го кибердвойника посылаю. Жалко, конечно, беднягу,  но,  как
говорится, своя рубашка ближе к телу.


   СВЕРХНАДЕЖНЫЙ РОБОТ

   Кто-то робко стучит в дверь.
   - Заходите!
   Металлический голос из-за двери:
   - Я голову себе проломил...
   - Все равно заходи.
   - Я руки и ноги сломал...
   - Черт побери! Вползай!
   - Не могу. Я куча обломков.


   ЛЮБИТЕЛЬ ЗВУКОВ

   Управляющему жилого микрорайона "Тишина"
   Заявление
   Абсолютная  звукоизоляция,  созданная  в  домах   вашего   микрорайона,
действует мне на нервы. Прошу выдать из районной фонотеки следующие звуки:
"скрип дверей", "сверчок на печи", "радиола за  стеной"  и  "треск  старой
машины времени".


   БЕССМЕРТНЫЙ ИЗОБРЕТАТЕЛЬ

   Врач. Ну, батенька, отныне вы  бессмертны.  Как  говорится,  на  вечные
времена!
   Изобретатель.  Большое  спасибо!  Наконец-то!  Теперь-то  уж  я   успею
сконструировать вечный двигатель!


   НЕУВЯДАЕМЫЕ ПОСЛОВИЦЫ

   - Я вижу, у тебя опять новый  киберпарикмахер.  Но  учти,  дорогая,  не
кибер красит человека, а человек кибера.

   Тот живет не тужит, кто с роботом дружит.

   В роботе важен не чин, а начин.

   Тысяча полупроводников - еще не робот, тысяча роботов - еще не человек.

   У кого в голове мало ума, у того в доме много роботов.

   Пока робот замеряет скорость течения, человек переплывает реку.

   Один человек может задать столько  вопросов,  что  и  девяносто  девять
роботов не ответят.






Борис Зубков, Евгений Муслин. Грибы


   Он сел на обломок скалы, чтобы отдохнуть и собраться с мыслями.
   Да, он прилетел вовремя. В самый раз: двухнедельный день  тогда  только
начинался, еле брезжил медлительный лунный рассвет, и, хотя  далеко-далеко
за  линией  горизонта  солнце  уже  осветило  зазубренные   горные   пики,
золотистые искорки у его  ног  быстро  тускнели  и  гасли,  превращаясь  в
размытые серые пятна. С тех пор за все прошедшие одиннадцать  дней  он  не
терял ни секунды. Ему не в чем упрекнуть себя...
   Он выпрямил натруженные ноги и потянулся. За тонкой оболочкой скафандра
притаилась пустота, первозданное Ничто, ледяной космический  вакуум.  Чуть
слышно потрескивало  в  наушниках,  воздух,  шурша,  как  осенние  листья,
струился по трубкам регенератора. Тук-тук, тук-тук - стрекотали кузнечики.
Это счетчики Гейгера вторили космическим ливням. Красное солнышко - совсем
не красное, а нестерпимо ярко-голубое -  висело  над  многоярусным  валом,
отгородившим кратер Коперника от Моря Дождей.  Искать  приходилось  именно
здесь, внутри огромного круга девяноста с лишним километров в поперечнике.
   Человек в пластиковом скафандре поднялся, привычным движением  поправил
защитный  свинцово-цинковый  зонтик,   пронзенный   серебристым   стержнем
антенны, и зашагал вперед. Он двигался не торопясь, осторожно  переставляя
ноги в тяжелых ботинках, время от времени касаясь холмиков  мелких  камней
чутким  трезубцем-искателем,  который  держал  в  руке.  Но   каждый   раз
разочарованно поджимал губы и шел дальше. На  первый  взгляд  он  двигался
бессистемно, все время забирая влево. Но если посмотреть сверху и смотреть
достаточно долго, то можно было  убедиться,  что  сверкающая  в  солнечных
лучах точка упорно ползет против часовой стрелки, описывает круг за кругом
разворачивающуюся спираль.
   Так прошло  еще  несколько  долгих  часов.  Внутри  скафандра  зазвенел
колокольчик. В  который  раз  вспомнилось:  "Пока  недремлющий  брегет  не
прозвонит ему обед". Он оглянулся вокруг и удобно примостился  на  плоском
камне, опустив ноги в расщелину. Горячее  какао  ласково  щекотало  горло.
Питательная паста приятно отдавала ванилью...
   Несмотря на тревожное нетерпение, он ни на йоту не отступил от  заранее
намеченной  программы.  Этим  можно  гордиться:  малейшее  отступление  от
скрупулезно разработанного учеными ритуала грозит его миссии неудачей.  Он
вспоминал прошедшие дни: едва ракета огненным  шлейфом  коснулась  Луны  и
легкий толчок возвестил о конце пути, он послал  радиограмму  на  Землю  и
согласно инструкции лег отдыхать. Через шесть часов поднялся, облачился  в
скафандр, собрал необходимое снаряжение, включил стерилизаторы. Лишь после
того как синие язычки пламени тщательно облизали скафандр,  открыл  люк  и
выпрыгнул  на  серую  ноздреватую  и  жесткую  пену.  По   угольно-черному
небосводу переливался извилистый Млечный Путь.  А  чуть  в  стороне  висел
огромный земной диск, похожий на  блюдо  из  зеленоватого  фарфора.  Тихий
океан пересекала золотистая солнечная дорожка.  При  тусклом  свете  Земли
собрал  гелиостанцию  с  длинным  изогнутым  зеркалом  и  воткнул  в  пену
металлический шест для антенны...
   Обед окончен. Пора опять приниматься за поиски. Как в детстве, когда он
мечтал о кладах. В теплые лунные ночи мальчишки часто убегали за город  на
озера. Там бродили  они  среди  древних  развалин,  копаясь  возле  старых
замшелых плит. То же самое и теперь. Только вместо  цветка  папоротника  у
него в руке трезубец искателя, а вместо старого ялика,  пахнущего  дубовой
корой и плесенью, стоит под скалой ракета из дымчато-желтого  титана.  Нет
ни потайного фонаря с оплывшей свечой,  ни  узловатой  веревки,  пропахшей
озерной тиной, ни ржавого заступа, похищенного у соседа на  огороде.  Есть
рентгеновский спектрометр для анализа горных пород,  газовый  хроматограф,
певучие счетчики радиоактивных частиц...
   А клад... он найдет его.
   Он встал, отряхнул со скафандра серебристую пыль  и  снова  зашагал  по
воображаемой  спирали,  вдоль   незримой   силовой   линии,   расчертившей
пространство.
   Сколько  раз  хотелось  поддаться  соблазну,  броситься  в  сторону  от
расчетного маршрута, попытать  счастья!  Сердце  билось  сильнее,  дыхание
учащалось, на лбу выступали капельки пота. А  за  полмиллиона  километров,
там, на Земле, тревожно вздрагивали самописцы, фосфоресцирующие змейки  на
безмолвно-зеленоватых экранах щетинились тревожными пиками.  Через  черные
бездны пространства ему передавалось беспокойство людей с уставшими серыми
лицами, следивших, не мигая, за осциллографами. Он брал себя в руки, кляня
за мальчишество, и с размеренностью метронома продолжал путь...
   Яростно голубевший солнечный диск подползал к  горизонту,  но  все  еще
пылал прежним жаром. Ноздреватые камни, налитые огненным зноем,  беззвучно
шелестели...
   На тринадцатые сутки, когда  он  описывал  тридцать  второй  гигантский
виток,  его  охватило  радостное  предчувствие.  Нет,  реально  ничто   не
изменилось. Все так же разбивались о камни лиловые капли  метеоритов,  все
так же металл скафандра приносил под шлем неумолчный  хруст  рассыпающейся
под ногами каменной пены.
   И хотя трезубец молчал и ровно тикали радиоактивные  счетчики,  он  уже
знал - цель близка.
   Он  взобрался  на  пологую  скалу,  змеившуюся  паутиной  иссиня-черных
трещин, огляделся вокруг и  увидел...  Ошибки  быть  не  могло,  пурпурный
сверкающий круг, как яркое пламя, алел на фоне бесцветных  лунных  камней.
Он смотрел и смотрел, наслаждаясь сочными переливами красок, что радужными
чешуйками облепили мертвенно-серую пену. И вместе с ним  глядели  земляне.
Пять миллиардов людей, прильнувших к жемчужно-светлым экранам.  Он  слышал
их голоса, чувствовал их  дыхание,  видел,  как  малиновый  лазерный  луч,
вырываясь из опалового яйца иконоскопа, укрепленного на его голове, уходит
к  Земле,  чтобы  разбиться  на  миллиарды  осколков,  зажечь  на   каждом
телевизионном экране алый пылающий мак...
   Он подбежал к пятну и опустился на  колени.  Сантиметр  за  сантиметром
ощупывая почву, нашел, наконец, что искал: маленькое углубление, крошечную
оспинку в каменном кружеве. Снял притороченный к ранцу небольшой  ломик  и
стал долбить твердую пену. Ага, вот и капсулки  -  стальные  цилиндрики  с
решетчатым дном. Блестящей никелированной ложечкой  аккуратно  наскреб  из
углубления горсточку серых крупинок. У него  дрожали  руки...  Нехорошо...
"Как ныне сбирается вещий Олег..." Стихи помогли  успокоиться.  Он  открыл
ранец и  достал  из  него  микроскоп  в  прозрачном  пластиковом  мешочке.
Поставил на уступ, загородил  камнем  от  прямых  лучей  солнца,  повернул
зеркальце,  чтобы  установить  нужное  освещение.  Теперь  руки  двигались
спокойно, уверенно. Вот они взяли  крохотную  золотую  ступку,  не  больше
наперстка, растерли серую  каменную  крупинку  в  тончайшую  пудру.  Белой
молнией вспыхнула и  погасла  платиновая  петелька,  прожженная  очищающим
электрическим током. Хрустальные покровные стеклышки  прижаты  зажимами  к
предметному столику. Как янтарь, сверкает, переливается капелька кедрового
масла на линзе  конденсора.  Медленно-медленно  ползет  тубус.  Сейчас  он
узнает... Узнают и пять миллиардов землян, следящих за его руками...
   Что-то мало воздуха. Не заело ли клапан? Он дышал так, что весь  взмок,
запотели незапотевающие очки... На серебрящемся фоне предметного стеклышка
показалось крохотное темное пятно. Теперь  осторожнее!  Он  стал  уточнять
фокус микрометрическим  винтом.  Пятнышко  становилось  четче.  Показались
иголочки,  обломки   каменных   снежинок.   Мертвая   кристаллографическая
структура. И все.  Все,  черт  побери!  И  для  этого  он  прилетел  сюда.
Двенадцать дней шагал по коварно однообразному бездорожью, где каждый  шаг
непредсказуемо опасен. Тысячи раз, затаив дыхание, погружал  в  каменистые
осыпи трезубец искателя. А сколько трудов, уговоров и  просьб  стоила  эта
маленькая экспедиция! От обиды хотелось плакать. Опустив голову, он прилег
на хрустящий ковер обсидиановых  обломков.  Статуя  Печали,  облаченная  в
космический скафандр...
   Быть может, еще не все потеряно?  Он  встрепенулся,  бросился  к  своим
крупинкам,  растер  еще  одну,  снова   настроил   микроскоп...   Неистово
колотилось сердце. Опять показались иголки, кристаллики... Ничего...  Нет,
что-то есть... Вот здесь,  на  краешке  кристаллика.  Наконец-то!  Струной
натянулся розовый лазерный луч, спешащий  к  Земле  с  доброй  вестью.  Он
поморгал слезящимися глазами и  снова  прильнул  к  микроскопу.  Крохотные
кристаллики опутывала тончайшая желтоватая паутинка. Вот он - долгожданный
мицелий,   ветвящаяся   по   лунному    субстрату    коричневая    сеточка
микроскопических грибов. Десятки раз биологи забрасывали стальные пробирки
со опорами на Луну. Но ни  один  штамм  микробов,  ни  одна  бактерия  или
водоросль так и не  прижились  здесь,  не  выдержали  метеоритных  ливней,
космических лучей, яростной смены жары и холода. Он с нежностью глядел  на
первого посланника  земной  жизни,  на  слабенькие  ростки,  сумевшие  без
скафандра и  кислорода,  без  всякой  помощи  укрепиться  на  инопланетном
плацдарме. Название этой анаэробной разновидности грибов, входящей в класс
фикомицетов, подкласс зигомицетов, скоро будет у всех на устах. Он  видел,
как от мицелия уже поднимаются плодоносящие гифы, на их концах  появляются
шарики  спорангий,  набитые  спорами,  которые  дадут   жизнь   следующему
поколению, а те - в  свою  очередь  -  следующему,  и  жизнь,  как  пожар,
охватывает мертвое небесное тело...
   Голод возвратил его к действительности.  Чувствуя  страшную  усталость,
медленно побрел к ракете. Измученное тело предвкушало отдых. Он приготовит
себе обед. Терпкий запах укропа, свежего ржаного хлеба, антоновских  яблок
будет  щекотать  ноздри.  Белоснежный  нейлоновый  гамак   раскроет   свои
объятия... Тревожная  мысль  заставила  его  остановиться.  Солнце  стояло
совсем низко, почти касаясь пилообразной стены цирка. Еще несколько часов,
и чернильный ночной мрак зальет кратер. А он улетит, так и не зная, прочна
ли победа. Только одна проба оказалась удачной. Только одна...
   Он бегом  возвратился  к  месту  находки.  Снова  поставлен  на  камень
микроскоп, расколота  новая  каменная  крупинка.  На  этот  раз  неудачно.
Желанной сетки мицелия нет. Еще пробу, еще... Опять неудача...
   Раз за разом вспыхивал  электрический  стерилизатор,  не  зная  отдыха,
звенела золотая ступка, тревожно дрожали на линзе янтарные капельки масла.
Деревенели руки, свинцовой тяжестью наливалось скорченное тело,  слезились
глаза. А жестокое солнце ускоряло свой бег...
   Бессильный, стоял он в наступившем мраке. Погасло зеркальце микроскопа.
Иней посеребрил линзы.
   Он  ощупью  пробрался  к  ракете,  освещая  свой   путь   электрическим
фонариком. Искорка жизни вспыхнула лишь один раз.  И  кто  знает,  сколько
нужно труда и упорства, чтобы раздуть ее в неугасимое пламя.
   Он шел по стынущей каменной пене, унося в кармане скафандра драгоценный
росток, желтенькую паутину, которая бросила вызов космосу.






Борис Зубков, Евгений Муслин. Взрыв


   Когда треснула  земля  и  восемьдесят  миль  труб,  шахт,  реакторов  и
лабораторных коридоров Пайн-Блиффа поглотила пропасть, мисс Брит еще  была
жива. В тот момент она думала о дочери. Она пыталась  вспомнить  запах  ее
волос, почувствовать прикосновение ее маленьких рук,  увидеть  ее  улыбку,
услышать звонкий смех. Но видела она только плотные глянцевые листы бумаги
с изображением бело-желтого черепа, в пустых глазницах которого  светились
зеленоватым  мерцанием  два  бронзовых  жука.  Все  это   она   видела   и
чувствовала,  когда   пятисотфунтовая   железобетонная   балка   треснула,
выскочила из покосившейся стены, погнула спинку  кровати  и  коснулась  ее
головы. Потом Карен Брит перестала существовать. Но то, что она  задумала,
свершилось.


   - Мне кажется, дорогая Карен, я нашел для тебя  удивительно  интересную
проблему.  Крепкий  орешек!  Вернее,  целый  стручок  неразрешимых  задач.
Разнимаешь стручок на две половинки, и вот они, зеленые горошины  проблем.
Такие кругленькие, лаковые проблемки! Пища для твоей умненькой головки!
   Лэквуд был в ударе и веселился. Карен  радовало,  что  он  рядом  и  не
меланхоличен, как обычно.
   - Положить тебе варенья, милый? Это простая айва, но я  знаю  маленький
секрет, в нее обязательно надо добавлять немножко  лимонной  кислоты.  Мне
дала рецепт миссис Фаулер...
   - В твоих ручках, дорогая, даже дистиллированная  вода  превращается  в
небесный напиток...
   Он говорит иногда удивительно банально. Или она  просто  придирается  к
нему?  Ведь  и  ее  сообщение  о   рецепте   миссис   Фаулер   не   блещет
оригинальностью. Да, она просто придирается...
   - Так все  же  об  этой  удивительной  проблеме,  Карен.  Мы  истратили
терпения на миллион долларов, а надежда на скорое решение так мала, что ее
приходится  разглядывать  через  электронный  микроскоп.  Представь   себе
огромный реактор, башню в  шестьдесят  футов  высоты,  вокруг  которой  мы
суетимся каждый день, как толпа ухажеров вокруг богатой невесты.  Если  бы
ты видела эту проклятую башню! Самое главное, что в любой момент она может
разлететься в клочья.
   - И ты так спокойно говоришь об этом!
   - Ничего не поделаешь, Карен.  Химия!  Я  выбрал  эту  особу,  зная  ее
коварство. Один мой приятель, тоже  химик,  умер  во  время  обеда.  Он  с
большим аппетитом лакомился цыпленком по-венски. Но увы! Плохо вымыл руки.
Башня, начиненная сюрпризами, или недостаточно чистые руки  -  не  все  ли
равно? Кому повезет, тот и в рисовой каше сломает палец. Но ты можешь  нам
помочь! Окажешь огромную услугу, всем и лично мне.
   - Удивительно!  Фрэнк,  я  не  имею  никакого  отношения  к  химическим
заводам.
   - Я тоже так думал, пока не  увидел  твою  диссертацию.  Признаться,  я
читал ее только потому, что она твоя. "Теория  и  структурные  особенности
магнитного поля эритроцитов". Она так называлась?
   - У тебя отличная память, Фрэнк, но если ты не  попробуешь  варенья,  я
обижусь.
   - Увы, дорогая, отличная память для исследователя - это  только  невод,
набитый старыми водорослями. А жемчужные раковины поднимают  со  дна  моря
те, кто способен вывернуть наизнанку даже самые тривиальные  идеи.  Такие,
как ты, Карен!
   - Может быть, откроем общество взаимного восхваления?
   - Быть пайщиком фирмы под названием "Великолепные Идеи  мисс  Брит"  не
так уж  плохо.  Ты  даже  не  представляешь,  какое  значение  имеет  твоя
диссертация для всей нашей работы.
   - Действительно, не представляю. Наверное, потому, что не имею в  числе
своих знакомых башню высотой в шестьдесят футов.
   - Пойми, Карен, все это очень серьезно. У нас действительно  ничего  не
получается. Внутри башни царит хаос. Хаос!  Он  возникает  уже  через  три
минуты после начала работы реактора. Реакция выходит  из-под  контроля,  и
весь процесс приходится гасить в аварийном порядке. Мы все превратились  в
каких-то сумасшедших пожарников, которые  поджигают  собственное  пожарное
депо, чтобы тут же приняться за его тушение. От этого можно с ума сойти! И
вдруг я читаю  твое  исследование  -  ты  находишь  причину  того,  почему
миллионы красных кровяных шариков никогда не сталкиваются  друг  с  другом
внутри артерии! Восхитительно! Миллиард  эритроцитов  в  одном  кубическом
сантиметре - и никакой толчеи! Это же то, что нам надо! О бог мой! Да если
бы капли внутри нашей башни не слипались в огромные  грозди,  а  двигались
так, как твои эритроциты! Это было бы просто счастье!  Ты,  сама  того  не
понимая, открываешь новый принцип управления реакцией!..
   О чем они говорили в тот вечер? О варенье из айвы  или  о  стабилизации
процесса внутри  реактора?  Не  все  ли  равно.  Главное,  что  Лэквуд  ей
нравился. Он рассказывал  ей  потрепанные  армейские  анекдоты,  она  тоже
шутила,  иронически  посмеиваясь   над   собой   и   Лэквудом,   старалась
отгородиться от лишних, как ей  думалось,  переживаний  стеной  юмора.  Но
любовь, древняя, как океан, и юная, как транзисторный приемник,  побеждала
юмор.
   - Я  уверен,  -  сказал,  прощаясь,  Лэквуд,  -  тебе  будет  хорошо  в
Пайн-Блиффе. Если ты сумеешь наладить процесс,  фирма  прольет  над  тобой
золотой  дождь.  Ты  наберешь  полный  зонтик  монет,  и  мы  сможем  жить
припеваючи до конца дней своих.
   Он сказал "мы"! Он сказал "мы"! Это значит - вместе навсегда!  Куда  же
девалось твое чувство юмора, Карен?  В  какую  банку  с  вареньем  ты  его
запрятала?


   - Поговори о дьяволе,  и  он  тут  как  тут,  -  процедил  сквозь  зубы
лаборант.
   ...Уже второй месяц мисс Брит работала в Пайн-Блиффе.  Слова  лаборанта
относились  к  руководителю  группы  "Д".  Фактически  всю  работу  группы
направляла Карен, она была генератором идей  и  главным  исполнителем.  Но
связь со службой снабжения и почти  недосягаемым  директоратом  шла  через
шефа группы. Карен сразу поняла, что шеф разбирается в биохимии не  больше
слушательницы вечерних курсов для акушерок, но все же побаивалась его. Она
прекрасно понимала, что главная задача назойливой суеты этого худого,  как
грабли,  мужчины  -  не  допускать  утечки  ценной  информации  за   стены
Пайн-Блиффа.
   - Кто не умеет молчать, -  часто  повторял  мистер  Грабли,  -  тот  не
сделает ничего великого!
   При этих словах его лицо,  белое,  как  лист  капусты,  вытягивалось  и
каменело, приобретая форму восклицательного знака.
   Мистером Грабли шефа окрестил лаборант.
   - Мисс Брит, рад вас видеть! - отлично натянутая кожа  на  лице  Грабли
попыталась съежиться в улыбку.  -  Я  принес  вам  кучу  благодарностей  и
крохотную просьбу. Впрочем, хотелось бы  придать  нашей  просьбе  характер
некоторой значимости и вместе с тем... интимности. Мне кажется, что  лучше
всего нам потолковать втроем, вместе с одним... э... человеком.
   В кабинете шефа их ждал Лэквуд. Это неприятно покоробило Карен. До  сих
пор их  отношения  были  тайной  для  окружающих.  Небольшой,  но  ревниво
хранимой тайной. И вдруг Фрэнк здесь, согласился участвовать в  этом,  как
выразился   Грабли,   интимном   разговоре.   Выглядит    как    маленькое
предательство, иного определения не подберешь. Карен вздохнула  и  присела
на  кресло,  сплетенное  из