аться
с  себе  подобными,  если  совершенно  здравы  рассудком,  если  полностью
сознаете самого себя. В этом-то нам и помогают деревья.  Деревья  помогают
связать друг  с  другом  различные  грани  личности.  Мы  оставляем  детей
ежедневно на некоторое время внутри  деревьев,  чтобы  они  познали  самих
себя. Мой третий отец говорит, что  деревья  в  нашей  цивилизации  играют
важнейшую  роль.  Он  считает,  что   благодаря   деревьям   Игона   стала
привилегированным  миром.  Он  говорит,  что   только   мы   по-настоящему
счастливые люди во всей Галактике.
   Она употребила не слово "Галактика", а использовала иной,  более  общий
термин, означающий комплекс миров. В корне  слова  присутствовали  понятия
общности  и  города.  Казалось,   она   считала   каждый   мир   Галактики
эквивалентным кварталу своего родного города. Полный смысл  слова  остался
для Йоргенсена скрытым. Он перевел его  как  "Галактика",  но  решил,  что
позже вернется к этому.
   - Я не  знаю,  как  действуют  деревья.  Они  посылают  сны.  Когда  вы
начинаете помнить их, значит, вы стали взрослым, уравновешенным человеком.
Я очень  хорошо  помню  свои  сны.  Мой  третий  отец  утверждает,  что  я
удивительно уравновешенна для моего возраста.
   Она явно была довольна собой, но в голосе ее не было и следа тщеславия.
"Тщеславие, - сказал себе Йоргенсен, - чувство  невротическое,  основанное
на ощущении превосходства, а в конечном итоге и  на  отрицании  остального
мира. Федерация лопается  от  тщеславия.  Федерация  страдает  глубочайшим
неврозом".
   "По отношению к Игоне", - мысленно поправил он себя.
   Йоргенсен почувствовал себя отдохнувшим. Он  знал,  что  может  наконец
спокойно заснуть.
   - Деревья принадлежат всем. Мне кажется, что они  передают  друг  другу
сны разных людей, может быть, всех. Мой отец говорит, что  среди  деревьев
нет индивидуалистов, как у нас. Но он также утверждает, что мы  отличаемся
один от другого лишь поверхностно. В остальном  нас  роднит  нечто  общее,
свойственное человеку, и это общее зависит и от  общества,  в  котором  мы
живем, и от каждого дерева. Но каждое общество стремится вложить  в  людей
свое понимание общего, а  потому  различия  между  представителями  разных
обществ куда глубже, чем поверхностные различия между двумя людьми  одного
круга. Если мы доберемся до сути вещей, то вновь  увидим  общечеловеческие
черты, несмотря на различия обществ. И быть может, когда-нибудь с  помощью
деревьев нам удастся объединить всех людей.
   "Теперь она говорит, как социолог", - мелькнула мысль в голове  сонного
Йоргенсена. Голос уплывал вдаль. Анеме еще не исполнилось и двадцати  лет,
а она так просто оперировала понятиями, над которыми явно или тайно бились
самые просвещенные  умы  Федерации,  поскольку  Арх  косо  смотрел  на  их
исследования. Вначале Йоргенсену показалось, что она суеверна -  допускает
существование внутренних демонов, вызывающих болезнь или безумие, и  верит
в способность деревьев их изгонять.
   Но, находясь на грани сна, Йоргенсен пытался нащупать истинный смысл ее
слов, а быть может,  и  ответ  на  давний,  мучительный  вопрос  о  смысле
собственного существования. Мысли обрели ясность и чистоту.  Его  сознание
медленно погружалось в глубины тела. Ему хотелось там затаиться,  несмотря
на  неясную  боль,  которая  никак  не  уходила.  Оставалось  узнать,  как
действуют  деревья.  Быть  может,  они  насыщали  воздух   дурманом?   Или
существовало иное, более фантастическое  объяснение?  А  что,  если  между
деревьями и людьми устанавливается телепатическая связь? Быть  может,  ему
угрожала смертью общая память деревьев,  в  которой  хранились  сновидения
всех людей, прошедших  через  них?  Ему  не  верилось,  что  он  стремился
уничтожить самого себя. Мозг постепенно очистился от тревожных  мыслей,  и
Йоргенсен погрузился в глубокий сон.
   Когда он проснулся, у его  изголовья  сидели  Анема  со  своим  третьим
отцом. Увидев этого человека, Йоргенсен  спросил  себя,  действительно  ли
туземцы Игоны вели род от человека? В каждой отдельной его черте  не  было
ничего  необычного,  но  все  вместе  они  создавали  странное   ощущение.
Громадная  голова  и  широко  расставленные  глаза  наводили  на  мысль  о
сосредоточенном внимании и каком-то снисходительном спокойствии. Даже поза
его свидетельствовала о  необычной  гибкости  тела  и  силе  мышц.  Он  на
удивление свободно владел своим телом. В  его  движениях  сквозила  грация
хищника, лишенного страха и агрессивности. Рядом с ним Йоргенсен, несмотря
на свои специальные тренировки,  ощутил  себя  неуклюжим  увальнем.  А  по
глазам человека понял, что между ними лежит и интеллектуальная пропасть.
   Одновременно он заметил в Анеме то, на что не обратил внимания в первый
раз. Она была излишне гибкой и живой, но нервной не казалась. В ее  глазах
светилось такое же сверхчеловеческое спокойствие, как и в глазах ее  отца.
И тот же снисходительный огонек умерял их удивительный самоцветный блеск.
   Быть может, это результат  случайной  мутации?  А  если  это  следствие
направленного генетического опыта? Йоргенсен постепенно начинал  понимать,
что Игона представляет собой лишь клеточку на гигантской  шахматной  доске
Вселенной, что обитатели города деревьев с их странными  нравами  являются
пешками в руках могущественных и пока неведомых сил.
   Он и сам был пешкой в руках Федерации.
   И тут он отвел взгляд от глаз мужчины. Нет, этот человек  не  мог  быть
пешкой. Еще никто в глазах  Йоргенсена  так  полно  не  воплощал  свободу,
свободу без всякого страха перед будущим. Никто, кроме Анемы.
   - Вы чувствуете себя лучше, - произнес мужчина. -  Что  вы  собираетесь
делать?
   Вопрос застиг Йоргенсена врасплох. У мужчины был спокойный, размеренный
голос.
   - Не знаю, - пробормотал  Йоргенсен.  -  Я  собирался  некоторое  время
пожить в городе.
   - Вы свободны. Можете оставаться здесь, сколько захотите. Но не  думаю,
что вам понравится здешняя жизнь. Впрочем, со временем вы все решите сами.
   Йоргенсен хотел было возразить - жизнь далаамцев его вполне устраивала.
Но он вовремя сдержался, поняв скрытый  смысл  слов  собеседника.  Тот  не
собирался ни запугивать его, ни намекать на плохой прием. Просто не  очень
приятно жить в городе, где ты менее младенца знаешь о мире и о самом себе.
Это означало находиться во  власти  комплекса  неполноценности.  Йоргенсен
понимающе поглядел на мужчину.
   - Я - Даалкин, - промолвил последний.  -  Это  одновременно  и  имя,  и
должность. Кажется, малышка вам уже кое-что объяснила. Не знаю, хорошо  ли
она поступила. Она  приняла  решение,  самостоятельно,  исходя  из  вашего
положения. Можете задать мне любые  вопросы,  но  полагаю,  что  вы  лучше
разберетесь в нашей жизни, посмотрев на нее со стороны. Я  знаю,  что  вас
мучит любопытство.
   Он помолчал и с легкой иронией добавил:
   - Здесь никто ничего не скрывает. Но не все можно понять сразу.
   - Вы выглядите удивительно спокойным и  счастливым,  -  неожиданно  для
себя сказал Йоргенсен.
   Он провел ладонью по черепу и почувствовал, что волосы немного отросли.
Он вдруг позавидовал густой черной шевелюре Даалкина. Обычай брить  голову
показался ему абсурдным.
   - У нас есть свои проблемы, -  ответил  Даалкин.  -  Но  это  настоящие
проблемы.
   Йоргенсен прикусил губу и отбросил одеяло.
   - Я могу встать?!
   Это был и вопрос и утверждение.
   - Если хотите.
   Йоргенсен сел  и  осторожно  опустил  ноги  на  пол.  Затем  встал.  Он
чувствовал себя бодрее, чем ожидал. Обойдя комнату, он выглянул в узенькое
окошко, увидел тропинку,  которая  исчезала  среди  громадных  стволов,  и
только тут сообразил, что на нем ничего нет.
   - Мне хотелось бы одеться, - начал он  и  понял,  что  его  смущение  в
глазах Анемы и Даалкина выглядело смешным.
   Анема достала из  шкафчика  тунику  и  обувь.  Йоргенсен  оделся  с  ее
помощью. Даалкин тем временем поставил на стол несколько мисок.  Йоргенсен
подкрепился и утолил жажду.
   - Вы позволите задать вам один вопрос?  -  после  некоторого  колебания
начал он. - Надеюсь, он не покажется вам оскорбительным.  Анема  несколько
раз называла вас третьим отцом. Меня  интересует  смысл  этого  выражения.
Биологически...
   Даалкин  расхохотался.  Анема  тоже  рассмеялась.   Йоргенсен   вежливо
улыбнулся, ничего не понимая.
   - Наше общество несколько необычно, - наконец заговорил Даалкин,  -  во
всяком случае, по сравнению с вашим, о котором у меня сложилось  некоторое
впечатление. Естественно, я могу ошибаться. Но ваше общество несет на себе
глубокий отпечаток древних времен. В нем переплелись черты  индивидуализма
и рабства - наследие ваших предков-охотников.  Ваша  цивилизация  частично
решила этот внутренний конфликт  путем  специализации.  Но  такое  решение
ошибочно и чревато опасностью взрыва.
   Йоргенсен поднял глаза  от  стола.  Даалкин  говорил  о  Федерации  без
всякого почтения, хотя был всего-навсего туземцем с  неприметной  планеты,
которую флот Федерации в мгновение ока мог превратить в горстку пепла.  Он
сравнивал Федерацию с громадным муравейником. Его слова были  жестоки,  но
диагноз точен. Несколькими  фразами  он  сумел  выразить  давние  сомнения
Йоргенсена.
   - Каждый индивидуум ревностно относится к своей  свободе,  -  продолжал
Даалкин,  -  а  единство  может  быть  обеспечено  лишь  силами  взаимного
притяжения. Один индивидуум  проявляет  враждебное  отношение  к  другому.
Стену этой  враждебности  очень  трудно  преодолеть,  потому-то  и  трудно
установить  контакт  с  другим  индивидуумом.  Все   это   отражается   на
взаимоотношениях.
   Он  склонился  над  Йоргенсеном,  и  тот  прочел  в   глазах   Даалкина
сострадание.
   - Вам кажется, что вся Вселенная завидует вашему могуществу. А  мы  вас
жалеем. Вы - народ одиночек. Логическое  следствие  -  ваша  теоретическая
моногамия, а на практике - полигамное общество. Я мог бы сказать,  что  мы
придерживаемся противоположного взгляда на семейную жизнь,  но  боюсь,  вы
неправильно меня поймете.
   Он  немного  помолчал,  задумчиво  глядя  в  одну  точку.  Его   пальцы
постукивали  по   столешнице.   Йоргенсен   впервые   подметил   некоторую
нервозность собеседника. Анема, подперев подбородок  ладонями,  переводила
взгляд с одного на другого.
   - Эмоциональный мир человеческого  существа,  -  продолжил  Даалкин,  -
отличается невероятной сложностью. На всем протяжении жизни оно  теснейшим
образом связано с теми, кто его окружает. Оно может в полной мере проявить
себя только благодаря окружению. Естественно, человек не способен наладить
равные эмоциональные отношения со множеством людей. Но нескольких  из  них
он может любить почти  в  равной  степени.  В  этом  случае  он  внутренне
обогащается больше, чем если связан лишь с одним  лицом.  Одновременно  он
способствует обогащению тех, с кем общается.
   Даалкин старался говорить  так,  чтобы  не  шокировать  собеседника,  и
Йоргенсену казалось, что сам он превратился  в  малого  ребенка,  которого
осторожно знакомят с тайнами жизни.
   - Наши семьи - сложные и подвижные комплексы.  Обычно  они  состоят  из
шести-семи человек. Существует разветвленная сеть связей между мужчинами и
женщинами, родителями и детьми. Выражаясь вашим языком, я имею  нескольких
жен, но впрочем, и каждая женщина имеет нескольких мужей.  Наши  семьи  не
являются замкнутыми системами. Каждый  свободен  покинуть  ее  и  войти  в
другую семью, если контакт с ее членами больше устраивает этого  человека.
Кроме того, благодаря переходам  людей  из  одной  семьи  в  другую  между
семьями существуют теснейшие эмоциональные узы. И в это  же  время  каждая
семья очень стабильна и куда прочней  ваших  семейных  пар.  Надеюсь,  вам
понятна моя мысль.
   - Не совсем, - кивнул Йоргенсен. Он подумал, что сеть  тропок,  которую
он видел с вершины обрыва, отражала это тонкое равновесие между "семьями",
их многочисленные, стабильные и одновременно  изменчивые  связи.  Общество
далаамцев  покоилось  на  доброжелательности  и   любви.   Древняя   мечта
человечества.
   -  А  ревность?  -  спросил  он,  наконец  подыскав  в  игонском  языке
подходящее слово.
   - Ревность, ревность, - повторил Даалкин. - Не признак ли бессилия  эта
самая ревность? Деревья излечивают от нее.
   Он встал и, подойдя к Анеме, жестом любящего отца взъерошил ее волосы.
   - Дети воспитываются всеми "родителями". Их любят все. Со временем  они
сами выбирают себе тех, с кем им лучше и интереснее. И это  не  всегда  их
биологические родители. Я не первый, а третий отец Анемы, другими словами,
я помог ей выйти из отрочества. Первый отец дал ей жизнь, второй -  провел
через детство. Вам понятно?
   Йоргенсен утвердительно кивнул.
   - Анема будет красивее матери. Я иногда сожалею, что  не  прихожусь  ей
биологическим отцом. Это - одна из  величайших  проблем  нашего  общества.
Сколько времени мы бы выиграли, если бы в ребенке одновременно  сочетались
гены нескольких родителей, их наиболее благоприятные черты.  Надеюсь,  нам
удастся решить и эту проблему.
   "Это - идея биолога, генетика, ученого, стремящегося разумно  управлять
природой", - подумал Йоргенсен. И это в то время, когда ученые Федерации в
своих  тайных  лабораториях  замышляли  преступления  против  жизни.  Этот
человек был иным. Он слишком любил жизнь. Во всех ее проявлениях. И  искал
средства сделать ее еще более яркой. Общество Далаама не было утопическим,
оно не походило на какой-то застывший в своем совершенстве рай.  Этот  мир
постоянно  менялся  и  развивался.  Он  решал  проблемы  будущего,  а   не
одну-единственную проблему  вечного  сохранения  настоящего  по  образу  и
подобию прошлого.
   Йоргенсену стало ясно, почему Федерация страшится Игоны. Он ощутил, как
заныли старые  шрамы.  В  словах  Даалкина  была  доля  правды.  Йоргенсен
принадлежал к миру одиночек, привыкших бороться против всей  Вселенной,  к
миру безмолвных и печальных. Он не мог вынести прямого взгляда Анемы.  Его
лицо залила краска стыда.
   Он даже не знал, о чем говорить  с  ней,  а  ведь  у  него  за  плечами
культура тысяч миров и тысячелетий. "Неужели я так и останусь нем как рыба
перед этой золотоволосой девушкой?"
   - У вас есть еще вопросы? - спросил Даалкин,  отрывая  его  от  горьких
мыслей.
   - Нет. Пока нет. Мне надо подумать.
   - Хорошо, - согласился Даалкин. - Мы встретимся позже. Деревья передают
мне странную информацию.
   Его толстые губы сложились в хитрую усмешку. Неуловимо гибким движением
он скользнул к двери и исчез.


   Четыре игонских дня Йоргенсен бродил по Далааму. Иногда один, иногда  в
сопровождении Анемы. Туземцы почти не обращали на него внимания, хотя были
вежливы и гостеприимны. Они не задавали никаких вопросов. Но из  отдельных
бесед Йоргенсен понял, что они лучше разбираются в делах Федерации, чем он
в делах Игоны.  Однако  нигде  он  не  видел  никаких  следов  аппаратуры,
способной перехватывать сообщения Федерации. На Игоне отсутствовала всякая
техника.
   Жизнь туземцев  выглядела  мирной  и  бесхитростной.  Деревья,  похоже,
давали  им  все  необходимое.  Далаамцы  прогуливались,  вели  бесконечные
дискуссии, размышляли, занимались разнообразными искусствами. Лишь однажды
Йоргенсен почувствовал, что столкнулся с чем-то иным. Он заметил человека,
сидящего  на  пороге  хижины  и  выводившего  на  листе  дерева   какие-то
математические символы. Они были незнакомы Йоргенсену.  Он  чувствовал  их
исключительную простоту, но в математике простота  могла  быть  следствием
абстракции, исключительно трудной для понимания.
   Йоргенсен понял, что сделал важное  открытие.  Он  пытался  расспросить
Анему, но математика ее не интересовала. Она сказала только,  что  человек
этот стремился описать развитие Далаама, исходя  из  взаимодействия  между
семьями. Йоргенсен ничего не понял. Страстью Анемы была биология,  вернее,
генетика. По ее словам, она "с помощью  деревьев"  проводила  удивительные
опыты. Но он никогда  не  видел  в  ее  руках  лабораторных  инструментов.
Наверное, существовали иные методы исследований, чем те, которыми кичились
ученые Федерации.
   Далаамцев в основном занимали науки о жизни. Они разбирались в  физике,
но это их не увлекало. И на то были  причины  -  физика  требует  развитой
технологии,  а  следовательно,  узкой  специализации,  что   противоречило
структуре  их  общества.  Если   Федерация   развивалась   под   давлением
исторической необходимости, то Далаам, казалось, рос и развивался по  воле
его жителей. Их цивилизация была  продуктом  сознательного  усилия,  а  не
рабского труда человеческого муравейника.
   Далаам не имел городских властей.  Однако  некоторые  жители  исполняли
общественные  функции,  которые  брали  на  себя  добровольно  и  так   же
добровольно  передавали  другим.   Отсутствие   коллективной   организации
наложило отпечаток на  планировку  Далаама.  Здесь  имелись  две  или  три
площади, которые были заложены очень давно и  происхождение  которых  было
неясно даже самим далаамцам. Однако  эти  площади,  украшенные  фонтанами,
похоже,  играли  какую-то  важную  роль.  Далаамцы  в  определенные   часы
собирались на них  и  с  какой-то  особой  сосредоточенностью  пили  воду,
текущую из-под земли. У далаамцев  существовал  подлинный  культ  воды.  В
каждом жилище постоянно текла холодная и горячая вода, наполняя  бассейны,
где далаамцы купались в любой час дня и ночи. Йоргенсену так и не  удалось
понять,  как  она  подается  в  дома  и  подогревается.  Объяснения  Анемы
изобиловали совершенно непонятными терминами. Ему  осталось  предположить,
что и здесь не обошлось без благожелательной помощи деревьев.
   Он  наткнулся  на  первую  площадь  случайно   и   испытал   сильнейшее
потрясение. Это была площадь его сновидений. Лицо человека  на  пьедестале
явно было знакомо. Он знал этого человека. Он явно видел  его  изображения
на Альтаире и других планетах Федерации. Но не мог  вспомнить,  при  каких
обстоятельствах.
   - Кто это? - повернулся он к Анеме.
   Она мечтательно посмотрела вдаль.
   - Человек. Самый первый.
   Смысл ее слов был не ясен. Они могли  означать  и  что  это  первый  на
Далааме человек, и что это первая  по  значимости  историческая  личность.
Подробностей ему узнать не удалось.
   С каждым  днем  Йоргенсену  становилось  все  очевиднее,  сколь  велика
пропасть между ним и далаамцами - он не разделял их видения мира,  меньше,
чем они, знал о человеке вообще и об  их  обществе  в  частности.  Однажды
Анема сказала ему:
   - Я нахожу вас увлекательным.
   Вначале ее слова польстили ему, хотя и удивили  -  он  не  надеялся  на
такой успех, - затем расстроили.
   Она смотрела на него серьезно, хотя, как всегда, в  глазах  ее  плясали
иронические огоньки.
   - Добрую половину ваших слов я не понимаю, - продолжила  она.  -  Я  не
знаю, о чем вы думаете. С далаамцами проще, даже если кто-то мне незнаком,
его мысли и наклонности мне известны наперед. С вами иначе. Вы - иноземец.
Это чудесно.
   Йоргенсен разом сник: "Я для нее навсегда останусь иноземцем. Предметом
любопытства. Только потому она и не расстается со мной".
   Она почувствовала, что ее слова задели его:
   - Мне надо спешить, чтобы понять ваш образ мышления. Вы  скоро  станете
таким же, как мы. Деревья вам помогут. Вот увидите.
   Йоргенсен резко ответил:
   - Нет. Я скоро уйду.
   - Это ваше право, но почему вы должны уйти?
   Он покачал головой.
   - Я должен вернуться туда, откуда прибыл. Меня ждут друзья. А  здесь  я
навечно останусь иновремянином.
   - Это так неприятно?
   Он отвел глаза.
   - Вы по-прежнему ненавидите себя, - сказала она. - Деревья почти  ничем
вам не помогли. Вам не хочется уходить,  а  вы  терзаете  себя,  думая  об
уходе. Разве вы не в состоянии видеть вещи такими, какие они есть?
   Она подошла вплотную к нему,  взяла  его  лицо  в