жет
провалиться под  землю, топнув по  ней с достаточной силой.  А что  касается
бурления воды в центре зала, которое он видел, оно, несомненно, производится
"эхом"  того  воздуха,  что  передается  на  марсианские  командные  пункты.
Воздушный  компрессор установлен ниже  водяного насоса, и призрачный  воздух
постоянно  пробулькивает  через призрачную  воду,  а  затем  утекает  сквозь
потолок.
     У  этой теории оставалось лишь  одно слабое  место.  Она совершенно  не
объясняла,  почему  реальная  земля  вообще   удерживает  призрак.  Уж  если
взаимодействия нет,  то его  не  должно быть  нигде,  и Хэнзард не  смог  бы
разгуливать  по  городу  и,  тем более, кататься на автомо­билях.  Возможно,
когда-нибудь эта  тайна будет  раскрыта, а пока Хэнзард  находил в себе силы
быть прагматиком и удовлетворяться пониманием, как происходят события.
     Футах  в  тридцати  от  станции  Хэнзард  наткнулся  на полосу  газона,
совершенно  лишенную укрытий,  только чуть  в стороне располагалась клумба с
тюльпанами. Хэнзард поплыл туда, но  промахнулся, вынырнул слишком  далеко и
сразу  же был ослеплен  вспышкой  ручного  фонаря.  Хэнзард мгновенно нырнул
обратно  в рыхлую  землю.  В  его  ушах  звенел  дикий  крик  Уорсоу,  хотя,
ока­завшись  под  землей,  Хэнзард  не слышал  ничего. Он почувствовал,  как
что-то ударило его в левое плечо, и понял, что Уорсоу стрелял в него.
     Не было времени на разработку планов, просто сработал старый солдатский
инстинкт, требующий, если хочешь  жить, бросаться на врага. Хэнзард поплыл в
том направлении, где, по его расчетам, находился Уорсоу, и  вынырнул всего в
нескольких футах от него.
     Уорсоу, впустую расстрелявший все  патроны,  грязно выругался и швырнул
бесполезным пистолетом в голову, вынырнувшую посреди газона.
     Хэнзард  потащил из-за  пояса свой пистолет, но земля замедляла все его
движения,  так  что прежде  чем он успел  воспользоваться  оружием,  на него
обрушилась нога  Уорсоу.  Тяжелый  армейский ботинок ободрал Хэнзарду лоб  и
вбил руку с пистолетом обратно в землю. Оружие вылетело из руки.
     Хэнзард  еще не  вылез  из  земли,  и  Уорсоу,  пользуясь  этим,  начал
заталкивать капитана  обратно вглубь. Хэнзард пытался  оторвать от себя руки
Уорсоу, но  положение  его  было невыгодным и к тому  же он очень ослабел за
последнее время.
     Уорсоу  неуклонно дожимал Хэнзарда, погружая его лицо  под  поверхность
грунта,  в темную холодную  субстанцию,  что  лежала  в  глубине. Хэнзард из
последних сил цеплялся за противника.  Оказать сопротивление  он уже был  не
способен, но желал, по крайней мере, чтобы Уорсоу провалился вместе с ним.
     Они продолжали бороться, медленно погружаясь с открытыми, но невидящими
глазами. Ни один из них еще не сдался, хотя первым явно должен был сломаться
Хэнзард. Но неожиданно вязкая, смо­листая субстанция земли  сменилась чем-то
холодным  и,  несомненно,  ощутимым.  Это была вода.  Просачиваясь  под  пол
здания, она рас­ходилась оттуда, образуя под насосной станцией веерообразный
во­дяной  фундамент.  И  двое  борющихся  людей  провалились  в  край  этого
фундамента.
     Вода заполнила нос и  уши  Хэнзарда,  но и хватка Уорсоу тоже ослабела.
Сержант был не готов к подобным неожиданностям, и Хэнзарду удалось вырваться
из его рук. Он нырнул внутрь водяного постамента,  а  затем начал всплывать.
Вскоре он оказался внутри насосной станции, хотя и под водой. Он поднялся на
поверхность и перевел дыхание.
     Только бы  Уорсоу  не сообразил,  куда...  Но  Уорсоу  в  ту же  минуту
вынырнул  рядом  с  ним. Так  чудовище из ночного  кошмара  всюду преследует
спящего, и,  как бы  далеко  от него  ни убежать, оно немедленно оказывается
рядом, и  даже если  убить его, оно воскрес­нет, чтобы продолжить неумолимое
преследование.
     Хэнзард набрал в легкие  побольше воздуха и нырнул,  желая схватиться с
кошмаром  вплотную. Он вцепился Уорсоу в  глотку, однако хватка была слишком
слаба,  Уорсоу легко оторвал его руки. Невероятно,  но Уорсоу улыбался,  его
волосы  и борода  колыхались в прозрачной воде, и это  уже совсем напоминало
кошмарный сон.
     Колено Уорсоу резко ударило Хэнзарда  в живот, и капитан почув­ствовал,
как весь воздух вышел из его легких.
     Больше Хэнзард ничего не видел. Верхняя часть  его туловища снова вошла
в  "твердое" вещество.  Ничего  твердого  здесь не должно быть,  но Хэнзард,
конечно, не  мог раздумывать над этим. Он давно должен был погибнуть, но все
еще бился, сопротивляясь врагу.
     Неожиданно руки Уорсоу разжались.  Хэнзард  освободился от него, всплыл
на поверхность. Вода  вокруг  была розоватой.  Неужели из раны в  его  плече
течет столько крови?
     Потом его внимание  привлекло темнеющее в глубине пятно. На поверхность
медленно  всплывало обезглавленное тело  бывшего сер­жанта  Уорсоу. Пузырьки
воздуха цепочкой выходили из его горла.
     Хэнзард не сразу сообразил, что  произошло, и лишь  потом понял, что во
время схватки их  занесло внутрь передатчика.  Именно в этот момент  Хэнзард
"ослеп", войдя  в твердое вещество. Уорсоу, стремясь  воспользоваться  своим
преимуществом, вошел в передатчик на не­сколько дюймов  выше, чем Хэнзард, и
пересек плоскость передачи. Возможно, он забыл,  а возможно,  и не знал, что
передатчики на насосной станции были непрерывного действия. Во всяком случае
молекулы,  составлявшие прежде  его голову,  влились  в  общий  поток воды и
отправились на Марс, а все остальное теперь плавало непо­далеку от Хэнзарда.
     Найдя место, где вода еще не была загрязнена кровью,  Хэнзард напился и
набрал  воды  во  флягу.  Обезглавленное тело  он  оттащил  сначала в  глубь
резервуара, а  затем за пределы станции.  Здесь он  засунул труп под  клумбу
тюльпанов.  Следует  признать,  что эти  похороны  были куда лучше  тех, что
готовил ему Уорсоу.
     Он осмотрел рану на плече. Она была поверхностной.
     И только теперь Хэнзард с испугом вспомнил, что вокруг станции топчется
без  малого десяток приятелей Уорсоу  и  что, услыхав вы­стрелы,  они должны
прибежать ему на  помощь. Однако вокруг никого не  было.  Все  это  казалось
более чем странным.
     Потом  привыкший к  тишине  слух  Хэнзарда был  травмирован посторонним
звуком.
     Казалось, по Гоув-стрит марширует сводный оркестр. Хэнзард огляделся. С
высоты холма  ему была видна  большая часть Гоув-стрит: там не было  ничего,
кроме обычного потока автомобильных фар.
     Звуки  невидимого марширующего  оркестра стали очень громкими.  Оркестр
играл "Звезды и полосы" Джона Филипа Соузы.



Глава 8 БРИДЖЕТТА
     Незадолго до описанных  событий, в  то время,  когда Хэнзард, голодный,
полусонный и  плохо сознающий происходящее, ожидал на ступенях Арлингтонской
библиотеки наступления вечера, в дру­гой части  города происходил  разговор,
оказавший немалое влияние на ход нашей истории.
     Вот отрывок из этого разговора:
     -- В этом вопросе мы все согласны друг с другом.
     -- Не припомню случая, чтобы вы, прелесть моя, расходились  во мнениях.
Ну так вот, на этот раз мы тоже договорились друг с другом.
     -- Если дело только в нехватке еды, то одна  из нас согласна обходиться
без пищи. У  нас и так  вот-вот  наступит  перенаселение. Кому-то  все равно
уходить, и я думаю, что оставшимся было бы приятнее увидеть новое лицо.
     -- Ты ошибаешься, ежели думаешь, что я предпочту твоему лицу физиономию
какого-нибудь мужлана. Дело тут не в  великодушии. Просто ты мне  нравишься.
Как половинки гранатов ланиты твои под кудрями твоими. Как вишенка нос твой.
Вся ты подобна Тыосди Вельд.
     -- Что ты городишь, дедуля? Тыосди Вельд скоро пятьдесят.
     -- Да,  ты права, я дедуля. Но при  этом  я еще и твой  муж. Иногда мне
кажется,  что ты этого  не  понимаешь и потому хочешь, чтобы  здесь появился
этот молодой жеребец. Ты затеяла эту историю, чтобы изменять мне. Неверность
имя твое...
     -- Не знаю, буду ли я тебе с ним изменять, но мне бы хотелось иметь эту
возможность. Чего стоит добродетель, не выдержавшая ни единого испытания?
     -- Я уязвлен до глубины души!..-- вяло  воскликнул второй  со­беседник.
Он выдержал достойную паузу, чтобы показать всю  глу­бину своего возмущения,
а затем добавил: -- Что  касается Тыосди  Вельд, то это типично американское
имя. Когда его произносишь, на языке появляется вкус кока-колы.
     --  Офицерик  тоже  типичный американец. А ты не  хочешь дать ему  даже
одного шанса.
     -- Я уверен, дорогая, что ты  сделаешь  это за меня. Признайся, он тебе
нравится из-за формы?
     -- Отрицать не стану, в форме он выглядит отлично.
     -- Вот-вот. А  я ненавижу  форму. Я ненавижу военных. Я нена­вижу их за
то, что они хотят уничтожить мир. Мало того, они все для этого делают. И они
хотели   бы  вечно  держать   меня   в  плену.  К   чертовой  матери  армию!
Справедливости нет нигде, но особенно ее нет в армии. Я  возмущен до глубины
души.
     -- Если они действительно вскоре  уничтожат мир,-- спокойно и задумчиво
произнесла собеседница,-- то тем больше резона  прояв­лять  милосердие, пока
для этого есть еще время.
     -- Ну ладно, если тебе так хочется, можешь,  подобно Иродиаде, получить
его голову на  серебряном блюде. Я отдаю  его тебе. Я с самого начала  знал,
что  ты не остановишься,  пока не будет  по-тво­ему. Если  ты встретишь  его
раньше, чем его слопают любимые тобой солдаты, то можешь привести его домой,
словно бродячую собачонку, и покормить.. Но если он станет пачкать на полу и
скулить по ночам, то...
     -- То мы от него избавимся. Конечно, дорогой, конечно...
     -- Тогда поцелуй меня, милая. Нет, не сюда, а в нос.
     Хэнзард спустился по склону, нашел свою одежду, постоял минуту на самом
виду и  прошел сквозь  стену, окружавшую  станцию. На него никто не напал --
дружки Уорсоу куда-то исчезли.
     Редкие  поздние  прохожие проплывали  по  тротуару, такси  и  ав­тобусы
сквозили   мимо  него   и   все  это  беззвучное  действо  происходило   под
аккомпанемент несущегося  неведомо откуда и  дико  неуместного марша  Соузы.
Казалось,  мироздание  демонстрирует  фильм  с  непра­вильно  смонтированной
звуковой дорожкой.
     Хэнзард чувствовал себя скверно. Если бы не  музыка,  он, скорее всего,
улегся бы  спать прямо  на  крыше  станции. Но теперь он поспешил  к  центру
города,  лавируя между  прохожими, которых встречалось все больше. Проходить
сквозь людей, не обращая  на них внимания, Хэнзард так и не  научился. Среди
прочих прохожих  навстречу Хэнзарду  шла женщина. Даже будучи  измотанным до
предела, даже понимая, что женщина реальна и, значит, недости­жима для него,
Хэнзард  все  равно не  мог  безразлично  пройти  мимо.  Женщина  неудержимо
приковывала взгляд. При свете уличных фо­нарей ее рыжие волосы горели темным
пурпуром. Лицо оставалось серьезным,  но глаза улыбались чему-то, известному
только ей. Ее фигура, вернее, то, что воображение  угадывало под накидкой из
искусственных  страусиных перьев, тоже  была восхитительна. Хэн­зард  замер,
стараясь понять, кого напомнила ему эта женщина.
     Женщина остановилась  футах в трех от Хэнзарда. Чуть повер­нувшись, она
рассматривала гладкую стену точно за его головой. Могло даже показаться, что
она смотрит на него.
     -- Как бы я хотел, чтобы эта  женщина действительно смотрела на меня,--
произнес он вслух.
     Тонкие  губы женщины дрогнули в улыбке.  Несущийся словно отовсюду марш
Соузы  звучал теперь очень громко, но  он  не сумел заглушить звук ее смеха.
Это был тихий смешок, почти усмешка,  которой позволили вырваться наружу, но
Хэнзард ее расслышал. Дама  подняла  руку,  одетую в перчатку, и дотронулась
кончиком пальца до носа Хэнзарда. И Хэнзард почувствовал прикосновение.
     -- Она вас видит,-- тихо сказала женщина.-- Вы ведь этого хотели...
     -- Я...-- Хэнзард стоял дурак дураком. Слишком многое надо было сказать
ему, и сказать все разом. В  результате фраза, которую он  сумел произнести,
поражала банальностью: -- Я-- я очень хочу есть.
     -- Вы не оригинальны,-- ответила  дама.-- То же  самое могут сказать  о
себе те  ребята,  что, несмотря на устрашающие аккорды  Джона  Филипа Соузы,
возможно,  продолжают охотиться  за  нашими тушами. Так что пойдемте отсюда.
Полагаю,  у  вас хватит сил  еще на  пару миль.  Чтобы не привлекать лишнего
внимания, пойду впе­реди, а вы за мной на приличном расстоянии.
     Он кивнул головой,  и  женщина без лишних  слов направилась в  обратную
сторону. Хэнзард шел за ней и  невпопад  думал, что  каб­луки  на ее  туфлях
низкие и широкие, не гармонирующие с элеган­тностью накидки, зато подходящие
для передвижения по хрупким тротуарам призрачного мира.
     Пройдя немного по Гоув-стрит, она сунула руку в какой-то окон­ный проем
и  вытащила оттуда портативный  приемник с парой ми­ниатюрных колонок.  Дама
нажала на клавишу, музыка на улице смолкла.
     -- Хорошо, что передавали Соузу,-- сказала  она подошедшему Хэнзарду,--
квартет Брамса был  бы не столь устрашающим. Но,  с другой  стороны, если бы
это был Мусоргский... Кстати, у меня есть плитка шоколада. Думаю, она утешит
вас на время.
     Его  руки,  пока он снимал с шоколадки  фольгу,  дрожали. Вкус шоколада
взорвался во рту словно бомба. На глаза невольно высту­пили слезы.
     -- Благодарю,-- выдохнул он, кончив есть.
     -- Я так и  думала,  что  вы будете благодарны. Но давайте  пройдем еще
немного. Все-таки здесь малоподходящее место для  разговоров.  Чуть дальше я
знаю прелестное местечко, где можно посидеть и отдохнуть. Ой, что это? У вас
кровь! Давайте я перевяжу... Не надо? Ну, тогда пошли.
     На  этот  раз,  пока  он  шел  за  незнакомкой, в  его  мозг  закралось
совершенно параноидальное подозрение, что  она откармливает  его  шоколадом,
как ведьма откармливала Ганзеля, чтобы он был по­жирнее, прежде чем засунуть
его в  котел. Ему не  пришло в  голову  даже такое элементарное соображение,
что, имея  шоколадный  ис­точник, ей  вовсе не обязательно пожирать случайно
встреченных капитанов. Подобную несообразительность отчасти  извиняет только
его  слабость  и  необходимость  концентрировать   внимание  на  том,  чтобы
оставаться в вертикальном положении.
     Свернув  несколько  раз  и  пару  раз  сократив  путь,  проходя  сквозь
препятствия, дама привела Хэнзарда к ярко освещенному кафе "Говард Джонсон".
Они поднялись  на  второй  этаж, уселись за  от­дельный столик  в  небольшом
банкетном  зале,  изысканно отделанном зеленым и  оранжевым  пластиком. Дама
протянула Хэнзарду вторую шоколадку, а сама приняла от него фляжку с водой.
     -- Наверно, мне надо представиться,-- сказала она.
     --  Ради бога,  простите  меня. Я,  вероятно, должен  вас  узнать,  мне
кажется, что я где-то видел ваше лицо, но я никак не могу вспомнить, где.
     -- Нет, скорее всего,  вы меня не  знаете, но я хотела сказать, что  не
стану представляться, пока вы хоть что-нибудь не расскажете о себе.
     Хэнзард,  проявив чудеса  воздержанности, отодвинул в  сторону  остаток
шоколада.
     --  Меня зовут Натан Хэнзард. Я капитан  армии Соединенных  Штатов. Мой
личный номер...
     -- Господь с  вами, остановитесь! Здесь не лагерь военнопленных. Просто
расскажите, что с вами случилось после того, как вы прошли через передатчик.
     Когда Хэнзард кончил рассказывать, она одобрительно кивнула,  отчего ее
прическа качнулась  в  такт с  ударом капитанского  сердца.  Хэнзард обратил
внимание, что  сейчас ее волосы куда более прият­ного оттенка, чем при свете
уличного фонаря.
     --  Вы поступили  благородно,  капитан.  Нет,  я и не  думаю шу­тить --
действительно смело и благородно. Впрочем, вы и  без меня знаете это. Теперь
я вижу, что зря не заговорила с вами вчера.
     -- Вчера?  А, помню!  Вы глядели  на меня  с другого  берега пруда. Она
кивнула, соглашаясь, и продолжила:
     -- Но вы должны признать, что нам приходится быть осторож­ными. То, что
у  человека  приятная  внешность,  еще не  гарантирует, что он  не  пожелает
засунуть меня в свою кастрюлю,
     Хэнзард  понимающе улыбнулся.  Теперь, после двух плиток  шо­колада, он
был способен не только сознавать, что ему говорят, но и оценивать, как и кем
это сказано. Внимание капитана наконец сконцентрировалось  на прелестях  его
благодетельницы.
     --  Я вас вполне понимаю. Должен признаться,  что я тоже имел кое-какие
подозрения, когда шел следом за вами. У вас такой... упитанный вид.
     -- О, я дождалась комплимента! Этак, капитан,  вы совсем вскру­жите мне
голову. Как насчет еще одной шоколадки?
     --  Спасибо, пока не надо. Кстати, я ведь еще должен поблагода­рить вас
за  спасение.  Та  банда,  насколько  я понимаю,  разбежалась  из-за  вашего
радиоприемника?
     -- Да. Я ожидала вас на Гоув-стрит, надеясь, что замечу вас прежде, чем
солдаты.  Я  не  знала,  где еще можно  вас найти,  а здесь вы  должны  были
появиться в любом случае, ведь  это ваш единст­венный источник воды.  Но  вы
сумели  пробраться к передатчику  так,  что я ничего не  заметила.  Когда  я
услышала  выстрелы,  то  решила, что  вы уже внутри,  и  врубила приемник на
полную   громкость.   Когда  привыкнешь   к   здешней  тишине,   то   музыка
воспринимается страшно сильно. Я думаю, здесь мы становимся способны слышать
ее так, как полагалось бы.
     -- Я тем более должен быть благодарен вам. Спасибо, мисс?..
     -- Миссис.
     -- Простите меня, пожалуйста. Вы в перчатках, поэтому я не мог заметить
кольца.
     -- Вы можете  называть меня просто  Бриджетта. Муж  называет меня Джет,
хотя мне это кажется вульгарным. Он называет меня так нарочно.  Он полагает,
что  это  очень  по-американски --  быть  вульгарным.  Он не  понимает,  что
вульгарность уже вышла из моды. Дело в том, что он впервые приехал в Штаты в
конце шестидесятых и, значит, никогда не избавится от вульгарности.
     --  Вы  знаете,--  проговорил Хэнзард,-- боюсь,  что вам нужно говорить
немного помедленнее, а то  я не успеваю понять. Моя голова соображает не так
хорошо, как могла бы, будь у меня полный желудок.
     -- Простите меня, пожалуйста,-- сказала дама.--  Если угодно, я повторю
медленно: Пановская.
     -- Пановская? -- теперь он уже совсем ничего не понимал.
     -- Вы спрашивали мое имя,  и я его  говорю. Миссис Пановская, Бриджетта
Пановская, супруга Бернара Пановского. Возможно, вы слышали о моем муже.
     -- Черт побери,--  сказал Хэнзард.-- Черт меня побери. В мире была уйма
людей --  писателей,  артистов, преступников и прочих  знаменитостей,--  чья
известность простиралась очень ши­роко, но о чьем существовании Хэнзард знал
ровно столько же, сколько и мы в  нашем безнадежно отсталом  прошлом. Но имя
Пановского знал даже  он. Пановского знали все. Все,  в буквальном  значении
этого слова.
     -- Да, я о  нем  слыхал,--  сказал Хэнзард.  Бриджетта  улыбнулась,  не
холодно,  а скорее  прохладно,  давая  Собеседнику  возможность собраться  с
мыслями.
     -- Так вот, значит, почему...-- протянул Хэнзард, поспешно  припоминая,
что он знает о Пановском.
     --   Да,--  подтвердила  она.--   Мы   подобны  вам,  потому  что  тоже
сублимированы.
     -- Что?..  Боюсь, я не силен в подобной терминологии. У меня никогда не
было времени почитать Фрейда.
     --  "Сублимированный"  --  это  слово,  которым  Берни обозначает  наше
состояние.
     Для  иллюстрации  она провела рукой сквозь букет  искусственных цветов,
украшавших пластиковый стол.
     --  Видите  ли,  Берни разрешено иметь передатчики  дома, чтобы он  мог
продолжать исследования. Берни вообще  может получить все,  что угодно, если
скажет, что  это  нужно  для  исследований.  Единст­венное,  что он не может
сделать -- выехать на  своей каталке через парадную дверь дома. А то, что на
нашей вилле есть передатчик, это абсолютно... ну... какое слово обозначает у
вас что-нибудь очень-очень тайное?
     -- Особо Важное,-- подсказал Хэнзард.
     -- Вот это самое. В кои-то веки весь ваш кош