секунду  не  задумавшись,  резко
повернулась и пошла обратно к  морю.  Ее  почти  сразу  же  скрыло  облако
водяных брызг. Мне ничего не оставалось, как выскочить  вслед  за  ней  из
машины.
   - Постойте! Ну нельзя же так! Вы совсем промокли. Простудитесь.  У  вас
даже зонта нет!
   Я стоял под проливным дождем и уговаривал ее вернуться. Не знаю, что ее
убедило. Скорее всего мое предложение спокойно  во  всем  разобраться.  Мы
вернулись в машину, и я включил отопитель, чтобы хоть немного обсохнуть. Я
старался не смотреть в ее сторону. Промокшее летнее платьице  стало  почти
прозрачным, но она, по-моему, этого даже не замечала.
   - В такую погоду по этой дороге редко ходят машины, но часа  два  назад
недалеко отсюда проходил рейсовый автобус на Камену. Вы, наверно, ехали на
нем?
   Она прижала руки к вискам, и тут я заметил, что ей страшно.
   - Не спрашивайте меня сейчас ни о чем. Может быть, позже я смогу что-то
объяснить.
   Мне ничего не оставалось, как снова включить мотор.
   Машина взяла подъем легко, без  всякого  усилия.  Словно  под  колесами
лежала не раскисшая глина, а сухой асфальт. Не успел  я  этому  удивиться,
как мы были уже наверху. Отсюда до города оставалось километров десять, не
больше. Девушка молчала. Я заметил глубокую складку у нее  между  бровями.
Казалось, она совсем забыла о моем присутствии. Что все это значило?  Кого
она здесь ждала? Почему села в мою машину, что означала эта  незаконченная
фраза: "...Простите, мне показалось, что именно вы..."?
   Изредка встречаются женские лица, невольно заставляющие нас  посмотреть
на свою жизнь со стороны. У нее было именно такое лицо. Я представил,  как
минут через десять-двадцать она встанет, поблагодарит за небольшую  услугу
безликого для нее водителя и, плотно  закрыв  за  собой  дверцу,  навсегда
уйдет из моей жизни. А  я  останусь,  развернусь,  подъеду  к  дому  номер
семнадцать. Стоянка во  дворе,  как  всегда,  окажется  занятой,  придется
приткнуть  машину  у  самого  тротуара  на  улице  и  потом   весь   вечер
беспокоиться, что ее борт  обдерет  проезжающий  грузовик,  так  уже  было
однажды.
   На ужин мне  предложат  все  тот  же  опостылевший  салат:  от  макарон
полнеют, котлеты на ночь вредно. - Разговоров особых не будет  -  все  уже
переговорено за пятнадцать лет супружеской жизни. Может  быть,  я  закончу
статью о биоценозе. Хотя вряд ли,  настроение  сегодня  не  то.  Возможно,
вместе с женой мы  посмотрим  телевизор  или  почитаем.  Наш  единственный
ребенок так и не родился на свет, других не  будет,  и  вообще  ничего  не
будет. Ничего неожиданного, волнующего, вредного для здоровья. Нас считают
очень удачной и вполне благополучной парой. У моей жены золотой  характер.
Мои друзья завидуют мне и  говорят,  что  в  семейной  лотерее  я  вытянул
счастливый билет. Наверно, все это так и есть.
   Мы въехали в город. Уже включили освещение. Желтые  пронзительные  огни
ртутных ламп словно бросали вызов дождю своим химическим светом.
   - Теперь направо, пожалуйста. Мне нужно... - Она на  секунду  замялась,
словно не сразу решилась назвать адрес. - Улица Ганопа. Мой  дом  напротив
газетного киоска сразу за углом.
   Я удивленно посмотрел на нее. Эту улицу я хорошо знал и киоск  тоже.  Я
не раз останавливался около него, чтобы купить газеты. Но месяца три назад
его снесли, и теперь на всей улице не было газетных киосков. Ни одного.
   Однако я сразу нашел это место. Мы завернули во двор и  остановились  у
подъезда.  Кажется,  мое  приключение  окончилось.  Я  чувствовал   легкое
сожаление и  разочарование.  "Чего  она  медлит?  Все  равно  ведь  сейчас
уйдет..." Спросить у нее  номер  телефона  почему-то  казалось  мне  почти
неприличным.
   Моя спутница явно не спешила. Она внимательно осматривала двор,  мокрый
подъезд соседнего дома, и вдруг вновь  я  заметил  на  ее  лице  то  самое
выражение совершенно непонятного страха, которое  мелькнуло  в  ее  глазах
впервые еще там, в балке...
   - Может быть, вы проводите меня?..
   Через минуту мы уже стояли у дверей ее квартиры. Она не стала  звонить.
Провела рукой по притолоке, достала  маленький  плоский  ключ,  с  видимым
усилием повернула его и молча посторонилась,  пропуская  меня  вперед.  Из
прихожей хлынула волна затхлого воздуха. Пахло какой-то плесенью,  гнилью,
черт знает чем. Так не пахнут жилые помещения. Я  невольно  попятился,  за
моей спиной клацнул замок. На  секунду  мне  показалось,  что  я  попал  в
западню. В прихожей было совершенно темно, я весь сжался, ожидая неведомой
опасности. В квартире было абсолютно тихо, не доносилось ни единого звука,
только с  улицы  приглушенно  ворчали  проходившие  мимо  машины.  Секунды
исчезали  в  темноте,  и  ничего  не  происходило.  Потом  вдруг   щелкнул
выключатель, и в прихожей вспыхнул свет. Она стояла, прижавшись  спиной  к
двери, и в глазах ее стоял ледяной ужас, только поэтому она,  наверно,  не
заметила моего страха. Я услышал, как она прошептала:
   - Что же это... Боже мой...
   Я проследил за ее взглядом. Прихожая выглядела странно, не спорю. И все
же я не понимал, чего она так испугалась. На всем лежал толстый слой пыли.
Из приоткрытого стенного шкафа выпала какая-то одежда и теперь валялась на
полу. На шкафу, под самым бра, висел большой перекидной календарь со своей
картинкой на каждый месяц. На той, что сейчас тускло  поблескивала  из-под
слоя пыли, летали бабочки, цвели цветы...
   Она уже взяла себя в руки, подошла к календарю  и  провела  пальцем  по
названию месяца, слово "май" вспыхнуло на глянцевой странице ярким бликом.
   - Похоже, вы давно здесь не были...
   - Да... Целую вечность. - Она как-то странно посмотрела на меня.  -  Вы
промокли из-за меня. Если хотите, я сварю кофе.
   Кажется, она полностью  пришла  в  себя.  Мне  не  хотелось  кофе,  но,
конечно, я не стал отказываться, хотя обилие загадок начинало меня немного
раздражать.
   - Тогда пройдите на кухню и подождите минуту. Мне надо переодеться.
   Она вернулась минуты через  три.  Одежда  всегда  очень  сильно  меняет
женщину. Под строгим серым костюмом у нее был теперь тонкий черный свитер.
Больше она не походила на заблудившуюся школьницу. Достав из шкафа чашки и
с сомнением оглядев их, она отвернула кран, который не сразу  поддался  ее
усилиям, но наконец фыркнул и выплюнул в чашку  порцию  ржавой  коричневой
жижи. Несколько секунд она молча рассматривала чашку, потом выплеснула  ее
содержимое в раковину, повернулась и внимательно посмотрела мне в глаза.
   - Из моей жизни кто-то украл несколько месяцев. Мне бы  очень  хотелось
знать, какое вы имеете к этому отношение?
   Я так растерялся, что в ответ на ее вопрос лишь пролепетал:
   - Я? Почему я?
   - Вчера был май, понимаете, вчера! А  сегодня  вы  подбираете  меня  на
пустынной дороге. И сегодня уже не май, ведь правда?
   - Октябрь.
   - Октябрь... Находите меня именно вы - а вчера был май...
   Как ни странно, в ее вопросах была некая  недоступная  моему  пониманию
логика. Ведь почему-то же случилось так, что именно я встретил ее и теперь
уже не был так уверен в своей  непричастности  к  тому,  что  сегодня  был
именно октябрь.
   - Действительно... Здесь что-то не так...
   Она открыла хлебницу и с отвращением, словно это  была  огромная  живая
гусеница, вынула из нее батон,  покрытый  длинной  бахромой  плесени.  Мне
невольно захотелось на свежий воздух.
   - Я схожу в магазин. Здесь недалеко.
   Она выронила батон и загородила мне дорогу:
   - Нет! Вы никуда не уйдете! Не  уйдете,  пока  не  объясните  мне,  что
произошло!
   - Но я понимаю в этом меньше вас! Я встретил вас  совершенно  случайно,
подвез, и вот теперь вы еще предъявляете какие-то претензии!
   - А вчера... Где вы были вчера?
   - В институте, на лекции! Потом у меня был коллоквиум, потом семинар! -
Я сам не понимал, почему оправдывался с таким раздражением, почему  вообще
оправдывался.
   - И вчера... - она собралась  с  духом,  прежде  чем  задать  следующий
вопрос, - вчера тоже был октябрь?
   - И вчера, и позавчера! Вот уже двенадцать дней.
   - Да... Это странно... Вы можете уйти, если  хотите.  -  Она  отошла  в
сторону, села на стул и уставилась в противоположную стену.
   Я не помнил, как оказался в  лифте.  И  только  когда  начал  открывать
дверцу машины, заметил, что у меня дрожали руки.
   - Итак, ты попросту решил сбежать? - спросил я себя в упор.
   И тут же понял, что никуда не сбегу  и,  в  какую  запутанную,  нелепую
историю я бы ни попал, голос здравого смысла уже был надо мной не властен.
   Когда я вернулся с покупками, она сидела за тем же  столиком  в  кухне.
Кажется, она не сразу заметила мое возвращение, и  только  когда  я  молча
стал возиться у плиты, вдруг тяжело  вздохнула,  словно  просыпаясь,  и  с
отвращением посмотрела на пакеты с едой.
   - Вы не могли бы обойтись без кофе?
   - Конечно... Собственно, я для вас стараюсь.
   - Меня мутит от одного вида пищи: какой-то странный привкус во рту.
   - Так бывает, если человек наглотался морской  воды.  -  Я  внимательно
посмотрел на нее. - Ваше платье было совершенно мокрым... Может быть...
   - Не старайтесь понять то, что непонятно мне  самой.  Я  очень  устала.
Извините; но сегодня я неважный собеседник.
   Я медленно складывал в холодильник пакеты с едой, раздумывая,  как  мне
поступить и можно ли оставить ее одну. В ее настроении,  пока  я  ходил  в
магазин, произошла какая-то перемена. Теперь она  выглядела  раздраженной,
нетерпеливой, казалось, она жалеет о том, что пригласила  меня,  и  хотела
только одного: как можно скорее остаться одной.
   - У вас, наверно, есть какие-то свои планы на сегодняшний вечер?
   - В общем, ничего особенного. Я хотел заехать в лабораторию, но это  не
спешно. Если я могу быть вам чем-то полезным...
   - Нет, нет. Не хочу вам мешать. Вы и  так  провозились  со  мной  целый
вечер.
   Она встала, всем своим  видом  выражая  нетерпеливое  ожидание,  и  мне
ничего не осталось, как шагнуть в прихожую. Уже натягивая плащ, я все  еще
искал какие-то слова ободрения, но нужных слов не находилось, и я нес чушь
о том, что провалы в памяти не такое уж редкое явление, и  каждый  человек
хоть раз в жизни теряет несколько месяцев, а иногда и  лет.  И  вдруг  она
улыбнулась. Улыбка, словно вспышка света, на секунду озарила  ее  угрюмое,
замкнутое лицо.
   - Вы можете прийти завтра, если захотите. Возможно, к  тому  времени  я
разберусь в этом сама.  И  вот  еще  что...  -  Конец  фразы  она  сказала
мимоходом, уже отпирая дверь. Я не то  чтобы  не  расслышал  ее  последних
слов, просто они скользнули мимо сознания.
   Я чувствовал себя почти оглушенным событиями этого вечера.  И  то,  что
она пригласила меня завтра,  казалось  сейчас  самым  важным.  Я  не  стал
уточнять время. Ничего не хотелось  уточнять.  Я  торопливо  простился,  и
машина понесла меня сквозь вечерний, залитый дождем город.  Пустые  мокрые
улицы казались странно чужими, словно я видел их в первый раз.


   Старинные часы у нас на кухне пробили шесть раз. Удары гонга  следовали
с большими перерывами. Интервалы отрегулировали специально из-за красивого
звука. Но сейчас каждая пауза казалась неоправданно долгой, и я напряженно
ждал следующего удара. Шесть  часов...  Час  назад  я  поставил  во  дворе
машину, открыл дверь своей квартиры, перебросился с женой обычными, ничего
не значащими фразами и сел  ужинать.  Впечатление  было  такое,  словно  я
вернулся из какого-то иного  времени,  и  сейчас  часы  напомнили  мне  об
этом... Жена заметила мое  состояние.  Она  уже  несколько  раз  искоса  и
тревожно поглядывала на меня и теперь наконец спросила:
   - Что с тобой?
   - Да вот промок... Немного лихорадит. Ты не обращай внимания. Я  сейчас
приму аспирин, лягу, и все пройдет.
   В этом была доля правды, но главное,  мне  хотелось  поскорее  остаться
одному, наедине со своими мыслями. Сославшись на возможный грипп, я лег на
кухне. Здесь у нас стоял топчан для приезжих гостей. Прямо  над  ним,  под
потолком,  раскинул  свои  длинные  зеленые  лапы  "ореандум  сфангиника".
Отросток этого редкого растения мне подарили на каком-то симпозиуме, и вот
теперь он постепенно захватывал всю кухню, каждый  месяц  отвоевывая  себе
новое жизненное пространство.
   Холод пробрался под одеяло, казалось, ледяные брызги  проникают  сквозь
стекло, наполняют комнату своим мокрым пронизывающим дыханием. Заснуть все
равно не удастся. Я встал и, чтобы хоть  немного  согреться,  поставил  на
плиту чайник.
   Кофе она пить не стала... И уже на пороге, когда я уходил, она  сказала
мимоходом что-то важное...
   Что же это было? Не вспомнить, хоть убей. Мысли назойливо  возвращались
к  батону,  покрытому   бахромой   плесени,   к   запыленному   календарю.
Вспоминались отдельные слова и целые, ничего не значащие фразы  из  нашего
не такого уж  длинного  разговора.  Она  сказала...  "Вы  можете  приехать
завтра, если захотите..." И тут я вспомнил...  "Лаборатория!  Она  просила
меня не ходить сегодня  в  лабораторию..."  Сейчас,  отделенные  от  всего
остального, эти слова показались мне самым странным из всей нашей встречи.
Какое  ей  дело  до  моей  лаборатории?  С  чего  вообще  она  взяла,  что
лаборатория имеет ко мне  какое-то  отношение?  Кажется,  я  что-то  такое
упомянул про свою лабораторию... Или нет? Но я готов был  поклясться,  что
никакого  серьезного  разговора  о  моей  работе  не  было,  и  вдруг  эта
просьба... Для человека, не помнящего, где он  был  в  течение  нескольких
месяцев, это, пожалуй, слишком... Почему я не должен  быть  в  лаборатории
именно сегодня? Я не занимался никакими  секретными  работами.  Совершенно
открытая  тема  по  микробиологии.  Кому  все  это  нужно?  Наша  "Альфа",
например? Провинциальный институт маленькой  средиземноморской  страны,  с
точки зрения географии большой науки глухая провинция... Что-то здесь было
не так, потому что бесспорным оставался факт: сегодня случайная  попутчица
ни с того ни с сего попросила меня не приходить в лабораторию... Но, может
быть, я неправильно вспомнил ее слова? Может, она  сказала  что-то  совсем
другое?
   Я подошел к окну, еще не решив, как поступить. Все дело в том, что если
я ошибся, если кого-нибудь до  такой  степени  могли  заинтересовать  наши
исследования, значит, в них бил смысл, неясный пока еще мне самому. Какой?
На этот вопрос не было ответа.
   Восемь лет назад, просматривая информационный бюллетень Академии  наук,
я  наткнулся  на  статью,  посвященную  вопросу  накопления   генетической
информации в клетках. Из нее следовало, что никакими  мутациями,  никакими
известными нам процессами нельзя объяснить тот скачкообразный  качественно
новый переход, в результате которого  одноклеточные  простейшие  организмы
объединились в многоклеточные системы  с  раздельными  функциями  органов.
Информация только об этой специализации на  несколько  порядков  сложности
превышала  все,  что  раньше  было   закодировано   в   генах   простейших
одноклеточных существ. Таких скачков в процессе развития  жизни  на  Земле
было несколько, и каждый раз они представляли собой необъяснимую  загадку.
Но самым невероятным, самым необъяснимым был тот,  первый,  скачок...  Вот
тогда  и  возникла  у  меня,  в  сущности,  не  такая  уж  сложная  мысль,
определившая круг моих  интересов  на  несколько  долгих  лет:  что,  если
вывести совсем простенький штамм одноклеточных микроорганизмов, похожих на
те первые древнейшие существа Земли, давшие начало жизни на ней, а  потом,
изменяя условия среды, заставить их объединиться в колонию?
   Не мне  первому  пришла  эта  мысль.  Не  я  первый  проводил  подобные
безуспешные опыты... Но у меня была одна догадка, одна-единственная мысль,
ради которой стоило попробовать все еще раз. Я не верил в  то,  что  стадо
обезьян, бесконечно долго ударяя  по  клавишам  машинки,  в  конце  концов
напечатает  Британскую  энциклопедию.  Не  верил  -  и  все.  Генетическая
информация такой сложности должна была существовать как таковая в  готовом
виде. В космических спорах, в самом первозданном океане - я не  знал,  где
именно, но не сомневался, что где-то  она  была  и  попала  в  клетки  уже
готовой извне. Именно это  заставило  простейшие  организмы  миллионы  лет
назад объединиться в колонии. Стоило поискать, каким образом можно вводить
в клетки такую вот  готовую  закодированную  информацию.  Стоило  доказать
возможность такого ввода информации извне хотя бы в принципе. Именно  этим
я и занимался в своей лаборатории вот уже четвертый  год.  Совсем  недавно
наметились первые успехи в исследованиях, которые до сих пор казались  мне
нашим внутренним, частным делом, и вдруг выяснилось,  что  они  интересуют
кого-то еще. "По-моему, вам не стоит ходить сегодня  в  лабораторию..."  -
именно это она и сказала! Сейчас я совершенно отчетливо вспомнил ее слова.
Можно было не сомневаться, что, как  только  до  меня  дойдет  смысл  этой
фразы, я сразу же помчусь туда. Но я почему-то не мчался. Вместо  этого  я
стоял на кухне, прислонившись к холодному окну, и смотрел, как потоки воды
за стеклом заливают весь мир.
   Слишком много настоящего недоумения, самого обыкновенного страха было в
ее поведении. Ни одна самая лучшая актриса не  смогла  бы,  наверное,  так
сыграть. Что-то здесь было другое.  Что-то  такое,  чего  я  не  мог  пока
объяснить, но,  во  всяком  случае,  гораздо  более  сложное,  чем  хорошо
организованный розыгрыш. Я не хотел делать то, что  от  меня  ожидали,  не
хотел ехать в лабораторию и стоял у окна, не  зная,  на  что  решиться.  В
конце концов, что там могло произойти без меня?  Пожар,  похищение  ценных
научных материалов?
   Институт охраняется, к тому же там сейчас  работает  Артам,  он  всегда
работает за полночь и я, осел несчастный, вполне мог бы ему позвонить...
   Я бросился к телефону. Три долгих гудка, потом кто-то  снял  трубку.  Я
слышал только тяжелое дыхание. Ни привычного "алло", ничего,  кроме  этого
дыхания. Я тоже молчал, наверно, с минуту. Мне казалось, что, если я задам
вопрос, разобью это  стеклянное  молчание,  то  случится  что-то  ужасное,
необратимое. Наконец я не выдержал: "Артам, это ты?" Никакого  ответа,  на
том конце повесили трубку, и короткие резкие  гудки  ударили  мне  в  ухо.
Больше я не стал раздумывать. В лаборатории был кто-то посторонний.
   Наверно, я выглядел не совсем нормально, когда весь мокрый, с плащом  в
руках ворвался в вестибюль института.
   - Доктор Лонгар! Что случилось?
   У меня не было времени на объяснения с дежурным, мне нужен был ключ  от
лаборатории, но оказалось, что Артам еще не  ушел.  Я  бежал  по  лестнице
через ступеньку, с трудом справляясь с одышкой. Следом, немного  поотстав,
бежал дежурный. Представляю,  как  это  выглядело  со  стороны,  когда  мы
ворвались в лабораторию. Артам поднялся из-за стола и оторопело  уставился
на нас.
   - У вас все в порядке?
   - Насколько я  понимаю...  Как  будто  ничего.  -  А  что,  собственно,
случилось?
   Жестом руки  я  попытался  дать  понять  дежурному,  что  он  свободен.
Предстоящий  разговор  не  был  предназначен  для  посторонних  ушей.   Но
избавиться от старика было теперь не так-то просто, он  с  интересом  ждал
продолжения. Мне пришлось проводить его до лестницы. Наконец  мы  остались
одни.
   - Почему ты не ответил на звонок?
   - Какой звонок?
   - Я дважды набирал номер! Один раз никто не снял трубку, а потом ты  не
соизволил ответить!
   - Не было никаких звонков! Я не выходил ни на  минуту!  Может,  телефон
испортился?
   - Телефон? С чего бы это?
   Я направился к желтому аппарату, который стоял на моем столе  и  служил
нам безотказно  который  уж  год,  и  в  это  время  он  зазвонил.  Бросив
уничтожающий взгляд на Артама, я снял трубку.  Что-то  меня  заставило  не
спешить с ответом. Мне хотелось, чтобы тот, кто позвонил в  лабораторию  в
столь