неурочный час, первым нарушил  молчание.  Дыхание  на  другом  конце
провода было явно  мужским,  тяжелым  и  вроде  бы  встревоженным,  я  уже
собирался прервать чрезмерно затянувшееся  молчание,  как  вдруг  голос  в
трубке  взволнованно  спросил:  "Артам,  это  ты?"  Голос  был  совершенно
незнакомым, но что-то в его тоне поразило меня до  такой  степени,  что  я
молча положил трубку. Если я ошибался, если мои домыслы  сплошная  чепуха,
то аппарат сейчас зазвонит снова. Я смотрел на телефон с надеждой, почти с
отчаяньем. Медленно текли минуты. Звонка не было.
   - Да что с вами, шеф, на вас лица нет!
   Я провел рукой по  лбу,  отирая  холодный  пот.  И  присел  на  краешек
табуретки.
   - Похоже, я только что звонил сам себе... - Я указал на телефон. - Там,
на том конце провода... те же интонации, те же слова... Я произнес их  час
назад, прежде чем выехал к тебе.
   - Это могло быть простым совпадением.
   - Нет... Как бы тебе объяснить...  Понимаешь,  интонации,  паузы  между
словами, судорожный глоток воздуха... Словом, я узнал свой голос.
   - Меньше всего  вы  мне  кажетесь  подходящим  объектом  для  подобного
мистического  розыгрыша.  Давайте  начистоту,  шеф.  Что  произошло?   Что
предшествовало этому таинственному звонку и что заставило  вас  в  полночь
примчаться в лабораторию?
   - Вряд ли я сумею рассказать тебе все... Да это и не  нужно,  поскольку
значение имеют  всего  два-три  конкретных  факта.  Во-первых,  незнакомый
человек попросил меня сегодня не ходить  в  лабораторию,  попросил  скорее
всего  для  того,  чтобы  добиться  обратного,  -  заставить  меня   здесь
очутиться...  Когда  же  я  все-таки  не  поехал  и  решил  вместо   этого
позвонить... Ну, что из этого получилось, ты уже знаешь. И вот я здесь.
   - Да, все это достаточно странно, но  больше  всего  меня  удивляют  не
методы, а цель, которую преследовали. Для чего-то  было  нужно,  чтобы  вы
пришли в лабораторию именно сегодня? Ведь завтра вы бы здесь оказались без
всяких усилий с их стороны.
   Я мрачно усмехнулся.
   - Думаю, события не заставят себя ждать слишком  долго.  У  меня  такое
ощущение,  что  все  происшедшее  лишь  интермедия  к  главному  действию.
Подождем. А раз уж я все равно оказался здесь,  не  стоит  терять  времени
зря.
   Я потянулся к лабораторному журналу.  Открыл  последнюю  страницу.  Вот
вчерашние  записи:  целых  две  страницы,  заполненные   ровным   почерком
Гвельтова. Он работал намного больше  меня,  и  мне  казалось  это  вполне
справедливым, потому что и сам я, будучи ассистентом на кафедре Малевы,  в
поте  лица  трудился  над  диссертацией   шефа.   Правда,   тогда   насчет
справедливости я думал несколько иначе. Но зато наша  работа  не  имела  к
моей диссертации никакого отношения, и если  вдруг  нам  удастся  добиться
успеха, то диссертаций тут хватит на всех. Механически перелистывая записи
последних анализов, я искоса поглядывал на Артама и думал о  том,  что,  в
сущности,  мало  знаю  своего   ближайшего   помощника.   Худощав,   зарос
всклокоченной, неопрятной  бородой,  халат  в  нескольких  местах  прожжен
кислотой и не  заштопан.  Зато  в  работе  предельно  аккуратен.  Появятся
заботливые женские руки, изменится и внешность, за этим  дело  не  станет.
Успеха - вот  чего  нам  действительно  не  хватает.  Успех  -  это  новое
оборудование, большая свобода в выборе тематики, увеличенный штат... Но до
успеха пока еще далеко...
   Наша задача состояла в том, чтобы соединить генетический аппарат  чужих
клеток с нашей "Альфой". "Альфа" охотно пожирала  приготовленные  для  нее
пакеты с чужими генами, усваивала сотни различных комбинаций ДНК, РНК ядер
и хромосом чужих  клеток,  и  ничего  не  происходило.  То  есть  какие-то
изменения были, увеличился,  например,  объем  клетки,  темп  размножения.
Несомненно,   какая-то   часть   предлагаемого   генетического    аппарата
посторонних клеток ею усваивалась, но все это было далеко от того, что  мы
искали. Наследственность "Альфы" продолжала доминировать надо всем. Нам же
надо было использовать ее как строительный материал для качественно нового
организма." Приходилось признать, что за последний год мы не  продвинулись
ни на шаг.
   Я отложил журнал и раздраженно  заходил  по  лаборатории.  Как  обычно,
мысли,  связанные  с  работой,  полностью  овладели  мной,  вытеснив   все
постороннее, не имеющее отношения к делу.  Я  искал  выход  из  тупика,  в
который мы попали.  Лучше  всего  думается,  когда  руки  заняты  какой-то
механической работой. Я подошел к столу и  стал  разбирать  образовавшиеся
там завалы. Я  не  позволяю  никому  прикасаться  к  своему  столу,  и  за
последние две  недели  груда  колб,  пробирок  и  печатных  проспектов,  в
беспорядке разбросанных по его поверхности, покрылись изрядным слоем пыли.
Сейчас я подбирал весь этот хлам, механически сортировал его по группам  и
ненужное выбрасывал в мусорную корзину.  Когда  подошла  очередь  колб  со
старыми, отслужившими  свой  век  реактивами  и  пробами,  я  все  так  же
механически  стал  снимать  их  одну  за  другой,  рассматривая  на  свет,
взбалтывал и негодное выливал в водопроводную раковину.  Вдруг  содержимое
одной из колб  привлекло  мое  внимание...  Я  взял  эту  колбу  с  четкой
этикеткой, на которой был написан номер сто тридцать, взболтал и  понес  к
столику, на котором стоял микроскоп. Я читал, конечно, о том,  что  многие
великие открытия были сделаны совершенно случайно, но до сегодняшнего  дня
относился к этому с известной долей скептицизма. Все так  же  механически,
не задумываясь над тем, для чего я это делаю, я  нанес  каплю  содержимого
колбы на  предметное  стекло  микроскопа.  Картина,  увиденная  в  окуляре
микроскопа, заставила меня отпрянуть и подозвать Гвельтова.
   - Посмотри ты! Может быть, мне показалось... - Я не  суеверен,  но  все
же, боясь отпугнуть удачу, отвернулся, пока Артам крутил ручку настройки.
   Его сдавленное  "не  может  быть"  заставило  меня  вновь  броситься  к
микроскопу. Да, это были несомненно они: четыре крупных  розоватых  шарика
бластопор  в  окуляре  микроскопа  не  оставляли  никаких  сомнений.  Наша
"Альфа", наша одноклеточная  "Альфа"  наконец-то  дала  потомство  в  виде
многоклеточного организма, усвоив для этого чужую генетическую информацию.
- Вот только какую? Я  схватил  лабораторный  журнал  и  стал  лихорадочно
искать запись под номером сто тридцать. Общие графы, это все не то... Ага,
вот, пакеты с генами червя балезуса...  двадцатая  серия...  Мы  повторяли
этот опыт с генами червя балезуса сотни раз в двадцати  различных  сериях,
все они были неудачны. Что  же  нового  в  пробе  сто  тридцать?  В  графе
примечаний  короткая  запись,  сделанная  две  недели   назад:   "Проверка
воздействия среды". Я сразу же  вспомнил,  что  сюда  добавлялась  морская
вода. Это проделывалось неоднократно. В шести сериях из разных мест залива
отбиралась вода различного солевого состава.
   Но только в сто тридцатой пробе через две недели  неожиданно  получился
положительный результат. Что же это была  за  вода?  Откуда?  У  нас  нет,
конечно, ее анализа. Если делать анализ для каждого  опыта,  не  хватит  и
сотни лет, чтобы закончить исследование, но в журнале отбора  проб  должно
быть зафиксировано место, откуда  взята  вода  для  этого  сто  тридцатого
опыта. Что-то в ней было необычное, что-то такое,  что  позволило  "Альфе"
развиваться по чужой генетической программе. Только в том случае, если нам
удастся выяснить, что именно там было, можно считать, что мы действительно
добились  успеха.  Пока  это  всего  лишь  счастливый  случай,  не  более,
призрачный свет большой удачи." Ее еще нужно поймать...  Я  схватил  серую
клеенчатую тетрадку. "Журнал отбора проб"  было  выведено  на  ее  обложке
ровным почерком Гвельтова. Его мысли следовали вслед за моими.
   - Я всегда очень аккуратно вел записи,  здесь  должна  быть  запись!  -
сказал Артам, тяжело дыша мне в затылок.
   И мы нашли ее на шестой странице. Там шло четкое описание места  отбора
пробы с точной привязкой к портовому бую, но, прежде чем я успел прочитать
колонки нужных мне цифр, тихо скрипнула входная дверь. Я поднял голову  от
журнала  и  с  удивлением  уставился  на  вошедшего.   На   пороге   стоял
руководитель нашего отделения профессор Мишуран.
   - Поздновато работаете,  доктор  Лонгар.  Мешаете  техникам,  вахтерам,
уборщицам, нарушаете весь распорядок института и еще подаете дурной пример
аспирантам!
   Несколько секунд я оторопело смотрел на Мишурана, стараясь понять,  что
ему понадобилось в нашей лаборатории. Мишуран воплощал для меня тип людей,
которым  в  науке  делать  совершенно  нечего.  Мне  казалось,  что   даже
администраторы обязаны хоть что-то понимать в деле, которым  они  пытались
руководить!  О  Мишуране  этого  не  скажешь.  Внешне  профессор   Мишуран
напоминал  мне  чем-то  стальной  шар.  Может  быть,  своей  непробиваемой
круглостью.
   - Я просил вас подготовить отчет о завершении темы по "Альфе". Где  он?
И чем вы, вообще, занимаетесь?
   Он шагнул к столу, бесцеремонно взял у меня из рук журнал проб и  сунул
его под мышку. Стремительно пронесся  мимо  термостата,  на  ходу  пожурил
Артама, заглянул в его  записи  и  исчез,  извергая  потоки  слов,  словно
паровоз клубы дыма. И только когда дверь за ним захлопнулась, я сообразил,
как странно все это выглядит. Какого дьявола Мишуран делал в  институте  в
час ночи? Почему вдруг нагрянул в  нашу  лабораторию?  Обычно  он  вызывал
сотрудников в свой кабинет и заставлял дожидаться аудиенции по  полчаса...
Все эти вопросы промелькнули у меня в голове, и только после этого до меня
наконец дошло главное - Мишуран унес с собой бесценный теперь журнал...  Я
бросился к двери. Гвельтов не отставал от меня. На  лестнице  было  пусто.
При своей  грузности  Мишуран  вряд  ли  успел  уйти  слишком  далеко.  Мы
остановились на  секунду,  прислушиваясь.  Внизу,  в  вестибюле,  хлопнула
дверь... Дежурный подтвердил, что профессор только что вышел...
   - А что, собственно, случилось? Он же в отпуске?
   - Кто в отпуске? - на ходу спросил я. - Мишуран?
   - Ну да, неделю назад уехал в Бурму.
   И тут я вспомнил, что это  так  и  есть.  Вчера  я  безуспешно  пытался
оставить на подпись докладную у его секретарши...  Быстрее,  Артам!  Здесь
что-то неладно!
   Мы бросились во двор. Квадратная  спина  в  клетчатом  плаще  мелькнула
перед нами метрах в пяти...
   - Мишуран! - крикнул я.
   Он обернулся и вдруг припустился по дорожке бегом. Нелепо  видеть,  как
от тебя убегает твой собственный начальник,  воплощение  административного
высокомерия и важности. На секунду я остановился  в  растерянности.  Артам
дернул меня за рукав.
   - Скорее, у него внизу машина!
   Мы пронеслись по дорожке вниз до самых  ворот  со  всей  скоростью,  на
какую были способны, и увидели, как за Мишураном захлопнулась  дверца  его
черной "вольво". Водителя не было, он сам сел за руль... Взревел мотор,  и
вдруг, ломая кусты, машина прыгнула  нам  навстречу.  Я  успел  отшвырнуть
Гвельтова в сторону, и от этого толчка сам каким-то  чудом  избежал  удара
сверкающего бампера.  Расшвыривая  вырванные  с  корнями  кусты,  "вольво"
развернулась, как танк, и снова понеслась к нам по пешеходной дорожке.  Но
теперь нас защищал высокий каменный  бордюр.  Машина  промчалась  мимо,  к
воротам. До них было метров сто, и к счастью, они оказались закрыты.
   "Вольво" встала, и вновь у меня перед глазами мелькнул клетчатый  плащ.
Он открывал замок... Гвельтов рванулся к воротам, я едва  успел  задержать
его.
   - Подожди. Так мы все равно не успеем, за углом у меня машина...
   Пока я заводил мотор и объезжал здание института, "вольво" у ворот  уже
не было. Я хорошо знал эту часть города: от заднего  двора  института  шла
глухая тупиковая улочка, и я успел заметить, что "вольво" свернула  именно
в нее. Это давало нам шанс... Я остановил машину так, чтобы  ее  полностью
скрыло угловое здание. Потом выключил фары и отпустил  газ.  Мотор  теперь
работал едва слышно.
   - Он обязательно вернется. Там нет ни одного поворота, в конце тупик.
   - Тогда давай перекроем дорогу!
   - Бесполезно. Его машина тяжелее.  Она  собьет  нас  и  уйдет,  зато  в
скорости мы ему не уступим.
   - Что же это такое, как он мог. Ведь это же...
   Я чувствовал, что Артама колотит нервная дрожь.  Но  сам  почему-то  не
испытывал ни малейшего волнения, только холодную ярость. Минуту назад  нас
пытались убить. В этом не было никакого  сомнения.  И  еще,  сегодня  меня
предупреждали, чтобы я не приходил в лабораторию... Дважды за один день  я
оказался втянутым в события, плохо объяснимые с  точки  зрения  нормальной
логики. И у меня сейчас не было ни малейшего желания  в  них  разбираться.
Одно я знал совершенно точно: больше я не позволю превращать себя в  пешку
в чужой, непонятной игре.
   Я услышал шум мотора "вольво" за несколько  секунд  до  того,  как  она
выскочила из-за угла, и успел  приготовиться.  Это  дало  мне  возможность
сразу же повиснуть у нее  на  хвосте.  Я  вел  машину  очень  осторожно  и
выдерживал дистанцию,  все  время  ожидая  со  стороны  своего  противника
какой-нибудь каверзы. Первые километры  Мишуран  ехал  спокойно,  пока  не
понял, что мы его преследуем. Тогда он резко до предела увеличил скорость.
Шел третий час ночи, город словно вымер. На его пустынных, залитых  дождем
улицах не было ни души. Стрелка спидометра подрагивала уже  возле  отметки
"сто двадцать". Мне пришлось еще больше  увеличить  дистанцию,  при  такой
скорости на  мокром  асфальте  ничего  не  стоило  потерять  контроль  над
машиной. "Вольво" Мишурана сливалась с асфальтом.  Фары  он  выключил,  и,
чтобы не прозевать неожиданный маневр, я  включил  дальний  свет.  Видимо,
отражение  наших  фар  в  зеркале  ослепило  Мишурана,   потому   что   он
занервничал. "Вольво" шла теперь неровно, ее бросало из стороны в сторону,
фонтаны из-под колес летели в стены домов, водяные брызги и грязь забивали
мне смотровое стекло,  щетки  с  трудом  справлялись,  обзор  ограничился,
пришлось еще дальше отпустить Мишурана  -  и  он,  воспользовавшись  этим,
резко свернул в боковую улочку. Водитель я не ахти какой,  хотя  в  данных
обстоятельствах вряд ли кто-нибудь сумел бы сделать  больше.  Я  несколько
погасил скорость машины перед поворотом, но все же недостаточно: на мокром
асфальте нас занесло и  буквально  швырнуло  в  переулок.  Я  слышал,  что
опытные гонщики срезают угол и проходят поворот вот так, на заносе;  я  не
был гонщиком, а фонарный столб оказался слишком близко к  проезжей  части.
Удар, характерный  скрежет  металла,  свидетельствующий  о  том,  что  нас
здорово зацепило, звон разбитого стекла... Правая фара погасла, но машина,
виляя, уже неслась по переулку, мы все-таки прошли поворот, удар  оказался
скользящим. При других обстоятельствах я бы остановился, но  теперь  мысль
не упустить Мишурана  погнала  нас  дальше.  Только  бы  выдержала  правая
передняя покрышка, принявшая на себя основной удар и отбросившая машину от
столба. Если она не выдержит на такой скорости...  Не  хотелось  думать  о
том, что тогда станет с машиной и с нами.
   На повороте Мишуран оторвался от нас метров на двести, но теперь мы его
снова нагнали. Мотор "вольво" ревел свирепо, с натугой. Такие нагрузки его
старой машине были явно не по плечу. Увлекшись погоней,  я  приблизился  к
"вольво" чуть больше, чем следовало, и Мишуран сразу же резко  затормозил,
надеясь, что мы врежемся ему в багажник.  Если  бы  это  случилось,  более
твердый вольвовский кузов разбил бы нам двигатель. Но наши тормоза сделали
свое дело, и мы остановились в двух метрах позади него.
   Прошла минута-другая. Ничего не  происходило.  Машина  Мишурана  стояла
неподвижно. Слышно было, как кашляет на холостых оборотах ее двигатель.
   - А что, если попробовать перескочить в его машину? Дверь наверняка  не
заперта, он слишком спешил...
   - Не успеешь. Он просто двинет дальше, и мне придется гнаться одному.
   - Зачем мы вообще за ним гонимся? - почему-то  шепотом  спросил  Артам,
словно Мишуран мог нас услышать. - Где он живет, мы и  так  знаем,  машину
вот разбили, да и  вообще...  Ну,  приедет  он,  войдет  в  квартиру,  что
дальше-то делать, дверь, что ли, ломать будем?
   - Ладно, посмотрим.
   Артам молчал, явно неудовлетворенный моим ответом.
   Ожидание становилось тягостным. Казалось, мы стоим  в  вымершем  пустом
городе целую вечность... Обычно в этом районе города даже ночью не  бывает
так пустынно... Мы стояли на Дерковской.  Она  вела  прямо  на  Приморский
бульвар. Неудивительно, что он остановился. Это опять тупик. За  бульваром
набережная,  дальше  дороги  нет.  Над  причалом   обрыв.   Ему   придется
развернуться на набережной,  там  очень  узко,  а  я  должен  буду  успеть
уклониться в сторону, потому что он наверняка опять пойдет на  таран.  Его
единственное преимущество перед нами  в  весе  и  в  прочности  кузова,  и
похоже,  он  это  прекрасно  понимает...  Значит,  опять  соревнование  на
быстроту реакции...
   Наконец "вольво" осторожно, как большая черная кошка, двинулась вперед.
Я выждал несколько  секунд  и  тронулся  следом.  Теперь  мы  ехали  очень
медленно.  Казалось,  Мишуран  все  еще  не  решил,   что   предпринять...
Набережная была совсем близко, до нее оставалось метров двести, не больше,
когда "вольво" вновь рывком увеличила скорость.  Теперь  время  измерялось
уже на доли секунды, Мишуран не зря тащился так медленно и не  зря  сделал
этот неожиданный рывок. Если теперь я не  успею  выскочить  на  набережную
прежде, чем он развернется, таранного удара не  избежать...  Но,  к  моему
удивлению, "вольво" не стала разворачиваться... Совершенно  рефлекторно  я
до отказа нажал на тормоза, и вовремя. Вслед за "вольво"  мы  вылетели  на
набережную. Теперь от обрыва нас отделяла  совсем  узкая  асфальтированная
полоска. Как в  замедленной  киносъемке,  я  видел,  что  передние  колеса
"вольво" уже вращаются в пустоте. Потом корпус машины  накренился,  и  она
исчезла в черном провале обрыва. Только теперь  до  моего  сознания  дошел
весь смысл происшедшего. Нас еще  несло  вперед.  Визжали  тормоза.  Перед
самым обрывом машина остановилась. И лишь после этого  мы  услышали  снизу
тяжелый всплеск. Я развернул машину, подведя  ее  к  обрыву.  Единственная
наша фара выхватывала из  темноты  порядочный  кусок  поверхности  тяжелой
черной воды. По ней бежала только мелкая рябь да клочки белой пены. Больше
ничего не было видно.
   Мы одновременно выскочили из машины и теперь молча смотрели вниз...
   - Может быть, успеем? - спросил Гвельтов. - Если вытащить его из машины
и откачать, может быть, успеем?
   Я отрицательно покачал головой.
   - Здесь глубина метров двадцать. Не донырнуть. Пойди позвони в полицию.
Я останусь здесь.


   Каждая вещь оставляет в человеке какой-то след. Память изменила  Весте,
но она надеялась, что вещи помогут ей.
   Сверху ящика,  на  самом  виду,  валялись  мелкие,  отжившие  свой  век
предметы, которые ей ничего не говорили. Катушка  ниток,  высохший  флакон
из-под духов, настолько старый, что даже запах не сохранился.  Сумочка  со
сломанным замком. И вот наконец на  самом  дне,  подо  всем  этим  хламом,
толстая картонная коробка, перевязанная ленточкой. Еще не зная,  что  там,
она почувствовала, как сильно забилось сердце. Она не  решилась  сразу  же
открыть коробку. Может быть, ей мешало сознание того,  что  цена  окажется
непомерно  высокой.  Стиснув  зубы,  она  дернула  ленту.  Узел  затянулся
намертво, и вдруг рука, словно обладавшая собственной,  отдельной  от  нее
памятью, протянулась к  левому  ящику,  достала  лежавшие  там  ножницы  и
перерезала ленту. Но и  после  этого  она  не  спешила  открывать  крышку.
Возможно, самым разумным в ее положении было бы  обратиться  к  врачу.