зуют тот же принцип реактивной отдачи струи воды,
которым пользуются кальмары.  Иначе  трудно  было  объяснить  скорость  их
движения. Для  простейших  организмов  это  было,  пожалуй,  слишком...  Я
бросился к определителю Левина. Исходя из одноклеточного строения, я отнес
их к классу "Протозоа" и тут же убедился, что такого вида  в  определителе
нет...
   Смутная догадка, еще не оформившись в четкую мысль, шевельнулась в моем
мозгу. Мне вдруг  захотелось  остановить  эту  амебную  круговерть,  чтобы
рассмотреть получше. Нет, не для этого... Я и так все прекрасно видел. Мне
захотелось убить их, увидеть, как они умирают... Я  отлил  часть  пробы  в
чашку Петри, под руки попался пузырек с цианидами. Пожалуй,  это  то,  что
нужно. Я открыл пузырек и набрал яда. Доза была достаточна, чтобы  свалить
лошадь. Когда капля яда сорвалась с конца  пипетки  и  упала  в  чашку,  я
держал ее в левой руке, мне показалось, что чашка слегка нагрелась.  Этого
быть не могло, и все же... Я вновь подошел  к  микроскопу.  И  не  поверил
своим глазам. Амебы в чашке были  живы.  Их  движение  ускорилось,  стало,
пожалуй, более упорядоченным. И они были живы!
   Повторяя опыт, я действовал гораздо более осмотрительно.  Во-первых,  я
взял из сейфа новую, нераспечатанную склянку с ядом. Кроме того, я вставил
в  чашку  термометр  и  проделал  весь  опыт,  не  отрываясь  от  окуляров
микроскопа. В момент, когда капля с ядом упала в  чашку,  по  всем  амебам
словно прошла мгновенная  конвульсия.  Затем  они  стремительно  двинулись
навстречу друг другу и  соединились  в  одну  общую  колонию,  похожую  на
маленький рогатый шар подводной мины... Мне даже показалось, что на концах
ее рожек сверкнули синие искорки крошечных разрядов, но в этом  я  не  был
уверен...  Температура  в  чашке  поднялась  на   четыре   градуса.   Вода
действительно нагревалась! Но это  было  еще  не  все.  Колония  окуталась
облачком мути, потом вода очистилась и амебы снова распались на  отдельные
организмы. Правда,  теперь  они  двигались  общей  группой,  параллельными
курсами,  словно  каждую  секунду  были  готовы  встретить  вместе   новую
опасность. У меня не хватило  духу  продолжать  опыты,  я  лишь  втянул  в
пипетку немного  воды,  стараясь  не  задеть  ни  одного  из  членов  этой
таинственной колонии. Анализ показал, что цианиды были разложены на  более
простые безвредные соединения.  Скорость,  с  которой  был  проделан  этот
химический фокус, превосходила все известное современной науке. К тому  же
энергия, выделенная на это, была слишком велика, ее остаток  нагрел  воду.
Амебы все вместе  обладали  слишком  малой  массой  для  выделения  такого
количества энергии. Откуда же она взялась? Что еще могут эти  таинственные
существа? Что они собой представляют? Колонию неизвестных  науке  бактерий
или нечто большее, гораздо большее? Нужны  новые  опыты,  более  серьезная
постановка проблемы, специалисты, наконец. Больше я не имел права работать
один.
   Я торопливо убрал пробирки и колбы. Поставил пробу вместе с портативным
термостатом в сейф, запер  лабораторию  и  пошел  домой.  Нужно  было  все
обдумать.
   Мои мысли начали складываться в поразительно четкий узор фантастической
догадки, связывавшей в одно неразрывное целое все события последних  дней.
История с Вестой, похищение журнала, заметка  в  газете  и,  наконец,  мои
сегодняшние амебы - все входило в эту догадку. Не хватало лишь  последнего
штриха, чтобы все стало ясно.
   Было около пяти  часов  вечера,  когда  я  вышел  из  института.  Самое
"пиковое"  время,  улицы  полны  народа,  к   остановке   троллейбуса   не
протолкнуться. Стиснутый плотной массой человеческих тел, я всматривался в
незнакомые и разные лица, и может быть, впервые думал о том,  что  все  мы
одно племя на небольшой, в сущности, планете Земля. У всех  у  нас  разные
занятия, устремления, и  все  же  в  минуту  опасности  люди  сплачиваются
вместе. Сейчас они еще ничего не знают и чем скорее узнают,  тем  лучше...
"Нигде, пожалуй,  так  полно  не  ощущает  человек  своей  причастности  к
человечеству, как в переполненном троллейбусе", - с усмешкой подумал  я  и
по вернувшемуся впервые за последнюю неделю чувству юмора понял, что снова
обрел уверенность в себе. Троллейбус остановился, я вышел, как всегда,  на
углу, у дома привычным взглядом окинул свою машину - на месте  ли  колеса,
подфарники и прочие мелочи.  Все  было  в  порядке,  но  в  кабине  кто-то
сидел...  Заходящее  солнце,  отражаясь  в  стеклах,  мешало   рассмотреть
сидящего в машине человека. Я осторожно подошел  ближе,  и  по  тому,  как
внезапно стремительно рванулось и замерло сердце, еще до  того,  как  смог
что-нибудь рассмотреть, уже знал, кто это.


   Ничего не сказав, я опустился на место  водителя  и  захлопнул  дверцу.
Веста тоже молчала. Наверно, минут пять мы так сидели. Мимо  в  нескольких
шагах тек поток людей.  Во  мне  шевелилась  и  зудела,  как  комар,  одна
мыслишка: "Ее появление как-то связано с  моим  сегодняшним  открытием,  с
этими проклятыми амебами. Не может быть не связано". Вдруг она повернулась
ко мне и сказала:
   - Все, что ты прочитал в газете, написано обо мне.
   Я почувствовал, как у меня перехватило дыхание, стало душно. Я  опустил
стекло. Струя холодного воздуха помогла мне взять себя в  руки.  Ее  голос
звучал  спокойно,  даже  как-то  отрешенно,  словно  она  рассказывала   о
совершенно постороннем человеке, о вещах, не имеющих к  ней  ни  малейшего
отношения.
   - Иногда мне кажется, я что-то помню, какие-то смутные образы... Скорее
всего это был бред, последние искаженные проблески сознания.  Когда  лодка
перевернулась, я почти сразу захлебнулась и пошла на дно, я совсем не умею
плавать... Потом окончательный мрак, какие-то искры, голоса,  сколько  это
продолжалось - не знаю. Время для меня остановилось. И вдруг  дождь...  Он
лил и лил прямо на меня. Помню, как я удивилась, откуда может  быть  дождь
на дне? Потом вдруг мимо проехала твоя машина...
   - Как они выглядят? - Это был мой первый вопрос.
   - Я не знаю. Я их никогда не видела.  Никто  их  не  видел.  Мы  только
посредники. Они живут в море - вот и все, что  я  знаю.  Я  иногда  думаю,
какие они, пытаюсь  их  себе  представить  -  и  не  могу...  Вижу  что-то
бесформенное, огромное... Может, у них и тела нет... Не  знаю,  ничего  не
знаю...
   Веста замолкла. Пожалуй, я знал об этом больше ее...  Перед  глазами  у
меня стоял четкий строй  крошечных,  не  различимых  невооруженным  глазом
существ.
   - Я помню себя с той минуты, как ощутила дождь. Я лежала на  берегу,  в
куче гниющих водорослей. Потом я  услышала  звук  мотора.  Дальше  ты  все
знаешь... В тот первый момент я даже  подумала,  что  ты  имеешь  к  этому
какое-то  отношение.  Чтобы  не  сойти  с  ума,  я   должна   была   найти
правдоподобное объяснение... А потом были сны... Но даже во сне  я  их  не
видела ни разу, хотя они говорили со мной.
   Она замолчала и сидела так тихо, что, если не смотреть  в  ее  сторону,
можно было подумать, в машине никого нет.
   - Послушай, Веста, давай уедем  отсюда.  Хочешь,  я  увезу  тебя  прямо
сейчас. Все забудется, в конце концов, все могло тебе привидеться,  как  в
кошмаре, тебя выбросило на берег! Не было никаких  пропавших  месяцев!  Не
было! - Я почти кричал. Она отыскала в темноте мою руку и крепко сжала. Ее
ладонь была горячей, а кожа показалась неправдоподобно гладкой,  словно  я
держал в руках лайковую перчатку... Может быть, у меня чуть-чуть  дрогнула
рука -  не  знаю,  но  она  почувствовала,  что  мне  не  по  себе  от  ее
прикосновения, и убрала руку. Потом тихо сказала:
   - Вот видишь... А ты говоришь - забыть. Долги нужно  выплачивать.  А  я
получила от них в долг не так уж мало... Всего лишь  жизнь...  Пусть  даже
такую, не совсем настоящую...
   Я не мог с этим смириться и в то же время не находил в себе сил рвануть
рукоятку скоростей, послать машину вперед и  увезти  ее  отсюда.  Не  мог,
потому что не выдержал даже простого прикосновения ее ладони...
   - Чего же они хотят, что им нужно? Для чего они пришли к нам, поднялись
со своего дна, зачем?!
   - В этом нет ничего  непонятного.  Люди  превратили  океан  в  огромную
помойку, в свалку. Им нечем  стало  дышать.  Наверно,  они  считали,  что,
родившись на этой планете вместе с нами, а может быть,  даже  раньше  нас,
они имеют право на жизнь, такое же право, как люди. Я могу ошибаться,  это
всего лишь мои догадки, но,  по-моему,  их  разум  пробуждается  только  в
минуты смертельной опасности...
   - Это же безнадежно... Человечество никогда не позволит  навязать  себе
чужую  волю.  Их  вмешательство  может  затормозить  развитие,  остановить
прогресс.
   - Напрасно ты думаешь, что это будет так просто. Они не так слабы,  как
кажется с первого взгляда, но меньше всего они хотят войны. И все же, если
их вынудят, если они решат, что человеческий род  не  в  состоянии  дальше
управлять планетой...  Но  в  них  нет  злобы,  понимаешь?  Это  даст  нам
надежду... То есть я хотела сказать,  вам,  людям.  Самое  опасное  -  это
посредники.  Зачастую  выбор  случаен,  а  последствия...  Перестав   быть
человеком, не каждый способен сохранить в себе добрую волю. Есть и  такие,
которым хочется, чтобы весь мир катился ко всем чертям вместе  с  ними.  В
первые дни мне тоже этого хотелось, но потом... Наверно, не  всем  удается
взять  себя  в  руки,  хотя  бы  частично  вернуть  контроль  над   своими
поступками.
   - О ком ты говоришь?
   - О Чезаре. Ты его видел. Тогда, в роли твоего начальника в лаборатории
- это был он... Наверно, все дело в том, что наш мозг функционирует иначе,
собственно, мы уже не люди, лишь вместилище для чужого разума...
   - Этого не может быть! Не может! Ты...
   - Молчи. Не надо. Ты не знал меня раньше и не  знаешь  того,  что  знаю
сейчас я: Часто я сама не могла определить, какие мысли  принадлежат  мне,
какие им. Наше сознание - это неразрывное целое. Иногда город кажется  мне
наполненным чужими враждебными существами, я, как  рыба,  смотрю  на  него
сквозь стекло аквариума.
   Веста замолчала.
   В  полумраке  кабины  виднелся  только  ее  точеный   профиль.   Волосы
рассыпались по плечам, она сидела совершенно неподвижно, словно заледенев.
И вдруг в какую-то долю секунды я понял, что она ощущала в  эту  минуту...
Она сказала уже все, положила последний камень в стену, разделявшую нас, и
теперь ждала лишь окончательных слов, которые должны были  разрушить  все,
что у нее еще оставалось в этом мире. Я не испытывал к ней жалости. Только
огромное удивление и восхищение перед мужеством этой женщины.
   - Послушай, Веста... - Она  не  шевельнулась.  -  Ты  знаешь  сказку  о
царевиче, который поймал русалку?.. Русалка не была похожа на обыкновенных
девушек, а царевич полюбил ее и хотел на ней  жениться.  Людские  пересуды
помешали их счастью... Но на самом-то  деле  он  поймал  в  свою  сеть  не
русалку, а чудо. То самое необыкновенное, сказочное чудо, которое  каждому
из нас попадается всего  лишь  раз  в  жизни,  только  не  все  умеют  его
распознать: то рыбья чешуя мешает, то еще что-нибудь... Так вот, я  бы  не
хотел повторить ошибку царевича...
   Короче. С этого дня и до самой последней минуты мы будем вместе.  Я  не
знаю, сколько нам оставлено времени, никто этого не знает.
   Я знал, что в эту минуту она видит  меня  насквозь,  читает  мои  самые
сокровенные мысли. Я знал, на что иду, и легкий мороз пробежал у  меня  по
коже. Я ждал ответа, но она лишь спросила:
   - Ты отдаешь себе отчет? Ты уверен, что справишься?
   Вместо ответа я наконец сделал то, о чем мечтал все  эти  дни,  с  того
момента, как встретил на ночной дороге эту странную девушку. Я притянул ее
к себе и крепко поцеловал в горячие, потрескавшиеся губы, и в эту  секунду
стеклянная стена, разделявшая нас, перестала наконец существовать.


   Гвельтов никогда не напивался до такой степени, как в тот вечер,  когда
Лонгар холодно с ним  простился  и,  захватив  пробы,  оставил  одного  на
пристани. В те дни, когда удачей не пахло, он был ему нужен, как каторжный
сутками  сидел  в  лаборатории,  а  сегодня...  Он   вспомнил   маслянисто
блестевшую жидкость в последней бутылке и смачно выругался.
   Еще больше его обиду разжигала мысль о том, что  Лонгар  мстит  ему  за
вечер с Вестой. Гвельтов завернул в первый попавшийся портовый  кабачок  и
выбрался оттуда далеко за полночь. Он брел по самой кромке тротуара, то  и
дело  останавливаясь  и  бессмысленно  озираясь.  Иногда   подолгу   стоял
неподвижно, обняв фонарный  столб,  и  рассказывал  ему  о  своих  обидах.
Прохожих в этот поздний час было немного, а те, что попадались  навстречу,
сразу  же,  завидев  Гвельтова,  переходили  на  противоположную  сторону.
Вечерами  в  городе  бывало  неспокойно,  а  от  пьяного  неизвестно  чего
ожидать... Так что Гвельтов не испытывал неудобств в своем зигзагообразном
движении. Вся левая половина улицы оставалась в его  распоряжении.  Только
пройдя три квартала и выбравшись на  набережную,  что  заняло  у  него  не
меньше двух часов, он наконец понял, что идет в  противоположную  от  дома
сторону. Это открытие несколько отрезвило  его.  И  все  же  впоследствии,
восстанавливая в памяти все события  этой  ночи,  Гвельтов  никак  не  мог
вспомнить, в какой именно момент у него появился товарищ...  Вроде  бы  на
набережной он  был  один,  а  когда  шел  обратно,  у  него  уже  не  было
необходимости делиться своими печалями  с  фонарными  столбами,  поскольку
рядом оказался внимательный, чуткий, все понимающий собеседник. Они успели
обсудить  все  достоинства  хорошо  очищенной  можжевеловой  водки.  Затем
Гвельтов долго объяснял, каким законченным мерзавцем оказался его шеф,  и,
кажется, сумел доказать, почему именно.
   Гвельтову давно не попадался такой толковый, настроенный в  унисон  его
самым сокровенным мыслям собеседник. Вполне  довольные  друг  другом,  они
забыли о времени. Гвельтов помнил, что на углу какой-то улицы,  отнюдь  не
той, что вела к его дому,  в  руках  у  его  товарища  оказалась  заветная
плоская бутылочка, какие носят в верхнем боковом кармане пиджака  истинные
ценители и знатоки. Гвельтова, правда,  несколько  удивил  тот  факт,  что
бутылочка оказалась нераспечатанной, в фабричной упаковке...
   Когда на дне почти ничего  не  осталось,  Гвельтов  перешел  к  анализу
личных связей, на которых держится современное общество. И здесь  они  оба
проявили редкостное  единодушие  и  общность  взглядов.  Дальше  в  памяти
Гвельтова  образовался  какой-то  странный  провал,  очевидно,  содержимое
заветной бутылочки подействовало на него сильнее всех предыдущих.  Как  бы
то ни было, полностью очнулся он уже в лаборатории... Причем совершенно не
помнил, как сюда попал и почему вообще оказался на работе ночью... Рядом с
ним за столом сидел совершенно незнакомый человек,  И  с  этого  мгновения
мозг Гвельтова заработал уже  вполне  отчетливо,  сохранив  в  памяти  все
подробности того, что произошло дальше.
   - Итак, вы обещали мне показать  ту  самую  штуку,  из-за  которой  ваш
шеф...
   Глаза незнакомца блестели холодно и совершенно трезво. Очевидно, он еще
не догадался, что в этот момент алкоголь без всякого постепенного перехода
полностью  потерял  свою  власть  над  Гвельтовым.  Вполне   добросовестно
изображая пьяного человека,  он  радостно  и  глупо  рассмеялся,  шатаясь,
подошел к полке и снял старый прошлогодний журнал.
   - Вот тут! - заплетаясь, произнес он и хлопнул по папке  рукой.  -  Вот
тут, дорогой друг, все написано! История всех моих бед. Я дарю вам это!
   Гость  брезгливым  жестом  отодвинул  от  себя  пропыленную   цапку   и
внимательно посмотрел на Гвельтова.
   - Вы как будто собирались показать мне совсем не бумаги.
   Голос гостя стал строгим, в нем появились металлические нотки.
   - Перестаньте паясничать, Гвельтов! Вы уже совершенно трезвы.  Садитесь
и слушайте меня внимательно.
   Последнюю  просьбу  Артам  выполнил  беспрекословно,  все  еще  надеясь
выиграть время и разобраться в непонятной для него ситуации.
   - Сейчас вы выключите сигнализацию и откроете сейф.
   - Кто вы такой?
   - Не задавайте глупых вопросов. Делайте, что вам говорят.
   - Вы уверены, что я...
   Он не  успел  закончить...  Перед  глазами  вспыхнули  огненные  круги.
Страшная боль согнула его почти пополам. Ни глотка воздуха не проникало  в
его  сжатые  спазмой  легкие.  Мучительный   удушающий   кашель   раздирал
внутренности.  Ударил  его  профессионал.  Ударил  со  знанием   дела.   И
постепенно, с трудом обретая контроль над непослушным телом, Гвельтов  уже
знал, что из этой истории ему, пожалуй, не выпутаться...


   В те редкие дни, когда человек бывает по-настоящему счастлив, он  может
жить как птица, бездумно, и очень часто не замечает этих прекрасных  дней.
Только потом, когда они уже позади,  нам  становится  ясной  их  настоящая
цена. Иногда меня даже пугало слишком уж  определенное  и  потому  немного
нарочитое ощущение счастья. Когда  же  это  началось?  Когда  впервые  она
решила нарушить неписаные  правила,  оберегавшие  наш  хрупкий  стеклянный
покой? Я хорошо помню этот день... Это было воскресенье. Мне не надо  было
рано вставать. Я нежился в постели и слышал, как на  кухне  Веста,  что-то
напевая, готовит кофе.
   За всю долгую семейную жизнь я так  и  не  сумел  объяснить  жене,  как
именно следует готовить кофе, чтобы сохранить полностью его аромат и вкус.
Весте не понадобилось ничего объяснять. Она знала наперед все  мои  вкусы.
Она умела так поджарить омлет на завтрак, чтобы на нем  не  было  корочки.
Жене это не удавалось ни разу. Сама Веста была  удивительно  равнодушна  к
еде. Подозреваю, что в мое отсутствие она вообще не ела. Но даже в этом ей
ни разу не изменил такт, и когда мы вместе садились за  стол,  она  всегда
ела  хотя  и  немного,  но  с  показным  удовольствием,   стараясь   своим
равнодушием к пище не испортить Мне аппетит. Квартира за  те  две  недели,
что мы  жили  в  ней  вместе,  разительно  изменилась.  Иногда  меня  даже
раздражала чрезмерная аккуратность Весты.  Она  словно  старалась  стереть
самую память о том запустении и хаосе, который дарил здесь в  день  нашего
первого приезда. Мебель, пол, стекла на окнах  -  все  теперь  сверкало  и
лоснилось, она ухитрялась наводить этот порядок совершенно незаметно, я ни
разу не застал ее с тряпкой в руках. Весте нравилось играть  роль  хорошей
хозяйки. Но в это утро она  была  излишне  рассеянной.  День  выдался  для
глубокой осени на редкость  погожий,  и  я  предложил  поехать  за  город.
Сначала она обрадовалась, побежала укладывать корзинку  для  уик-энда,  но
вдруг  вернулась  через  несколько  минут  с  посерьезневшим  и   каким-то
отстраненным лицом.
   - Ты знаешь, Глек, у  меня  такое  предчувствие,  что  нам  не  следует
сегодня уезжать из дому. Что-то должно произойти, что-то очень важное.
   Ох уж эти мне предчувствия ее! Я почувствовал раздражение и настоял  на
своем. Веста не стала спорить. В город мы вернулись довольно поздно, часов
в шесть. Всю обратную дорогу Веста молчала, но перед  самым  поворотом  на
нашу улицу вдруг спросила:
   - Скажи, Глек, как ты теперь относишься к Артаму?
   Вопрос прозвучал для  меня  неожиданно.  С  самого  нашего  совместного
визита понимая, наверно, что всякое напоминание о Гвельтове с  ее  стороны
будет для меня неприятно. Веста словно забыла о нем.
   - Нормально отношусь. Он мой сотрудник. Хороший  сотрудник.  Почему  ты
спросила?
   - Потому что сегодня... - Она замолчала. - Мне очень не хочется об этом
говорить. Но сегодня у него должны произойти неприятности, и  я  не  знаю,
как ты  отнесешься  к  этому.  Если  я  тебе  не  скажу  сейчас...  -  Она
окончательно запуталась.
   - А ты скажи.
   Я остановил машину, и последняя фраза прозвучала у меня  нервно,  почти