тых товарищей  Уорсоу, но  те  его  не
заметили.
     Оставаться в лагере было нельзя. Он где-то потерял форменную фуражку -и
был подозрительно заметен среди  одетых по форме во­енных. А вот в городской
толчее  он будет практически невидим, если  воздержится  от хождения  сквозь
стены и других свидетельств его дематериализованного состояния.
     Хэнзард  стал   выбирать,  как   ему  побыстрее   добраться  до  окраин
Вашингтона. Разумеется, не вплавь. В прежней жизни он поехал бы автобусом.
     Было очень  странно и непривычно  выходить  из  лагеря, не  предъ­являя
пропуска.  Автобус,  отправлявшийся  в город, стоял на  оста­новке.  Хэнзард
вошел в него, стараясь не провалиться сквозь пол, и  занял свободное место у
окна. Но почти сразу какой-то рядовой сел на  то же самое место, прямиком на
Хэнзарда. Потрясенный Хэнзард пересел напротив.
     Автобус  тронулся  медленно,  и  Хэнзард  сумел  не провалиться  сквозь
сидение.  Каждый раз, когда автобус тормозил  или  набирал скорость, Хэнзард
рисковал вывалиться из него. У светофора перед въездом на мост через Потомак
автобус  неожиданно  затормозил, и  Хэнзард  проделал  сальто  через  кресло
напротив,  сквозь  пол  автобуса и  трансмиссию  и, в конце  концов, глубоко
вбился в дорожное по­лотно.
     После этого он решил, что лучше пройдет остаток пути пешком.



Глава 4 РЕАЛЬНЫЙ МИР
     Вдумчивый  читатель,   анализируя  изложенные   выше  события,   мо­жет
предаться  размышлениям,  как бы он сам поступил  в таких обстоятельствах. И
если читатель  по  своей  природе  скептик, он  вполне мог бы поставить  под
сомнение  достоверность  столь  быстрого  и слишком  легкого  приспособления
Хэнзарда к таким потрясающим изменениям окружающего мира.
     Однако подобный гипотетический скептик сам каждую ночь де­монстрирует в
снах столь  же быструю адаптацию. Хэнзард в  самые  первые и опасные  минуты
после перехода жил как во  сне, и его действия отличались той же простотой и
однозначностью,  что и действия, совершаемые во сне. В конце концов, что  он
такого сделал?  Всего лишь убежал  от  опасности. Можно, конечно, возразить,
что Хэнзард  вовсе не спал, но можем ли мы сейчас быть в этом уверены? Где в
повседневной жизни человек проходит через стальные стены? Только во сне. Так
что не удивительно, что Хэнзард впал в состо­яние, весьма  схожее со сном, и
только   потому  так   естественно   вел   себя   в   столь   неестественных
обстоятельствах.
     Думается, наш скептически настроенный  читатель имеет  право допустить,
что окажись  он сам  в подобных обстоятельствах, то  не исключено, что  и он
поступал бы примерно так же, как. Хэнзард. Во всяком случае, не стоит совсем
отбрасывать такую возможность.
     Зато стряхнуть с себя ощущение  ирреальности Хэнзарду удалось не сразу.
Более  того, едва опасность миновала  и у  него не осталось  иных  дел,  чем
исследовать  окружающее  и  осмысливать  происходя­щее,  это ощущение  стало
расти. Одновременно он почувствовал появление  страха, пронизывающего ужаса,
худшего, чем все, что  он испытал в передатчике и затем в зале. Ведь если от
кошмарных видений можно бежать, то из самого кошмара нет иного  выхода,  чем
пробуждение.
     Самым  ужасным  было то,  что  никто  из прохожих,  заполонивших  улицы
города, никто из водителей автобусов, продавцов в магази­нах -- вообще никто
не   замечал  его.  Они  игнорировали   Хэнзарда  с   истинно   божественным
безразличием.
     Хэнзард встал между ювелиром и лампой, освещавшей его рабочее место, но
тень  призрака была  столь  же  незаметна для  ювелира, как  и сам  призрак.
Хэнзард схватился  за  алмаз,  бывший  в руке ювелира, но мастер невозмутимо
продолжал огранку камня.
     Один раз, когда Хэнзард переходил улицу, из-за угла появился грузовик и
промчался сквозь Хэнзарда, даже не попортив ему при­ческу.
     Будь он урод или попрошайка, то и в этом случае  люди хотя  бы отводили
глаза в  сторону  и  тем  признавали его существование. А сейчас  окружающее
выглядело  так,  словно  всякий встречный  гово­рил ему:  "Тебя нет,  ты  не
существуешь",-- и становилось все труднее не верить им.
     Хэнзард шел по  этому  городу,  который  нельзя  потрогать,  городу, не
обращавшему  на него внимания, шел,  уже не думая ни о чем, отложив на время
попытки его понять. Он проходил мимо старых,  незапоминающихся нагромождений
белого  камня,  которые называ­лись зданиями  столицы;  мимо  лишенной  окон
гробницы  Националь­ной  галереи;  мимо  воплощения  монументальной  зевоты,
каковым  является  здание  Верховного  суда;  мимо  Большой  Белой Бородавки
Капитолия; мимо апофеоза скуки -- памятника Вашингтону. Он никогда прежде не
вглядывался  в  эти сооружения,  хотя  последние  восемь  лет  жил в  округе
Колумбия и ходил здесь почти  ежедневно. Он даже полагал, что  восхищен ими,
но  взирал на них слепыми глазами, полными пиетета, какими  смотрел, скажем,
на националь­ный флаг.
     Только теперь  он увидел их  такими,  какие они  есть: лишенными ореола
банального преклонения. Должно быть, он обрел такое ви­дение оттого, что его
самого  никто не  замечал.  И  теперь,  хотя  архитектурные изыски  вряд  ли
относились к его первоочередным заботам, он с удивлением смотрел на торчащие
повсюду дома.
     "Чего  ради,--  думал   он,--  капители   колонн  превращены  в  этакие
коринфские букеты? И, коли на то пошло, чего ради здесь сами колонны?"
     Все в этих зданиях казалось произвольным, загадочным. Видимо, следовало
полагать,  что они построены на пользу  людям.  Но  какие  потребности может
удовлетворять пятисотпятидесятипятифутовый обелиск?
     Он стоял под лишенными аромата цветущими вишнями и пытался справиться с
нарастающим ужасом.
     В  те  редкие  минуты,  когда  с мира  спадает  кожура и  сущность  его
оказывается  перед нами  обнаженной,  мир может  предстать в одной  из  двух
ипостасей -- как добро или как зло. Бывают утонченные, словно выхваченные из
стихов Вордсворта,  мгновения, когда  бытие  окутывается небесным светом, но
бывают также и другие моменты, когда с  такой же глубиной ощущений, с той же
неоспоримой уве­ренностью мы видим,  что  прекрасный облик вещей --  вся эта
плоть,  эти  белые цветы, лишенные  запаха, мерцающая  рябь  на  поверхности
пруда, даже само солнце -- все это лишь покровы на гробах, в которых... Нет,
лучше туда не заглядывать.
     К  такой  пропасти  и приблизился  Хэнзард этим утром. Но затем  он  не
выдержал  и отступил. Лишь один раз  в своей жизни, давным-давно и в  другой
стране, он переступил  этот порог и позволил себе увидеть, что лежит за ним.
Так что на этот  раз он  мог заранее понять, чем ему вновь угрожает подобный
момент. Симптомы были  слишком  знакомы ему:  его охватил  знобкий  холодок,
ощущение пустоты, идущее  откуда-то  из  живота,  постепенно  заполонило все
тело,   мысли,   подобно  звуку   пластинки,   поставленной  не   по  центру
проигрывателя,  пробегали  в  мозгу  в каком-то изуродованном темпе, слишком
быстро и в то же время слишком медленно. Он видел, что  его разум не  сможет
долго  выдерживать  такое  напряжение -- и потому  сопротивлялся нахлынувшим
ощущениям.
     Не  так  это  просто  --  противиться  собственным  мыслям. Мы  обыч­но
беспомощны перед своими  эмоциями,  словно перед лицом  олим­пийских  богов.
Отвернуться  от  них почти  невозможно,  даже ужас с головой  Медузы Горгоны
обладает  притягательной  силой,  хоть  мы и  не  желаем  признавать  это  и
капитулируем  перед ним,  стыдливо отводя  глаза и  притворяясь,  будто  это
происходит помимо вашего желания.
     Тот  же  читатель,  который  выражал  недовольство  быстротой  ре­акции
Хэнзарда перед  лицом реальной  опасности, теперь может  решить,  что борьба
Хэнзарда  со своим  "Я" не представляет особой ценности.  Ну так  пусть этот
читатель не сомневается, что подобная угроза вполне реальна. Если бы Хэнзард
поддался охватившим  его  чувствам, если бы  он, впав в солипсизм,  позволил
себе поверить,  что реальный мир уже не столь реален, как  прежде, у нас был
бы другой  рассказ,  значительно  короче  и  печальнее,  чем этот, либо  нам
пришлось бы найти для него другого героя.
     Но, что ни говори, не подлежит сомнению, что здоровый человек может без
особых  последствий  вынести  несколько часов сверхъесте­ственного  ужаса. В
конце  концов, страх  известного  сильнее, чем  бо­язнь неведомого.  Хэнзард
понял  это, когда ближе к  вечеру  осознал, что тянущее  ощущение пустоты  в
желудке --  не  столько симптом  психического заболевания,  сколько  чувство
голода.  Он  самым проза­ическим образом хотел есть.  Но  еще  хуже  чувства
голода была жажда.
     Он видел  людей,  сидящих  в  ресторанах,  однако  их  пища, как и все,
принадлежавшее реальному  миру, проскальзывала сквозь его  пальцы. Он не мог
повернуть водопроводный кран, не мог поднять стакана, а если бы и мог -- это
не  дало бы  ему ничего, так  как  вода реального мира была  для него так же
неощутима, как и прочие предметы. Хэнзард залез в уличный фонтан, и  каскады
воды про­текали  сквозь его  тело, ничуть  не смачивая одежду  и  не  утоляя
жажды. Похоже было, что его пребывание в призрачном мире про­длится немногим
дольше, чем  длится  сон. Как долго можно  обхо­диться без пищи и воды?  Три
дня? Четыре?
     Но  как  же  тогда Уорсоу и  остальные  -- там, в лагере Джексон?  Судя
подлине их бород,  они старожилы призрачного мира и, значит, вполне  разумно
предположить, что где-то в  городе  есть призрачная пища и призрачная  вода.
Надо только их найти.
     Если верна его  утренняя теория относительно причины трансфор­маций, то
может  существовать единственный источник  пищи, кото­рую едят Уорсоу  и Ко.
Таким   источником   может  быть  только   пере­датчик.   По  логике  вещей,
единственной пищей, пригодной для  при­зрака, будет "призрак"  пищи, так же,
как "призрак" воды окажется для него единственной пригодной водой.
     Кстати, не относится ли то же самое и к  воздуху? Дышит ли Хэнзард  тем
же  воздухом, что  и обычные  люди, или ему  необходим особый,  "призрачный"
воздух?  Если  верно  последнее, то  становится  понятной  странная  тишина,
царящая  в  призрачном  мире.  Хэнзард  слышал  только   те  звуки,  которые
производил он сам, а обитатели реального  мира, в свою очередь,  не  слышали
его. Значит,  воздух, разносящий звуковые волны, производимые Хэнзардом, был
средой, отличной от воздуха реального мира.
     Эти догадки можно  было легко подтвердить или опровергнуть. Передатчик,
снабжавший марсианский  лагерь воздухом и водой,  был расположен под куполом
совсем рядом с лагерем Джексон.
     Имитация дневного света  под  куполом постепенно  менялась от сумерек к
ночной темноте. Хэнзард шагал  по  хрупкому  насту тро­туара,  возвращаясь к
лагерю  Джексон.  Порой носки его  ботинок  проваливались  сквозь  непрочную
пленку асфальта.  От форменного кителя Хэнзард избавился, засунув его вместе
с  "дипломатом"  в  толщу мемориала  Линкольна, где,  как  полагал  Хэнзард,
совершенно секретное послание могло храниться сколь угодно долго. Он ослабил
узел  галстука  и расстегнул  ворот рубашки,  хотя ему было  крайне  неловко
делать это. Зато теперь только офицерские лампасы на брюках отличали его  от
обычного штатского из реального мира. Во всяком случае, ему очень хотелось в
это верить. Через  час после  того,  как  фальшивый день  окончательно угас,
Хэнзард  достиг ограды "марсианской водокачки". Вашингтонский  купол состоял
из  двух  оболочек.  Внутри  был  защитный  экран,  вы­строенный   в   конце
семидесятых.  По  замыслу  создателей  он  должен  был  защищать  город   от
нейтронных  бомб.  Если  бы  когда-нибудь,  не  дай  Бог,  дело   дошло   до
практической проверки этого экрана, зло­счастные жители быстро убедились бы,
что  пользы  от него ровно  столько  же,  сколько  и от  защитной магической
пентаграммы, на­черченной жиром  висельника. Символ  этот вызывает невольное
почтение,  но  полностью  лишен практического  смысла. Однако, в  отличие от
пентаграммы, куполу  все-таки  нашлось применение.  Оказалось, что  он может
поддерживать  другой,  внешний  купол,  нечто  вроде  пластиковой  скорлупы,
защищающей  город  от  капризов  погоды.  Вскоре   была  разработана   новая
технология,   купола  стали  нести  на   себе  комплексы   вентиляционной  и
осветительной систем, и города один за другим спрятались под крышу.
     Марсианские насосы стояли за границей лагеря Джексон,  но  очень близко
от нее, поскольку официально ими распоряжались люди из НАСА, а фактически --
армия.  Соответственно,  ограждение вокруг насосной  станции патрулировалось
армейскими  подразделениями. Казалось бы,  Хэнзарду  можно было  не обращать
внимания  на  охрану  и  идти  прямиком.  Но  он  был  осторожен.  Если  его
предположения верны, то существует реальная опасность натолкнуться на солдат
из роты "А". Ведь для них, как  и для  Хэнзарда, это  единственный  источник
воды.
     Склоны холма, на котором стояло бетонное здание насосной стан­ции, были
украшены клумбами и газонами. Вся эта прелесть, види­мо, предназначалась для
внутренней охраны, так  как  высокий  забор  не  давал  увидеть  ее снаружи.
Хэнзард  погрузился в рыхлую  землю и  не  спеша поплыл вверх по холму через
лужайки  и   цветники.  Достигнув  насосной  станции,  Хэнзард  вернулся   в
вертикальное по­ложение и прошел сквозь бетонную стену.
     В следующую минуту он почувствовал, что тонет.
     Весь  объем станции был наполнен водой -- настоящей жидкой водой -- или
точнее, призрачной водой, которую призрачный  Хэн­зард мог пить. Кроме того,
он мог в ней утонуть.
     Вместо того, чтобы  броситься назад сквозь стену, Хэнзард поплыл вверх.
Вода поднималась до высоты в четырнадцать футов и лишь немного не  достигала
потолка помещения, так что при всплытии у  Хэнзарда заложило уши. Плафоны на
потолке ярко освещали по­верхность  воды, и  было видно, что  в центре этого
странного резер­вуара вода яростно бурлит.
     Но  как бы  это не  было  занимательно,  главной заботой Хэнзарда  было
утолить  жажду и  поскорей убраться  вон. Сожалея, что не может  захватить в
город воды,  кроме той, что хлюпала у него в ботинках, Хэнзард отправился  в
город.  Весь  путь  он  проделал  на  автобусе,  доехав  на  этот   раз  без
неприятностей.  Вышел   он  у  "Нью-Сент-Джор­джа"  --  отеля,  который  при
нормальном положении вещей был ему явно не по карману. Возле конторки портье
он выяснил  свободный номер и поднялся  в него по лестнице, ибо  подозревал,
что гостинич­ные  лифты трогаются слишком быстро и он обязательно провалится
сквозь пол.
     Оказавшись в номере, он понял, что с таким же успехом мог отправиться в
ночлежку. Он  был  неспособен даже  включить  свет. Номер,  несомненно,  был
роскошен, но ему пришлось спать, дрожа  от холода в мокрой одежде. Он улегся
на  кровать,  прямо на  покрывало, которое не  мог снять,  и чувствовал себя
ничуть не  комфортабельней,  чем просто на  полу.  Засыпая,  он  думал,  что
простуда ему завтра обеспечена.
     Проснулся он от собственного крика.
     С того  времени, как  Хэнзард последний  раз видел этот сон, прошло так
много времени, что он сумел убедить себя, будто  избавился от него навсегда.
Конец у сна был постоянен, но начинаться он мог самыми разными способами.
     Например, могло быть так:
     Он  был  там.  Насквозь промокший  и  больше чем  по  колено  в  грязи.
Откуда-то  доносилось жужжание, вечное непрерывное жужжание. А он был мокрый
и знал, что это навсегда.  Кроме того, он знал, что здесь хотят его  смерти.
Растущая вокруг зелень сделана зеленой ради  его смерти.  Все остальное тоже
ради смерти, поэтому  рядом всегда  горы трупов вдоль  раскисшей дороги.  Он
очень молодой, и ему не  хотелось смотреть на все  это. Он всегда знал,  что
молод, когда  во сне  попадал в эту страну.  А глядеть можно на что  угодно,
если это необ­ходимо. И уйма болезней вокруг. И всегда что-то жужжит.
     Люди этой страны были очень маленькими. Маленькие взрослые, вроде детей
со старых картинок. У них были детские лица. Он  видел длинные  ряды детских
лиц, прижавшихся к  проволоке. Он нес им котелки  с вареным рисом. Когда они
говорили, это походило на крик, а не на разговор. Этих людей становилось все
больше.  Проволочное  ограждение  было  облеплено  их  лицами.  Они  просили
"инсендайд-жел". Должно быть, так в этой стране называется рис. Он знал, что
этого не могло происходить  в действительности, потому что офицер никогда не
стал бы сам разносить котелки с рисом. Для  такой работы есть рядовые. Но во
сне  почему-то  именно  Хэнзард всегда  нес  этот  рис,  или инсендайджел, а
маленькие люди глядели на него голодны­ми глазами и желали его смерти.
     Этот  мир  не  был  по-настоящему  реальным, как  реальны Милуоки  или,
скажем, Лос-Анджелес. Это  был бредовый мир маленьких полу­людей, которые не
умели говорить, а только кричать.
     Там была дорога, а посреди дороги женщина,  у которой снесло полголовы.
Врач взрезал ей живот и вынул оттуда ребенка. Врач сказал:
     -- Будет жить.
     -- Слава Богу,--  сказал Хэнзард.--  Сожгите все это.  Когда переводчик
объяснил, что сказал  капитан, маленькие люди  за  колючей  проволокой стали
кричать.  Они пытались  выбраться  наружу,  и  капитану  пришлось  применять
слезоточивый газ, хотя ему не хотелось этого. Они находились далеко от базы,
и запасы газа были ограничены.
     Он был  там, в  поле. Стоял жаркий безветренный полдень. Зрелые колосья
сгибались от собственной тяжести. Огнеметы производили надоедливый  жужжащий
звук.  Вдали, на  краю  почерневшего поля, маленькая фигурка махала Хэнзарду
руками, словно приветствуя его. "Добро пожаловать! Добро пожаловать!" -- как
будто бы кричал этот человечек на своем странном языке.
     На самом деле  кричал он. Оказалось,  что  во сне он провалился  сквозь
кровать.  Он  глядел  вверх и  видел кроватные  пружины.  Тогда он  перестал
кричать и выбрался через матрац на свет.
     -- Я  давно перестал видеть этот сон,-- сказал  он  вслух.-- И, вообще,
все это сон, этого никогда не было.
     Подобное  утверждение казалось  не совсем верным, но звук соб­ственного
голоса немного успокоил его.
     -- Теперь с  этим покончено,  я вернулся в реальный мир. Однако попытка
самоубеждения ни к чему не привела, хотя в ней и содержалось недвусмысленное
предложение вернуться  к  более насущным  делам. Но ему не  удавалось забыть
один из эпизодов своего сна  -- как  он глядел сквозь проволоку на  капитана
Хэнзарда с большим котлом риса.
     Его  рот  наполнился слюной. Он  понял, что  хочет  есть. Он был  очень
голоден, а пищи у него не было.



Глава 5 ВУАЙЕРИСТ
     Самой трудной  задачей  при  строительстве шести  марсианских поселений
была  доставка  на  Марс  первого из приемников материи.  Затем  из  Техаса,
Калифорнии  и Огайо  были  переданы материалы для строительства  баз,  а  из
лагеря Джексон прибыл персонал.  Лагерь  Джексон  был выбран  для этой цели,
поскольку находился под Ва­шингтонским куполом. Однако  пища, оборудование и
оружие про­должали поступать из Калифорнии и Огайо.
     Было не так сложно  забраться на поезд или грузовик, направля­ющийся из
Вашингтона в Цинциннати, но Хэнзард не  сомневался, что к  месту  назначения
приедет  вполне мертвым. Ведь сейчас он дышал  дематериализованным воздухом,
производимым передатчи­ком. Рассеиваться этому воздуху не давал  купол, но в
дороге он будет лишен запаса нематериального кислорода.
     Купол  охранял  его  жизнь,  но  в результате  Хэнзард  стал пленни­ком
купола. Покинуть город он не мог.
     Но в то же время совершенно очевидно, что какая-то пища все же проходит
через передатчики, солдаты роты "А", разумеется, питались не только воздухом
и  водой. Значит, поиск  пищи  является  проблемой  вполне разрешимой, и ему
незачем паниковать.
     Хэнзард паниковать и не собирался. Оценив ситуацию,