редставителем избрали именно его, для меня  осталось
загадкой.
   -  А  где  гарантии,  что  этот  человек  действительно   кого-то   там
представляет? Что, если он попросту сумасшедший или, хуже того, что,  если
он защищает интересы третьих, неизвестных нам лиц?
   - Основания, изложенные в этом  документе,  показались  мне  достаточно
серьезными сами по себе, независимо от того, кто кого представляет.  Кроме
того, у меня есть поручение за этого человека  от  одного  из  сотрудников
министерства национальной безопасности. Сейчас я  не  буду  говорить,  кто
именно этот  сотрудник.  -  Эта  часть  реплики  предназначалась  министру
безопасности, который,  услышав  о  собственном  сотруднике,  осмелившемся
действовать через его голову, весь превратился в слух:
   - Самое простое - познакомиться с посредником сейчас  и  составить  обо
всем собственное мнение, - закончил премьер.
   За столом заговорили все разом,  но  Лей-Дин  легким  движением  ладони
добился тишины, и все взгляды устремились к нему.
   - Я бы не согласился на эту  встречу  без  предварительной  подготовки.
Никакое  личное  впечатление   не   заменит   нам   сведений,   полученных
многолетними наблюдениями. К счастью, моя  организация  такими  сведениями
располагает. Лонгар действительно провинциальный ученый, за которым до сих
пор ничего, буквально ничего не замечено интересного  или  выдающегося.  И
он, безусловно, не сумасшедший. Тем не менее с самого  начала  событий  он
почему-то все время оказывался в их центре. Уже  только  поэтому  было  бы
любопытно его выслушать. Лонгар должен понимать,  какую  крупную  игру  он
затеял и чем она может кончиться для него лично. У него должны быть  очень
серьезные  причины  либо  он  должен  располагать  реальной  силой,  чтобы
выдвигать нам условия в такой форме.  В  любом  случае,  я  думаю,  мы  не
потеряем  времени  даром,  если  пригласим  его.  Воспринимайте  это,  как
интересный спектакль, господа. К тому же актеру можно дать понять,  что  в
случае плохой игры спектакль станет для него последним.


   В комнате, где заседал правительственный комитет, пахло старой  мебелью
и пылью. Пять человек одновременно повернули головы  в  мою  сторону,  как
только я переступил порог. Они рассматривали меня с любопытством,  холодно
и отстраненно. Так рассматривают какого-нибудь  редкостного  жука,  прежде
чем насадить его на иголку.
   - Ваша фамилия и род занятий?
   Начало беседы слишком походило на допрос. Я понял, что  положение  надо
исправить немедленно.
   - Не сомневаюсь, моя  фамилия  имеется  в  папке  у  вас  на  столе,  и
распорядитесь принести стул.
   Человек, задавший вопрос,  надавил  кнопку  вызова  дежурного  Попросил
принести стул и повторил вопрос, не  меняя  интонации,  словно  ничего  не
случилось. Остальные четверо молча переглянулись, словно я  подтвердил  их
наихудшие опасения. Совершенно непроизвольно от взгляда человека, вторично
задавшего мне вопрос о фамилии, я почувствовал себя  учеником,  стоящим  у
классной доски. Урок не был выучен, и одобрения мне не дождаться. Молчание
затягивалось. Тот, кто вел беседу, спросил меня мягко, почти ласково:
   - Вы отдаете себе отчет, где находитесь?
   - Вполне. А вы? Вы отдаете себе отчет в  том,  почему  решили  со  мной
встретиться?
   Этот человек умел признавать тактические поражения. Он  был  дипломатом
не только по внешнему виду.
   - Какие у вас  есть  доказательства,  что  именно  вам  поручено  вести
переговоры?
   Я подождал, пока принесут стул, уселся поудобней и украдкой взглянул на
часы. Меня вызвали слишком быстро, и теперь я вынужден был  тянуть  время.
Для того, чтобы доказательства показались им достаточно убедительными, мне
еще нужно спровоцировать их на какой-нибудь резкий выпад. Только тогда все
будет выглядеть достаточно  естественно.  Если  они  догадаются,  что  все
подготовлено заранее, мне несдобровать.
   - Конечно, у меня нет верительных грамот. Лучше всего, если вы поверите
мне на слово.
   - Для кого лучше, для вас?
   - Для меня это безразлично. Доказательства я представлю, но  они  могут
оказаться не совсем безвредны.
   - Что вы имеете в виду?
   - Чего вы, собственно, хотите? Чтобы я  продемонстрировал  свою  прямую
связь с этим подводным монстром, которого вызвала к жизни ваша же неуемная
жадность?  Давайте  говорить  откровенно.  Позволим  себе  это   небольшое
удовольствие. Вам  понятен  лишь  один-единственный  язык,  язык  силы,  -
значит, - я должен продемонстрировать свои возможности, не  так  ли?  Или,
может быть, вы имеете в виду какие-то иные доказательства?
   - А что, если нам попросту вас расстрелять, господин Лонгар?
   - Не стоит. Дорого обойдется. А впрочем, попробуйте.
   Не скажу, чтобы я испытывал симпатию к этим людям. Я не любил тех,  кто
загребал жар  чужими  руками.  Эти  господа  не  привыкли  сталкиваться  с
трудностями и с проблемами, которые касались их лично. Между ними и любыми
проблемами всегда стояли другие люди. Теперь кое-что изменилось. Впервые в
жизни я мог себе позволить бросить вызов отвратительной,  безликой  морде,
олицетворявшей собой власть.
   - Мы здесь собрались вовсе не для взаимных угроз, - взял слово  человек
с залысинами  на  покатом  лбу.  По  тому,  как  почтительно  слушали  его
остальные, я понял, что  он  играет  первую  скрипку  в  правительственном
оркестре, и удивился, что ни разу не видел его фотографии в газетах  и  не
представлял, какую официальную должность он занимает.
   - Я хотел бы знать  совершенно  конкретно,  -  обратился  ко  мне  этот
человек, - чем вы подкрепляете свои требования? - Он приподнял  и  опустил
лежащий на столе листок с  проектом  закона  об  ограничении  промышленных
отходов. - Предположим, сегодня мы  откажемся  их  принять,  что  за  этим
последует?
   Огромные старинные часы  в  углу  комнаты  мелодично  пробили  четверть
пятого. Теперь я мог действовать, и если Гвельтов не подведет...  Наверно,
так себя чувствует человек, решившийся прыгнуть в ледяную воду.
   - Через пятнадцать минут границы поля будут раздвинуты и захватят район
Гидроплейка. Это простое предупреждение, те самые верительные грамоты... В
том случае, если этого окажется недостаточно и предложенный закон не будет
принят в течение трех дней, энергии лишится вся страна.
   Ни один мускул не дрогнул на лицах сидящих напротив меня людей.  Что-то
было не так. Что-то не сработало, чего-то мы не учли или  случилось  нечто
такое, чего я не знаю. Ледяной холод медленно сжал мне  горло.  Пятнадцать
минут прошли в убийственном молчании. Часы монотонно,  громко  и  печально
отбили две четверти. Срок наступил...  Наверно,  так  звонит  погребальный
колокол. Я понял, что проиграл. Все поставил на карту и проиграл... Я  еще
не знал, что  случилось,  но  уже  не  сомневался  в  своем  окончательном
поражении. Они ждали еще пять минут, потом в  комнату  вошел  секретарь  и
положил на стол  какую-то  бумагу.  Все  остальное  я  воспринимал  сквозь
ледяной туман.
   - Ваш сообщник Гвельтов арестован морским патрулем. Провокация, которую
вы затеяли, провалилась.


   Подвал был сухой,  и  чистый.  Только  на  кирпичной  стене  выделялись
подозрительные пятна. Еще  до  того,  как  мне  завязали  глаза,  я  успел
заметить выбоины на кирпиче и понял,  что  пули  били  сюда  неоднократно.
Некоторые  из  них,  прежде  чем  ударить  в  кирпич,  навылет   пробивали
человеческое тело, потом здесь  все  старательно  убирали.  Как-никак  это
правительственное учреждение, так что со мной покончат по высшему разряду,
наверно, здесь от  болезни  сердца  скончался  не  один  правительственный
чиновник...
   Мысли текли лениво, словно все  происходило  не  со  мной.  Словно  это
кому-то другому завязали глаза и за чужой спиной офицер  произнес  роковую
команду...
   Сейчас все будет кончено, еще две-три секунды...  Даже  сквозь  повязку
меня слепил свет прожекторов, установленных под  самым  потолком  в  углах
подвала. Мишень хорошо освещалась. Если они не промахнутся,  все  кончится
быстро...
   За моей спиной  сухо  щелкнули  затворы  винтовок.  И  только  тогда  я
позволил себе вспомнить ее имя. До этого  мгновения  я  приказал  себе  не
думать о ней, потому что боялся потерять контроль над собой  и  не  хотел,
чтоб они видели мой страх. Но теперь я тихо, вслух  произнес  дорогое  для
меня имя:
   - Веста...
   И в ту же секунду в подвале погас свет.
   Темнота обрушилась с потолка, как обвал. Сразу же я услышал по лестнице
топот ног, какие-то крики. Значит, они ждали за дверью... Значит, их  тоже
ни на секунду не отпускал предательский ледяной страх. Значит, мы все-таки
сыграли на равных...


   Машина остановилась у развилки шоссе. Именно здесь начиналась  памятная
для меня заброшенная дорога к морю. Недавно тут  стоял  знак,  запрещающий
въезд. Посреди дороги  еще  торчал  ржавый  металлический  треножник.  Как
только мотор затих, стал слышен равномерный шум прибоя.
   - Штормит, - сказал Гвельтов. - Балла два, не меньше.
   Я не ответил. И он, помолчав немного, продолжал:
   - А знаешь, по  моим  расчетам,  это  случится  сегодня,  где-то  около
восьми.
   Я молча кивнул, соглашаясь. Я знал, что он имеет в виду. Сегодня  около
восьми вечера концентрация  вредных  примесей  в  морской  воде  достигнет
установленного минимума, и колонии уже не нужно существовать  как  единому
целому.  Колония  распадется  на  отдельные  бактерии,   у   нее   отпадет
необходимость  контролировать  свое  движение.  Морские   течения   унесут
микроскопические тельца амеб в глубины океана, туда, откуда они  пришли  к
нам.
   -  Одного  не  могу  понять,  что  произошло  с  Гидроплейком?  Патруль
перехватил меня до того, как я сел в  лодку...  Газеты  писали,  что  поле
накрыло гидростанцию в шесть пятнадцать. Это случилось на  полчаса  позже,
без постороннего вмешательства. Изменилась конфигурация поля. Как  им  это
удалось? Почему вообще это произошло? Кто нам помог, ты что-нибудь  знаешь
об этом?
   Я молча отрицательно покачал головой. Не имело смысла  с  ним  спорить.
Гвельтов свято верил в расчеты, в соответствие энергетических  потенциалов
границам поля. В безусловную зависимость этих границ от количества вредных
примесей, попавших в воду. Все это так, конечно. До известного предела, за
которым начинают действовать иные силы... Чтобы  в  них  поверить,  нужно,
было самому постоять у той кирпичной стенки в подвале...
   - Все-таки я чего-то не понимаю, - заявил Гвельтов, вылезая из машины.
   Наши пути здесь расходились. Он торопился на рейсовый автобус, идущий в
порт, но задержался около меня еще минуту.
   - Почему меня отпустили, почему вообще нас оставили в покое,  хоть  это
ты мне можешь объяснить?
   - Договор, который они вынуждены были подписать, содержит пункт о нашей
неприкосновенности. Пока существует угроза - они будут его  соблюдать,  во
всяком случае, до восьми вечера.
   Гвельтов мрачно  усмехнулся,  пожал  мне  руку  и  пошел  к  автобусной
остановке. Некоторое время,  оставшись  один,  я  смотрел  вслед  ушедшему
автобусу. Потом вышел из машины и свернул на заброшенную дорогу.


   Стояли редкие в октябре дни, наполненные звенящей прохладой и ласковым,
почти летним солнцем. Оно словно вознаграждало нас за долгие дни непогоды.
Я шел по дороге  не  торопясь,  вдыхая  запах  увядшей  полыни  и  морских
водорослей,  что-то  он  мне  напоминал,  этот  запах.  Сейчас  я  не  мог
вспомнить, что именно, может быть, мне не хватало дождя.
   В тот день шел дождь, и я подумал, что он  влияет  на  поступки  людей.
Заставляет принимать неожиданные решения. Именно дождь привел меня на  эту
дорогу. Сегодня дождя не было, и вот я здесь снова. Хотел ли я проститься?
Не знаю... Не знаю даже, с кем именно. С Вестой я уже простился той ночью,
когда морское течение навсегда унесло ее от меня, а  с  ними...  Они  были
чем-то слишком  сложным,  может  быть,  гораздо  более  сложным,  чем  это
казалось, и слишком далеким от нас. Поняли ли они хоть  что-нибудь?  Зачем
они приходили к нам и почему теперь уходят?
   Больше я не верил в расчеты, в соответствие энергетических потенциалов.
За всем этим,  за  фактами,  доступными  анализу  и  нашим  исследованиям,
скрывалась какая-то иная истина. Мне казалось, вот-вот я  пойму,  что  она
собой представляет. Это было похоже на звук прибоя: иногда кажется, в  нем
возникают странные звуки, почти слова, верится, что нужно  лишь  небольшое
усилие, напряжение внимания - и этот шепот, звенящий всхлип, далекое эхо -
все это сольется в какую-то фразу. Но настроение уходит, и снова в  звуках
моря не слышно ничего, кроме прибоя.
   Это был тот самый обрыв. Совершенно прозрачный воздух открывал с высоты
безбрежную синюю даль. Ветер гнал небольшие барашки  волн,  срывал  с  них
солоноватый острый запах морской воды и пены и нес его по степи.
   Я спустился вниз, к самому морю. Горизонт сузился и словно  прижался  к
поверхности моря. Волны с шипением ложились у моих ног.
   Должен был быть какой-то знак. Не могли они уйти вот так, молча, ничего
не сказав, оставив нас в  неизвестности  и  непрерывном  ожидании.  Сейчас
изнутри бухты морские  течения  каждую  секунду  уносили  в  глубины  моря
последние миллионы их крошечных уснувших тел. Надолго ли? И что  случится,
если они придут к нам снова? Поверили ли они нам? Смогут ли спокойно спать
в своей глубине, оставив в  руках  человечества  нашу  прекрасную  голубую
планету? Или это всего лишь  временное  отступление,  перегруппировка  сил
перед окончательным штурмом...
   Ответ должен был быть где-то здесь. Я это  чувствовал,  знал,  что  это
так, и ничего не видел, кроме привычного морского пейзажа... Я пошел вдоль
берега, все дальше и дальше удаляясь от оврага, по стенке которого не  так
давно поднимался навстречу наведенным на меня автоматам. За поворотом  был
грот, причудливая пещера с озером морской воды. Я дошел до  самого  озера,
заглянул в его прозрачную изумрудную глубину. Все было  пусто  и  тихо.  Я
повернулся и побрел обратно, наверх.
   Ответа не было. Возможно, мы не получим  его  никогда,  потому  что  он
зависел от нас самих.

Евгений Гуляковский. Шорох прибояОцените этот текст:Не читал10987654321 Прогноз
Евгений Гуляковский. Шорох прибоя

   -----------------------------------------------------------------------
   Журнал "Роман-газета".
   OCR & spellcheck by HarryFan, 11 August 2000
   -----------------------------------------------------------------------


   Говорят, что дождь способен влиять на поступки людей. Возможно, это так
и есть. Очевидно, монотонный  шум,  холодные,  проникающие  всюду  брызги,
влажный воздух, насыщенный электричеством, подавляют человеческую психику.
Навязывают необычные поступки. Не знаю. Уверен только в одном:  затормозив
перед  развилкой,  я  свернул  вправо  именно  из-за   дождя.   Хотя   это
противоречило нормальной логике, поскольку  влево  тянулась  ровная  лента
нового шоссе, вправо же уходила разбитая старая дорога,  которая  в  дождь
становилась попросту опасной. И все же я повернул вправо...
   Дорога вплотную прижималась в этом месте к морю. Уютное урчание  мотора
в противовес дождю успокаивало, притупляло внимание, почти убаюкивало.  Но
тревога, рожденная во мне неведомыми силами, принесенными на землю дождем,
не уходила.
   Я внимательно смотрел вперед, стараясь не пропустить единственный здесь
знак, оповещающий о крутом повороте, и все пытался понять, кой черт  понес
меня на эту дорогу. Поворот был достаточно коварен. В этом  месте  дорога,
до сих пор идущая по самой кромке обрыва, спускалась вниз на дно глубокого
оврага. В плохую погоду, когда ветер с моря нагонял  волну,  здесь  вообще
нельзя  было  проехать.  Но  сегодня  ветер  дул  с  берега.  Я  осторожно
развернулся у знака и сразу же начал спуск.
   Тревога усилилась, возможно, потому, что машина плохо  слушалась  руля,
колеса на  крутом  спуске  проскальзывали.  Обиженный  рев  перегруженного
мотора наполнил балку,  но  вопреки  моим  опасениям  машина  благополучно
прошла спуск, и я с облегчением перевел дух.
   Разворачиваясь на самом дне оврага, я впервые за весь день  так  близко
увидел  море.  Оно  лежало  под  дождем  совершенно   неподвижно,   словно
нарисованное на плохой  картине,  и  казалось  ненастоящим.  Я  переключил
скорость, развернулся и приготовился штурмовать подъем на  противоположном
склоне  балки.  И  тут  меня  что-то  остановило.  Может   быть,   чувство
неуверенности? Страх перед скользким и чрезмерно крутым подъемом?
   Как бы там ни было, я решил остановиться  и  протереть  стекло.  Мотор,
воспользовавшись моим отсутствием, заглох, и сразу  же  ровный  шум  дождя
заполнил собой все пространство, а я  вместо  того,  чтобы  выяснить,  что
случилось с мотором, неподвижно стоял  под  дождем  и  слушал  его  мощный
однообразный гул.
   Стоял я спиной к морю, лицом к возвышавшейся передо мной стене обрыва.
   Никакие звуки не проникали на дно балки, отгороженной высокими обрывами
с обеих сторон. И в этот момент сзади меня  кто-то  прошел  по  дороге.  Я
отчетливо услышал шаги и резко обернулся. Прямо от машины вверх по  дороге
шла девушка. Я увидел ее спину. Легкое, не  защищенное  от  дождя  платье,
вообще слишком легкое и слишком  яркое  для  этой  погоды  поздней  осени,
промокло насквозь и прилипало к ее ногам  при  каждом  шаге.  Она  шла  не
спеша, не оборачиваясь. В  ее  походке  чувствовалась  неуверенность  или,
может быть, нерешительность. Я готов был поклясться, что несколько  секунд
назад, когда я выходил из машины, в балке никого не  было.  Здесь  нет  ни
единого места, где можно было бы затаиться, спрятаться хотя бы  от  дождя.
Совершенно голые склоны, дорога, идущая сначала вниз, а потом круто вверх.
Больше не было ничего. Поэтому меня так поразило  ее  появление.  Я  стоял
неподвижно и смотрел, как она медленно, с  трудом  поднимается  на  крутой
обрыв. Отойдя шагов на пять,  она  остановилась  и  обернулась.  С  такого
расстояния было трудно рассмотреть ее лицо. Постояв неподвижно; наверно, с
минуту, она вдруг пошла обратно к машине. Подойдя  вплотную,  обошла  меня
так, словно я был  неодушевленным  предметом,  открыла  дверцу  и  села  в
кабину. Поскольку я продолжал неподвижно стоять под дождем, она обернулась
и почти сердито спросила:
   - Вы что там, ночевать собрались?
   Я молча опустился на водительское место. Она села  в  мою  машину  так,
словно мы были знакомы много лет, словно она только минуту назад вышла  из
моей машины и вот теперь вернулась обратно. Ни  обычных  в  таких  случаях
слов благодарности, просьбы подвезти или хотя бы вопроса, куда я еду.  Она
просто села,  отряхнула  свои  длинные  черные  волосы,  странно  сухие  и
пушистые после такого  проливного  дождя.  Точно  таким  жестом,  войдя  в
помещение, отряхивается кошка или собака. В кабине сразу же возник тонкий,
едва уловимый аромат, странный тем, что он был  чужеродным,  неуместным  в
тесной металлической коробке машины, в которой сидело теперь два человека,
и в то же время этот запах показался мне знакомым.
   - Почему мы стоим? - Она в первый раз  посмотрела  мне  прямо  в  лицо.
Впечатление было такое, словно меня окатила холодная серая  волна,  такими
огромными, печальными были ее глаза. Я растерялся и от  этого  разозлился.
Не хватало только, чтобы мною командовали в моей собственной машине.
   - Что вы тут делали, одна, на этой пустынной дороге, откуда  вообще  вы
взялись?! - Я не смог скрыть невольной резкости тона.
   Девушка нахмурилась, прикусила губу, было заметно,  что  она  о  чем-то
мучительно раздумывает.
   - А разве... Простите, мне показалось, именно вы... Но если это не так,
я сейчас уйду.
   Она потянулась к ручке, и я не стал ее останавливать. Я не  верил,  что
она выйдет  из  машины  под  проливной  дождь,  зачем  вообще  тогда  было
садиться? Но она  вышла.  Вышла,  ни  на