е. Вот уже две  недели, с тех пор, как стало ясно,
что приказ не будет отменен, они говорили о чем угодно, кроме бомбы.
     Хэнзард-2 глядел на  себя  настоящего с чувством, близким  к ужасу.  Он
видел  тусклую  улыбку,  бегающие  глаза,  способные  остановиться  лишь  на
кофейной чашке; лицо -- бледное, с дряблой,  потерявшей  упругость кожей. Но
самое  ошеломляющее  в  облике марсианского Хэнзарда  -- это  было  ощущение
фальши.  Слов,  которые  произно­сились,  не было слышно,  но,  вне  всякого
сомнения, все эти слова были ложью.
     В   двадцать   один  час  тридцать   минут  Хэнзард-1   допил  кофе  и,
сопровождаемый  Хэнзардом-2,  вышел  в  коридор.   Началось   бесцель­ное  и
неестественное  хождение.  Во  время этой  маниакальной про­гулки  Хэнзард-2
испытал еще одно потрясение, встретив выходящего из туалета Уорсоу,  который
осклабился  и  пробормотал  в  спину  капитана  несколько  эпитетов,  вполне
понятных даже  для неумею­щего читать по губам. Хэнзарда  не  удивило  такое
отношение со  стороны  Уорсоу, зато он  неожиданно поразился  привычному для
военного человека факту, что Уорсоу, несмотря  на свою ненависть, должен ему
подчиняться.  Отсюда оставался  всего лишь  шаг  до обоб­щения: как  странно
все-таки устроен мир, люди в котором добро­вольно покоряются невидимым путам
условностей -- и Хэнзард ничуть не меньше, чем Уорсоу.
     Более того,  высокоморальный капитан Хэнзард связан сильнее, чем кто бы
то ни было,  поскольку  безо всяких серьезных причин,  а только  потому, что
такого поступка от него ждали, готов участвовать в уничтожении человечества,
в  попрании  всего,  что  он  считал  мо­ральным.  Вряд  ли  можно  полагать
утешением, что на Земле живут миллионы столь же податливых людей.
     Наконец  Хэнзард-1  закончил  прогулку и  заперся  у себя.  Офицер­ская
каюта,  в которой  жил  Хэнзард,  напоминала  скорее  тупиковое  ответвление
коридора, чем комнату, и даже несколько огрызков светлого дерева, пытающихся
притвориться мебелью, не придавали ей жилого вида.
     Хэнзард надеялся,  что  прототип  уляжется  спать,  но  тот  достал  из
стенного шкафчика книгу и уселся читать.
     Это была Библия. Хэнзард не заглядывал в Библию с тех пор, как четверть
века назад готовился к конфирмации, и сейчас с удивле­нием взирал на листы с
нудными  библейскими  изречениями и  на того, кто  сидел над  этими листами,
выискивая в них сокровенный смысл. Этот угрюмый  нервничающий незнакомец все
меньше  напоминал  Хэнзарду-2  себя.  Неужели  с ним можно  добиться полного
единения?
     А  впрочем, можно попробовать.  Ведь религия  предназначена как раз для
таких  моментов, когда рушатся последние  надежды и "че­ловек  ходит подобно
призраку".
     Однако проку от Библии видно не  было. Во-первых, она чересчур толстая.
К тому же, ни единое место в этом томе  не казалось  подходящим для  данного
случая.  Пророки,  апостолы, поблекший образ  Христа, который, как  говорят,
страдал среди сусальных  пей­зажей ради  Хэнзарда -- все никуда не годилось.
На  краю гибели оказалось так же трудно верить в воскрешение и жизнь вечную,
как  и  в  четырнадцать  лет,  когда  он, уступая родителям,  согласился  на
конфирмацию.  Интересно, зачем  это было нужно  родителям? Неу­жели они тоже
всего лишь уступали обветшавшим условностям?
     Нет, он не нашел утешения, но испытал извращенную  радость, вроде  той,
которую получаешь,  когда мучаешь  себя, раздражая больной зуб. Мазохистское
наслаждение  получал он,  перечитывая  те  строки  священных  книг  -- Иова,
Экклезиаста, Иеремии,-- кото­рые укрепляли и усиливали его неверие:
     "И  сказал я  в  сердце  моем: "и меня постигнет  та же  участь,  что и
глупого: к чему же я сделался очень мудрым?" И сказал я в сердце моем, что и
это -- суета;
     Потому что  мудрого  не будут помнить вечно, как и глупого;  в грядущие
дни все будет забыто, и увымудрый умирает наравне с глупым.
     И возненавидел  я жизнь, потому что противны  стали  мне  дела, которые
делаются под солнцем; ибо все -- суета и томление духа!"
     Хэнзард  понимал,  что  лучше  всего  вступать в  контакт во сне, когда
прихотливые мелодии бодрствующего сознания будут при­глушены и будет звучать
лишь простое "до" Хэнзарда-1 и октавой ниже -- "до" Хэнзарда-2. И все же ему
не терпелось попробовать.
     "Сейчас,-- подумал он,-- может получиться".
     Он осторожно опустился в сидящее тело прототипа.  Странно и  не слишком
приятно  ощущать,  как  совмещается  реальная  и  призрачная плоть,  как  на
мгновение  пресекается дыхание, а затем возобновля­ется, синхронизировавшись
с дыханием Хэнзарда-1. Зрение сперва  замутилось, а  потом он обнаружил, что
его глаза скользят по пе­чатному тексту, не читая, а лишь наблюдая, как мимо
движутся буквы.
     Он  сосредоточился  на смысле  текста и попытался  привести  себя  в то
эмоциональное  состояние,  которое,  по  его  соображениям,  дол­жно  быть у
Хэнзарда-1.  Но хотя  он ощущал, как  две  гортани  одинаково  вибрируют  от
непроизнесенных  фонем,  два  разума  про­должали  существовать   совершенно
раздельно.  Порой ему казалось, что  память пробуждается с какой-то странной
независимостью, или мимолетно ощущал отголоски чужой печали, но эти ощущения
скорее напоминали иллюзорное восприятие, когда нам кажется,  будто  мы видим
что-то краем глаза, но  стоит взглянуть на поме­рещившийся образ в упор, как
он скрывается в той тьме, из которой явился.
     Ничего не  получалось. Хэнзард нехотя отделил себя  от  тела двой­ника,
решив ждать, пока тот не уснет.
     Хэнзард  не  мог  уснуть.  Весь последний  месяц он  принимал все более
сильные  дозы снотворного,  и теперь оно перестало  действовать. Он лежал  в
темноте  на  койке, вспоминая,  как  ребенком лежал  ночами без сна, пытаясь
силой воображения перенестись из спальни куда-нибудь далеко-далеко, например
-- на Марс, и веря, что если хорошенько притвориться, то так оно и выйдет.
     Вот именно, так оно и вышло, точь-в-точь так.
     Ну,  и  что  дальше?  В какие  еще миры он мог  бы послать  себя  силой
воображения? Например -- в безумие: великолепное радостное бе­зумие, которое
так  скрашивает жизнь Питмана. Или в  сон? Он  вспомнил Шекспира:  "Умереть,
уснуть.-- Уснуть! И видеть сны, быть может? Вот в чем трудность".
     Он поднялся с койки, поправил рубашку и вышел в коридор. Куда теперь?
     В обсерватории он замер у обзорного окна, глядя на мертвые камни Марса.
В юности он был уверен, что Марс кишит  жизнью. Даже когда появились снимки,
сделанные "Маринером" (ему тогда было тринадцать), он не  мог им поверить. В
тринадцать лет никто не верит в существование такой штуки, как смерть.
     По  часам командного пункта было  полпервого  ночи, а снаружи наступало
утро.  Ярко  освещенные  скалы  отбрасывали такие  густые  тени,  что  глаза
начинали болеть, если глядеть слишком долго.
     "Ложись спать,  ублюдок! --  со  злостью  думал Хэнзард-2.-- Спи,  кому
говорят!"
     Он  нервно  расхаживал по обсерватории, боясь,  что  если присядет,  то
может незаметно уснуть. Он нарочно  не спал  всю предыдущую  ночь, чтобы  не
страдать  сегодня   от   бессонницы,   и  теперь  мучился   от   собственной
предусмотрительности.
     Хэнзард-1 сидел, глядя на марсианский пейзаж. Что привлекало его в этой
бесплодной пустыне?
     Все-таки  в  конце  концов  Хэнзард  вернулся  в  свою  комнату  и,  не
раздеваясь, лег  на койку.  В темноте было невозможно узнать, спит ли  он, и
потому пришлось рискнуть еще раз.
     Глаза Хэнзарда-1 были закрыты,  челюсть  расслабилась,  приотк­рыв рот,
легкие  глубоко  вдыхали воздух. Его  рука разжалась,  чтобы  взять  ящик  с
патронами,  потому что на охоте им может потребо­ваться  много патронов. "На
какую  дичь?" -- спросил он, но  взрослые продолжали  разговаривать резкими,
как у циркульной пилы,  голо­сами, не обращая на  него внимания. Он  шел  по
полю, усеянному острыми черными камнями, при каждом шаге из-под ног взлетали
рои жужжащих мух. Патронный ящик был таким тяжелым, а он -- таким маленьким:
это  было нечестно! Просто  удивительно, как мало  людей  здесь, на Марсе...
должно  быть, они  заперты под землей или  еще где-то.  Почему  он  не  взял
винтовку вместо  этого ящика? Хотя  вот она, винтовка --  у него в руках. Он
совершенно один с винтовкой в руках среди выжженных камней. Глаза запорошило
пеплом, и слезы текут по щекам. Он шел к пламени, метавшемуся на гори­зонте.
Винтовку он  держал,  как его  учили, но она  была такая тяжелая и все время
опускалась  к  земле. Какой-то  человек  поливал рис огнем  из  пластикового
садового шланга. Тогда он уперся при­кладом в  землю, потому что был слишком
мал и не мог  стрелять по-другому. Он  глядел на человека со шлангом, на его
странную  военную  форму.  Хэнзард ненавидел этого  человека  как никогда  и
никого в мире. Мужчина с лицом Хэнзарда направил на него  огнемет, и оба они
проснулись, крича одним и тем же криком.
     --  Это  было нехорошо,--  сказал он, удивляясь,  что понадобилось  так
много времени, чтобы понять и произнести вслух эту самооче­видную истину.
     Потом  откуда-то  из  полузнакомых глубин естества пришли  словно не им
сказанные слова:
     -- Это и сейчас нехорошо.
     Он  печально покачал  головой. Хорошо  или  нет,  с  этим  он  не может
поделать ничего.
     --  Нет,  ты  можешь!  --  настаивал  голос.  Хэнзарду  казалось,  что,
проснувшись,  он  продолжает видеть  сон. Голос был его голосом  и,  в то же
время, принадлежал не ему.
     Хэнзард расслабился  и разрешил себе улыбнуться. Он сошел с  ума! Боже,
какое  это  облегчение!  Любопытно  было  бы  посмотреть сейчас  на  себя со
стороны, понаблюдать, что он делает...
     -- Слушай меня! -- сказал его чужой голос, и он прислушался.



Глава 17 КАТАКЛИЗМ
     -- Доброе утро, Натан! Я вижу, к вам вернулся аппетит.
     -- Да,  аппетит  вернулся за  все  прошедшие дни. Сколько бы  я  ни ел,
желудок кажется пустым, как барабан. Как вам понравится, если я съем сегодня
обеды за все пропущенные дни?
     -- О, да  у вас  еще и настроение хорошее! Поздравляю с возвра­щением к
цивилизации. Мне вас сильно недоставало.
     -- Надеюсь, я вернулся в подходящий момент?
     Питман  неуверенно  взглянул  на подчиненного:  это  что,  шутка? Прямо
скажем  -- она не слишком удачна, поэтому генерал ограни­чился чуть заметной
улыбкой, показывающей, что шутку он уловил.
     -- Вы уже приготовили кофе?
     -- Да, но боюсь, я сделал его малость крепковатым. Генерал Питман налил
себе чашечку и отхлебнул маленький глоточек.
     -- Да, чуть-чуть крепковато.
     Питман заколебался, выбирая, пить ли ему этот кофе или подо­ждать, пока
вновь закипит вода, но потом решил, что сойдет и так.
     -- Я тут думал...-- начал Хэнзард.
     -- В  армии  мы  стараемся  не поощрять  думанье,-- благодушно  перебил
Питман.
     Он отделил от брикета два ломтика  замороженного хлеба и за­правил их в
тостер.
     -- Я думал о том, что вы говорили в тот день, когда я только что прибыл
сюда. Я полагаю, что вы были правы.
     -- Это меня ничуть не удивляет,-- генерал поморщился от вто­рого глотка
кофе,--  но  вам, Натан, придется  напомнить тот случай. Я говорю  так много
верных вещей...
     -- Вы говорили, что использовать бомбы -- это геноцид.
     --  Неужели я действительно сказал такое?  Вероятно, это было сказано в
гипотетическом смысле. Что  касается лично меня,  то я  не испытываю ничего,
кроме  презрения,  к  людям,  распаляющим  свою совесть громкими  словами, и
особенно  --  этим словом. Вы же  пони­маете, что нельзя выиграть войну,  не
разбив  яиц,-- Питман, очень довольный удачным  совпадением, аккуратно вылил
на  электриче­скую сковородку  два яйца.-- Поэтому  я  надеюсь,  что  вы  не
относи­тесь к подобным разговорам чересчур серьезно. В вашем возрасте уже не
следует быть таким смертельно серьезным.
     -- Однако, если это слово вообще имеет смысл...
     -- Вот именно, Натан! Вы верно поняли суть  дела. Оно не  имеет смысла.
Это просто красная тряпка, чтобы махать ею перед либера­лами.
     -- Но ведь есть классический пример геноцида.
     --  Да?..--  генерал  Питман  с усмешкой  взглянул на  Хэнзарда, словно
подзадоривая  его  продолжать. В уголках генеральского рта играла  бесовская
улыбка.-- Вы имели в виду Германию? Что  ж, давайте обсудим этот ваш пример.
Я  согласен --  Освенцим  был большой  глупостью.  Не  понимаю,  кому  могла
понадобиться такая бессмысленная трата человеческих ресурсов. Ну и, конечно,
методы,  которыми все это  достигалось  --  именно они  породили большинство
предрассудков. Подобные заблуждения трудно рассеять,  они глубоко внедряются
в  сознание -- вот  что,  с  моей точки  зрения, хуже  всего. Но  сейчас эти
предрассудки   не   имеют  к  делу   никакого  отношения.  Бомба  --   самое
демократичное  оружие,  какое  только  можно пред­ставить.  Она не делает ни
малейших различий между людьми. Вот так-то. А кофе вы, Натан, делаете вшиво.
     -- А вы, генерал, шутите непристойно.
     --  Ну, знаете  ли,  это  уже граничит  с  наглостью.  Но  мне  хочется
продолжить беседу, и я пропускаю ваши слова мимо ушей.
     -- Вкус кофе станет получше, если добавить молоко и сахар.
     -- Какой варварский  обычай! -- посетовал Питман, однако  совету Натана
последовал.
     -- Варварский? -- переспросил Хэнзард.-- С каких пор вы стали  обращать
внимание на такой предрассудок,  как варварство? Питман совершенно  искренне
рассмеялся.
     -- Это уже лучше, Натан, я снова вас  узнаю.  Видите ли,  к такого рода
вопросам надо  подходить осторожно. Кстати, не желаете ли ломтик хлеба  -- в
отличие от кофе, он приготовлен неплохо. Так вот, не кажется ли вам, что вся
жизнь...-- нож выскользнул из  руки  генерала и  со стуком упал на  пол,  но
Питман, кажется, и  не  заметил этого.  Справившись  с  внезапно отяжелевшим
языком, он закончил  фразу: -- ...вся жизнь -- это огромная и  бессмысленная
трата чело­веческих ресурсов.
     Питман слабо засмеялся, потом поднял глаза на Хэнзарда.
     -- О, Натан, уберите ваш пистолет... Вы что,  думаете,  я нападу на вас
со столовым  ножом?  Вы  же  видите, мне  нехорошо,  я слишком ослаб...-- он
прикрыл глаза.-- Натан,  из вашего благородного  по­ступка  не выйдет ничего
хорошего.  Совсем ничего... Если  бы вы  потерпели до последней  минуты, то,
может быть, смогли бы оста­новить меня. Но ведь на Марсе есть и другие базы.
Как  вы  остановите их?  А  Россию?.. Какой  глупый Натан...  зачем  вы меня
отравили?
     Хэнзард  холодно  глядел на  генерала. Питман  осторожно откинул­ся  на
спинку стула, так, чтобы не упасть после потери сознания.
     --  Знаете,  мне   всегда  было  интересно...  интересно,  как  я  буду
умирать... на что это похоже. Я скажу: мне это нравится...
     Он заснул, улыбаясь.
     Хэнзард  усмехнулся. Он  знал,  что завтра  проснувшийся  Питман  будет
унижен  и  подавлен.  В  кофе  не  было  ничего,  кроме  дозы   снотворного,
безусловно, несмертельной. Выходя  из офицерской сто­ловой, Хэнзард запер за
собой дверь.
     Он  вернулся  в  свою  комнату  и занялся  тем,  что  Пановский  назвал
"небольшим перепаиванием проводов". Стандартные блоки, в  кото­рых надо было
производить переделки,  Хэнзард  позаимствовал  на складе. Пановский изрядно
преуменьшил  трудности работы,  на  самом деле  она была  не так  проста, но
Хэнзарда выручало  то,  что несколько часов назад он  решал  эту  задачу под
наблюдением Пановского.
     Сейчас, когда  счет  времени  пошел  на  минуты,  казалось  немыс­лимым
заниматься  электронными   головоломками,  но  Хэнзард   при­казал  себе  не
торопиться. Слишком много было поставлено на кон, и второй попытки у него не
будет.
     Когда все  было собрано, проверено и перепроверено, Хэнзард сложил свое
хозяйство  в две  сумки, а  самый  существенный  элемент спрятал отдельно  в
вентиляционном канале обсерватории.
     Судьбе  было угодно,  чтобы на  посту возле передатчика  он  обна­ружил
Уорсоу.
     --  Рядовой Уорсоу, генерал  приказал  вам  срочно  явиться  к  нему  в
обсерваторию.
     --  Сэр?  -- на лице Уорсоу проступило  сомнение, с чего  бы это Питман
возжелал видеть его.
     -- Я  побуду на посту вместо вас, а вам лучше  не заставлять его ждать.
Подозреваю, что приказ как-то связан с  нашивками, которых так  недостает на
вашем рукаве,-- Хэнзард заговорщицки подмигнул.
     Уорсоу четко козырнул и удалился.
     "Еще один идиот,-- подумал Хэнзард,--  и он тоже уходит из моей жизни с
улыбкой на лице".
     Все-таки  хорошо,  что  не  пришлось еще один,  последний,  раз убивать
Уорсоу. Хэнзард не хотел больше никого убивать.
     Он открыл помещение передатчика ключом, снятым с Питмана, подсоединил к
передатчику самое главное из приспособлений, то, которое  должно остаться на
Марсе, и нажал кнопку. Буквы на стальной стене мгновенно изменились с "Марс"
на "Земля".
     Он снова был дома, хотя времени, чтобы целовать родную землю, у него не
было. Охрана, конечно, заметила, что передатчик сработал, и вряд ли Хэнзарда
ждет сердечная встреча.
     Он  взглянул  на часы:  14.18. Он успел вовремя  -- через две минуты  у
Хэнзарда-2 кончился бы воздух. Теперь оставалось  разобраться с передатчиком
лагеря  Джексон. Хэнзард закончил последние соеди­нения и собрал передатчик,
не  нуждающийся  в  приемнике,  в  тот  самый  момент, когда стальная  дверь
распахнулась и внутрь ворва­лись охранники.
     Они открыли шквальный огонь по человеку, которого уже не было в кабине.
     Когда Пановский в первый раз обрисовал свой план, Хэнзард не поверил.
     -- Передатчик без приемника? -- возразил он.-- Вы же сами говорили, что
это невозможно. Такая вещь действительно не имеет смысла.
     --  Подумаешь--  смысл! --  фыркнул Пановский.--  Что вы  по­нимаете  в
смысле?  У тяготения есть смысл? Может быть, смысл есть у святой троицы? Или
у  квантово-волновых  свойств  элементарных   частиц?  Слава  Божья  сильнее
проявляется в парадоксах, нежели в пошлых логических выкладках. Я был вполне
искренен, когда гово­рил, что,  вообще  говоря,  передатчик,  работающий без
приемника,--  невозможен.  Но  это  вовсе не значит, что его нельзя сделать.
При­емник обязан находиться там,  куда вы собираетесь  зашвырнуть свои тюки.
Так  почему  бы  вам не  отправить приемник туда  вместе  со  всем остальным
барахлом?
     --  А еще  лучше  было бы поднять  себя самого за шнурки от  ботинок,--
добавил Хэнзард.
     --  Самый цимес,-- невозмутимо  продолжал  Пановский,--  за­ключается в
словечке "мгновенно". Если передача действительно происходит мгновенно, а не
очень-очень быстро, скажем, как свет, то где находится ваша драгоценная туша
в момент передачи? Еще  тут -- или уже там? Разгадка в том, что она  сидит и
здесь, и там  одновременно. А отсюда -- передатчик без приемника. Достаточно
приклепать  к  объекту  набор  из  трех  передатчиков  и  трех  приемни­ков,
установить передатчики на "тут", а приемники -- на "там", ткнуть кнопку и --
бабах! Ну что, усекли?
     Хэнзард мрачно помотал головой.
     --  Но вы  же видели, как это  действует. Вы  уже путешествовали с этим
хозяйством по всему дому.
     -- Да, разумеется.  Но  я  скорей готов поверить,  что тут  действует -
черная  магия,  а  не  законы  природы,  тем  более  что  в  ваших выкладках
присутствует даже магическое число "три".
     --  Числа  и  вправду обладают магическими  свойствами,  особенно число
"три".  Но  сейчас  это  число  обусловлено  другими  причинами.  Три  точки
определяют   плоскость.   Посредством   воображаемой   пло­скости,   которую
определяют  три  приемника,  мы локализуем пере­даваемый  объект в  желаемой
области пространства. Кажется, это должно быть ясно и ежу.
     -- Даже ежу видна дырка в  ваших рассуждениях, доктор. Чтобы определить
положение объекта в пространстве, требуется  не три, а четыре  точки. Это же
обычная эвклидова геоме