и
я ошибся, если кого-нибудь до  такой  степени  могли  заинтересовать  наши
исследования, значит, в них бил смысл, неясный пока еще мне самому. Какой?
На этот вопрос не было ответа.
   Восемь лет назад, просматривая информационный бюллетень Академии  наук,
я  наткнулся  на  статью,  посвященную  вопросу  накопления   генетической
информации в клетках. Из нее следовало, что никакими  мутациями,  никакими
известными нам процессами нельзя объяснить тот скачкообразный  качественно
новый переход, в результате которого  одноклеточные  простейшие  организмы
объединились в многоклеточные системы  с  раздельными  функциями  органов.
Информация только об этой специализации на  несколько  порядков  сложности
превышала  все,  что  раньше  было   закодировано   в   генах   простейших
одноклеточных существ. Таких скачков в процессе развития  жизни  на  Земле
было несколько, и каждый раз они представляли собой необъяснимую  загадку.
Но самым невероятным, самым необъяснимым был тот,  первый,  скачок...  Вот
тогда  и  возникла  у  меня,  в  сущности,  не  такая  уж  сложная  мысль,
определившая круг моих  интересов  на  несколько  долгих  лет:  что,  если
вывести совсем простенький штамм одноклеточных микроорганизмов, похожих на
те первые древнейшие существа Земли, давшие начало жизни на ней, а  потом,
изменяя условия среды, заставить их объединиться в колонию?
   Не мне  первому  пришла  эта  мысль.  Не  я  первый  проводил  подобные
безуспешные опыты... Но у меня была одна догадка, одна-единственная мысль,
ради которой стоило попробовать все еще раз. Я не верил в  то,  что  стадо
обезьян, бесконечно долго ударяя  по  клавишам  машинки,  в  конце  концов
напечатает  Британскую  энциклопедию.  Не  верил  -  и  все.  Генетическая
информация такой сложности должна была существовать как таковая в  готовом
виде. В космических спорах, в самом первозданном океане - я не  знал,  где
именно, но не сомневался, что где-то  она  была  и  попала  в  клетки  уже
готовой извне. Именно это  заставило  простейшие  организмы  миллионы  лет
назад объединиться в колонии. Стоило поискать, каким образом можно вводить
в клетки такую вот  готовую  закодированную  информацию.  Стоило  доказать
возможность такого ввода информации извне хотя бы в принципе. Именно  этим
я и занимался в своей лаборатории вот уже четвертый  год.  Совсем  недавно
наметились первые успехи в исследованиях, которые до сих пор казались  мне
нашим внутренним, частным делом, и вдруг выяснилось,  что  они  интересуют
кого-то еще. "По-моему, вам не стоит ходить сегодня  в  лабораторию..."  -
именно это она и сказала! Сейчас я совершенно отчетливо вспомнил ее слова.
Можно было не сомневаться, что, как  только  до  меня  дойдет  смысл  этой
фразы, я сразу же помчусь туда. Но я почему-то не мчался. Вместо  этого  я
стоял на кухне, прислонившись к холодному окну, и смотрел, как потоки воды
за стеклом заливают весь мир.
   Слишком много настоящего недоумения, самого обыкновенного страха было в
ее поведении. Ни одна самая лучшая актриса не  смогла  бы,  наверное,  так
сыграть. Что-то здесь было другое.  Что-то  такое,  чего  я  не  мог  пока
объяснить, но,  во  всяком  случае,  гораздо  более  сложное,  чем  хорошо
организованный розыгрыш. Я не хотел делать то, что  от  меня  ожидали,  не
хотел ехать в лабораторию и стоял у окна, не  зная,  на  что  решиться.  В
конце концов, что там могло произойти без меня?  Пожар,  похищение  ценных
научных материалов?
   Институт охраняется, к тому же там сейчас  работает  Артам,  он  всегда
работает за полночь и я, осел несчастный, вполне мог бы ему позвонить...
   Я бросился к телефону. Три долгих гудка, потом кто-то  снял  трубку.  Я
слышал только тяжелое дыхание. Ни привычного "алло", ничего,  кроме  этого
дыхания. Я тоже молчал, наверно, с минуту. Мне казалось, что, если я задам
вопрос, разобью это  стеклянное  молчание,  то  случится  что-то  ужасное,
необратимое. Наконец я не выдержал: "Артам, это ты?" Никакого  ответа,  на
том конце повесили трубку, и короткие резкие  гудки  ударили  мне  в  ухо.
Больше я не стал раздумывать. В лаборатории был кто-то посторонний.
   Наверно, я выглядел не совсем нормально, когда весь мокрый, с плащом  в
руках ворвался в вестибюль института.
   - Доктор Лонгар! Что случилось?
   У меня не было времени на объяснения с дежурным, мне нужен был ключ  от
лаборатории, но оказалось, что Артам еще не  ушел.  Я  бежал  по  лестнице
через ступеньку, с трудом справляясь с одышкой. Следом, немного  поотстав,
бежал дежурный. Представляю,  как  это  выглядело  со  стороны,  когда  мы
ворвались в лабораторию. Артам поднялся из-за стола и оторопело  уставился
на нас.
   - У вас все в порядке?
   - Насколько я  понимаю...  Как  будто  ничего.  -  А  что,  собственно,
случилось?
   Жестом руки  я  попытался  дать  понять  дежурному,  что  он  свободен.
Предстоящий  разговор  не  был  предназначен  для  посторонних  ушей.   Но
избавиться от старика было теперь не так-то просто, он  с  интересом  ждал
продолжения. Мне пришлось проводить его до лестницы. Наконец  мы  остались
одни.
   - Почему ты не ответил на звонок?
   - Какой звонок?
   - Я дважды набирал номер! Один раз никто не снял трубку, а потом ты  не
соизволил ответить!
   - Не было никаких звонков! Я не выходил ни на  минуту!  Может,  телефон
испортился?
   - Телефон? С чего бы это?
   Я направился к желтому аппарату, который стоял на моем столе  и  служил
нам безотказно  который  уж  год,  и  в  это  время  он  зазвонил.  Бросив
уничтожающий взгляд на Артама, я снял трубку.  Что-то  меня  заставило  не
спешить с ответом. Мне хотелось, чтобы тот, кто позвонил в  лабораторию  в
столь неурочный час, первым нарушил  молчание.  Дыхание  на  другом  конце
провода было явно  мужским,  тяжелым  и  вроде  бы  встревоженным,  я  уже
собирался прервать чрезмерно затянувшееся  молчание,  как  вдруг  голос  в
трубке  взволнованно  спросил:  "Артам,  это  ты?"  Голос  был  совершенно
незнакомым, но что-то в его тоне поразило меня до  такой  степени,  что  я
молча положил трубку. Если я ошибался, если мои домыслы  сплошная  чепуха,
то аппарат сейчас зазвонит снова. Я смотрел на телефон с надеждой, почти с
отчаяньем. Медленно текли минуты. Звонка не было.
   - Да что с вами, шеф, на вас лица нет!
   Я провел рукой по  лбу,  отирая  холодный  пот.  И  присел  на  краешек
табуретки.
   - Похоже, я только что звонил сам себе... - Я указал на телефон. - Там,
на том конце провода... те же интонации, те же слова... Я произнес их  час
назад, прежде чем выехал к тебе.
   - Это могло быть простым совпадением.
   - Нет... Как бы тебе объяснить...  Понимаешь,  интонации,  паузы  между
словами, судорожный глоток воздуха... Словом, я узнал свой голос.
   - Меньше всего  вы  мне  кажетесь  подходящим  объектом  для  подобного
мистического  розыгрыша.  Давайте  начистоту,  шеф.  Что  произошло?   Что
предшествовало этому таинственному звонку и что заставило  вас  в  полночь
примчаться в лабораторию?
   - Вряд ли я сумею рассказать тебе все... Да это и не  нужно,  поскольку
значение имеют  всего  два-три  конкретных  факта.  Во-первых,  незнакомый
человек попросил меня сегодня не ходить  в  лабораторию,  попросил  скорее
всего  для  того,  чтобы  добиться  обратного,  -  заставить  меня   здесь
очутиться...  Когда  же  я  все-таки  не  поехал  и  решил  вместо   этого
позвонить... Ну, что из этого получилось, ты уже знаешь. И вот я здесь.
   - Да, все это достаточно странно, но  больше  всего  меня  удивляют  не
методы, а цель, которую преследовали. Для чего-то  было  нужно,  чтобы  вы
пришли в лабораторию именно сегодня? Ведь завтра вы бы здесь оказались без
всяких усилий с их стороны.
   Я мрачно усмехнулся.
   - Думаю, события не заставят себя ждать слишком  долго.  У  меня  такое
ощущение,  что  все  происшедшее  лишь  интермедия  к  главному  действию.
Подождем. А раз уж я все равно оказался здесь,  не  стоит  терять  времени
зря.
   Я потянулся к лабораторному журналу.  Открыл  последнюю  страницу.  Вот
вчерашние  записи:  целых  две  страницы,  заполненные   ровным   почерком
Гвельтова. Он работал намного больше  меня,  и  мне  казалось  это  вполне
справедливым, потому что и сам я, будучи ассистентом на кафедре Малевы,  в
поте  лица  трудился  над  диссертацией   шефа.   Правда,   тогда   насчет
справедливости я думал несколько иначе. Но зато наша  работа  не  имела  к
моей диссертации никакого отношения, и если  вдруг  нам  удастся  добиться
успеха, то диссертаций тут хватит на всех. Механически перелистывая записи
последних анализов, я искоса поглядывал на Артама и думал о  том,  что,  в
сущности,  мало  знаю  своего   ближайшего   помощника.   Худощав,   зарос
всклокоченной, неопрятной  бородой,  халат  в  нескольких  местах  прожжен
кислотой и не  заштопан.  Зато  в  работе  предельно  аккуратен.  Появятся
заботливые женские руки, изменится и внешность, за этим  дело  не  станет.
Успеха - вот  чего  нам  действительно  не  хватает.  Успех  -  это  новое
оборудование, большая свобода в выборе тематики, увеличенный штат... Но до
успеха пока еще далеко...
   Наша задача состояла в том, чтобы соединить генетический аппарат  чужих
клеток с нашей "Альфой". "Альфа" охотно пожирала  приготовленные  для  нее
пакеты с чужими генами, усваивала сотни различных комбинаций ДНК, РНК ядер
и хромосом чужих  клеток,  и  ничего  не  происходило.  То  есть  какие-то
изменения были, увеличился,  например,  объем  клетки,  темп  размножения.
Несомненно,   какая-то   часть   предлагаемого   генетического    аппарата
посторонних клеток ею усваивалась, но все это было далеко от того, что  мы
искали. Наследственность "Альфы" продолжала доминировать надо всем. Нам же
надо было использовать ее как строительный материал для качественно нового
организма." Приходилось признать, что за последний год мы не  продвинулись
ни на шаг.
   Я отложил журнал и раздраженно  заходил  по  лаборатории.  Как  обычно,
мысли,  связанные  с  работой,  полностью  овладели  мной,  вытеснив   все
постороннее, не имеющее отношения к делу.  Я  искал  выход  из  тупика,  в
который мы попали.  Лучше  всего  думается,  когда  руки  заняты  какой-то
механической работой. Я подошел к столу и  стал  разбирать  образовавшиеся
там завалы. Я  не  позволяю  никому  прикасаться  к  своему  столу,  и  за
последние две  недели  груда  колб,  пробирок  и  печатных  проспектов,  в
беспорядке разбросанных по его поверхности, покрылись изрядным слоем пыли.
Сейчас я подбирал весь этот хлам, механически сортировал его по группам  и
ненужное выбрасывал в мусорную корзину.  Когда  подошла  очередь  колб  со
старыми, отслужившими  свой  век  реактивами  и  пробами,  я  все  так  же
механически  стал  снимать  их  одну  за  другой,  рассматривая  на  свет,
взбалтывал и негодное выливал в водопроводную раковину.  Вдруг  содержимое
одной из колб  привлекло  мое  внимание...  Я  взял  эту  колбу  с  четкой
этикеткой, на которой был написан номер сто тридцать, взболтал и  понес  к
столику, на котором стоял микроскоп. Я читал, конечно, о том,  что  многие
великие открытия были сделаны совершенно случайно, но до сегодняшнего  дня
относился к этому с известной долей скептицизма. Все так  же  механически,
не задумываясь над тем, для чего я это делаю, я  нанес  каплю  содержимого
колбы на  предметное  стекло  микроскопа.  Картина,  увиденная  в  окуляре
микроскопа, заставила меня отпрянуть и подозвать Гвельтова.
   - Посмотри ты! Может быть, мне показалось... - Я не  суеверен,  но  все
же, боясь отпугнуть удачу, отвернулся, пока Артам крутил ручку настройки.
   Его сдавленное  "не  может  быть"  заставило  меня  вновь  броситься  к
микроскопу. Да, это были несомненно они: четыре крупных  розоватых  шарика
бластопор  в  окуляре  микроскопа  не  оставляли  никаких  сомнений.  Наша
"Альфа", наша одноклеточная  "Альфа"  наконец-то  дала  потомство  в  виде
многоклеточного организма, усвоив для этого чужую генетическую информацию.
- Вот только какую? Я  схватил  лабораторный  журнал  и  стал  лихорадочно
искать запись под номером сто тридцать. Общие графы, это все не то... Ага,
вот, пакеты с генами червя балезуса...  двадцатая  серия...  Мы  повторяли
этот опыт с генами червя балезуса сотни раз в двадцати  различных  сериях,
все они были неудачны. Что  же  нового  в  пробе  сто  тридцать?  В  графе
примечаний  короткая  запись,  сделанная  две  недели   назад:   "Проверка
воздействия среды". Я сразу же  вспомнил,  что  сюда  добавлялась  морская
вода. Это проделывалось неоднократно. В шести сериях из разных мест залива
отбиралась вода различного солевого состава.
   Но только в сто тридцатой пробе через две недели  неожиданно  получился
положительный результат. Что же это была  за  вода?  Откуда?  У  нас  нет,
конечно, ее анализа. Если делать анализ для каждого  опыта,  не  хватит  и
сотни лет, чтобы закончить исследование, но в журнале отбора  проб  должно
быть зафиксировано место, откуда  взята  вода  для  этого  сто  тридцатого
опыта. Что-то в ней было необычное, что-то такое,  что  позволило  "Альфе"
развиваться по чужой генетической программе. Только в том случае, если нам
удастся выяснить, что именно там было, можно считать, что мы действительно
добились  успеха.  Пока  это  всего  лишь  счастливый  случай,  не  более,
призрачный свет большой удачи." Ее еще нужно поймать...  Я  схватил  серую
клеенчатую тетрадку. "Журнал отбора проб"  было  выведено  на  ее  обложке
ровным почерком Гвельтова. Его мысли следовали вслед за моими.
   - Я всегда очень аккуратно вел записи,  здесь  должна  быть  запись!  -
сказал Артам, тяжело дыша мне в затылок.
   И мы нашли ее на шестой странице. Там шло четкое описание места  отбора
пробы с точной привязкой к портовому бую, но, прежде чем я успел прочитать
колонки нужных мне цифр, тихо скрипнула входная дверь. Я поднял голову  от
журнала  и  с  удивлением  уставился  на  вошедшего.   На   пороге   стоял
руководитель нашего отделения профессор Мишуран.
   - Поздновато работаете,  доктор  Лонгар.  Мешаете  техникам,  вахтерам,
уборщицам, нарушаете весь распорядок института и еще подаете дурной пример
аспирантам!
   Несколько секунд я оторопело смотрел на Мишурана, стараясь понять,  что
ему понадобилось в нашей лаборатории. Мишуран воплощал для меня тип людей,
которым  в  науке  делать  совершенно  нечего.  Мне  казалось,  что   даже
администраторы обязаны хоть что-то понимать в деле, которым  они  пытались
руководить!  О  Мишуране  этого  не  скажешь.  Внешне  профессор   Мишуран
напоминал  мне  чем-то  стальной  шар.  Может  быть,  своей  непробиваемой
круглостью.
   - Я просил вас подготовить отчет о завершении темы по "Альфе". Где  он?
И чем вы, вообще, занимаетесь?
   Он шагнул к столу, бесцеремонно взял у меня из рук журнал проб и  сунул
его под мышку. Стремительно пронесся  мимо  термостата,  на  ходу  пожурил
Артама, заглянул в его  записи  и  исчез,  извергая  потоки  слов,  словно
паровоз клубы дыма. И только когда дверь за ним захлопнулась, я сообразил,
как странно все это выглядит. Какого дьявола Мишуран делал в  институте  в
час ночи? Почему вдруг нагрянул в  нашу  лабораторию?  Обычно  он  вызывал
сотрудников в свой кабинет и заставлял дожидаться аудиенции по  полчаса...
Все эти вопросы промелькнули у меня в голове, и только после этого до меня
наконец дошло главное - Мишуран унес с собой бесценный теперь журнал...  Я
бросился к двери. Гвельтов не отставал от меня. На  лестнице  было  пусто.
При своей  грузности  Мишуран  вряд  ли  успел  уйти  слишком  далеко.  Мы
остановились на  секунду,  прислушиваясь.  Внизу,  в  вестибюле,  хлопнула
дверь... Дежурный подтвердил, что профессор только что вышел...
   - А что, собственно, случилось? Он же в отпуске?
   - Кто в отпуске? - на ходу спросил я. - Мишуран?
   - Ну да, неделю назад уехал в Бурму.
   И тут я вспомнил, что это  так  и  есть.  Вчера  я  безуспешно  пытался
оставить на подпись докладную у его секретарши...  Быстрее,  Артам!  Здесь
что-то неладно!
   Мы бросились во двор. Квадратная  спина  в  клетчатом  плаще  мелькнула
перед нами метрах в пяти...
   - Мишуран! - крикнул я.
   Он обернулся и вдруг припустился по дорожке бегом. Нелепо  видеть,  как
от тебя убегает твой собственный начальник,  воплощение  административного
высокомерия и важности. На секунду я остановился  в  растерянности.  Артам
дернул меня за рукав.
   - Скорее, у него внизу машина!
   Мы пронеслись по дорожке вниз до самых  ворот  со  всей  скоростью,  на
какую были способны, и увидели, как за Мишураном захлопнулась  дверца  его
черной "вольво". Водителя не было, он сам сел за руль... Взревел мотор,  и
вдруг, ломая кусты, машина прыгнула  нам  навстречу.  Я  успел  отшвырнуть
Гвельтова в сторону, и от этого толчка сам каким-то  чудом  избежал  удара
сверкающего бампера.  Расшвыривая  вырванные  с  корнями  кусты,  "вольво"
развернулась, как танк, и снова понеслась к нам по пешеходной дорожке.  Но
теперь нас защищал высокий каменный  бордюр.  Машина  промчалась  мимо,  к
воротам. До них было метров сто, и к счастью, они оказались закрыты.
   "Вольво" встала, и вновь у меня перед глазами мелькнул клетчатый  плащ.
Он открывал замок... Гвельтов рванулся к воротам, я едва  успел  задержать
его.
   - Подожди. Так мы все равно не успеем, за углом у меня машина...
   Пока я заводил мотор и объезжал здание института, "вольво" у ворот  уже
не было. Я хорошо знал эту часть города: от заднего  двора  института  шла
глухая тупиковая улочка, и я успел заметить, что "вольво" свернула  именно
в нее. Это давало нам шанс... Я остановил машину так, чтобы  ее  полностью
скрыло угловое здание. Потом выключил фары и отпустил  газ.  Мотор  теперь
работал едва слышно.
   - Он обязательно вернется. Там нет ни одного поворота, в конце тупик.
   - Тогда давай перекроем дорогу!
   - Бесполезно. Его машина тяжелее.  Она  собьет  нас  и  уйдет,  зато  в
скорости мы ему не уступим.
   - Что же это такое, как он мог. Ведь это же...
   Я чувствовал, что Артама колотит нервная дрожь.  Но  сам  почему-то  не
испытывал ни малейшего волнения, только холодную ярость. Минуту назад  нас
пытались убить. В этом не было никакого  сомнения.  И  еще,  сегодня  меня
предупреждали, чтобы я не приходил в лабораторию... Дважды за один день  я
оказался втянутым в события, плохо объяснимые с  точки  зрения  нормальной
логики. И у меня сейчас не было ни малейшего желания  в  них  разбираться.
Одно я знал совершенно точно: больше я не позволю превращать себя в  пешку
в чужой, непонятной игре.
   Я услышал шум мотора "вольво" за несколько  секунд  до  того,  как  она
выскочила из-за угла, и успел  приготовиться.  Это  дало  мне  возможность
сразу же повиснуть у нее  на  хвосте.  Я  вел  машину  очень  осторожно  и
выдерживал дистанцию,  все  время  ожидая  со  стороны  своего  противника
какой-нибудь каверзы. Первые километры  Мишуран  ехал  спокойно,  пока  не
понял, что мы его преследуем. Тогда он резко до предела увеличил скорость.
Шел третий час ночи, город словно вымер. На его пустынных, залитых  дождем
улицах не было ни души. Стрелка спидометра подрагивала уже  возле  отметки
"сто двадцать". Мне пришлось еще больше  увеличить  дистанцию,  при  такой
скорости на  мокром  асфальте  ничего  не  стоило  потерять  контроль  над
машиной. "Вольво" Мишурана сливалась с асфальтом.  Фары  он  выключил,  и,
чтобы не прозевать неожиданный маневр, я  включил  дальний  свет.  Видимо,
отражение  наших  фар  в  зеркале  ослепило  Мишурана,   потому   что   он
занервничал. "Вольво" шла теперь неровно, ее бросало из стороны в сторону,
фонтаны из-под колес летели в стены домов, водяные брызги и грязь забивали
мне смотровое стекло,  щетки  с  трудом  справлялись,  обзор  ограничился,
пришлось еще дальше отпустить Мишурана  -  и  он,  воспользовавшись  этим,
резко свернул в боковую у