ый
воздух, окружаю­щий мегалополис,  но и сколько-нибудь состоятельные граждане
тоже избегали селиться в этом районе.
     Хэнзард  виделся  со своим сыном, которому уже исполнилось во­семь лет,
один уик-энд в месяц. Эти встречи не приносили радости -- со времени развода
отношения   с   сыном   были  натянутыми  --  поэтому   Хэнзард  предпочитал
представлять  себе Натана-младшего беззабот­ным, золотоволосым четырехлетним
мальчиком,  серьезно  и   внима­тельно  слушающим  рассказы  о  приключениях
Винни-Пуха.  Тепе­решний  Натан-младший  был  в  глазах  отца  чем-то  вроде
узурпатора с  крайне сомнительными претензиями на титул настоящего сына и на
привязанность  Хэнзарда. Умом  Хэнзард  понимал  несправедли­вость  подобных
чувств  и  старался исправить  ее  хорошим отношением к неожиданно выросшему
сыну, но сердце не слушало никаких доводов и продолжало твердить свое.
     Видя перед собой пример полковника Ива, Хэнзард мог бы сообра­зить, чем
кончаются подобные прогулки, и не поддаваться соблазну.
     "Я только навещу  их,-- твердил он себе.-- Я не буду смотреть ни на что
такое, что они хотели бы скрыть от меня".
     И  все же софизмы,  которыми  он пытался успокоить  свою  совесть, были
настолько  непрочны,  что  к  тому  времени, как  автобус остано­вился возле
памятника Вашингтону, Хэнзард передумал и вышел из автобуса.
     Он  шел  по берегу спокойного пруда, споря на ходу сам с  собой. Он уже
настолько  привык  к  своему  новому  состоянию,  что   не  увер­тывался  от
нависающих ветвей вишен, а проходил сквозь них,  не обращая на это  никакого
внимания.
     Закравшийся в сердце соблазн  продолжал  искушать его, нашеп­тывая: "Ты
зайдешь  и глянешь на  сына. Это случится один лишь  раз..." У Хэнзарда было
достаточно здравого смысла, чтобы не по­верить этим  нашептываниям. Он знал,
что  если  допустит  первый  раз,  то  потом  будет  и  второй, и  третий...
Любопытство невозможно насытить.
     "Любопытство? -- вступал в спор искуситель.-- А если кроме  любопытства
тобой движет еще и любовь?"
     "Любви нужна взаимность,-- отвечала совесть.-- Какое отноше­ние к любви
может иметь призрак  вроде  меня? Кроме того,  и это самое главное  --  наша
любовь давно умерла".
     Нетрудно было  заметить,  что  предмет спора  незаметно сменился,  речь
пошла не о Натане-младшем, а о Мэрион. Искуситель немед­ленно воспользовался
этим:
     "Раз любви  больше нет,  то и  не думай  о ней, иди ради сына. Это твоя
отцовская обязанность".
     И все же  аргументы искусителя  становились все слабее, а  его истинная
цель все  прозрачнее. Еще  немного,  и  Хэнзард  окончательно  преодолел  бы
искушение, но в это время случилась некая странная вещь.
     На  противоположном берегу пруда среди  толпы слоняющихся  ту­ристов  и
служащих, вышедших прогуляться  во  время  обеденного пе­рерыва,  он  увидел
женщину. Это была красивая женщина и -- так  же, как  и Мэрион,-- блондинка,
но этого было бы недостаточно, чтобы привлечь внимание Хэнзарда. Дело в том,
что ему показалось, будто  женщина смотрит на него. Конечно же, она не могла
его  увидеть, но на мгновение Хэнзард поверил,  что ее взгляд остановился на
нем.
     Он  быстро подошел  к краю пруда  и  здесь вынужден  был остано­виться,
поскольку вода реального мира, в  отличие от  земли, не могла  нести пловца.
Тогда он крикнул:
     --  Эй! Вы видите  меня?  Подождите...  послушайте!  Ну подождите  хоть
немного!
     Но она уже отвернулась и шла к Капитолию. Через минуту она скрылась  из
вида.
     В  этот  момент  Хэнзард  понял,  что,  несмотря  на  все  свои  благие
намерения, он не  сумеет избежать грязного греха взглядоблудия. Как бы он ни
презирал это занятие, но он сам вторгнется в жизнь своей жены и сына,  будет
подсматривать  за ними. Потому что свыше сил его было выносить  нескончаемую
жуть полного  одиночества  среди бурлящих городских  толп,  когда  каждая не
замечающая его  пара  глаз отрицает его существование.  А если  кому-то  это
покажется преувеличением, то давайте вместе  скажем  слово "одиночество",  а
потом повторим его столько  раз, сколько есть  людей на  земле. И попробуйте
тогда справиться с этим огромным одиночеством.
     Мы уже отмечали, что Хэнзард весьма условно считался челове­ком  своего
времени и даже  в нашем десятилетии он казался бы  старомодным. В результате
ему  было  полностью неведомо  состояние  отчуждения,  хотя сам  этот термин
вбивали ему  в  голову  на каждой лекции  по  любой гуманитарной дисциплине.
(Следует отметить, что Хэнзард старался, чтобы в его  курсах таких дисциплин
было как можно меньше.)
     Следствием  подобного  неведения  оказалось   его  нынешнее  печаль­ное
положение. Два дня пребывания в нереальном мире лишили его жизненных устоев.
Так палач выбивает табуретку из-под ног при­говоренного к повешению.
     Хэнзард  ощущал  пустоту в самом  центре  своего существа, он испытывал
неудобство,  граничащее с  болезнью,  он чувствовал себя странно безвольным,
как  если  бы  он  обнаружил,  что  он  больше не  человек,  а  что-то вроде
механической игрушки.
     Сказать  по  правде,  его нынешнее состояние действительно гра­ничило с
болезнью, которую Фрейд  назвал "отчуждением".  Будучи предельно неискушен в
психиатрии,  Хэнзард проявлял классически чистые симптомы отчуждения,  какие
можно видеть лишь  в  самой глуши, где  никогда не  слыхивали  имени Фрейда.
Поэтому   мы   не  будем  надоедать  просвещенному   читателю   разбором   и
перечислени­ем всех мыслей и ощущений капитана  Хэнзарда. Напомним лишь, что
Хэнзард уже страдал чем-то подобным. И хотя приступы отвержения  (болезнь по
сути   своей   детская),  приведшие  его  десять   лет  назад  в   армейскую
психиатрическую лечебницу, нельзя в полной  мере назвать отчуждением,  но от
этого  они были не менее опустошительны. В конце концов, всем известно,  что
невинные детские болезни крайне тяжело протекают у взрослых людей.
     Практическим  следствием  всего этого  было то,  что  он вновь  сел  на
автобус, отправлявшийся к району  С-Ш. Правда, сначала он вытащил из тайника
в Линкольновском мемориале свою форменную куртку, ибо его забота о приличной
внешности  была  пропорциональ­на  его  намерению  плохо  поступить.  Затем,
спрятав в стене чемо­данчик и поправив галстук, он направился... вниз.
     Мэрион  лежала плашмя  на  раздвижном диване, который  подарили  им  на
свадьбу  его  родители.  Мэрион  курила и читала модный пер­сонализированный
роман,  один из тех, в которых героиня носит имя читательницы. Она позволила
себе погрузнеть. Хотя в последние два года полнота вошла в моду. Но даже и в
этом  случае она уже превышала  допустимую  степень.  Ее изощренную прическу
защищал большой пластиковый пузырь.
     Еще  в комнате  находился  мужчина. Он  почти не  обращал внима­ния  на
Мэрион, так же, как и она на него.  Его прическа тоже была защищена пузырем,
но  черного цвета, а лицо было вымазано кремом, который должен  придать  его
коже  "гладкий  здоровый  вид". В  этом году  очень заботились  о  гладкой и
здоровой коже.
     С первого взгляда можно было понять, что это типичный денди, живущий на
пособие по безработице. Он делал изометрические физкультурные упражнения. Он
был одет в кимоно, которое Хэнзард привез из Сайгона для Мэрион, бывшей в то
время его любовницей. Хэнзард смотрел на  него  и  не испытывал ни  малейшей
ревности,
     Возможно,  Хэнзард  был неприятно  удивлен  и  даже осуждал Мэ­рион, но
осуждал  скорее за  неряшливый  стиль  жизни, а  не  за присутствие  другого
мужчины. Супружескую измену он бы простить не мог, но Мэрион была свободна и
могла поступать, как  ей забла­горассудится, оставаясь, само собой, в рамках
приличия. Эта квар­тира,  конечно, считается приличной, но он бы так жить не
хотел.
     Неужели  он  всего четыре года назад любил эту женщину?  Каким  образом
чувство может исчезнуть так полно, что не остается даже воспоминаний о нем?
     Мэрион поднялась с дивана, подошла к  двери, нажала кнопку, открывающую
внизу входную  дверь.  Должно  быть,  снизу  кто-то позвонил.  Затем  Мэрион
исчезла  на  кухне.  Книгу  она  оставила  открытой на столе  возле  дивана.
Хэнзард, нагнувшись, прочел один абзац:
     "Мэрион  Хэнзард, сидя на кровати,  взглянула на  себя в  трюмо. Бывали
мгновения, и  это было  одно из них, когда собственная красота  поражала ее.
Обычно  она не считала себя красивой,  хотя дурнушкой тоже никогда не была и
не  будет. Но как могла она, Мэрион Хэнзард, надеяться составить конкуренцию
кареглазым   красоткам  из   Мехико-сити  с  их  иссиня-черными  волосами  и
высо­комерным, чувственным выражением на лице?"
     Хэнзард отвел глаза от романа, который читала его бывшая жена, чувствуя
такую же неловкость, как если бы застал ее за каким-либо постыдным занятием.
Ему стало стыдно, он решил уйти.
     И  тут в  комнату  вошел  его  сын.  Должно  быть,  Мэрион  как  раз  и
поднималась с дивана, чтобы впустить его в дом. С тех пор, как Хэнзард видел
сына в последний раз, его волосы потемнели, и выпал еще один молочный зуб. И
одет Натан-младший был победнее, чем во время воскресных встреч с папашей.
     Человек  с  черным  пузырем  на голове заговорил с  Натаном-младшим. Он
произносил  слова  в ровной  спокойной  манере,  и  это  еще больше  уверило
Хэнзарда,  что перед  ним постоянный обитатель  квартиры  его  бывшей  жены.
Мэрион  вернулась с  кухни и тоже заговорила  с  сыном.  Щеки мальчика стали
краснеть. Было  похоже,  что  он протестует  против  чего-то. В  эту  минуту
Хэнзарда особенно выводила из себя необъятная  тишина, разлитая вокруг. Одно
дело --  несколько минут  посмотреть телевизор с выключенным  звуком  -- это
даже  забавно,  но  совсем  другое  дело  -- наблюдать, как  слова беззвучно
срываются с губ твоего собственного сына.
     Спор кончился  тем, что человек  в черном  пузыре  мягко, но  уве­ренно
вытолкнул  Натана-младшего  на  лестницу  и  запер  за  ним  дверь.  Хэнзард
последовал за своим сыном в лифт. Он был абсолютно уверен, что  ни один лифт
в  домах  С-Ш  не сможет  двигаться  настолько  быстро, чтобы  ему  угрожала
опасность провалиться сквозь пол.
     Здания в районах С-Ш построены так, чтобы  дети могли играть на крышах,
вместо  того чтобы толпиться  на улицах  внизу. Строители создали просторные
площадки  для  игр,  проявив  отменную  фантазию  и применив  отвратительные
материалы.  В   результате  все   их  по­стройки:  лабиринт,  пчелиные  соты
игрушечных домиков,  спортивная площадка -- уже находились в стадии распада.
Когда-то  площадку защищал тент,  но  теперь  от него остались лишь клочки и
лохмотья. Кое-где был поломан даже парапет крыши.
     Натан-младший  вышел  из  лифта,  и  тут  же другой мальчик, по­старше,
позвал  его в  лабиринт. Хэнзард пошел следом. Извилистые бетонные  коридоры
были битком набиты детьми, такими же, как и его сын, и  помладше. Ни о каких
играх тут не могло быть и  речи, а более просторные спортивные площадки были
заняты старшими ребятами.
     Натан-младший  пробился  к  кучке своих приятелей.  Некоторое время они
перешептывались, затем  группа  человек  в семь  выскочила  из  лабиринта  и
ворвалась  на одну из площадок, где шла игра в изометрический бейсбол. Вожак
выбежавших (увы,  это  был  не его  сын)  схватил мяч  и  кинулся обратно  в
лабиринт.  Натан-младший, бегавший не слишком хорошо, отстал,  и его  поймал
один из старших мальчиков.
     Этот  парень --  на вид лет четырнадцати -- ухватил Натана-млад­шего за
ноги, перевернул вниз головой и поволок к одному из  мест, где был пролом  в
ограждении.  Маленького Натана, извивающегося и орущего, выставили  за  край
крыши,  так  что  он повис  над пропа­стью. Для Хэнзарда вся  эта сцена была
немой, но оттого не менее страшной. Мучитель, выждав  немного, отпустил одну
из лодыжек мальчика... До земли было тридцать пять этажей. Хэнзард больше не
мог смотреть на эту пытку и отвернулся. Он доказывал себе,  что не случилось
ничего особенного,  это самое обычное дело, такое, наверное,  происходило  с
каждым  из  здешних  детей, и  реальная  опасность его  сыну  не угрожает...
Уговоры не помогали.
     Наконец  пытка окончилась, и Натану-младшему было позволено вернуться в
тюрьму,  бездумно созданную строителями и  издеватель­ски названную  детской
площадкой.
     -- Мне  надо уйти,--  сказал  Хэнзард.--  Я  вообще  не должен был сюда
приходить.
     Он произносил правильные слова, понимая, что как  не смог по­мочь сыну,
так  не  сможет  и уйти отсюда. Он снова вошел в лабиринт, следуя за  сыном,
который проталкивался  туда,  где стояли его  друж­ки. Пробравшись  к своим,
Натан-младший  немедленно заспорил с мальчиком,  который  явно был меньше  и
слабее  его.  Вскоре началась драка, недавняя  жертва  стала  агрессором.  У
младшего мальчика не  было никаких шансов выстоять против Натана-младшего, и
вскоре тот уже сидел у него на груди и бил его  головой о бетонное  покрытие
крыши.
     -- Прекрати! -- закричал Хэнзард на своего сына.-- Немедленно прекрати!
     Натан-младший, конечно же, ничего не слышал.
     Хэнзард выбежал из лабиринта и по тридцати четырем лестнич­ным пролетам
ссыпался  на улицу.  В  спешке он  порой  пролетал сквозь  стены или  топтал
жителей здания, использовавших лестницу  в ка­честве чего-то вроде клуба. Но
на улице он вынужден был передох­нуть. Он не ел пять дней и очень ослаб.
     Хотя он и не собирался этого делать, он задремал, прямо на мостовой.
     И снова оказался там, в той зеленой стране. Теперь она была черной, а в
ушах его стояло жужжание. Она была совершенно черной, а в его руках громко и
отчетливо жужжал  огнемет. Огнемет был в его собственных руках,  а маленький
мальчик,  сумевший  выбраться  из-за  ограды,  бежал навстречу  Хэнзарду  по
почерневшему полю. Такой маленький мальчик, ему не больше четырех лет, очень
маленький мальчик,  как  он может бежать с  этим тяжелым караби­ном? Карабин
большой и тяжелый, а  руки у мальчика слишком коротки, он не может приложить
карабин  к плечу  и, чтобы выстре­лить, ему приходится прижимать  приклад  к
выжженной земле. Маленький мальчик бежит вперед, выкрикивая слова ненависти,
а Хэнзард  почему-то не слышит  ничего, кроме  жужжания своего ог­немета. Он
бежит  вперед,  такой  маленький  желтый  мальчик,  и  когда  он  достаточно
приблизился, Хэнзард выдал ему полный заряд из огнемета в упор.
     Но лицо,  в  которое ударил огонь,  не было уже лицом  желтопузого. Это
было лицо Натана-младшего.
     Когда  ослабевший от  ходьбы и волнений Хэнзард  вернулся к резервуару,
чтобы  попить  и  наполнить  фляжку,  он  обнаружил,  что  насосную  станцию
патрулируют  люди  Уорсоу. Всю ночь солдаты  стояли  на  своих постах  вдоль
высокого забора. Хэнзард  издали  оценил их  расстановку  и  не нашел в  ней
изъянов.  Фонари реального мира  ярко освещали ограду,  и не было  ни одного
места, где Хэнзард мог бы незамеченным подойти к ней, чтобы проплыть остаток
пути под землей.
     На  рассвете часовые сдали свои  посты  дневной смене.  Хэнзарду  стало
ясно, что солдаты полны решимости изловить его. Должно быть, у них кончилось
мясо.
     У  Хэнзарда  почти  не  оставалось  сил,  а его фляга давно была пуста.
Продолжать осаду дальше не имело  смысла -- было ясно, что солдаты  выдержат
дольше.
     "Значит,-- решил он,-- я устрою налет этой ночью".
     Сразу  успокоившись,  он  вернулся  в  библиотеку,  чтобы  как  следует
выспаться перед трудным делом.  Спать поблизости от  насосной стан­ции он не
решался, опасаясь, что солдаты могут услышать, как он кричит во сне.
     Теперь он кричал во сне почти каждую ночь.



Глава 7 БИТВА ТЕНЕЙ
     Дважды  Хэнзард  пытался  незаметно  подползти  к забору,  и  оба  раза
отступал, опасаясь попасть на глаза охране. После второй  бесплодной попытки
он сел отдохнуть на ступеньках библиотеки.
     Он грелся на теплом апрельском солнце, хотя  голод и слабость не давали
ему  испытывать настоящее удовлетворение от тепла  и покоя, если  не считать
удовлетворением  возможность ни о чем  не думая  уплывать  в мглистую  даль.
Кажется, солнце только что миновало полдень, от силы несколько минут  прошло
с  тех  пор,  а оно  уже сползло  к горизонту.  Замерцали  поддельные звезды
купола. Пора.
     Он  вышел  на  перекресток  Гоув-стрит  с другой крупной  автостра­дой.
Полумилей дальше Гоув-стрит проходила мимо насосной стан­ции, и туда Хэнзард
собирался  подъехать   на  машине.  Несколько  автомобилей  остановились  на
перекрестке  по  красному  сигналу  све­тофора.  Хэнзард забрался  на заднее
сиденье одной из них и уселся  рядом  с  молодой дамой в  норковой  накидке.
Такси тронулось с  места не слишком резко,  и  Хэнзард сумел  удержаться  на
сиденье.
     Показалась насосная станция.  Такси должно было пройти мимо нее гораздо
ближе, чем Хэнзард мог бы подобраться сам.
     Хэнзард набрал в  грудь  воздуха, приготовился. Когда  мимо  за­мелькал
глухой  забор  станции,  Хэнзард  провалился  сквозь  пол  и  дальше  вглубь
дорожного  полотна. Машина умчалась вперед, и ему оставалось лишь надеяться,
что  он  успел исчезнуть  в  мостовой  прежде,  чем  кто-нибудь  из  солдат,
охранявших эту сторону ограды, успел заметить его.
     Бросок вглубь был у него  прорепетирован раньше, а вот само плавание он
не  смог   отработать.  На  тренировках  он  обнаружил,  что  неспособен  на
длительное усилие. Уставали руки, не хватало дыха­ния. Оставалось надеяться,
что жестокая необходимость вдохнет в него новые силы. Хотя гарантий этому не
было  ни   малейших.  Очень  мило   и  прелестно  обладать  кучей  моральных
достоинств,  но сила,  в  конечном счете,  такая штука,  которая  зависит от
белков,  жиров  и углеводов, а  никак не от  моральной  стойкости. И все  же
приходилось надеяться и рисковать.
     Довольно быстро он уверился, что риск  был неоправдан. Силы его  таяли,
руки отказывались сделать еще  хоть один  гребок, легкие тре­бовали воздуха.
Уставшие руки,  взбесившееся  сердце, рвущиеся  лег­кие  --  все  вместе они
набросились на него, перехватили инициативу у протестующей воли и вытолкнули
измученное тело на воздух.
     И  все-таки это не было  полным поражением,  поскольку оглядев­шись  он
понял, что вынырнул  футах в семи  по ту сторону забора.  Семь футов! Он был
удивлен, обнаружив,  что проплыл так далеко. Ив говорил,  что в распоряжении
Уорсоу  по крайней  мере семнад­цать  человек,  возможно --  больше.  Каждую
сторону  ограды сторо­жило два  человека, а стояли они в две смены; итого --
шестнадцать человек.  Ну а семнадцатый,  разумеется, караулит сам резервуар.
Не надо быть пророком, чтобы понять, кто этот семнадцатый.
     Конечно же, это сам Уорсоу.
     Рассудив  таким  образом,   Хэнзард,   несмотря   на  усталость,  решил
немедленно плыть  вверх по холму. Один  Уорсоу все-таки  менее  опасен,  чем
шестнадцать его сослуживцев.
     Вовсе не  обязательно  было  проплывать все  расстояние за  один прием.
Чтобы  легче  было  плыть, он разделся; найденный  в  рюкзаке  Ива  пистолет
подвесил на  поясе,  а  затем  медленно  двинулся  по склону, по возможности
держась  промежутков,  где  были клумбы и  кусты.  Вокруг  станции он  видел
множество  охранников,  но,  по-ви­димому, это  были  настоящие  часовые  из
реального мира.
     Он  плыл  и  думал  о  своем пересохшем  горле  и о  воде,  об огромном
количестве воды,  наполнявшем  насосную станцию. Вся  станция представлялась
ему великанским стаканом,  полным  воды. Со вре­мени  своего визита сюда  он
успел  выстроить теорию  для объяснения  того,  что  видел  в  прошлый  раз.
Призрачная  вода, производимая  передатчиком,  удерживалась полом  и стенами
станции --  точно  так  же,  как  грунт  реального  мира держал  нереального
Хэнзарда. Когда  давление накопившейся  воды становилось слишком большим, ее
избыток  просто  уходил  сквозь  пол  станции.  Точно  так же Хэнзард  мо