлось без катастроф. Внезапно оглохшие и  онемевшие  суда  и  самолеты,
естественно, искали убежища в ближайших портах и на ближайших  аэродромах.
Несколько судов при  входе  в  гавань  столкнулись  и  затонули.  Разбился
десяток самолетов, потому что по радио не могли скорректировать посадку.
   В первые минуты всех охватила паника. Через  десять  часов  установили,
что Пояс безмолвия распространяется  лишь  на  ограниченное  пространство.
Началась эвакуация всех самолетов и судов, находившихся в этой зоне. А еще
через двадцать четыре часа  все  пилоты  и  капитаны  получили  письменный
приказ избегать опасной зоны.
   Правда, узнал я об этом гораздо позже.
   Судам и  самолетам  было  все-таки  легче:  они  могли  уйти  из  Пояса
безмолвия. Людям, вынужденным оставаться на месте, приходилось значительно
хуже.
   Больше всего страдали японцы и жители прочих островов. На материке  еще
можно  эвакуировать  население  за  пределы  Пояса,  а  в   Японии   такой
возможности не было.
   Итак, 4 августа 197... года в 19 часов 12  минут  вся  Япония  внезапно
погрузилась в мертвое молчание.
   И ни один человек не мог предугадать этого заранее.


   Что же с нами  будет?..  К  каким  непредвиденным  изменениям  в  жизни
общества приведет отсутствие звука?..
   Дорожными катастрофами дело не ограничится. Пожалуй, сейчас даже нельзя
предсказать ущерба, который нанесет нам безмолвие.
   У меня проснулась  профессиональная  тревога,  точнее,  жалкая  тревога
служащего, боязнь потерять работу. Ведь  наша  фирма  выпускает  различные
приборы связи, аппаратуру, производящую и воспроизводящую звуки.
   "Какой кошмар, - подумал я, - что же будет  с  нашей  фирмой?!"  Должно
быть, я думал вслух, и даже не думал, а беззвучно орал.
   В сознании пронеслись зловещие  слова:  сокращение  личного  состава...
увольнение... банкротство... безработица...
   Меня охватило безумное  нетерпение,  и  я,  оставив  Кисако  лежать  на
газоне, бросился через разворотную дорожку.
   У Кисако было испуганное лицо,  кажется,  она  что-то  кричала,  но  я,
разумеется, не слышал.
   Может быть, ребята из технического отдела  -  они  всегда  засиживаются
допоздна - установили причину этого странного явления? Чем черт не  шутит,
ребята в техотделе дотошные... А еще хорошо бы разузнать,  что  думают  по
этому поводу столпы нашей фирмы...
   Опомнился я только в кабине телефона-автомата, по ту  сторону  дорожки.
Ну и дурак! Ведь телефон не поможет. Даже если я и соединюсь, все равно не
услышу ни гудков, ни голоса.
   Держа в одной руке десятииеновую монету, в другой телефонную трубку,  я
замер. Мой лоб покрылся испариной.
   Голос!.. Звук!..
   Как страшно!.. Какая беда на  нас  обрушилась!..  Если  это  надолго...
Тыльной стороной кисти я вытер лоб.
   Телефоны пришли в полную негодность... Да и радио  тоже...  Телевидение
наполовину парализовано... Звуковые сигнальные устройства  стали  детскими
игрушками...
   Холод лизнул мне шею. Поднялась тошнота, словно я заглянул в  бездонную
пропасть. Я пошатнулся и схватился за стену кабины. И  только  тут  понял,
почему вдруг стало холодно моей шее. Это был не только страх.
   На пороге  кабины  стояла  Кисако.  В  открытую  дверь  врывался  поток
холодного вечернего воздуха. Раньше бы  я  услышал,  как  она  подошла,  а
теперь...
   - В чем дело?
   Кисако спрашивала губами, глазами  и  бровями.  Не  дождавшись  ответа,
дернула головой. Вытащила из кармана губную помаду  и  написала  на  стене
кабины: "Что ты собираешься предпринять?"
   Взяв  у  нее  помаду,  я  написал:  "Пойду  в  нашу  фирму.  Ребята  из
техотдела..."
   Тут она вырвала у меня помаду и,  сердито  нахмурив  брови,  размашисто
написала: "Не нажимай так сильно! Это очень дорогая  помада.  Что  от  нее
останется?"
   Странные  все-таки  существа  женщины!  Губная  помада,  действительно,
уменьшилась чуть ли не наполовину - очень  уж  Кисако  расписалась,  да  и
нажимала изо всех сил.
   Обняв за плечи готовую  расплакаться  Кисако,  я  вышел  из  телефонной
будки.
   Если телефон не действует, придется идти на работу, ничего  другого  но
остается. Конечно, неплохо бы вернуться домой  и  посмотреть  телевизор  -
пусть нет звука, но  надписи-то  передавать  можно.  Однако  мне  хотелось
поскорее попасть в фирму.
   В  техотделе  у  нас  самые  лучшие  специалисты.  Да  и   лабораторное
оборудование первоклассное... Вполне возможно, что ребята...
   Вдруг Кисако схватила меня за  плечо  и  взмахнула  рукой.  Я  невольно
отшатнулся - сейчас влепит пощечину! Но на сей раз она не собиралась  меня
лупить, кажется, просила подождать ее здесь, на улице.
   Оставив меня у  подъезда,  Кисако  поднялась  на  третий  этаж,  в  мою
квартиру, и  тут  же  вернулась  с  сумочкой.  Открыла  сумочку,  вытащила
несколько палочек мела, дала мне половину.
   "Возьми, - написала она на фонарном столбе, - пригодится, как же  иначе
разговаривать?"
   Кисако работала преподавательницей  в  школе  по  подготовке  в  высшие
учебные заведения и всегда таскала с собой мел. Ее внезапная  находчивость
умилила меня почти до слез. Я притянул ее к себе и поцеловал.
   И вдруг вспомнил бесцеремонного гостя, назвавшего поцелуй "кусанием".
   "Что с Гоэмоном?" - написал я на столбе.
   "Спит как мертвый. Я пойду к себе домой, хочу посмотреть, что там у нас
делается. Не могу находиться под одной крышей с этим ужасным типом!"
   "Правильно! Иди. А я,  как  только  вернусь,  вышвырну  эту  скотину  к
чертовой матери!"
   "Ладно, посмотрим. Лучше поскорее иди".
   Я еще раз крепко обнял Кисако и, "покусавшись" с ней, побежал по ночным
улицам.
   Нет, никогда не понять мне женской души! Даже душа моей возлюбленной  -
загадка. Дорогую помаду таскает в  кармане,  а  паршивые  мелки  хранит  в
сумочке. Или  это  профессиональная  привычка?  Вряд  ли,  просто  нервная
система у женщины  устроена  по  какой-то  совершенно  неведомой  мужчинам
схеме...


   Ночные улицы Токио выглядели довольно странно и, пожалуй,  даже  жутко.
Впрочем, именно этого я и ожидал.
   Машины ехали страшно медленно. Люди шли, тревожно озираясь по сторонам.
Входили в дома и тут же снова  выходили  на  улицу,  пытаясь  понять,  что
происходит. Поглядывали на небо, качали головами, прочищали уши,  неуклюже
жестикулировали.
   Какой-то младенец бился на руках у матери и отчаянно ревел. Разумеется,
об этом можно было догадаться  только  по  сморщенному,  залитому  слезами
личику и широко раскрытому, еще беззубому  рту.  Мужчина,  задрав  голову,
безостановочно шлепал губами, посинев от натуги. Понятно  -  орет  во  все
горло, хотя сам понимает,  что  никто  его  не  слышит.  Может  быть,  уже
спятил... Или просто-напросто зевает?.. Во всяком случае, пока я глядел на
него, на меня напала страшная зевота.
   Глаза у всех были растерянные, тревожные, вопрошающие.
   Трамваи  и  автобусы  продолжали  ходить,  но  двигались  необыкновенно
медленно и абсолютно беззвучно - гигантские черепахи из кошмарного сна.
   Огромная столица, полчаса назад изнемогавшая  от  невероятного  шума  и
грохота, сейчас погрузилась  в  жуткое  безмолвие.  Тяжелая  замедленность
движений, тишина - словно на дне морском. Если бы стать вдруг зрителем,  а
не действующим лицом,  пожалуй,  было  бы  даже  интересно  наблюдать  эту
совершенно необычную картину.
   Я  вгляделся  в  тень,  мелькнувшую  над  головой,  и  увидел   большой
пассажирский самолет. Распластав черные крылья, он  скользил  по  воздуху,
словно зловещая сказочная птица. Мигали красные и зеленые  бортовые  огни.
Шасси были выпущены. Серебряные лопасти четырех пропеллеров отражали  свет
городских фонарей. И - ни звука, несмотря на такой низкий полет.
   Он сделал  круг,  очевидно,  заходил  на  посадку.  Я  представил  себе
встревоженного пилота, тщетно вызывающего по радио аэродром,  перепуганных
насмерть пассажиров, и мне стало не по себе.
   Участились дорожные катастрофы.
   Конечно,  глухой  водитель  гораздо  лучше  слепого,  но  при   полной,
абсолютной  глухоте,  очевидно,  все   реакции   заторможены,   ослабевает
шоферское чутье.
   Что же будет?..
   Этот вопрос все больше и больше мучил меня.
   Когда я добрался до электрички, моя  тревога  увеличилась.  У  билетной
кассы была страшная давка. Какой-то мужчина прижал контролера к  турникету
у выхода на платформу и тряс его как пустой мешок.
   И опять же - ни крика,  ни  ругани,  ни  топота  ног.  Гнетущая  тишина
усиливала чувство тревоги и беспомощности.
   Я ехал в переполненном, подрагивающем на стыках, онемевшем вагоне. Ехал
в центр онемевшего города. И вместе с другими немыми пассажирами неотрывно
смотрел на мерцавшую в небе световую дорожку - последние известия:
   "...По  всей  Японии  разладилась  связь...   Движение   самолетов   на
внутренних линиях и  движение  поездов  по  новым  железнодорожным  веткам
временно приостановлено..."



"ПЛАКАТНОЕ" ЗАСЕДАНИЕ ПАРЛАМЕНТА

   Измучившись до последней степени, несколько  раз  чуть  не  угодив  под
машину, я наконец добрался до фирмы. В тот самый момент, когда я собирался
нажать ручку двери, какой-то человек выскочил из окна и бесшумно шлепнулся
на тротуар.
   Я подбежал и приподнял его. Это  был  наш  сотрудник  из  коммерческого
отдела. На голове у него набухла огромная шишка. Изо рта шла  пена.  Глаза
закатились.
   Я стукнул его парочку раз  по  спине,  и  глаза  встали  на  место.  Он
энергично зашевелил губами. Разумеется, я  ничего  не  слышал.  Порылся  в
кармане, протянул ему мелок. Он сунул мелок в рот - думал,  сигарета  -  и
попытался прикурить. Совсем ошалел! Руки у него  дрожали.  Я  отвесил  ему
хорошую оплеуху, он проглотил мел и наконец пришел в себя.
   Пришлось дать этому кретину еще один мелок. Дрожащей рукой он нацарапал
на тротуаре:
   "Я умер?"
   "Нет, но скоро умрешь - ведь ты проглотил мой мел, - написал я рядом. -
Пока ты отделался хорошей гулей на твоей дурацкой башке".
   "И все-таки я умер! Я же выбросился из окна..."
   "Совершенно верно, из окна первого этажа. Успокойся!.. Что в фирме?"
   "Все боссы здесь. Беззвучно галдят, - он  посмотрел  на  меня  взглядом
загнанного зверя. - Президент и все члены  совета  дирекции  хватаются  за
головы. Конец нашей фирме! Восемьдесят процентов наших изделий полетит  на
свалку. На черта  они,  если  звук  исчез?..  Радиоприемники,  телевизоры,
магнитофоны,  микрофоны,  громкоговорители,   стереофоны,   электроорганы,
электрогитары,   интерфоны,   аппараты   для   подслушивания,   пластинки,
погремушки, хлопушки, сирены, шум, гам..."
   "Заткнись! - написал  я.  -  Как-нибудь  образуется.  Телевизоры  будут
покупать. Увеличим производство телетайпов, аппаратуры для фототелеграфа".
   "Как бы не так! Фирма обанкротится, нас выкинут на улицу. Я  пятнадцать
лет кормлюсь звуковоспроизводящими  аппаратами.  А  теперь  что  я  должен
делать?"
   "Не знаю. Попробуй кормиться детскими книжками для младшего возраста, с
картинками. Тоже неплохая жратва..."
   Нытик несчастный! Я хватил мелом о тротуар  и  влетел  в  подъезд.  Как
трудно общаться письменно! У меня  заболели  пальцы.  Голосовые  связки  и
мышцы шеи устают не так быстро.
   Вахтер, дядька преклонного  возраста,  сидел  на  стуле  прямо  посреди
прохода. На груди у него висел картон с надписью:
   "Предъявляйте ваше лицо!  Я  ничего  не  слышу,  мой  слуховой  аппарат
сломался".
   Увидев меня, вахтер ухмыльнулся. Он был туг  на  ухо,  а  его  слуховой
аппарат постоянно барахлил. Наши сотрудники вечно  над  ним  подтрунивали.
Предлагали отрегулировать слуховой аппарат или заменить новым - должна  же
была фирма поддержать свою  репутацию!  -  но  старик  упрямился.  Сейчас,
очевидно, он был на верху блаженства.
   Оглядев коридор, я  понял,  что  попал  в  настоящий  ад.  Несмотря  на
гробовую тишину, все стояло  вверх  дном.  Повсюду  горел  свет.  Служащие
носились как сумасшедшие. Стены были сплошь исписаны - мелом,  карандашом,
чернилами, тушью, пастой - всем тем, что пишет.
   "Говори громче, не слышу!"
   "Где начальник отдела? Хочу подать заявление об уходе".
   "Умерь свою прыть, дурак! Тише едешь - дальше будешь".
   Была даже надпись "Я люблю тебя!"
   Была совершенно непристойная картинка, составленная из букв.
   Сворачивая в сторону, я чуть было не налетел на рыдавшего человека.  Он
держал в руках футляр с музыкальным инструментом. Из кабинета  звукозаписи
в конце коридора выходили музыканты. Все они плакали. Бедняги! Пожалуй, им
хуже всех.
   Я заглянул в кабинет звукозаписи. В  нос  шибануло  спиртом.  Там  было
полно народу. Все пили виски прямо из горлышка.
   Пьяный  барабанщик  дубасил  медными  тарелками  по  барабану.  Пианист
колотил кулаками по клавишам. Щеки тромбониста  чуть  не  лопались  -  так
отчаянно он дул в свой инструмент. У меня вдруг заболели уши, я  зажал  их
ладонями - фантомные боли, как после ампутации конечностей...


   В  техническом  отделе  тоже  было  неспокойно.  Но  инженеры,  хоть  и
прикладывались время от времени к бутылке, все же  не  отходили  от  своих
приборов и аппаратов.
   Я схватил одного за рукав, хотел написать вопрос  на  столе  мелом,  но
заметил, что кто-то уже опередил меня: точно такой же вопрос красовался на
спине  сидящего  рядом   сотрудника.   Испортили   рубашку,   гады,   ведь
несмываемыми чернилами написано! Я ткнул пальцем в погибшую рубашку:
   "Что, собственно, происходит? Установили причину?"
   Инженер, дохнув перегаром, указал на противоположную стену.
   Там было написано тушью, великолепным почерком:
   "Причины в настоящее время исследуются, однако пока еще ничего не ясно.
Удалось установить  только  одно:  феномен  исчезновения  звука  возник  в
результате вытеснения звуковых волн какими-то другими волнами  непонятного
происхождения. Кроме  того,  не  исключена  возможность  паралича  органов
слуха.  Дальнейшее  изучение  и  объяснение  этого  странного  явления,  к
сожалению, вне нашей компетенции..."
   Я  пошел  туда,  где  собралась  большая  толпа.  Сотрудники   смотрели
телевизор. На экране каждые пять минут  появлялись  титры:  "Простите,  не
можем дать  звук,  просим  подождать!"  В  интервалах  передавали  новости
недели,  наспех  написанные  на  листах  бумаги  разного  формата.  Иногда
появлялся онемевший диктор и с видимым напряжением писал  мелом  на  доске
очередное срочное сообщение.
   В последнее время у нас все чаще и чаще поднимался вопрос о  неприлично
низком уровне языковой  культуры  дикторов  телевидения.  Но  писали  они,
оказывается,  намного  хуже,  чем  говорили.  В  жизни  не  видел   такого
количества ошибок!
   "Дарагие зрители!  Правительство  сичас  сазвало  экстренное  засидание
парламента. Транслируем это засидание", - прочитал я, и на экране появился
зал парламента.
   Легко  сказать   -   организовать   экстренное   заседание   парламента
чрезвычайного созыва при полном отсутствии средств связи! Тем не менее зал
не пустовал. Половина депутатов сидела  на  своих  местах.  Сами,  небось,
забеспокоились, оглохнув и онемев! Другая половина, вероятно, находилась в
своих избирательных округах.
   Ну и заседание! Смех да и  только!  Безмолвный  дворец  дискуссий,  где
обычно депутаты задают каверзные вопросы, а министры дают туманные ответы,
где градом сыплются  острые  реплики  и  бушуют  гневные  голоса!  Господа
депутаты лишились  своего  основного  оружия  -  языка.  Парламент  страны
глухонемых.
   У каждого депутата лежала на коленях внушительная пачка  бумаги.  Рядом
торчала  палка  с  прибитым  к  концу  большим  куском  картона  -  наспех
сооруженный  плакат.   На   картоне   надпись:   "Председатель!   Запрос!"
Председатель тыкал бамбуковой указкой в  очередного  депутата,  поднявшего
свой плакат. Тот поспешно  всходил  на  трибуну,  писал  на  листе  бумаги
запрос, п